По ночам Кеше снился один и тот же сон: будто ярким солнечным утром скачет он на белом с золотой гривой коне. Над головой пышные розо-ватые по краям облака, их быстрые тени бегут впереди, белый конь догоняет их, норовит наступить на кружевную тень копытом, но она ускользает и все время бежит впереди. Кеша чувствует, как под его босыми ногами вздымаются и опадают гладкие бока коня, слышит дыхание с легким всхрапыванием. Кругом расстилается без конца и края зеленое травянистое поле с ромашками и васильками без тропинок и дорог. И там, где проскакал белый конь с золотой гривой, не остается следов: одно зеленое колыхающееся море высокой травы.

И никого больше в этом мире нет, только Кеша на белом коне с золотой гривой, яркое синее небо с ослепительным солнцем, зеленое раздолье и облака над ним. Иногда кажется, что конь оторвался от земли и летит по воздуху и ноги его с копытами, будто при замедленной киносъемке, медленно-медленно двигаются. У Кеши замирает сердце от этого стремительного полета, ему хорошо и немного жутковато…

Сон кончался, и Кеша вставал с узкой железной кровати, бежал во двор к забору умываться из рукомойника, потом завтракал за большим столом в одиночестве, потому что мать уже давно была на работе, а бабушка охала и вздыхала, ворочаясь на теплой русской печи. Бабушка не спешила слезать с печки, у нее болели ноги и ломила поясница.

Кончался прекрасный сон, и начиналась дейстительность. А эта действительность была суровой…

Когда Кеша Пупочкин идет по улице, люди отворачиваются от него. Им неприятно смотреть на Кешу. У них даже лица вытягиваются. Особенно у бригадира. У него и так длинное лицо, как у лошади, а увидит Кешу — лицо становится еще длиннее. Неприятная это штука, когда люди от тебя отворачиваются. Чувствуешь себя лишним, никому не нужным. Этаким чужаком, до которого никому нет дела.

Отца у Кеши нет. Давно он ушел от них. Есть мать и бабушка, которой скоро стукнет сто лет. Мать говорит, что ее глаза не смотрели бы на Кешу. Но раз они живут в одном доме, то волейневолей ей приходится смотреть на него. А это ей действует на нервы. Лишь с бабушкой у мальчишки хорошие отношения. С бабушкой он ладит и никогда не ругается. Бабушка у Кеши очень интересная, с ней со скуки не помрешь. Она совсем глухая, и у нее слабая память. Она каждый раз Кешу называет новыми именами. Вчера он был Никанором, а сегодня Андреем. А на самом деле Кеша не Никанор, и не Андрей, и даже не Кеша, а Константин. И фамилия у него не Пупочкин, а Бредун. Это в деревне прозвали его Кешей Пупочкиным с легкой руки Лешки-тракториста. Лешка мастер прозвища придумывать. Он и бригадира прозвал Холстомером.

И с ребятами Кеша тоже не ладит. Это с тех пор, когда показал на озере заветное место одному городскому рыбаку. Человек приехал издалека, а место на озере выбрал самое пустое. Можно неделю сидеть там, и не вытащишь ни одной порядочной рыбины. На озере нужно знать места. Долго Кеша стоял на берегу и смотрел на рыбака: поплавок не шевельнется. Да тут и сроду рыба не клевала. Нет ее тут. Одни мальки резвятся у самой поверхности. А раз мальки играют, значит, поблизости крупной рыбы нет. Рыбак потолковал с Кешей о погоде, рассказал последние городские новости и даже угостил бутербродом с маслом и колбасой. Жалко стало Кеше, что пропадает у человека рыбалка. Отомкнул он гвоздем чужую лодку и пригнал к берегу. Сели они вдвоем и поплыли за остров. Там Кеша и показал городскому рыбаку одно место… К вечеру они поймали с ведро окуней и четыре приличных леща. Ну, а кто-то из ребят засек их. За такое подлое предательство Кешу чуть не отколотили. Спасибо, ноги быстрые — унесли от скорой расправы. Дело в том, что деревенские ребята договорились ни за какие деньги не показывать приезжим рыбакам уловистые места. Ребятам да и взрослым не нравилось, что на их кровное озеро зачастили на машинах посторонние. Ладдноо бы только с удочкой, но есть и такие, что сети ставят, переметы. Даже электричеством бьют. Кому такое понравится? Озеро большое, но кто мест не знает, запросто может вернуться домой несолоно хлебавши. Даже на хорошую уху не поймает.

А вот Кеша взял да и показал чужаку хорошее место. Тот, конечно, похвастает уловом, и городские гуртом попрут на это озеро. Особенно те, которые на машинах. Правда, вот уже прошло две недели и никто из городских не приезжал, даже тот знакомый рыбак, который угостил Кешу бутербродом. Он в тот раз приехал на поезде и от станции еще три километра на своих двоих добирался до озера.

Тяжело жить Кеше Пупочкину. Нет у него никакого подходящего дела, нет настоящих друзей. Да и ненастоящих нет. Неохота даже за ворота выходить. Ничего хорошего за воротами не встретится. Напорешься только на плохое. Сосед Мишка Тюлень прячется за хлевом, ждет, когда Кеша покажется на тропинке, — тут он ему и залепит из рогатки. Надо срочно что-нибудь придумать и первому проявить инициативу. Например, прокрасться по огородам и вылить Тюленю на голову ведро с пойлом, которое его мать приготовила для поросенка. Правда, вечером, когда тетя Нюра вернется с поля, разразится грандиозный скандал. Она будет пронзительно кричать и разма хивать руками. А Кешина мать будет молча стоять и щипать себя пальцами за кончик уха. У нее такая привычка выработалась — щипать себя за ухо, когда сына ругают. А потом… Впрочем, потом нужно брать ноги в руки и мчаться без оглядки к озеру. Там на берегу стоит покосившаяся колхозная рига, в ней еще осталась с зимы солома. В риге можно зарыться в солому и переждать домашнюю бурю. А позже, когда мать отойдет — она у Кеши не злопамятная, — можно вернуться домой и поужинать.

Утро сегодня выдалось на диво приветливое, солнечное. Высокая с каплями росы трава свежо зеленеет у дощатого забора. С огорода веет в нос запахом укропа. Широкие капустные листья начинают сворачиваться вокруг кочерыжки, образуя кочан. Пойти вытащить морковку? Морковка в огороде крупная и сладкая. Но она никуда не убежит, а вставать с гладкого теплого бревна, на котором Кеша сидит, не хочется. Он еще не решил, что сегодня будет делать. Когда человек оказывается совсем один, ему приходится думать о том, что нужно делать, иначе со скуки умрешь. У Кеши вот проблема: как выйти за ворота собственного дома? На каждом шагу его подстерегают опасности. Допустим, он выйдет за калитку, обманув бдительного Тюленя, а вот как провести кривую Марфу, что живет напротив? Она с вечера грозилась подкараулить Кешу и напихать ему в штаны жгучей крапивы. А она не гляди, что кривая, зато проворная. Если сцапает — быть крапиве в штанах. А штаны у Кеши широченные и все время спадают. Из-за этих штанов его Лешка-тракторист и прозвал Кешей Пупочкиным. Но где он возьмет другие штаны, если и эти-то не его? Они достались в наследство от среднего брата, который ушел в армию. А старший брат живет в городе. Он должен в августе приехать в отпуск. Старший брат работает в горпромкомбинате. Делает детские коляски. Обыкновенные для одного младенца, а для двойняшек — двойные. За двойные коляски в два раза больше платят. Брат жаловался, что пока близнецы рождаются не так уж часто. И поэтому он больше десяти рублей в месяц присылать. матери не может, А вот если бы все время рождались двойняшки, он присылал бы двадцать рублей. И тогда можно было бы Кеше купить новые штаны. Правда, летом это значения не имеет, летом в старых штанах гораздо удобнее. А вот к осени штаны позарез понадобятся. Осенью в школу. Кеша перешел в пятый класс. Рождалось бы побольше этих двойняшек!..

А из-за чего, спрашивается, взъелась на него кривая Марфа? Из-за сущего пустяка: Кеша взял как-то ночью и перетащил из ее огорода в соседний один улей — самый маленький. Он бы перетащил и большой, но это было не под силу. У кривой Марфы пятнадцать ульев, а семья-то два человека: она и племянница. Каждую осень Марфа продает по три-четыре ведра меду. А у соседки, тети Ефимьи, нет ни одного улья. А ей меду тоже хочется. Как-то говорила, что давненько чай не пила с медом. Говорят, мед полезен, у кого сердце пошаливает. А у тети Ефимьи сердце слабое. Даже «скорую» раз вызывали.

Тетя Ефимья раньше приходила к Кешиной бабке. Водила ее в баню, парила березовым веником. А сейчас не приходит. После этой истории с ульем кривая Марфа на всю деревню крик подняла, что ее обокрали. А потом увидела свой улей под яблоней у тети Ефимьи… Кеше пришлось сказать, что это он перетащил туда улей, потому что Марфа готова была вцепиться тете Ефимье в седые волосы. А когда попытался объяснить, зачем он это сделал, его и слушать никто не стал…

Хотел сделать доброе дело, а получилось все наоборот. Мало того, что кривая Марфа обозлилась и грозила всякими карами, так и тетя Ефимья обиделась и перестала к ним в дом приходить.

Ладно, если Кеша захочет, то по огородам пройдет и кривая Марфа останется с носом, но вот как ускользнуть от ночного сторожа дяди Осипа? Этот похитрее Марфы и Тюленя, вместе взятых! Осип поклялся публично, что если Кеша попадется ему в руки, то он спустит с него семь шкур. У Кеши всего одна шкура, и она ему очень дорога.

Дядя Осип вот уже два года сторожит сельмаг. А так как в деревне воров нет, то дядя Осип приходит на службу и, завернувшись в огромный тулуп, преспокойно до утра засыпает. Издали он напоминает эскимосский чум. Особенно когда курит: из высокого поднятого ворота в небо ползет струйка сизого дыма. В чуме ведь трубы нет: дым выходит из отверстия в куполе. А днем возится себе на огороде или рыбу удит. Бывает, кому-нибудь крышу починит или крыльцо подправит. Дядя Осип умеет плотничать.

На службу — караулить сельмаг — дядя Осип собирался обстоятельно: чистил двухстволку, запасался куревом. Принимал у продавщицы магазина и даже зачем-то щупал и нюхал большой белый замок. А потом, когда темнело, приваливался спиной к двери, засовывал в рот цигарку и засыпал мертвым сном. Он мог курить и спать одновременно. И не боялся сгореть в своем тулупе-чуме, потому как от запаха паленой шерсти тотчас просыпался. Кеше и пришла в голову мысль напугать дядю Осипа, притвориться вором и посмотреть, что он будет делать. Кеша подговаривал на это дело Тюленя, когда они еще были приятелями, но тот наотрез отказался: мол, не любит по ночам шастать по поселку, все время натыкается на что-нибудь и вообще это ему неприятно. Скорее всего он просто-напросто струсил. Пришлось Кеше одному проворачивать это дело.

Дядю Осипа напугать не удалось: Кеша и за тулуп дергал, и замком гремел, и даже былинкой в носу пощекотал. Дядя Осип не проснулся. Правда, два раза кряду оглушительно чихнул. Кеша решил, что в таком случае ружье сторожу и вовсе ни к чему. Не будет он бабахать из ружья по ворам. Если даже врры сами будут стрелять из ружья — да что из ружья — из пушки! — дядя Осип не проснется. Не такой он человек, чтобы просыпаться по таким пустякам. Вот если атомная бомба взорвется рядом, может быть дядя Осип и проснется. Да и то еще неизвестно.

В общем, Кеша взял прислоненное к двери ружье и ушел домой разочарованный — ничего не получилось из его затеи…

А утром в избу ворвался разъяренный дядя Осип — он всегда просыпался к приходу продавщицы — и стал так орать, что даже глухая бабушка услышала. Она высунула голову из-за занавески — бабушка спала на русской печи — и хотела о чем-нибудь поговорить с дядей Осипом, но он не захотел ее слушать. Глаза его побелели, изо рта брызгала слюна, а в пальцах дымилась самокрутка: дядя Осип сам выращивал для себя табак. Кеша едва ускользнул из дома. Только цигарка помешала сторожу сграбастать его за шиворот. Уже из-за березы, что растет под окном, крикнул, что ружье лежит на скамейке, Под носом у дяди Осипа. Вот тогда-то сторож и поклялся спустить с Кеши семь шкур.

Кеша точно не знает, но догадывается, что это Мишка Тюлень предал его…

Кеша вспомнил, что бабушка все еще лежит на печке. Без его помощи она оттуда не слезет. А в такую погоду сидеть на печке мало радости. В такой теплый солнечный день старики любят посидеть на завалинке под окнами. Сначала по одному на солнышке греются, потом начинают один к другому перебираться. И ведут долгие неторопливые разговоры. Стариков интересно слушать: много такого рассказывают, что ни от кого не услышишь.

Кеша пошел в избу и помог бабушке слезть с печи. Подал толстую палку, которую еще в прошлом году вырезал для нее из ольшины. Без палки бабушка не могла передвигаться.

Кеша проводил бабушку до завалинки. Она была в валенках с калошами и теплом платке. Лицо все в мелких морщинах, глаза полинялые, теперь не определишь, какого они цвета.

— Ты тут посиди, — сказала бабушка. Глубокие складки на ее лице немного разгладились.

— Я пойду, — сказал Кеша. Он все-таки решил сбегать к озеру. Там в камышах припрятана удочка и банка с червями, можно с берега рыбу поудить.

— Куда подевался наш петух? — спросила бабушка. Глаза ее совсем закрылись от яркого солнца. А на толстом носу обозначились маленькие дырочки, будто кто-то их нарочно булавкой наколол.

Кеша удивился: потух топтался на навозной куче, ворошил навоз лапами, искал что-то в нем.

— Вот он! — показал Кеша.

Бабушка покачала головой и горестно вздохнула: — Как же без петуха то? И какой голосистый был! Теперя такие редко встречаются.

Кеша хотел было поймать петуха и показать бабушке, но потом сообразил, что дело это хлопотливое — петух может и клюнуть, — и том, ему не терпелось поскорее на речку. Вроде стало поспокойнее: недругов не видать.

— Я на речку! — крикнул он бабушке в дремучее ухо. — Рыбки тебе наловлю.

— Уж не хорь ли вонючий его сожрал? — спросила бабушка.

— Сдался тебе этот петух, — сказал Кеша. — Живой он.

— Вот беда-то, — вздохнула бабушка.

— А может, леща зацеплю, — сказал Кеша. Оглядываясь по сторонам, огородами направился к озеру.

Удочки на месте не оказалось. Долго шарил он в камышах — даже щеку о сучок ивы оцарапал — и наконец наткнулся на свою удочку, вернее, на то, что от нее осталось. А остались от великолепной ореховой удочки два сломанных конца. Лески с крючком вообще не было. Не видно и деревянной коробочки с червями. Это тоже работа Мишки Тюленя. Мишка — специалист по мелким пакостям. Никто, кроме него, не знал, где Кеша прятал свою любимую удочку. Один раз он на нее поймал килограммового леща. Удочка изогнулась в дугу, но не сломалась, и леска выдержала. Кеша нес леща через всю деревню, и он сиял, как медный таз, в котором варенье варят.

Сел Кеша на гладкий камень, что врос в землю у самого озера, н аадумался. Почему он такой невезучий? Отчего все шишки на него валятся? За что ни возьмется, все не так. И со всеми в ссорео: и со сверстниками, и со взрослыми. Ведь он никому зла не желает, хочет, чтобы всем было хорошо… Он бы никогда не сломал такую чудесную удочку! Знает, как трудно найти хорошее ореховое удилище… Сам вырезал, высушил, обстругал.

Услышав ржание, Кеша решил наведаться на конюшню. Лошадей он любил. Стал вспоминать: какие у него отношения с конюхом дедом Сидором? Кажется, нормальные.

Дед Сидор сидел на старом растрескавшемся хомуте, из которого клолчьями торчал темный войлок, и курил. Рядом большая куча дымящегося навоза. В кучу воткнуты вилы. Руки у старика жилистые и морщинистые, пальцы желтые от табака. Борода длинная и седая. А волос на голове совсем нет, одна лысина. На блестящей лысине капли пота. Дед очищал конюшню от навоза и вот присел перекурить… Выпустив изо рта клубок дыма, дед Сидор внимательно посмотрел на Кешу. Глаза у него тоже бесцветные, как у бабушки.

— Трудно, брат, на свете живется? — спросил дед Сидор.

— Кто-то удочку сломал, — вздохнул Кеша. — И коробку с червями спер.

— Твое депо табак, — заметил дед Сидор.

— Мама говорит, был бы жив отец, он меня каждый день драл бы.

— Давай, я тебя отхожу вожжами? — предложил дед Сидор. И не поймешь, в шутку он это или всерьез.

— Бесполезное дело…

— Уже драли?

— Не помогает, — сказал Кеша. — И потом, я вообще противник телесных наказаний.

— Да-а, — протянул дед, — вожжи, брат, устарели… А ежели угостить тебя березовой кашей?

— Какая разница? — сказал Кеша.

— У меня, понимаешь, руки чешутся… Помнишь, как ты в форточку мне бросил дохлого воробья?

— Вот если бы крысу… — сказал Кеша.

— Понятно, воробей лучше, — сказал дед и скрылся за завесой синего дыма.

— Разве я виноват, что мне в голову все время приходят разные идеи?

— Идеи? переспросил дед.

— Мне даже ночью снятся разные идеи…

— Идейный ты человек, — сказал дед. — Голова… два уха!

— Удочку я не стал бы ломать… Она-то не виновата?

— Удочка ни при чем, — согласился дед.

— Вот возьму убегу из дому… Уеду в большой город, где у причала стоят белые пароходы. Проберусь в трюм, спрячусь там, а потом, в море-океане, вылезу… И меня зачислят юнгой.

— Пустые люди, брат, нигде не нужны, — сказал дед. — Ни на земле, ни в море-океане.

— Это я пустой?

— Как барабан, — сказал дед. — Постучи — только гул пойдет.

— По чему постучать-то?

— А по чему хочешь: пустой ты человек, Константин. Одним словом, барабан!

Дед встал, ухмыльнулся в бороду, вытащил вилы из кучи и ушел в конюшню. Кеша постучал себя по груди, животу, потом по голове. Вроде и верно пустой… Немного погодя дед снова показался с полными вилами навоза. Кеша стоял и смотрел, как он работает. Хотя деду Сидору и много лет, он легко орудует вилами. Куча росла на глазах.

— Брось ты это дело, — поморщившись, сказал Кеша. — Давай лучше поговорим?

— Некогда, брат Константин, работы невпроворот… Вернее, навозу. Аты чего стоишь? Вон видишь тачку у корыта? Бери н углу вилы, накладывай навоз в тачку и отвози в поле.

Кеша задумался. Накладывать конский навоз на тачку с ржавым колесом не хотелось. Неинтересное это дело — ковыряться в навозе. И наверное, тачка тяжелая… А впрочем, почему бы не попробовать и одну тачку не отвезти на поле? Все равно ведь делать нечего? Тоска… Кеша взял вилы и быстро накидал на тачку навозу, потом поплевал на руки — он видел, что так делают взрослые, — и покатил ее по наезженной дороге на поле, которое было распахано неподалеку. По полю разгуливали грачи. Важные такие, неторопливые. На Кешу они даже не посмотрели.

Метров через сто с непривычки заломило руки, но Кеша не стал останавливаться. Кто он, в конце концов, мужчина или слабая девчонка? Толкая вперед тяжелую тачку, Кеша не заметил на дороге бригадира. Тот остановился на обочине и стал смотреть на Кешу. И лицо у негоне вытянулось, а, наоборот, разъехалось вширь. Холстомер улыбался. Кеша прошествовал с тачкой мимо и даже не оглянулся. Он все еще боялся, что бригадир сейчас окликнет и станет отчитывать за тракторное колесо, которое Кеша позавчера спустил с обрыва в овраг. Он катил это проклятое колесо от самой РТС до оврага. А это с километр. Взмок как курица, а радости — одна минута. Колесо весело ринулось вниз, на дне оврага с ходу врезалось в затрещавшие кусты и пропало из глаз. А потом колесо искали весь день. Оказалось, оно от действующего трактора «Беларусь». Никто бы и не нашел, если бы не Кеша. Он привел к оврагу тракториста и показал, где валяется колесо.

Бригадир не остановил Кешу. Он все еще с интересом наблюдал за мальчиком. Когда Кеша с пустой тачкой поравнялся, Холстомер посмотрел на него и, протянув руку, очень серьезно сказал:

— Здравствуй, Константин.

Кеша ушам своим не поверил. Еще никто его так в деревне не нааывал. Он поставил тачку на обочину, вытер руки о штаны и от волнения левую лодочкой протянул бригадиру. Глаза Кеша опустил, он боялся поднять их. Холстомер пожал руку и сказал:

— Ты не накладывай помногу-то — тяжело, поди.

И голос у него вовсе не сердитый. Кеша исподлобья взглянул на бригадира: стоит улыбается.

— Я могу еще больше, — похвастался Кеша. — Меня бог силой не обидел.

— Мужик ты крепкий, — согласился Холстомер.

— Тачка — ерунда, вот если бы на лошади…

— А ты скажи Сидору — пусть запряжет Орлика.

— Орлика? — удивился Кеша. Орлик был красивый племенной жеребец. Его все в колхозе любили и берегли. Кажется, и запрягалито всего три раза.

— Пускай разомнется, а то, понимаешь, разжирел,сказал бригадир.

«Надо же, Орлика!»

Кеша поднял тачку и рысью устремился к конюшне. А Холстомер — по-настоящему его звали Терентий Иванович — задумчиво смотрел ему вслед и тер подбородок. А это он делал обычно, когда был чем-то удивлен.

Орлик, горделиво задрав голову, медленно вышагивает по дороге. Не идет, а пританцовывает на ходу. С гневом косится выпуклым коричневым глазом на Кешу, который с ременными вожжами в руках идет возле нагруженной скрипучей телеги. Орлику не хочется работать. День жаркий, а на лугу возле озерапрохладно и сочной травы вдоволь. Правда, иногда налетают ужасные рыжие слепни, но их можно хвостом отогнать. И еще Орлику обидно, что за вожжи держится не степенный конюх дед Сидор, а шустрый белоголовый мальчишка с серыми пронзительными глазами. Мальчишка поминутно дергает за вожжи и еще звонко покрикивает: «Н-но! Н-но, холера!» Орлик с удовольствием лягнул бы этого нахала, да оглобли мешают.

Шагает по пыльной дороге с вожжами в руках Кеша, весело покрикивает на Орлика, а тот зубы скалит и ушами стрижет. Совсем Орлик рассердился на Кешу: хотел сорвать с обочины дороги сочный стебель конского щавеля, а мальчишка его аа это вожжами поперек хребтины! Не так больно, как обидно. Никто еще так бесцеремонно не обращался с Орликом. Но такая уж лошадиная доля: приходится терпеть. Из оглобель не выскочишь.

Кеша на ходу стащил с себя рубаху, ему жарко. Загорелая спина блестит. Он вместе с дедом Сидором вилами накладывает на телегу навоз, потом везет в поле и там сбрасывает. Сначала поддевал вилами, но это долго, тогда стал на месте под уздцы заворачивать Орлика, оглобли упирались в край телеги и нагибали ее на одну сторону. Стоило лишь подтолкнуть, и телега еще больше накренялась, а навоз просыпался на землю. Потом снова Орлика выравнивал, и уже пустая телега становилась на все четыре колеса.

С каждым рейсом куча у конюшни уменьшается. Дед Сидор тоже вспотел, но ситцевую рубаху не снимает. Старики в любую жару работают в рубахах. Им почему-то в голову не приходит их снимать.

Назад с поля Кеша едет на телеге и во все горло распевает:

— Эх, тачанка-растачанка-а, все четыре колеса… Ты лети-и с дороги, птица, зверь с дороги-и уходи-и… видишь, конница-та мчится, Константиныч впереди-и…

Слов он почти не знает, поэтому, чтобы было складно, сам слова придумывает.

Он раскручивает над головой вожжи, и золотистый Орлик, который наконец смирился со своей судьбой, с вялой рыси переходит на галоп. Он уже проникся уважением к белоголовому мальчишке, у которого крепкая руки и зычный голос. Но если бы Орлик в этот момент оглянулся, он вмиг бы разочаровался в своем новом хозяине. Кеша вдруг умолк, съежился и стал маленьким. Ему захотелось бросить вожжи, кубарем скатиться с телеги и помчаться к кустам, за которыми спасительный глубокий овраг. Дело в том, что посередине дороги, широко расставив ноги в яловых сапогах, стоял дядя Осип и пристально смотрел на Кешу.

Орлик сбавил ход, подошел вплотную к человеку и остановился. Круп жеребца потемнел от пота. Откуда ни возьмись, налетели слепни и заносились кругами над головой Орлика. «Вжик-вжик-вжик!» — заработал длинный хвост жеребца, отгоняя назойливых кровопийц.

— Ты откуда, малец? — спросил дядя Осип, кашлянув в кулак.

— С поля.

— И куда же?

— На конюшню.

— Навоз возишь?

— Ну да, — сказал Кеша. — Удобрения.

— На Орлике?

— Не на козе же? — сказал Кеша, осмелев.

— Кто же тебе, малец, разрешил племенного жеребца запрячь?

— Холсто… Терентий Иванович, — ответил Кеша. — Дядя Осип, сгоните, пожалуйста, слепня с Орлика! На шее…

— Добре, — сказал дядя Осип и, пришлепнув ладонью слепня, отступил с дороги.

Кеша выпрямился, дернул вожжи и громко произнес:

— Н-но, холера!

— Ну и дела-а… — покачал головой дядя Осип и пошел своей дорогой.

Кеша давно заметил, что у дороги за ольховым кустом прячется Мишка Тюлень. Когда он проезжал мимо куста, то невольно втягивал голову в плечи: ждал предательского выстрела из рогатки в спину. Но Тюлень не стрелял. Он никак не мог взять в толк, что это его сосед Кеша идет рядом с нагруженной телегой и держит вожжи в руках. А на поводу у него вышагивает знаменитый Орлик, на котором никто, кроме бригадира, никогда не ездил. Ребятам разрешалось лишь любоваться Орликом, расчесывать ему гриву и хвост, когда он стоял в конюшне. А прокатиться на племенном жеребце никто и не мечтал. И вдруг Орликом командует — кто бы мог подумать! — Кеша Пупочкин!

Когда Кеша возвращался с поля порожняком, Тюлень вышел из-за кустов. Глаза у него большие, в них недоумение. Кеша сделал вид, что не узнал его, и важно прогрохотал на телеге мимо Мишка вприпрыжку припустил за ним. Он хотел было вскочить на телегу, но Кеша замахнулся вожжами и сказал:

— Огрею!

— Подвези чуток? — попросил Мишка. И голос у него был виноватый.

— Ты, вредитель, сломал мою удочку?

— Я те свою отдам, бамбуковую, — пообещал Мишка.

— А где коробка с червями?

— Накопаю тебе в огороде сколько хочешь.

— Ты сказал дяде Осипу про ружье?

— Он к нам пришел и стал матери жаловаться, а она тут же за ремень… Что я, из-за тебя должен был страдать?

Мишка плелся по пыльной дороге, а Кеша восседал на телеге и сверху поглядывал на соседа.

— Я бы тебя не выдал, — подумав, сказал Кеша.

— Все равно бы дядя Осип дознался, кто у него ружье спер.

— Я его кон… фисковал,в два приема выговорил услышанное по радио слово Кеша. — Зачем ему ружье, если он спит как тетеря?

— Спать дядя Осип горазд, — заулыбался Мишка.

— Залезай, — разрешил Кеша.

Мишка на ходу запрыгнул в телегу.

— Дай подержаться за вожжи? — немного погодя попросил он.

Кеша дал. У него было хорошее настроение. Мишка встал на телеге во весь рост и лихо закрутил над головой вожжами. И закричал тонким голосом что-то невнятное. Но Орлик, вместо того чтобы припустить галопом, остановился и, заржав, лягнул передок телеги задним копытом.

— Чего это он? — тараща на жеребца глаза, удивился Мишка.

— Не нравишься ты ему, — сказал Кеша.

Мишка обозлился и стегнул жеребца по крутому боку. Орлик взбрыкнул сразу обеими ногами и скакнул в сторону. Ребята едва удержались на вздыбившейся телеге. Кеша вырвал у Тюленя вожжи и ласково сказал:

— Орлик, это я… Видишь, это я, Константин?

Жеребец успокоился и, сверкнувна мальчишек сияющим глазом, потрусил по дороге к конюшне.

— Надо же, слушается, — с завистью сказал Мишка.

— К лошади тоже нужен подход, — стал поучать Кеша. — А то встал, загигикал, замахал вожжами… А когда ты бамбуковую удочку отдашь?

— Отдам…

Кеша решил, что нужно ковать железо, пока горячо. Он свернул на проселочную дорогу и погнал к деревне. Мальчишки и девчонки, которые попадались навстречу, с завистью и удивлением смотрели на них.

«Может, бабушке чего надо? — озабоченно подумал Кеша. — На солнце-то тоже целый день сидеть вредно».

Дед Сидор смахнул с сияющей лысины крупные капли и сказал:

— Шабаш!

Кеша с сожалением стал распрягать Орлика. Ему хотелось еще сделать хотя бы один рейс. Орлик не устал, вон как глазом косит, хочется ему еще пробежаться с телегой. Силищи у него некуда девать. Прокатиться бы на нем верхом… Не разрешит конюх. К верховой езде Орлик не приучен, может запросто сбросить и ускакать в поле. Кеша распустил супонь, стащил хомут. Жеребец охотно нагнул красивую голову: мол, снимай поскорее это ярмо… Шея у него лоснится от пота. Славно они сегодня поработали с Орликом! Жаль даже расставаться…

С Тюленем Кеша помирился. Мишка не надул: при свидетелях вручил ему свою лучшую бамбуковую удочку с английским крючком и японской леской. Их было у Мишки три удочки. И все лучшие. У него дядя моряк, плавает за границу и привозит оттуда племяннику отличные рыболовные снасти. Однако рыба почему-то не клюет у Тюленя, хотя у него и леска японская, а крючок английский. А вот у Кеши клюет, даже если леска из конского волоса. Настроение у Кеши улучшилось.

Когда он ставил удочку к стене своего дома, то бабушки на месте не оказалось.

Сбежала куда-то бабушка. Кеша разыскал ее в огороде. Бабушка на корточках полола огурцы. И палка лежала между грядками. Здесь она не нужна была бабушке.

В деревню Кеша возвращался с дедом Сидором. Солнце клонилось к лесу. Оно было большое и красное. И не очень яркое. На него можно было смотреть. Вокруг усталого светила притихли розовые перистые облака. Их было много на небе. В лицо дул теплый ветер. Он принес запах свежевспаханной земли и медовых трав. У опушки соснового бора тарахтел трактор Лешки. Этот будет до ночи поднимать зябь. В уборочную Лешка — самый главный человек в бригаде. Он даже обедать не ходит, ему в судках жена еду в поле приносит. Эх, жалко, Лешка-тракторист не видел Кешу на поле за работой!

— Как же ты с Орликом-то поладил? — спросил конюх. — Он ведь норовистый!

— У него губы мягкие-мягкие, — сказал Кеша. Когда он пускал стреноженного Орлика на луг, тот в знак дружбы совсем небольно пожевал Кеше пальцы. А потом смешно отковылял к речке. Орлику захотелось выкупаться, а Кеша и не сообразил. А хороню бы на гладкой спине жеребца въехать в теплую воду. Речка мелкая, Орлику по шею. Ничего, завтра можно будет выкупаться…

Чувствуется, что дед Сидор устал, но настроение у него хорошее. Он, чуть заметно прихрамывая, шагает рядом, и от него пахнет крепким табаком и конским навозом. Кирзовые сапоги в пыли и потрескались. Одно белое ушко торчит из голенища наружу. На голове у конюха кепка блином. Он не любит свою лысину людям показывать.

Встречные почтительно здороваются с дедом. Он — депутат районного Совета. А Кеше кажется, что и с ним здороваются. Ему приятно идти рядом с конюхом.

— Деда, ты на меня не сердись за дохлого воробья, — сказал Кеша. — Это я так, от скуки.

— Я уже забыл, — ответил старик.

— А другие вот не забывают, — вздохнул Кеша.

— Люди добро помнят, — сказал дед Сидор. — Добро сильнее зла.

— Я хочу, как и ты… с конями, — сказал Кеша.

Дед сбоку посмотрел на него, усмехнулся.

— Теперь все, брат, хотят в этот космос лететь, а ты — конюхом?

— А завтра бригадир разрешит мне запрячь Орлика?

— Мы с тобой без спросу, — сказал дед.

— Вот все люди как люди, а я как паршивая овца в стаде… Так моя мамка говорит… Отчего так, деда?

— Так и сказала?

— И еще говорит, что лучше бы мне и на свет не родиться… От меня одни неприятности.

— Назови человека сто раз «свинья» — он и захрюкает, — сказал дед.

— Врет она?

— Ошибается, — поправил дед. — Хороший ты человек, Константин, только озорной чересчур…

— Скучно мне, — пожаловался Кеша. — Мамка весь день на ферме, бабушка глухая… С ней много не поговоришь… Да и ребята взъелись на меня из-за этого рыбака… Зачем, говорят, лещовое место ему показал…

— Глупые они, — сказал конюх. — Мало в озере рыбы?

— Удочку сломали, — продолжал Кеша.

— Это уж совсем ни к чему.

— Ходят, мамке жалуются на меня, а она — веревкой… Только я не даю себя бить — убегаю.

— За одного битого двух небитых дают, — заметил дед.

— Это что ж, мне самому штаны снимать? — удивился Кеша.

— Я так, к слову, — сказал конюх.

— И чего они все на меня взъелись?

— Был бы ты никудышный — Орлик ни за что бы тебя не послушался. Лошади собаки, они, брат, дурного человека за версту чуют…

— Хочешь, я тебе бамбуковую удочку подарю? — сказал Кеша. — С английским крючком.

— Уди сам на здоровье, — улыбнулся дед.

У колодца они повстречались с Кешиной матерью. Высокая, худощавая, с коричневым от загара лицом, она, увидев их, поставила ведра с водой в пыль и пригорюнилась.

— Чего он нынче, дядя Сидор, выкинул? — спросила мать, опустив голову. — И за что мне выпало такое наказание? У всех дети как дети, а этот… Уж не знаю, в кого он такой и уродился…

— Ты, Надя, покорми своего молодца как следует, — сказал дед Сидор. — Я думаю, он нынче здорово проголодался.

Мать удивленно подняла голову.

— За что его, бездельника, кормить-то? За его проделки?

— И не ругай разными нехорошими словами, — сурово продолжал дед, нельзя так, Надежда. Задолбила мальцу голову, что он никудышный, а он чуть было и не поверил…

— Что верно, то верно, — солидно баском заметил Кеша. — Назови человека сто раз свиньей — он и вправду захрюкает: хрю-хрю!

— Он сегодня трудодень заработал на конюшне, — говорил старик. — На самом Орлике возил на поле навоз.

— Господи! — вырвалось у матери. — На Орлике?

— Я и завтра буду на нем работать, — сказал Кеша.

Про трудодень он услышал от деда впервые, и ему показалось, что он сразу как-то стал и ростом выше и силы в усталых руках прибавилось. «Неужто и правду трудодень?» — подумал он, а вслух сказал:

— Мам, у нас есть голубая лента, я ее Орлику в гриву вплету.

— Нашел парнишка себя, — не совсем понятно сказал дед. — Рано или поздно толковый человек завсегда себя найдет…

— Сидор Иваныч, — вдруг засуетилась мать, — зайди ты к нам на часок… Я тебя чаем с вареньем угощу. Да и щи у меня свежие…

— Чего ж не зайти? — подмигнул Кеше дед. — К хорошим людям.

— Ах ты, жалость-то какая… — опечалилась мать. — Магазин-то закрыт…

— Не беда, — сказал конюх.

— Мужа-то нет, вот и не держу проклятую дома… Да и гостей давно не было.

— Не бери в голову, Надежда, — сказал дед. — Чай — милое дело.

Через забор, как раз между двумя глиняными сохнущими кувшинами, перевесилась Мишкина голова. Голова что-то жевала.

— Эй, Пупочкин! — сказал Тюлень. — Айда на рыбалку?

Кеше было приятно, что сосед пригласил его на озеро поудить, но почему-то покоробило его «Пупочкин». Какой он Пупочкин?

— Я поужинаю, а ты свежих червей накопай, — сказал он. — Лучше всего у конюшни, там пропасть их, навозных…

Голова исчезла за забором, но через секунду снова появилась.

— Эй, Пуп, а где там черви-то?

— У поилки, — солидно ответил Кеша. — Эй, Тюлень, ты меня больше не зови… Пупочкиным! Я — Константин Бредун. Слышишь, Константин Бредун!

Дед Сидор и мать переглянулись. По губам матери скользнула легкая улыбка. И Кеша вдруг будто впервые увидел, какие у матери усталые глаза, худые длинные руки с красными пальцами и морщины на лице. Он подошел к ведрам, нагнулся и поднял их.

— Надорвешься, сынок, — сказала мать.

«Сынок…» Это слово Кеша уж и не помнит, когда в последний раз слышал. И ему вдруг захотелось, чтобы эти цинковые ведра были в пять раз тяжелее… Он все равно бы поднял их и донес до дома. Он мог бы эти ведра донести до края земли и даже воду не расплескать. И еще Кеше захотелось помчаться на луг, где пасется Орлик, прижаться щекой к длинной бархатной морде и вот так постоять немного… пока перестанет в носу щипать.