Дмитрий Андреевич сидел на черной лодке с удочкой и из-под соломенной шляпы с выгоревшей коричневой лентой смотрел на гусиный поплавок. Солнце припекало, созревшие камышовые метелки осыпали коричневую пыльцу в воду, на глянцевых лопушинах грелись сиреневые стрекозы, ртутными каплями сверкали на темной поверхности водные жучки, у берега всплескивала красноперка. Туда и норовил забросить крючок с червяком Абросимов, но он цеплялся за осоку, кувшинки, и поплавок бессильно ложился на бок, а потом приходилось дергать удилищем, и все равно, случалось, крючок навсегда оставался на дне. Лучше уж на плесе ловить окуня – этот и берет энергичнее, и с крючка не срывается. У того берега плавали пять красных кружков, которые Дмитрий Андреевич запустил на щук. Вроде один перевернут, а может, кажется – просто солнечный блик играет на пенопласте? На кружки ловить интереснее, чем на удочку, но слишком уж долго нужно ждать, пока хищница схватит наживленную на тройник плотвичку. А сколько раз он подплывал к перевернутому кружку, тянул за упругую жилку, и в самый последний момент щука сходила у лодки. Обычно она выбрасывалась из воды, изгибалась серебряной дугой и каким-то образом ухитрялась освободиться от тройника. С удочки тоже, случалось, срывались подлещики и плотвицы, но их не жаль – мелочь, а щуки на кружки меньше килограмма не садились.

Тихо вокруг, на озере лодок не видно: нынче будни, рыбачки сюда подвалят в пятницу вечером и в субботу утром. Здесь в основном рыбачат мотоциклисты с резиновыми надувными лодками, а те, кто на машинах, останавливаются на кордоне у Алексея Офицерова – там, по соседству с его домом, в ельнике появились три зеленых фургона, когда-то они были на колесах, а теперь вот привезли сюда и оборудовали для рыбаков. Сильно досаждают моторки: озеро большое, вытянутое на несколько километров, и некоторые любители предпочитают ставить на лодки подвесные моторы – от них шум, вонь и, главное, рыба надолго перестает клевать. Пугается.

Прямо перед Дмитрием Андреевичем – заросший кустарником пологий берег, выше млеют на солнце красавицы сосны и ели. Над ними величаво плывут облака. Их воздушные тени скользят по тихой воде, заставляют ртутные бляшки менять свой цвет на золотой, водомерки же, наоборот, становятся серебристыми. Никогда Дмитрий Андреевич не предполагал, что рыбалка так успокаивает нервы, настраивает на философский лад: думается о вечности, космосе, земле, мелкие домашние заботы отступают, становятся незначительными. Наверное, каждому человеку необходимо время от времени побыть наедине с природой. Но повседневность безжалостно вторгается, мысль перескакивает на другое: Абросимов начинает про себя спорить с секретарем обкома Борисовым. У них состоялся еще один разговор. Дмитрий Андреевич провел свой июльский отпуск в Андрссвкс. Там находилась сестра Тоня с мужем, само собой, Дерюгин с Аленой, в общем, они славно поработали на свежем воздухе, своими силами построили дровяной сарай, обили комнаты вагонкой, вырыли подвал. Родственники снова донимали: чего, мол, жена Рая, взрослые дочери не приехали с ним в Андресвку? Ведь от Климова рукой подать… Что мог ответить Дмитрий Андреевич? Раю никогда не тянуло сюда – сначала вроде бы из-за первой жены Александры Волоковой, а потом как-то призналась, что им лучше в отпуске отдохнуть друг от друга… Он не возражал. Уже не первый десяток лет живут рядом, а ведь, по сути дела, чужие люди. Пока муж был первым секретарем райкома, Рае это льстило, она иногда появлялась с ним в районном Дворце культуры на торжественных собраниях, на концертах приезжих артистов, а когда Дмитрий Андреевич принял Белозерский детдом, наотрез отказалась поехать туда. Она завуч средней школы, у них хорошая квартира со всеми удобствами, и она не собирается в угоду старческим прихотям мужа менять свой устоявшийся образ жизни. Нравится ему жить в глуши бирюком – пусть и живет один…

Перед партийной районной конференцией Абросимова вызвал к себе первый секретарь обкома. Он стал уговаривать поработать еще хотя бы пару лет: дескать, в Климовском районе начнется большое сельское строительство, семь колхозов реорганизуются в два крупных совхоза с животноводческим уклоном.

Дмитрий Андреевич настоял на своем: он педагог-историк и твердо решил снова учить ребятишек. И потом, по договоренности с областным отделом народного образования бывший директор детдома Ухин уже утвержден заврайоно. Энергичный товарищ, он потянет это дело. Вместо себя на должность первого Абросимов порекомендовал своего второго секретаря – ему тридцать пять лет, по образованию агроном, ему, как говорится, и карты в руки. И вообще, он, Абросимов, пришел к выводу, что первых секретарей райкомов партии необходимо менять через пять-шесть лет…

– И не жаль вам бросать партийную работу? – спросил Иван Степанович.

– Какой смысл держать на партийной работе человека, который утратил чувство новизны, стал близоруким? – ответил вопросом на вопрос Дмитрий Андреевич. – А рано или поздно это со многими случается…

– По-вашему, выходит, вполне естественно возвращаться к тому, с чего начинал?

– Это не правило, а мое личное мнение. Не знаю, как другие, а я почувствовал, что на посту первого секретаря райкома не смогу больше приносить пользы. Я уже не раз ловил себя на том, что не хочется обострять отношений с людьми, не хочется лишнего беспокойства, короче, начинаешь пробуксовывать на одном месте… И тут, как грибы из-под земли, появляются подхалимы, которые готовы за тебя решать все вопросы, они пишут доклады, речи, готовят резолюции, а ты только подмахивай пером и делай вид, что все от тебя исходит…

– А вы не упрощаете? – остро взглянул на него Борисов.

Дмитрий Андреевич мысленно подсчитал, сколько тому лет, но, про себя усмехнувшись, решил, что это не имеет значения: он, Абросимов, высказывает свою точку зрения, а как истолковывает его слова секретарь обкома – это его дело. Своих непосредственных руководителей Абросимов уважал, особенно если это умные люди, но никогда не боялся, не подхалимничал и преданно в рот не заглядывал, и это хорошо известно первому секретарю обкома. Конечно, себя Дмитрий Андреевич не считал сильно состарившимся, но физически ему уже трудно было руководить Климовским районом, иначе не проглядел бы у себя под носом попавшихся на приписках, разбазаривании государственных стройматериалов, попросту на элементарном воровстве четырех руководителей. Бюро обкома партии решало судьбу этих ловкачей. Вот тогда-то он окончательно понял, что на его месте необходим более молодой и энергичный руководитель. Таким ему представлялся второй секретарь Иванов, который два года проработал с ним рядом. Нашелся даже какой-то негодяй, который написал в ЦК анонимку на Абросимова, обвинив его в том, что, дескать, в Андреевке за государственный счет строит себе двухэтажный дворец… Была комиссия, дотошный Дерюгин представил все документы. Ни одного кубометра строительных материалов, ни одного кирпича не привезли в Андреевку из Климова!

На районной партийной конференции избрали первым секретарем райкома Иванова, Абросимова включили в состав членов районного комитета партии.

Иван Степанович после конференции подошел к нему, обнял за плечи и сказал:

– Наверное, там на озере, где расположен ваш детдом, великолепная рыбалка? Не возражаете, если я как-нибудь к вам нагряну? Хотя бы в месяц раз да вырываюсь на рыбалку.

Уж тут-то Дмитрию Андреевичу нужно было смолчать, а он, расхвалив свое озеро, не мог не вспомнить про реку Тверцу, в которую по халатности руководителей камвольного комбината спустили какую-то отраву, в результате чего в городке с неделю стояла жуткая вонь от погибшей рыбы. Загубили се десятки тонн, Дмитрию Андреевичу – он выезжал туда по сигналу жителей – показали разложившегося на берегу трехпудового сома, таких громадин, он, признаться, и в глаза не видел! На бюро райкома директору комбината и главному инженеру, виновным в содеянном, объявили по строгому выговору с занесением в учетную карточку, кроме того, народный суд присудил им штраф… И уплатили его из… одного государственного кармана в другой.

… Поплавок резко подпрыгнул и стремительно ушел под воду. Испытывая азарт, он подсек и подтянул к себе удилище. Оно изогнулось дугой, зеленоватая жилка задрожала, сбрасывая с себя мелкие капли, поплавок вынырнул, будто подмигнул красным глазком, и снова исчез. Самое приятное на рыбалке – это ожидание крупной рыбины, нет слов, приятно выдергивать и маленькую, но всегда в душе таится надежда, что вот-вот возьмет большая! Абросимову дважды повезло на этом озере; он подцепил в лопушинах подряд три почти килограммовых леща, а однажды, примерно через неделю, вытащил на кружок четырехкилограммовую щуку. Теперь в погожую погоду он рано утром выезжал на озеро.

Добыча медленно подтаскивалась к лодке, он даже увидел широкую, с темными полосками спину, но кто это – крупный окунь или щука – определить не смог. Рыбина сразу ушла в глубину, натянув струной тонкую жилку. Он уже не раз замечал, что, прежде чем оборваться, жилка обязательно тихо зазвенит, будто предупреждая… Так оно и случилось: послышался звон, затем громкое треньканье – жилка оборвалась!

Вытащив кусок ржавого рельса, который служил якорем, Абросимов положил удочку на дно, взялся за весла. Солнце уже вовсю сняло над соснами, когда он выплыл из заводи, прямо перед ним на высоком берегу, как сказочный дворец на острове Буяне, возникло двухэтажное, с затейливой башенкой здание детдома. Издали оно казалось белым, воздушным, на самом же деле будущей осенью нужно делать большой ремонт внутри и подкрасить облупившийся, с голубоватыми подтеками фасад. Подсобные помещения, столовая располагались ниже, почти у самой воды. На травянистом берегу виднелась ржавая кабина полуторки. Нужно открыть в подсобном помещении слесарную мастерскую по ремонту тракторов и сельхозтехники… Абросимов улыбнулся: пока в детдоме имеется один испорченный трактор да старая с помятой кабиной трехтонка… Лодка мягко ткнулась в берег, Дмитрий Андреевич в резиновых сапогах перешагнул через борт, вытащил нос плоскодонки на песок, разобрал удочки, поднял металлический садок с рыбой – на уху и жаренку хватит! Двухэтажный дом, в котором он жил, находился в пятидесяти метрах от детдома. Внизу жили две семьи учителей. В трех соседних домах тоже поселились воспитатели. Если он добьется, чтобы здесь открылась десятилетка, нужно будет еще выстроить несколько домов для педагогов. Много чего надо… Пока еще в районе помнят, что он был первым секретарем, не отказывают в его просьбах, потом, к детдомовским ребятам у всех особенное отношение – для них не жалеют ничего. В основном здесь живут и учатся сироты, но есть и такие дети, у которых живы родители, но лучше бы они об этом и не знали. Это спившиеся люди, лишенные по суду родительских прав. Они иногда заявляются сюда в непотребном виде, к счастью довольно редко, и тогда некоторые ребята уходят в лес, чтобы с ними не встречаться: им стыдно перед товарищами и воспитателями за таких родителей.

У скотного двора Дмитрий Андреевич столкнулся с плечистым пареньком в школьной форме, он сидел на отесанных бревнах и щурился от солнца. Увидев директора, выплюнул окурок, машинально рукой разогнал сизый дым у лица. Вскочил и вытянулся, будто солдат в строю, и незаметно ботинком прижал тлеющий окурок.

– Ого, сколько наловили! – заметил он.

Абросимов присел на бревна, кивнул ему: мол, присаживайся рядом. Лицо у паренька мрачное, пухлые губы сжаты, на директора не смотрит. У него выразительные большие глаза цвета озерной воды, волевой подбородок, выпуклые скулы, волосы каштановые, спускаются прямо на высокий загорелый лоб.

– Сентябрь, а солнышко, как летом, греет, – добродушно уронил Дмитрий Андреевич. – В такой денек одни дураки в классе сидят, верно, Гена?

Гена Сизов стрельнул в директора быстрым взглядом из-под черных бровей, разжал губы:

– Ни за что меня сегодня учительница с урока выперла.

– Так уж и ни за что?

– Кто-то притащил в класс ежа и выпустил на уроке… Она почему-то подумала на меня и вытурила! – Гена на этот раз прямо посмотрел директору в глаза: – Честное слово, Дмитрий Андреевич, я тут ни при чем!

– Кто же ежа принес?

– Сука буду, не я… – Мальчик осекся и покраснел.

– Не хочешь товарищей выдавать? Это правильно… Но ты ведь самый старший в классе, мог бы не допустить этой глупой выходки.

– Но почему она подумала на меня?

– Потому что ты третьего сентября курил на переменке, – стал перечислять Абросимов. – Восьмого положил на стол учительнице живого угря, засунутого в капроновый чулок…

– Самая вкусная рыба, – улыбнулся Гена. – Это ведь был подарок. Первый раз я поймал на нашем озере угря.

– Хорош подарок: змея в капроновом чулке!

– Зря она его не взяла, – улыбнулся Гена.

– Ты очень хорошо знаешь немецкий язык? – спросил Дмитрий Андреевич.

– Не люблю я его, – снова нахмурился мальчик.

– Послушай, Гена, ты обратил внимание: на нашем озере все чаще стали пошаливать браконьеры? – как к взрослому, обратился к нему Абросимов. – В загубине, где в озеро впадает ручей, в прошлую субботу выметали мелкоячеистые сети. Причем снимали их с рыбой в воскресенье на виду у всех. Когда я подплыл к ним, они преспокойно на моторке укатили в сторону турбазы.

– Дмитрий Андреевич, надо бы нам достать акваланг, – загорелись глаза у мальчика. – Тихонько подплываешь под водой к сетям, разрезаешь ножом – и вся рыба снова в озере!

– Можно и без акваланга бороться с браконьерами, – задумчиво произнес Дмитрий Андреевич. – Подводная маска и ласты тоже сгодились бы. Подберешь старшеклассников, разумеется крепких, отчаянных ребят, и наведете тут порядок на озере. Они не только рыбу гребут, а и уток, гусей подстреливают. Помнишь, как нынешней весной палили из ружей в нерестующих щук? Озеро-то это наше, нам его и охранять положено.

– И ксива, то есть документ, будет?

– Я потолкую с лесничим Алексеем Евдокимовичем Офицсровым – он и рыбоохраной ведает, – и оформим все по закону.

– Эх, нам бы моторку! – вздохнул Сизов. – На веслах за браконьерами не угонишься. И хотя бы вшивое ружьишко для острастки!

– Без ружья обойдемся, – сказал Абросимов. – Браконьер знает, что идет на незаконное дело, поэтому, прослышат в округе, что у нас охрана на высоте, перестанут безобразничать, а рыба нам и самим к столу нужна, верно? Я договорюсь с рыбхозом, чтобы нам дали мальков судака, пеляди, карпа – мы разведем тут ценные породы рыб… Я слышал, что в старину владелец дворца, в котором вы живете, разводил в огороженных садках судаков, лещей, даже, говорят, запускал осетров.

– Капиталист? – уточнил Гена.

– Бери выше – сиятельный князь, – усмехнулся Абросимов.

– Наше озеро, а рыбу ловят посторонние… – начал было мальчик.

– Ладно бы ловили, как положено, они губят ее, выгребают подчистую. Дай им волю – все живое на озере погубят! До чего додумались! Подключаются к проводам высоковольтки и бьют бедную рыбу током!

– Двое, говорят, копыта откинули на Синем озере, – ввернул Гена.

– Ты с этим блатным жаргоном-то кончай, Гена, – покачал головой Дмитрий Андреевич. – Культурный человек, почти отличник, а разговариваешь, как беспризорник…

– Я не нарочно… Сами словечки-то срываются с языка.

– Ну, договорились? – поднялся с бревен Абросимов.

– О чем? – вскочил и мальчик.

– На днях приглашаем Офицерова, представителя из районной рыбинспекции и создаем Бслозерское общество охраны природы. Ты будешь старшим. По рукам?

Гена протянул директору маленькую, но крепкую руку:

– Забили!

Сизов прибыл в детдом из колонии для несовершеннолетних, куда попал за мелкое воровство, родителей у него не было, убегал несколько раз из детдома, было подозрение у Абросимова, что он и тут долго не задержится. У ребят Гена Сизов пользовался непререкаемым авторитетом, возможно, и потому, что был самым сильным и скорым на расправу. Дмитрий Андреевич исподволь приглядывался к нему, не особенно придирался к блатным словечкам, которые прилипли за время беспризорничества к мальчику, просил и воспитателей быть с ним помягче. И Гена пока вроде и не помышлял о побеге, а теперь, если его энергию направить в полезное русло, может, выбросит эту мысль из головы Вот только как его отучить от курения? Сам смолит, да и другие мальчики, глядя на него, балуются.

– Ты подскажи ребятам, чтобы разную живность не таскали в класс, – попросил Дмитрий Андреевич. – Это ведь жестоко не только по отношению к учителям, но к тому же ежу… Была у него семья, может быть, дети, папа, мама, а вы взяли и лишили его всего этого. Для вас это игрушка, а для животного – трагедия.

– А что, у них тоже… есть папы, мамы? – тихо спросил мальчик.

– Так я на тебя надеюсь, Гена, – улыбнулся Абросимов. Про папу, маму можно было бы и не говорить… – Дай-ка мне папиросы.

– Что? – опешил Гена.

– Куда ты припрятал пачку и спички?

Мальчик нагнулся и достал из-под бревна смятую пачку «Беломорканала» и коробок.

– Вам бы следователем работать, Дмитрий Андреевич, – усмехнулся Гена.

– Я знаешь как отвыкал от курева? – поделился Дмитрий Андреевич. – Купил леденцов – слышал, есть такие «Театральные» – и посасывал себе, когда тянуло курить… Заходи вечерком, у меня еще с полкилограмма осталось.

– Вот жизнь! – нарочито громко вздохнул мальчик. – Ни поговорить, как тебе хочется, ни покурить…

– Эх, Гена, Гена! – заметил Абросимов. – Курево-то как раз и укорачивает нашу жизнь. – Он сунул пачку в карман и зашагал к дому, потом остановился и, не оборачиваясь, уронил: – Шагом марш в школу!

Вадим Казаков только что вернулся из Москвы, и в первый же вечер ему позвонила Красавина и попросила завтра утром прийти к ней на Лиговку, У нее будет интересный человек, который хочет с ним познакомиться. Он обругал себя за невнимательность: уже месяца два не навещал Василису Прекрасную, всегда вот так – все откладываешь, откладываешь, а потом забываешь… Василиса Степановна говорила приветливо, в ее голосе не чувствовалось обиды. И все равно Вадиму было неудобно.

В одиннадцать он был у нее.

– Познакомься, – представила она поднявшегося из-за стола молодого мужчину в коричневом костюме и тонком светлом свитере. Он назвался Игнатьевым Борисом Ивановичем. Среднего роста, русоволосый, простое улыбчивое лицо.

– Кофе или чаю? – улыбнулась Василиса Степановна. – Да, ты любишь чай…

Она ушла на кухню и скоро вернулась с подносом, на котором дымились две чашки с чаем, стояла ваза с печеньем. Заметив недоумевающий взгляд Вадима, сказала:

– Извините, у меня через полчаса урок, я вас оставлю одних. Вадик, когда будешь уходить, покрепче захлопни дверь. Всего доброго! – И, одарив их на прощание улыбкой, взяла с тумбочки кожаный портфель, который Вадим помнил еще со дня своего приезда в Ленинград, и ушла.

– Я – капитан КГБ. Очень рад с вами лично познакомиться, по вашим печатным работам я давно вас знаю.

– И нужно было именно так нам встретиться? – озадаченно спросил Вадим.

– Так удобнее, – улыбнулся Игнатьев. Улыбка у него располагающая, на вид ему лет двадцать шесть, может, немного больше. В светлых глазах совсем нет того самого стального блеска, который был присущ анекдотичному майору Пронину…

Игнатьев начал разговор о последней статье Вадима в «Советской России», так, между прочим, обмолвился, что тоже закончил отделение журналистики ЛГУ, – выходит, они в какой-то мере коллеги, – он снова улыбнулся, давая понять, что это шутка – куда, мол, ему тягаться с таким зубром, как Казаков.

– Дошло! – сообразил наконец Вадим, зачем понадобилась эта встреча. – Вы, наверное, хотите подробнее узнать о бывшем карателе Леониде Супроновичс?

– Пожалуй, мы больше о нем знаем, чем вы, – мягко заметил Игнатьев.

– Жаль, что этот палач и убийца скрылся, – сказал Вадим.

– Леонид Супронович числился у нас в списках разыскиваемых государственных преступников. После вашей статьи наше посольство потребовало у ФРГ выдачи главаря карателей…

– Он скрылся, – вставил Вадим. – Мне об этом написал западногерманский журналист Курт Ваннефельд…

– Леонид Супронович убит, – спокойно сказал Игнатьев. – Тут в газете… – Он достал из лежавшей на столе папки газету с броским заголовком готическим шрифтом, протянул Вадиму: – Вы по немецки читаете?

Вадим отрицательно покачал головой, тогда капитан быстро перелистал многостраничную газету, нашел отчеркнутое красным карандашом место и бегло прочел о том, что при загадочных обстоятельствах в Дюссельдорфе среди бела дня погиб русский эмигрант Петр Осипович Ланщиков.

– Насколько мне известно, последняя его фамилия была Ельцов Виталий Макарович… – заметил Вадим.

– У него было много фамилий, – сказал Борис Иванович. – Но главное, что предатель нашел свой конец и… – он с улыбкой взглянул на Казакова, – не без вашей помощи!

– А я-то тут при чем? – удивился гот.

– Вы раскрутили весь этот змеиный клубок, как говорится, взяли Супроновича за ушко да на ясно солнышко…

– Собаке собачья смерть, – сказал Вадим. – Конечно, лучше было бы судить его в Климове или в Андреевке, где он натворил во время оккупации немало кровавых дел.

– Вы давно были в родных краях? – неожиданно задал вопрос капитан.

– Все лето там работал…

– Вы хорошо знаете брата Леонида Супроновича?

– Семен – честный человек, – уверенно ответил Вадим. – Он помогал партизанам, и его самого родной братец чуть было собственноручно не расстрелял. Нет, Семен Яковлевич ни во что дурное не замешан.

– А другие? Ну, кто был на оккупированной территории?

– Вы имеете в виду Шмелева? – Вадим не совсем понял вопрос: в оккупации были многие, но активно служили немцам – единицы. – Или Костю Добрынина? Первый был заметной фигурой у немцев, а второй – отсидел, что положено, и сейчас работает, кажется, на стеклозаводе. Художником, что ли.

– Вадим Иванович, а почему бы вам не написать книгу про это время, про своего родного отца – Ивана Васильевича Кузнецова? Это был настоящий разведчик!

«Вот почему назвал меня Ивановичем… – подумал Вадим. – И Василиса про книгу говорила…»

– В голову не приходило, – улыбнулся Вадим. – И потом, я отца мало знал. Родители развелись, когда мне было пять лет. Правда, в партизанском отряде встречались несколько раз. Василиса Прекрасная…

– Прекрасная? – удивился Борис Иванович. – Кто же это такая?

– Оказывается, и вы не все знаете, – рассмеялся Казаков. – Так отец звал Красавину. А Казаков Федор Федорович, усыновивший меня, – я с гордостью ношу его фамилию – был мне всю жизнь как родной…

– Иван Васильевич Кузнецов очень много сделал в годы войны. И был таким же отважным разведчиком, как и его однофамилец Николай Кузнецов, действовавший на Западной Украине.

Василиса Прекрасная не раз говорила, что он, Вадим, мало знает про своего родного отца… Кажется, даже обмолвилась, мол, стоило бы написать о нем. Но ему и в голову это не приходило. В своей повести для детей он даже не упомянул об отце. Василиса, прочитав рукопись, ничего не сказала, но он заметил, что она расстроилась… Почему же он так старательно обходил упоминание о своем родном отце? Во первых, тогда, в партизанском отряде, мало знал о его работе – их, мальчишек, не посвящали в такие дела, во-вторых, считал отца виноватым в уходе из семьи. Если мать никогда не распространялась об этом, то бабушка, Ефимья Андреевна, все уши прожужжала, что «собачник» загубил жизнь ее дочери, бросил с двумя малолетними ребятишками и даже алименты не платит… Позже Вадим узнал, что гордая мать отсылала переводы обратно в Ленинград.

– Да, а Шмелева нашли? – вспомнил Вадим. – Вот кто был матерый шпион!

– Его настоящая фамилия – Карнаков Ростислав Евгеньевич, – ответил Борис Иванович. – Он организовал диверсионную группу в Андреевке, когда там была воинская база. Иван Васильевич не доверял ему, но вскоре уехал в Испанию, а затем началась война.

– Мой… отец воевал в Испании? – удивился Вадим. Он не знал об этом. В доме Абросимовых вообще не упоминали фамилию Кузнецова.

– И воевал неплохо, – сказал капитан. – Награжден орденом Ленина, был повышен в звании… Поверьте, Вадим Иванович, ваш отец был замечательным человеком! И вы можете им гордиться.

– Из-за него не вышла замуж Василиса Прекрасная… – вырвалось у Вадима. – И мать тяжело переживала развод…

– Вы спрашивали про Карнакова? Нет, нам неизвестно, где он, возможно, удрал вместе с немцами во время войны. А может, погиб. Ведь в Андреевке проживает его вторая жена, Александра Волокова?

– Вторая? А кто же первая?

– Немка, выехавшая из России сразу после революции с двумя мальчиками. Один из них, Бруно Бохов, – разведчик абвера, другой – летчик Гельмут. Этот был у нас в плену, кстати, ваш отец при самых необычных обстоятельствах заставил его приземлиться на наш аэродром. Гельмут даже кое в чем помог нам, он сейчас проживает в ГДР, летчик гражданской авиации.

– А этот… Бруно?

– Бруно сейчас работает в ЦРУ.

– Действительно, тут материала хватит на целый детективный роман… – задумчиво произнес Вадим.

– У Волоковой есть два сына – Павел и Игорь, – вспомнил капитан. – Что вы о них скажете, Вадим Иванович?

– Называйте меня все-таки Вадимом Федоровичем, – заметил Казаков. – Так привычнее.

– Извините, – чуть приметно усмехнулся Игнатьев.

– Павел – мой лучший друг, мы вместе партизанили, он сейчас на партийной работе, а Игорь… Он в конце войны исчез из дома, говорили, что связался с воровской компанией. В общем, домой не вернулся. Мать считает, что он погиб.

У Казакова совсем из головы выскочило, что он намеревался рассказать про свою встречу в Казахстане с парнем, похожим на Игоря Шмелева…

– Вы встретились со мной, чтобы предложить мне написать про Кузнецова? – спросил Вадим, когда капитан Игнатьев поднялся из-за стола.

– Я был рад познакомиться с вами, – улыбнулся тот. – Василиса Степановна рассказывала, как вы вместе воевали. Ведь ваш отец организовал там партизанский отряд, уничтожил немецкую базу… А зашел я к Василисе Степановне по делу. Мы давно знакомы.

– Вы сказали, что закончили факультет журналистики. Почему же поменяли профессию? – поинтересовался Вадим.

– В органы меня направили по комсомольской путевке, и я ничуть не жалею. Работа у меня очень интересная… – Он рассмеялся: – Я немного пишу… пока для себя.

– Стихи?

– Рассказы о природе… Я увлекаюсь рыбалкой. В отпуск езжу на Белое море. Я ведь родом оттуда.

– Василиса Прекрасная – удивительная женщина… – задумчиво проговорил Вадим.