Игорь Найденов полулежал в шезлонге и листал богато иллюстрированный западногерманский журнал, по долгу рассматривал обнаженных красоток, удивлялся, что под фотографиями были указаны их адреса и телефоны. Стоит снять трубку, набрать номер – и журнальная дива на любой вкус ответит тебе… Декабрь, а в саду еще не все деревья сбросили пожелтевшую листву, солнце ярко светит с синего неба, с ветки на ветку перепархивают серые, с желтыми грудками птицы. Таких вроде не видел там, дома… Дома… Дом теперь у него здесь, в Западной Германии. В России почти везде выпал снег – об этом говорят дикторы Московского радио, – лишь в Крыму еще тепло. Интересно, а здесь бывает снег?

Из виллы послышались громкие голоса, по-немецки Игорь еще плохо говорит, хотя и усиленно занимается с приезжающим сюда из Бонна Генрихом. Кажется, Бруно и Гельмут ссорятся… Смешно, эти два немца – его братья? Правда, матери у них разные, но отец один – Ростислав Евгеньевич Карнаков. Как бы между прочим, Бруно сообщил ему, что по матери они происходят от баронов Боховых, то есть, мол, он, Игорь Карнаков, плебей по сравнению с ними… Впрочем, Игорь и сам знал свое место на вилле Бруно. Обращались они друг к другу на «ты», но дистанция между ними всегда ощущалась. Гельмут – Игорь впервые в жизни увидел его – был проще старшего брата, не корчил из себя барона. Если Бруно за столом обращался к нему по-немецки, то Гельмут отвечал по-русски. Игорь понимал, что он это делает, чтобы не обидеть его. Бруно – седой, поджарый, с острым умным взглядом, у Гельмута заметен живот, круглые щеки розовые, в светлых волосах не очень заметна седина. Он уже не летает на пассажирских самолетах, но и на пенсию не ушел – работает в Берлине в управлении аэропорта. Бруно предлагал ему перебраться в Мюнхен, где он владел приносящей доход пивной, говорил, что готов взять брата в компаньоны. Ему, Бруно, приходится много ездить по западным странам, да и живет он сейчас в Бонне, вот брат и заправлял бы пивной. Гельмут отшучивался: мол, ему от пивных нужно подальше держаться, вон какой живот от этого самого пива!..

– Все ездишь на «вартбурге»? – насмешливо спросил Бруно.

– Недавно купил «фиат», – спокойно ответил Гельмут.

– А я за это время сменил шесть машин… Сейчас у меня две: «мерседес» последнего выпуска и американский «форд».

– Мне «фиат» нравится, – добродушно заметил Гельмут.

– Неужели ты еще не разочаровался в своем социалистическом строе? Знаешь, сколько за прошлый год перебежало к нам восточных немцев?

– Пусть бегут, – ухмыльнулся Гельмут. – А мне и в ГДР хорошо. И свою работу в аэропорту я никогда не променяю на твою пивную… Ты хотел бы, чтобы я подавал бюргерам на столы баварское пиво с сосисками? Уволь, брат, возраст не тот, да и моя комплекция для этого не подходит…

– Я предлагаю тебе быть управляющим пивной, а не официантом.

– Почему бы тебе не приспособить Игоря для этого дела? – насмешливо посмотрел Гельмут на младшего брата. – Пусть потихоньку приобщается к капиталистическому образу жизни… Или ты думаешь, Игорь, что тут, в Западной Германии, манна небесная на голову сыплется?

– Я ничего такого не думаю, – растерялся Игорь.

– Чего же ты убежал из СССР? – наступал Гельмут. В синих глазах его появился холодок.

– Потому что я ненавижу Советскую власть! – вдруг прорвало Игоря. – Потому что мой отец всю жизнь боролся против этой власти и мне завещал… Кто я там был? Сын врага народа! Человек без фамилии… Найденов! Разве это моя фамилия?

– А кем ты здесь хочешь быть? – не отставал Гельмут. – Одной ненавистью к Советской власти тут не проживешь! Да и за что тебе эту власть ненавидеть-то? Она тебя выкормила, выучила, работу дала…

– Кузова в цехе ворочать да целину на тракторе поднимать! – вставил Игорь.

– За его будущее ты не беспокойся, – ободряюще улыбнулся Игорю Бруно, он был доволен его вспышкой. – Как говорится, его будущее в его собственных руках.

– Не хитри, братец! – усмехнулся Гельмут. – Скажи уж прямо: в твоих цепких руках.

– Твой Карл едет в Московский университет? – перевел разговор на другое Бруно.

Гельмут с минуту сверлил его неприязненным взглядом, потом медленно, но твердо проговорил:

– Мой сын никогда не будет шпионом, Бруно! Запомни это и не тронь мальчика. Не удалось тебе из меня сделать предателя, не удастся сбить с правильного пути и Карла. Хватит с тебя… – он бросил пренебрежительный взгляд на Игоря, – Игоря Найденова… Или теперь у тебя, милый братец, другая фамилия?

– Я возьму фамилию своего отца, – ответил Игорь.

– У нашего папеньки этих фамилий тьма, – рассмеялся Гельмут. – Какая у него сейчас, Бруно? Иванов? Сидоров? Петров?

– Игорь, иди посмотри, кажется, привезли почту… – сказал Бруно, и тот понял, что надо уйти и оставить их вдвоем.

И вот он уже около часа прохлаждается в шезлонге, листает журналы, а братья продолжают спорить в холле… После побега в Марселе Игоря очень скоро переправили в Западную Германию. На аэродроме встретил Бруно, посадил в свою роскошную темно-синюю машину и привез на виллу. Если по-английски Игорь мог более-менее сносно разговаривать, то немецкий знал слабо. И Бруно сразу прикрепил к нему Генриха – высокого мужчину с выправкой кадрового военного. Тот предложил ему здесь разговаривать с ним только по-немецки. Принес несколько толстых немецко-русских словарей и учебников по грамматике и велел каждый день по нескольку часов заниматься. Немецкий давался без особенного труда – у Игоря явно была склонность к иностранным языкам. Бруно и сообщил ему, что это он позаботился о том, чтобы Игорь оказался в Западной Германии: он давно уже следил за младшим братом…

Пока Игорю все нравилось тут. Бруно несколько раз брал его в город, ездил он в Бонн и с Генрихом, ходил по кинотеатрам, магазинам, насчет денег старший брат не скупился. Первое время у Игоря глаза разбежались: в магазинах было все, чего душа пожелает, но скоро чувство изумления и новизны пропало, он приобрел кое-что из одежды, портативный стереомагнитофон, фотоаппарат «Кодак». Тут не толпились у прилавков, а если зайдешь в магазин, так продавец так в тебя вцепится, что не уйдешь, не купив что либо. Поэтому просто ради интереса заходить в магазины не хотелось. Иллюзий на будущее Игорь особенно не строил, знал, что после отдыха начнется работа, а что это будет за работа, он догадывался… То, чему его научил Изотов, лишь азы, настоящая учеба впереди. Бруно как-то обронил, что Игоря направят в разведшколу но сначала необходимо в совершенстве овладеть немецким. Игорь уже понял, что далекая мюнхенская пивная – это не самое главное занятие Бруно. Основное – разведка С того времени, как здесь появился Игорь, Генрих стал по утрам уезжать вместе с хозяином, а до этого, очевидно, оставался на вилле. Поражало, что тут все было оборудовано электронными устройствами. Подвальное помещение с двумя бронированными дверями напоминало атомное бомбоубежище. Участок огорожен двумя рядами колючей проволоки с подводом тока высокого напряжения. Бруно, по-видимому, надежно защитился от незваных гостей. Игоря обстоятельно проинструктировали, что железные ворота ни при каких обстоятельствах никому не открывать, разговаривать с посетителями только через переговорное устройство. В случае нападения на виллу следовало нажать на красную кнопку – и полиция будет тут же оповещена. В тире Бруно преподал младшему брату несколько уроков стрельбы из разного автоматического оружия. И посоветовал самому почаще тренироваться в подземном тире. Тут были на специальных подставках автоматы, автоматические винтовки с оптическим прицелом, разные пистолеты с глушителями и без них. Иногда Игорь стрелял на пару с Генрихом. Этот виртуозно владел любым оружием. Игорь с завистью наблюдал, как он навскидку поражает цель. Вот ему бы так научиться!..

Из разговоров с Бруно Игорь понял, что год или два назад на виллу было совершено нападение, пришлось многое переделать и обновить электронную сигнализацию. К сейфам можно было подобраться, лишь взорвав всю виллу. Продукты, молоко, овощи каждый день на зеленом пикапе доставляли к воротам, где находился в будке вместительный холодильник. В обязанности Игоря входило забирать из него продукты, два раза в день кормить трех злых овчарок – их будки находились в разных концах сада, – отвечать на телефонные звонки, включая сразу же записывающее устройство. Но звонил чаще всего Бруно, интересовался, как дела, все ли в порядке. Когда хозяин уезжал в очередную командировку, в верхней комнате поселялся Генрих. Секретарша Петра всегда ездила с Бруно. Иногда она по нескольку дней жила на вилле. Игорю нравилась стройная, молодая еще женщина с васильковыми глазами. Встретила она его приветливо, всегда вежливо улыбалась, но это еще ничего не значило: Петра так встречала всех гостей Бруно.

Два раза в месяц возил его Генрих в Бонн, в крошечный отель с романтическим названием «Тюльпан», там Игоря принимала рослая немка с выкрашенными в бронзовый цвет волосами и толстыми чувственными губами. Дело свое она знала в совершенстве, но была очень неразговорчивой. А Игорю как раз хотелось с ней по-немецки покалякать. Генрих в отеле не задерживался, заезжал за Найденовым на другое утро. Игорь поинтересовался у него, надо ли платить Луизе – так звали немку. Генрих рассмеялся и сказал, что за все уже заплачено… Игорь пошутил, дескать, видно, не жирно заплатили, слишком она молчаливая, на что Генрих серьезно заметил, мол, какие могут быть с такой женщиной разговоры. И вообще, чем меньше болтать, тем лучше.

Вроде бы все было хорошо, но какая-то смутная тревога иногда грызла Игоря, особенно когда он оставался на вилле один. Он уже понимал, что в этом новом для него мире за все нужно сполна платить, а пока платили за него другие… И потом, безделье было непривычным для него состоянием: там, в СССР, он каждый день ходил на работу, а здесь, как говорится, сачка давит – бродит по участку, валяется на мягкой тахте со словарями и слушает музыку. Генрих привез и несколько кассет самоучителя немецкого языка. Сегодня пятница, вечером они наконец-то снова поедут с Генрихом в отель «Тюльпан»… Он вспомнил, какие широкие и гладкие бедра у бронзоволосой Луизы, она была нежна с ним в постели, но он-то знал, что не единственный клиент у нее. Может, сказать Генриху, чтобы подыскал другой отель? И чтобы была там – Игорь перевернул атласную страницу – вот такая яркая блондиночка с тонкой талией…

Братья вышли из холла, Игорь захлопнул журнал и бросил на жухлую траву. В Москве за такой веселенький журнальчик можно было бы получить от любителей тридцатник…

– … Мне верят, вон даже к тебе разрешают ездить! – громко говорил Гельмут. Он был возбужден, круглые щеки алели, синие глаза поблескивали.

– Раньше, в детстве, мы с тобой, Гельмут, куда лучше понимали друг друга, – с грустью произнес Бруно. В отличие от брата, он умел держать себя в руках.

– Раньше, раньше! Раньше – это наше проклятое прошлое! Я не хочу о нем вспоминать. Я летчик, а не трактирщик! Пусть сейчас не летаю, но уже один шум реактивных двигателей за окном наполняет меня радостью… Ты живешь в своем мире, я – в своем. Пусть так и будет!

– И все-таки позволь мне поговорить с Карлом?

– Не позволю! – еще больше побагровел Гельмут. – Мальчик решил стать филологом, он говорит по-русски лучше меня, мечтает пожить в СССР.

– Речь идет совсем не о том, о чем ты думаешь, – возразил Бруно.

– Оставь Карла в покое, – сказал Гельмут. – Я хотел, чтобы он стал летчиком, но он выбрал другой путь, свой собственный путь, Бруно! И нечего парня сбивать… как это по-русски? С панталыку!

– Я думал, у тебя с годами выветрилась коммунистическая пропаганда из головы.

– Я не хочу войны, не желаю, чтобы мой Карл надел военную форму… если успеет! – сердито сказал Гельмут.

– Неужели у тебя не осталось в душе и капли национального патриотизма? – насмешливо произнес Бруно. – Германия расчленена, и твои русские не дают нам возможности объединиться!

– Мы в этом сами виноваты, – уже спокойно возразил Гельмут. – Нечего было на весь мир рот разевать! Русские могли вообще нас уничтожить, а мы живем и только благодаря им уже более тридцати лет не воюем. И национальная моя гордость ничуть не страдает от того, что ты живешь в ФРГ, а я в ГДР… К черту нужно такое воссоединение, которое грозит новой войной. Об этом ведь толкуют ваши министры?

– Ты неисправим, – безнадежно махнул рукой Бруно и повернулся к Найденову: – Игорь, скажи брату, что русские совсем не такие мирные овечки, как он нам их тут изображает.

– Дураки бы они были, если бы сидели сложа руки! – ухмыльнулся Гельмут. – Потому и нет войны, что американцы боятся напасть на русских. Слава богу, у них есть чем ответить.

– Привет-то хоть передашь Карлу от меня? – сказал Бруно. – И маленькую посылку, там сигареты и несколько кассет для магнитофона.

– Сдался тебе мой Карл!

– Все-таки он мой единственный племянник, – заметил Бруно.

Он проводил брата до ворот, где Генрих уже ждал в машине. Игорь вопросительно посмотрел на Бруно: может, и он прокатится? Но Бруно промолчал. Гельмут сухо кивнул Игорю и направился к машине. Железные порота с чуть слышным мурлыканьем раздвинулись. С дерева слетел большой разлапистый лист и улегся на сверкающий капот «мерседеса».

– Привет Клаве и племянникам! – сказал Бруно.

– Вот что, Бруно, – высунувшись из машины, сказал Гельмут. – Я к тебе больше не буду ездить… И так на меня мои товарищи косятся. Да и Клаве это не нравится. А теперь еще Карл…

– Но мне-то можно к тебе изредка наведываться? – спросил Бруно. Лицо его как-то сразу постарело. – Ты да я, а больше ведь никого не осталось…

– А Игорь? – кивнул Гельмут на стоявшего неподалеку Найденова. – Кажется, с ним у тебя полное взаимопонимание.

– С Игорем – да…

– Не надо, Бруно, – сказал Гельмут. – Не приезжай. После наших встреч у меня голова идет кругом! Наверное, у нас две разные правды. Ты вот вспомнил про детство… Тогда и ты был другим. Я думал, что после поражения нацизм из тебя выветрился, как из многих бывших гитлеровцев, но этого не случилось… У меня нет ненависти к русским, и ты ее мне никогда не внушишь! Так что прощай… Бруно!

«Мерседес» бесшумно тронулся с места и скоро исчез из виду. Створы ворот медленно стали сдвигаться, раздался негромкий щелчок.

– Как у тебя с немецким? – спросил Бруно. Приветливость исчезла с его лица, губы жестко сжались в узкую полоску. Чувствовалось, что разговор с братом расстроил его.

– Нормально, – на немецком ответил Игорь.

– Тебе нравится здесь?

– В гостях хорошо, а дома лучше, – тщательно подбирая немецкие слова, проговорил Игорь и вдруг сообразил, что сморозил ерунду: где теперь его дом? С прошлым он порвал навсегда, а в настоящем пока еще не определился. И перед ним стоит человек, который вправе решать его судьбу. От него сейчас зависит, есть у Игоря дом или нет.

– Ты счастливчик, Игорь, – присев на скамейку под толстым деревом, сказал Бруно. Лицо его снова стало обычным. – Да ты присаживайся… Месяц назад в Москве взяли Изотова и твоего дружка… Алексея Листунова.

Игорь с побледневшим лицом вскочил на ноги:

– Арестовали? Обоих?

– Изотов ничего лишнего не скажет, а вот Листунов… Расскажи мне все о нем, постарайся не упустить ничего.

… Когда Игорь закончил, Бруно долго сидел молча, глядя прямо перед собой, носком полуботинка он прочертил на тропинке глубокую полосу, сейчас, сидя рядом с ним, Игорь заметил на лице старшего брата много мелких морщин, а на шее продольные складки. Как ни старайся, от старости не уйдешь… Бруно каждое утро делал зарядку, бегал по саду, подтягивался на турнике, поднимал штангу. Глядя на него, занялся по утрам гимнастикой и Игорь.

– Вовремя ты смотался оттуда, – наконец проговорил Бруно. – Странно, что тебя отпустили за границу… По-видимому, тогда ты еще не был на подозрении. А возможно, после твоего побега во Франции взялись за Листунова и других твоих приятелей.

– А что им будет? – задал наивный вопрос Игорь. Наверное, в его голосе прозвучала боязливая нотка.

Бруно искоса взглянул на него, усмешка чуть тронула его твердые губы.

– В нашем деле, Игорь, лучше не попадаться… А для этого нужно научиться быть неуловимым, как невидимка. Талантливый разведчик почти никогда не попадается – он заранее оберегает себя от провала, принимает всевозможные меры предосторожности, а самонадеянный идиот вляпывается. Изотов был хорошим разведчиком, наверное, его в чем-то подвел Листунов…

– Как всему этому научиться? Ну, чтобы не засыпаться? – вырвалось у Игоря. Он все еще был в смятении: там, в Москве, он иногда думал о провале, но как-то не всерьез, надеялся, что уж с ним-то ничего подобного не случится…

– Этому не научишься… – как бы про себя проговорил Бруно и пристально посмотрел своими острыми глазами на Игоря: – Мы попробуем сделать из тебя разведчика международного класса! Я верю в гены родителей… Никогда не забывай, что твой отец талантливый разведчик! Надеюсь, и сейчас пронесет мимо!..

– А что… и его могут? – округлил глаза Игорь.

– С ним будет все в порядке, – уверенно сказал Бруно. – Я знаю Изотова: он лишнего болтать не станет. И потом мы уже приняли кое-какие меры… Не исключено, что мы скоро встретимся с Ростиславом Евгеньевичем Карнаковым… – Он почему-то не назвал его отцом.

– После войны я всего два раза его видел, – сказал Игорь.

– Ну, мы-то с тобой будем часто встречаться, – улыбнулся Бруно.

– Разве скоро я уеду отсюда? – почуяв неладное, спросил Игорь.

– Тебе не надоело торчать здесь и листать порнографические журналы? Не за этим же ты приехал сюда? Надо начинать работать, мой дорогой! – рассмеялся Бруно. – Через неделю ты полетишь к нашим друзьям в Нью-Йорк. Кстати, там тебя настоящему английскому научат. И еще многому такому, чего и я не знаю!

– В Америку? – ахнул Игорь.

Его распирало от радости: там, в Москве, в самых красивых снах он видел себя в Нью-Йорке, Вашингтоне, Чикаго, Лос-Анджелесе. В штатах с красивыми названиями Каролина, Монтана, Индиана, Пенсильвания, знакомыми по прочитанным в детстве книгам и по карте США. Сбывается его самая заветная мечта – увидеть Америку! Не по телевизору в программе «Время», а на самом деле, посмотреть на статую Свободы, на небоскребы! Побывать в ресторанах, борделях, может, даже познакомиться с кинозвездой…

Бруно Бохов смотрел на размечтавшегося Найденова и про себя думал: Америка – это не только Голливуд, Бродвей, роскошные машины, женщины, джинсы… Америка – это жестокий закон наживы, растления, наркомании, вековой борьбы белых с черными, мафии, обмана, разочарований и еще многого такого, о чем Найденов и не подозревает… Америка – это напряженная, изматывающая учеба в закрытой разведшколе ЦРУ, куда Игорь был запродан в тот самый момент, когда сел в Марселе в «ситроен» Андрея Соскина! Какой получится из Игоря разведчик – это еще неизвестно, но уже хорошо то, что ему пока везет: не провалился в Москве, удачно сбежал в Марселе, да и здесь ведет себя прилично – не требовательный, удовлетворяется тем, что дают, не такой уж и падкий на женщин, как говорил о нем Изотов…

– Когда? – посмотрел сияющими глазами на Бруно возбужденный Найденов. – Когда я полечу в Америку?

– Не полетишь, дорогой, а поплывешь через Тихий океан на прекрасном корабле с приличными молодыми людьми, которые тебя будут учить американским обычаям, языку…

– Я боюсь морской качки.

– Ты уже плавал через океан?

– Только в самых приятных мечтах.

– Завидую тебе, – улыбнулся Бруно. – Две недели в веселой компании на море!

– Надеюсь, мы не часто будем попадать в шторм, – улыбнулся Игорь.

Дмитрий Андреевич рассказывал ребятам о великих просветителях девятого века Кирилле и Мефодии.

– Вот что написал о братьях черноризец Храбр. – Он зачитал выдержку из книги: – «Если спросить у греческих книжников: кто вам письмена сотворил, или книги перевел, или когда это произошло, – мало кто знает. Если спросить, однако, у славян-грамотеев: кто вам азбуку сотворил или кто книги перевел, – все знают и ответят: святой Константин Философ, названный Кириллом, он нам азбуку создал и книги перевел, он и Мефодий, брат его, и живы еще те, кто их видел и знал. И если спросить, когда это было, знают и это и скажут: во времена греческого царя Михаила, и болгарского князя Бориса, и моравского князя Растицы, и блатенского князя Коцела, в 6563 году после сотворения мира».

В классе тихо, глаза мальчиков и девочек устремлены на учителя истории. В окно нет-нет и ударит порыв мокрого ветра. Видно, как раскачиваются оголенные ветви огромных деревьев, за камышами холодно поблескивает полоска воды, а за ней топорщится зеленый частокол соснового бора. Медленно взмахивая крыльями, над озером пролетел черный ворон. Это его территория, и он каждое утро совершает неторопливый облет своих владений. Эта величественная птица привлекала Абросимова, однажды, наблюдая за ее полетом, он с грустью подумал, что он умрет, а ворон все так же будет облетать озеро: ведь эти птицы живут больше ста лет. Он никогда не видел, чтобы ворон летал на пару с кем-то – всегда один. И он, Абросимов, теперь один. Рая всего три раза приезжала сюда летом, уехать же совсем из Климова не захотела. А ведь она учительница!..

Зазвенел звонок, и ребята, как обычно, с шумом и гамом бросились из класса в коридор, а оттуда в парк. По утрам прихваченная жухлая трава хрустела под ногами. В общем-то Дмитрий Андреевич не так уж сильно ощущал здесь свое одиночество. Времена года не очень-то отчетливо ощущаются в городе, а здесь все иначе: осень так осень – с листопадом, багровыми закатами, дождями, холодными ветрами и птичьими перелетами.

Ему доставляло удовольствие вечерами ходить по заросшей травой лесной тропинке вдоль озера, случалось, забредал так далеко, что возвращался домой в потемках. Звезды в небе казались близкими, яркими. Несколько раз встречал на просеках лосей, зайцы сигали серыми мячиками через дорогу в скошенное поле, неторопливые ежи, не обращая на него внимания, перекатывались у самых ног. Тетерева с шумом срывались с ветвей и исчезали в бору.

Скучно Абросимову здесь не было: там, где много детворы, скучать некогда. Бывали дни, когда он после уроков пешком отправлялся на кордон к Алексею Офицерову. Тот снова один жил в своем добротном доме: Анфису затребовали в Андреевскую больницу, и она не смогла отказать, когда сам главврач Комаров приехал на «газике» за ней.

Мотоцикл с коляской у Офицерова на ходу, раз в неделю ездит в поселок навестить свою жену, да и Анфиса на выходные наведывается к нему.

Когда он рассказывал ребятишкам про Кирилла и Мефодия, за окном качались ветви на ветру, по стеклам ползли извилистые струйки, а вышел на волю и увидел, как с неба, почти отвесно, падал крупный мокрый снег. Вот и пришла зима. Небо приспустилось почти до самых вершин сосен и елей. Он вытянул руки с раскрытыми ладонями, но ни одна снежинка не задержалась в них, они тут же таяли. Еще кое где у берега пробивались среди рыжих стеблей умершей травы зеленые хохолки, кувшинки давно стали серыми, дырявыми, с изъеденные ржавчиной краями, лишь золотистый камыш весело светился в снежной пляске. Дмитрию Андреевичу захотелось посмотреть, как падает снег в воду. Он спустился к самому берегу, присел на просмоленный борт вытащенной наполовину лодки. Белое двухэтажное здание детдома едва виднелось в снежной круговерти. Стало тихо, будто природа сама удивилась столь неожиданному превращению осени в зиму. Ни одна ветка не шелохнется на деревьях. Снег падал и падал; если долго смотреть на воду, то кажется, что он крошечными зонтиками опускается на дно. Невозможно было уследить, что происходит, когда снежинка касается поверхности воды. Была – и нет, будто на глазах испарилась, а озерная гладь все такая же спокойная и невозмутимая. Когда дождь шлепается в воду, образуются крошечные фонтанчики, слышится тоненький серебряный звон, а снег падает бесшумно. И еще на одно обратил внимание Абросимов: если долго смотреть при снегопаде на одно место, то скоро перестанешь различать, где небо, где вода, будто они то и дело меняются местами.

Он почувствовал, как налипли снежинки на бровях, ресницах. Коричневый плащ на плечах побелел, кепка на голове становилась тяжелее. Неожиданно он услышал свист крыльев, а немного погодя из белой мути послышался тоскливый гортанный крик – это невидимый ворон, возвращаясь с облета, поприветствовал Абросимова.

Где-то неподалеку прозвенели детские голоса, снег всех превратил в невидимок. Голоса удалились в сторону парка, а сверху послышался тихий звон, будто кто-то тронул струну арфы. Вспомнилась последняя встреча с заведующим районо Ухиным. Он приехал неделю назад на «газике» – сам за рулем. Пополнел, полысел, красноватый шрам на лбу стал заметнее, смотрит сурово, исподлобья. Обошел вместе с Абросимовым детдом, побывал в классах, на ферме, свинарнике, птичнике. При нем ничего этого не было, однако ни одного одобрительного замечания от него Дмитрий Андреевич не услышал. Руководители климовских строительных организаций не смогли, видно, отказать бывшему первому секретарю райкома партии и дали рабочих, технику, нужные стройматериалы. Председатель колхоза передал несколько коров и двух свиноматок. Ребята с удовольствием ухаживали за ними, и вот результат: коровы дают столько молока, что хватает на всех, а свиноматки принесли по десятку поросят, которых всех до единого выходили. Бродят возле скотников куры, гуси, утки. При детдоме есть отремонтированный ребятами трактор «Беларусь», небольшой автобус с заплаткой на крыше, два подновленных грузовика. В общем, настоящее большое хозяйство, и ведут его под наблюдением воспитателей сами детдомовцы.

Ухин захотел осмотреть и парк. Дмитрий Андреевич с удовольствием пошел с ним: парк расчищен, гнилые пни выкорчеваны, здесь теперь, как на плантации, ребята собирают боровики, подосиновики, маслята. Перед парком разбита спортивная площадка, даже есть футбольное поле с воротами. Абросимов молча следил за выражением круглого лица Ухина; может, улыбнется, скажет что-нибудь приятное? Нет, Василий Васильевич не улыбался, он хмурил свой лоб, отчего шрам еще больше вспухал.

– Надо же, белый! – удивился он, но нагибаться за грибом не стал. – Грибов тут всегда было полно!

Дмитрию Андреевичу показалось, что Ухин на один гриб наступил. Своих воспитанников он учил бережному отношению к природе. Даже мухоморы не разрешал трогать, где-то вычитал, что ими лечатся лоси.

– Вы не наступайте на грибы-то, – заметил Абросимов, видя, что заврайоно нацелился подфутболить сыроежку.

Ухин сбоку взглянул на него, усмехнулся и перешагнул через гриб.

– Я ведь, признаться, не верил, что ты примешь от меня детдом, – сказал он, когда они возвратились к его машине из парка. – Приболел, что ли? С легкими не в порядке?

«А я ведь, и будучи секретарем, обращался к тебе на „вы“, – подумал Абросимов. – И никогда не позволял с людьми такого неуважительного тона».

– Здоров я, – ответил он.

– Не пойму, почему же ты тогда ушел из первых секретарей. Чувствовал, что снимут? Сверху намекнули?