"Не мог поесть, когда сидел на обочине, - с раздражением подумала Наталья. - И почему у него огурец хранился в кармане, а не в узелке?"
      Маленький Вовик не выдержал и спросил, подделываясь под местный окающий говор:
      - Далеко ли путь-то держим?
      - Не так чтобы очень, - ответил старик. - К братану...
      И вновь Наталья ощутила его цепкий взгляд на себе.
      Посветлело, пошел березовый молодняк, и открылось огромное поле с увядшим некошеным разнотравьем.
      Серое тяжелое небо прижималось к земле. Дорога стала совсем непролазной, Серафима уже не вытягивала телегу из ям без человеческой помощи.
      - Сделаем так, - сказал запыхавшийся Вовик. - Сделаем привал, а потом сделаем точку.
      - Привал так привал, - сказал старик таким тоном, будто бы тоже был членом отряда.
      Миновали островок пушистых молодых елок, и снова дорога пошла под уклон, потом - на подъем, и только теперь открылся дальний край поля.
      И там, на закраине, они обнаружили неубранные картофельные делянки.
      Остановились, осмотрелись, стали выкапывать картошку. Старик взял у Вовки лопату, повертел в руках.
      - Не следите за инструментом.
      А деревня-то рядом, - добавил он, ловко выкапывая картофелины, - не застукали б ненароком. Что за деревня, не знаете? - Ему никто не ответил.
      Отошли от дороги, в канаве отмыли картошку и на краю леса развели костер. Наталье расстелили палатку, и она легла, завернувшись в нее. "Не вовремя разболелась", - с горечью подумала она, проваливаясь в дрему.
      Она лежала на спине, по-покойницки скрестив на груди руки, черты её лица заострились. Словно сквозь водную толщу слышала она, как старик сказал:
      - Кладите в телегу, а то уходите девку.
      И Вовик ответил со своим дурацким подражанием:
      - Ниче, самая малость осталась.
      Наталья слышала, как Толик вздыхал где-то рядом, видимо, не решаясь спросить, как она себя чувствует, и думала: "Кажется, кроме йода, бинтов и валидола у нас в аптечке ничего нету". Но не было сил выяснять, где эта аптечка и что в ней хранится.
      Ребята взяли газету и ушли в заросли. Тогда старик подошел к Наталье и спросил:
      - Плохо дело?
      - Плохо...
      - Пройдет, дело молодое. - Старик задумался, продул папиросу. - А хочешь, я тебя к братану возьму?
      В тепле полежишь, поправишься и вернешься к своим геологам. - Старик помолчал, покурил и спросил нерешительно; - У тебя как документы? С собой? Наталья еле заметно кивнула. - Вот и хорошо, что с собой. Отлежишься, поправишься... А коли понравится, так и живи, гнать не буду. - Старик шумно затянулся и вздохнул, выпуская дым. - Хочешь, я тебе всю правду о себе расскажу? - Наталья поморщилась и прикрыла глаза. - Не хочешь, - грустно отметил старик и продолжал: - Просто нет у меня никого, вот дело в чем. А ты, верно, подумала, что я на тебя хозяйство хочу взвалить? Нужно оно мне.
      это хозяйство. Ты у меня как сыр в масле будешь кататься. - Старик заботливо прикрыл плечи Натальи пататкой. - Просто тяжело всю жизшочному...
      - Тяжело, - кивнула Наталья.
      - В том-то и дело! - оживился старик. - Все дело в том... Ты не думай, я тебя по гроб обеспечу. Понимаешь? - Наталья лишь покачала головой. - Не понимаешь. Какая же ты... - Старик поглядывал на кусты, в которых скрылись ребята. - Наследство с братаном мы получили, вот иду свою долю забирать. Понимаешь? Такое наследство, сестра, что нам теперь и работать не надо, понимаешь?
      - Инфляция сожрет, придется работать, - тихо сказала Наталья.
      - Нет, сестра, у меня такое наследство, что никакая инфляция его не сожрет.
      - Золото, что ли?
      - Хоть бы и золото. А помру, - старик нервно и глубоко затянулся, - все твое будет. Думай скорее, - сквозь сильный кашель прохрипел он. - Сейчас в деревню придем, ты парням и скажи, что не могу, мол, дальше. Понимаешь?
      Наталья слабо кивнула и спросила:
      - Вы часом не сумасшедший?
      - Я? - удивился старик. - Это ты сумасшедшая. Тебе ж райскую жизнь предлагают...
      Вернулись ребята, и старик переменил тему:
      - Что там на карте у вас? Какая впереди деревня? Неужто Дюевка?
      - Извини, дед, - сказал Вовик, - карта секретная.
      - Молодец! - воскликнул старик. - При исполнении, я понимаю.
      Но ты послушай сюда.
      Старик отвел Вовку в сторону и начал его горячо убеждать в чем-то. До Натальи долетали лишь отдельные фразы: "Только деревня, мне другого не надо..." - "Сколько их у тебя?" - "Нет, не пойдет". - "...И будьте здоровы". "Еще кину один..."
      Наталья очнулась от голоса старика:
      - Водки-то нету? Ей бы стаканчик сейчас.
      - Кончилась водка, - отозвался Вовик, и Наталья подумала: "Какой он все-таки жадный, ведь две бутылки осталось".
      Но она знала, что водку берегли для "вечерних капель", для "эликсира мечты", как Вовик называл это снадобье. Две-три капли на стопку водки, и можно увидеть не только Москву, но и Париж, можно увидеть себя в своей будущей жизни.
      Старик уже прощался с ребятами.
      - Пойду, - сказал он. - А то хотите, можно вашу больную у .братана оставить. Отлежится, поправится, жена братана присмотрит... Ну нет так нет, что ж, бывайте.
      Когда старик ушел, Толик подсел к Наталье.
      - Ты что, правда заболела или прикидываешься?
      Наталья промолчала. Туповатый, неуклюжий Толик её раздражал не меньше, чем юркий, пронырливый Вовик.
      - Дайте мне водки, - сказала она.
      - С каплями? - спросил Толик.
      - Давайте с каплями, а то тяжело.
      - Учти, - сказал Вовик, - это твоя вечерняя доза.
      "Жмот", - подумала Наталья.
      Она выпила, вскоре ей полегчало.
      Уменьшился озноб, а боль в мышцах стала напоминать истому от приятной усталости.
      - Старик-то, - сказала она, - соблазнял меня, звал с собой. Золота, говорит, у меня навалом.
      - Врун старый, - усмехнулся Вовик.
      Подумав, Наталья ответила:
      - Не похоже.
      Потрескивал костерок, закипал котелок с картошкой, но Наталье есть не хотелось. Как всегда от "эликсира мечты", она первым делом стала терять ориентацию: где и как лежат её руки, где ноги? Не пошевелив ими, она не могла на это ответить. Ей показалось странным, что находится она где-то в лесу, что рядом горит костер... Потом показалось, что спиной к ней сидит Сергей Сергеевич. "Ты меня не так понял, Сережа!" - "Нет, это ты не понимаешь меня, Наталья!" - резко отвечает он. Опять он не понимал её. Ничего, сейчас она все объяснит, и у них начнется новая жизнь...
      Затем во всем теле появилась пьянящая невесомость, крона высокой ели над головой вдруг приблизилась, Наталья увидела на ветвях Вовика.
      Тот сидел, словно леший, в хвойной гуще и говорил возбужденно:
      - Он по полю назад пошел! Он не в деревню идет!
      Внизу, у костра, топтался громоздкий Толик и скулил:
      - Ну его к черту. Картошка сварилась, нам ещё точку описывать нужно.
      - Заткнись ты со своей точкой!
      Если он за один взгляд на карту три зуба отдал... Мама родная, он в ельнике скрылся!
      - По нужде, - отзывался Толик.
      - Дурак! Тебе что тут, Сокольники, чтобы в кусты прятаться?
      Наталья улыбнулась, настолько смешным казался ей разговор. Потом ей привиделась Москва, в которой она никогда не была, и уже во сне ей захотелось заплакать. Ей снилось, что она потеряла паспорт и её не пускают в столицу. Тогда она перенеслась в Зубову Поляну, в деревню, к бабушке. Но и туда её не пускали без паспорта. А паспорт был заперт в сейфе Сергея Сергеевича, и тот, переносясь вместе с Натальей то в Москву, то в Зубову Поляну, тихо злорадствовал:
      ключи от сейфа он выбросил в речку Моню.
      Наталья очнулась и сразу поняла, насколько серьезно больна. Ее опять бил озноб. Повернувшись, она дунула на полупогасший костер. Даже пепел не взвился, так она ослабла. Она снова забылась, а когда вновь открыла глаза, никого рядом не было. Только тлеющий костер и старая Серафима, в стороне жующая траву.
      Все забыли её, как забыл когда-то Блинов, растеребивший ей душу и заставивший её ждать неизвестно чего целых шесть лет. Но Блинов - это Блинов. Это птица другого полета, и, конечно, только такая дура, как она, могла поверить всем его обещаниям.
      Он уже тогда ворочал миллионами и поглядывал на всех свысока, так что уж тут говорить... Другое дело Сергей Сергеевич.
      По-настоящему они познакомились на берегу тихой Мони, где Эс Эс прятал от подчиненных огромную бутыль со спиртом. Это было его собственное изобретение прятать спирт в речном обрыве, и теперь время от времени он приходил на безлюдный берег, откапывал драгоценный сосуд и отливал спирт на экспедиционные нужды. Май прошел гладко. Но в начале июня начальнику партии показалось, что такой метод хранения самой большой экспедиционной ценности начинает себя изживать. Шоферы, особенно дошлый Максимов, явно о чем-то догадывались, уже дух этого Максимова витал где-то около ямки со спиртом. И тогда начальник решил выбрать в экспедиции личность понадежнее и ставить её, эту личность, на стреме. Выбор пал на Наталью.
      Какое-то время их вылазки носили чисто деловой характер, но однажды, накануне очередного банного дня, когда на Моню опустился удивительный бескомариный вечер, Сергей Сергеевич предложил:
      - Давай рыбу половим?
      - Рыбу? - спросила Наталья. - Давайте.
      Они вышли пораньше, солнце стояло ещё высоко, но розоватый туман уже стелился по пойме противоположного берега. Птицы орали без передыху, а далекая кукушка настойчиво требовала, чтобы её спросили: "Сколько мне жить?"
      Они до пояса вымокли, пробираясь по травостою к реке, и Сергей Сергеич, как подобает мужчине, шел впереди, приминая траву и немного стесняясь того, что, идя впереди, он неизбежно демонстрирует Наталье свою маленькую, но уже заметную лысину.
      Они расположились с тремя удочками и тут же начали таскать темнокрасных, под цвет воды, окуней. Окунь брал жадно, заглатывал крючки, приходилось вспарывать им животы.
      Сергей Сергеич преобразился, бегал, громыхая сапожищами от удочки к удочке, подсекал, наживлял, вспарывал, забрасывал, свистя леской, вновь подсекал... Не было того сдержанного начальника партии, которого все побаивались и который сам боялся всего: и воровства, и пожаров, и невыполненного плана, и эпидемий, который спал с заряженной под подушкой ракетницей и с двустволкой под раскладушкой. Сейчас перед Натальей был просто молодой и азартный мужик.
      Она тоже бегала, толком не зная, как подсекать, как забрасывать. Наконец она зацепила корягу, порвала леску и выбыла из игры. Разведя костер, она сидела, подтянув к подбородку колени, и глядела то на огонь, то на воду, то на далекий лес, откуда, по мнению Сергея Сергеича, за ними могли наблюдать в бинокль шоферыпрохиндеи.
      Потом варили уху, пили разведенный в Моне спирт, а затем курили, лежа на ватниках, глядя за пределы галактики. У обоих в ту ночь появилось странное ощущение, будто бы все вокруг стало другим, будто бы они в первый раз попали на этот обрывистый берег, к незнакомым поваленным елям с вывороченными корнями.
      И спящий в тумане лагерь предстал перед ними в новом свете, будто бы они отсутствовали в нем целую вечность.
      Шепотом желали друг другу спокойной ночи, по-товарищески жали руки. Спать совсем не хотелось, в результате оба чуть не проспали баню.
      Это было в июне, а теперь уже осень, и пора, как говорит Сергей Сергеич, подводить итоги, писать отчеты. Пора тот обрыв, где потом все случилось, а затем повторилось и ещё много раз повторялось, пора тот Великий обрыв назвать по-научному сухо: "Коренной берег с обвально-осыпным склоном".
      Наталья в очередной раз очнулась, открыла глаза. По-прежнему никого рядом не было. Как бы со стороны увидела она сырой вечный лес и себя, маленькую, на краю его. И снова подумалось, что с Сергеем Сергеевичем все кончено, что не будет никаких "может быть" или "вдруг", на что она недавно надеялась, никогда Эс Эс не возьмет её к ямке, не поставит на стреме, не будет придерживать за воротник телогрейки, когда она заскользит по обрыву к воде. И никогда она ему больше не скажет: "Свободную любовь не удержишь за воротник". А он никогда не ответит: "Смотря как держать".
      Глава 2
      Посреди бескрайнего поля был лесной островок. Двухметровые елочки сгрудились так, что попасть внутрь этой гущи было непросто. Толик и Вовик остановились у сплошных колючих зарослей - следы от сапог старика обрывались. Здесь старик вошел, точнее, вполз в ельник.
      - Я туда, - сказал Вовик, - а ты постой посмотри. Мало ли что.
      Вовка натянул на голову капюшон штормовки и пошел напролом.
      - Стой! - закричал ему Толик. - Дед же вползал сюда, ты его след потеряешь.
      - Что, прикажешь ползти?
      - Ползи. След найди.
      - Нету тут никаких следов... Точнее, везде его следы. Старик, наверно, нарочно перебурохтал хвойную подстилку. Иди сюда, тут уютно.
      Больше часа они ползали под деревьями, пытаясь обнаружить какуюнибудь зарубку, сломанную ветку, какое-нибудь оригинальное деревцо.
      Все было напрасно. Ровный ельник был похож на плантацию новогодних елок ни одного постороннего дерева. Ни зарубок, ни сломанных веток...
      - Еще час прошел, - сказал Толик. В его голосе чувствовалась усталость.
      Вовик, наоборот, заводился больше и больше. Они прекратили хаотический поиск, начали исследовать квадрат за квадратом, ползая на животе.
      Они сбили локти, у них ломило поясницу, и они все чаще и чаще, лежа на спине, отдыхали. Бессмысленность поисков становилась очевидной. Время приближалось к четырем часам, и здесь, в чащобе, уже начались сумерки пасмурного дня.
      И снова они искали. И опять лежали, курили.
      - Вот и сентябрь, - сказал Толик. - Скоро Москва, кутерьма.
      - Соскучился?
      - Все-таки с мая мы здесь. А вообще-то я всегда тоскую о прошлом.
      Вот вернемся в Москву, буду экспедицию вспоминать. Особенно этот маршрут.
      - Как мы с тобой под елками ползали, - усмехнулся Вовик.
      - В том числе... Наташка вот заболела. Что с ней делать?
      - Ничего, будет в телеге лежать.
      - Серафима не вытянет.
      - Знаешь что, - сказал деловой Вовик, приподнявшись и посмотрев в лице другу, - ты же обещал, что не будешь думать о ней.
      - Так ведь заболела, - оправдываясь, ответил Толик.
      - А ты все равно не думай, бесполезно тебе о ней думать. Поправится как-нибудь без тебя. Начальник вылечит.
      - Да, - невесело согласился Толик, - бесполезно.
      Они снова искали и опять отдыхали, глядя на кусочки серого неба сквозь густой лапник.
      - Все-таки хорошая наша профессия, - сказал Толик. - Разве в Москве такое увидишь?
      - Такое какое?
      - Ну, тайгу... Смену времен года, этот ельник уютный.
      - Нашел время!
      - Это у меня сезонное, ничего не поделаешь, осень. Вот и лист полетел...
      - До настоящего листопада ещё далеко.
      - А вон, видишь, на той елке листья лежат. Уже вовсю опадают.
      Вовик привстал, присмотрелся.
      - Полный улом! - ошалело выдохнул он. - Листья... Но ведь вокруг одни елки! Елки-моталки. Как эти листья попали сюда? И почему только на одной елке? Почему?! - закричал он.
      - Меченая? - не веря своим словам, сказал Толик.
      - Она! Старик отметил ее!
      Тяжело чавкая по грязи сапогами, бежали они к месту привала. Они задыхались, сбавляли темп, шли, то и дело оглядываясь, и говорили. Говорить после бега было трудно, но молчать было сейчас невозможно.
      - Господи! - восклицал Вовка. - Неужели это не сон? - Он хлопал себя по карманам. - И в таком количестве! Ну дед! Явно покойников грабил.
      - Он могильщиком был, - говорил Толик. - Помнишь, когда копали картошку, как он рассматривал нашу лопату? Профессионал.
      - Черт с ним, с этим дедом! - перебивал Вовик. - Сейчас на всех парах надо рвать отсюда. Дед, когда мы ему показывали карту, мог запомнить, где базовый лагерь, тогда...
      Сам понимаешь.
      - Рвать! - покачал головой Толик. - Легко сказать. Наташка в таком состоянии... Серафима не вытянет.
      - Вытянет, - уверенно произнес Вовик. - Я знаю, что делать. А в лагерь вернемся, тут же в Москву.
      Предлог у нас есть, занятия уже начались.
      Наталья не понимала, что происходит. Она лежала, завернувшись в палатку, и смотрела, как ребята выбрасывают из телеги мешочки с образцами грунтов; ради которых они претерпели столько лишений в этом нелегком маршруте. Летели в кусты и валунчики из ледниковой морены.
      Наталья собралась с силами и спросила:
      - Психи, вы что делаете?
      Ей не ответили. Серафиму, которая в предчувствии скорой дороги стала энергичней хрупать траву, быстро впрягли, Наталью на палатке перенесли на телегу и двинулись в путь. В ногах у Натальи лежало целое состояние, о котором она и не подозревала. Ружье было заряжено картечью, его нес сильный Толик. По договоренности он в случае чего должен был передать "тулку" Вовику, а сам вооружиться топориком. Но они шли и шли, и никаких "случаев" не происходило все вымерло в этих краях.
      Наконец им встретилась брошенная деревня.
      - Давайте здесь заночуем, - еле слышно сказала Наталья.
      - Опаздываем! - резко ответил Вовик, понимая, что им надо до темноты пройти как можно больше.
      Ночевали в лесу. Огня не разводили. Ребята разложили кое-какой стол, выпили водки, но к "эликсиру" не прикоснулись. Предложили Наталье.
      Она приняла водки с "каплями", но от картошки и сигарет отказалась. Ребята поужинали и забрались в сырые спальники, ружье и топор положили рядом. Нераспряженная, но со снятой уздой Серафима всхрапывала в темноте, и ребятам постоянно казалось, что кто-то прячется за деревьями.
      "Сбылось! Сбылось!" - думал Вовик. Он всегда знал, что нечто подобное рано или поздно в его жизни случится. В такой он рубашке родился, такая звезда "него... Он это знал.
      - Вовк, а Вовк? - позвал Толик. - А чего мы с ними будем делать? Как их продать-то? - Друг ничего не ответил. - Вов, а все-таки, кто этот старик? Я думаю, он ходит, могилы раскапывает, иначе откуда у него столько этого?
      Вовка молчал, не хотелось в такие минуты думать о прозе жизни.
      А Наталья, постанывая, мечтала о кружке чистой воды. Но уже не было сил окликнуть ребят.
      Поутру стало ясно, что без медицинской помощи не обойтись. Но где её взять, эту помощь в этих таежных краях? Посмотрели карту и завернули в ближайшую жилую деревню. В первый попавшийся дом.
      - Ктой-то там? - спросил из-за высоких глухих ворот стариковский голос.
      - Откройте, геологи мы, - сказал Вовик.
      - Знаем мы энтих геологов. Откудова вас занесло? И сколько вас там?
      - Нас трое. И лошадь.
      - Лошадь? Краденая небось? Ладно, лихие-то нынче с лошадями не ходют. Подведи её к дырке, я её морду пощупаю. Если не лошадь, то не открою, уж извиняйте
      - Да вы что, дедушка, так, что ли, не видите?
      - Дак че я увижу с моими глазами-то?
      Глава 3
      Хозяева, старик со старухой, были напуганы. Не каждый день в этой Богом забытой деревне вваливаются в дом незнакомые парни. Но, поняв в чем дело, тут же согласились оставить у себя больную Наталью.
      - Фелшера у нас нету, вот беда, - сказала старуха. - Буду её по-нашенски лечить.
      - Подлечите, бабушка, - попросил Толик, - а завтра-послезавтра за ней машина придет.
      Наутро Наталья вдруг почувствовала улучшение. Лежать ей надоело, спать не хотелось, и, хотя всем телом, каждым пальцем девушка ощущала температуру, она встала, укутала шею и грудь большим махровым полотенцем и подошла к зеркалу. Большое зеркало напоминало Вселенную с яркими скоплениями звезд, с туманностями и черными бездонными дырами.
      Под овальную раму были вставлены желтые фотокарточки. Наталья пыталась найти фотографии хозяев дома, но не смогла.
      У печи стоял дед и, притопывая разбитым валенком, делал вид, что считает деньги, хотя они у него были десять раз пересчитаны. Серая застиранная рубаха навыпуск была на нем застегнута на все пуговицы, отчего казалось, что все в этом деде снизу вверх сужается, сужается и выклинивается продолговатой головой с острым затылком.
      - Слышь, - окликнул старик, поправляя на носу очки, - у тебя случаем родственников в Венгрии нету?
      - Нет, а что?
      - Знавал я там одну во время войны. Копия ты! - Дед сунул деньги в пухлый, как мешок, карман брюк и добавил: - А вот ежели б мы были с тобой сродственниками, то я бы тебя сейчас этой авоськой пониже спины! - Старик покрутил хвостом авоськи.
      - За что? - улыбнулась Наталья.
      - За то, что лежать тебе надо, а не разгуливать. - Дед погрозил кривым пальцем и ушел.
      Потом Наталья ходила смотреть, как старуха доит корову. Послушала незлой бабкин матерок в адрес нервной Вербы, вспомнила свой дом, свою бабушку и свою рыжую Дашку. Потом вышла за ворота, села на бревнышко. День обещал быть тихим и теплым, и Наталья подумала: "Хорошо, что осталась". Ей казалось, болезнь ослабевает, безвозвратно уходит, и состояние детской осенней грусти было приятным - до чего ж хорошо так сидеть на бревне, на краю деревеньки Якимовки, смотреть на реку и думать, что ты всеми забыта и брошена. Теперь-то уж точно все заметят, что ты и забытая, и брошенная. Там, на базе, это заметят и сделают соответствующие выводы.
      Хотелось продлить свое состояние, греться на солнце и смотреть на остекленевшую речку - куда она течет?
      Но ещё хотелось выпить чуть-чуть, ребята оставили ей "эликсир", а деду бутылку водки, которую он тут же спрятал в уголок за икону.
      Наталья выпила стопку с "каплями"
      и легла. Ночью у неё начался сильный жар. Она стонала, бредила, говорила о каком-то золоте, которое ей совсем не нужно. Ей мерещилось, что рядом стоит тот страшный старик.
      Старуха проснулась и до утра уже не ложилась. Заварила земляничных листьев, добавила малины и каких-то капель, хранящихся под замком от деда, и поила этим лекарством Наталью через каждый час.
      Следующий день Наталья лежала с пониженной температурой, то спала, то дремала, её будил дед и предлагал бульон из чьих-то, как он выражался, мозгов. Наталья отказывалась и только пила бабкин отвар. Дед тоже его пил "на всякий пожарный", деду хотелось поговорить.
      - Я знаю, - говорил он, стоя у печки, пряча папиросу за спину, - никакая у тебя не простуда. Я-то знаю...
      - А что же? - вяло спрашивала Наталья. Дед загадочно ухмылялся и спрашивал в свою очередь:
      - Чего это ты о золоте-то в горячке вспоминала? Кто это тебе золотишко-то предлагал, мужик, что ль, какой? Совратитель?
      - Совратитель, - горько усмехалась Наталья. - Где вы теперь таких встретите, чтобы золотом совращали?
      - Может, в вашей спедиции? - неуверенно говорил дед.
      - В экспедиции... Там нищета, как и везде... Ох Господи...
      - Худо, что ли? - тревожился дед.
      - Голова раскалывается.
      - Так то давление. Хошь, поправлю? - Дед, мимоходом крестясь, направлялся в красный угол, доставал из-за иконы остатки водки. - Давай, девка, по пробирочке.
      - Нет-нет, не могу...
      - Значит, не давление, - констатировал дед и наливал себе. - А у меня вот давление.
      Старуха вернулась из села с мешком хлеба. Дед сноровисто вскипятил самовар, втихую ещё раз приложился к бутылке и сел с бабкой пить чай. Та рассказывала последние новости:
      - В Архангельске сняли кавказца с поезда. А у него чемоданище, что сундук моей покойной матушки. Ну, открыли ево, думали, деньги там или оружие... А оттель - вот такие вот крысищи! Что наша Мурка. И все с чумой, с холерой, со спидой! Во че они нам готовят! А французы. Дак те хочут хряпнуть атомную бонбу под землей, на том конце света. Чтобы, значит, заряд в землю ушел и вылетел где-нибудь тут, у нас, значит, под Архангельском. А?
      - Ничего тут не вылетит, - вроде бы с некоторым разочарованием сказал дед и повторил убежденно: - У нас ничего никогда не вылетит. Свет, вон, четверть века обещают подвести, а на деле ждут, когда мы загнемся.
      - А в районе объявились грабители, - продолжала старуха. - Ограбили зубного техника, снасильничали и скрылись.
      - Во! - сказал дед. - Дожили, мужика даже снасильничали!
      - Техник, это так говорят, - пояснила старуха. - На деле техничка.
      - Это дело другое. Много взяли-то?
      - Че было, то и забрали. Видать, деньги да золото. - Бабка не удержалась и взглянула на Наталью.
      Та при этом разговоре чувствовала себя так, словно это она грабила зубного техника.
      Вечером у неё вновь подскочила температура. И вторую ночь не спала старуха.
      - Не надо, Сережа, - говорила Наталья, - не надо мне никакого золота...
      - Господи, что ж это делается? - Бабка крестилась. - Что ж это золото к ей так прицепилось? Господи, прости её душу грешную.
      Страшно было старухе. На дворе разгулялась непогода, ветер с дождем стучал в окна, в какую-то щелку задувало в избу, и лампада в красном углу тревожно мерцала. Мерцал лик чудотворца, а больная все бредила о каком-то Сереже, о золоте, о том, что не хочет обманывать.
      Утром бабка ушла пасти Вербу, а дед остался ухаживать за Натальей, кормить её бульоном из чьих-то мозгов. Он допил на кухне вчерашние остатки, появился, встал в дверях, как в раме, довольный, с папироской во рту.
      - И вот, значится, - начал он, словно продолжая неоконченную историю, - у меня тоже есть кое-что драгоценное. Мильенов эдак на десять!
      Наталья приподнялась на локте и больными несчастными глазами посмотрела на старика.
      - Ты, девка, лежи, не трепыхайся.
      Незя тебе. Ты слухай меня. Невестка у меня" чуть постарше тебя, годков на осемь. Короче, сопля зеленая. Востроносенькая. Фырь-фырь! - Дед покрутил бедрами. - Ну и внук потому востроносенький. У сына-то к тому времени кровь от алкоголя ослабела, потому внук и в её. И вот оне приезжают в июне, уже после похорон, и начинается. "Это мы вот туды поставим, это сюды переставим, а то вон туды перенесем". Короче, загнали нас с бабкой за печку, здесь все вверх дном, иконы временно туды, зеркало сюды... Расположились, живем. Потом начинается. "А что дом? А как дом?
      А на кого?" Каженный день с бабкой выслушиваем, что все мы смертны, что ей, востроносенькой, ничегошеньки не надо, что она только о нем, востроносеньком, и печется. Ах, думаю, етическая ты сила! Выбрал момент, когда мы с ней вдвоем, как вот с тобой, и говорю: "Ты зачем, сопля зеленая, все здеся перевернула? Что ж ты, голова парфюмерная, со мной не советуешься?" Обиделась, сил нет...
      На лице деда отразилась тихая радость, он поскреб бок и продолжал:
      - Боишься, говорю, что дом другим отпишу? Так ежель ты каженное лето будешь все мне тут переворачивать, то и отпишу. Тому же Ваське. Или Максимке, хотя оне и не пишут, сучкины дети. Обиделась, ходит, не разговаривает, только задом - фырьфырь. А перед отъездом вдруг говорит: "Ошиблися вы во мне. Не надо мне никакого вашего дома, это ему, востроносенькому, дом нужен, а мне подарите на память вот эту картинку.
      А больше мне ничего от вас..." Что, говорю, на искусства потянуло? Мы тебе и так "Зингера" отдали, серебро берлинское отдали, хватит, наверно?
      А это, говорю, пусть висит где висит.
      Я не для того под пулями бегал, чтобы потом все это раздаривать. А там, значится, так... Мельничка такая, водяная. Омуточек такой чудесный, ей-Богу, бери удочку и забрасывай.
      Водичка живая, ивы живые, даже видать, как ветерок их висюльки покачивает, шум воды, ей-Бо, слышится.
      Потому, говорю, зимой как завоет... - Дед повыл, изображая зимнюю вьюгу. Я на эту кроватку приляжу и смотрю на мой омуток, на мельничку, об лете думаю. И так хорошо мне делается, будто в раю...
      - Где же картина? - спросила Наталья, осматривая стены избы.
      - Отдал... Выпил на проводах, разжалился и отдал.
      - Вот это да, - сказала Наталья и надолго задумалась.
      На следующее утро она услышала такой разговор. Говорил дед:
      - Че же ты, коза, совсем хозяйствовать разучилась? Че ж ты меня раньше срока в могилу-то пхаешь? А, коза?
      Чиркнула спичка. Молчание.
      - Ты че ж, все деньги на её сульфимизины истратила? Ты че мне мозгу-то крутишь? Дай, говорю, три тыщи всего, я у Огрызихи бутылку возьму, у меня ж именины!
      - У тебя каженный день именины.
      - Да не мне это, Господи. Дружки-то забидются!
      - Хоть бы оне совсем от тебя отвернулись, алкаши чертовы.
      - Ты это брось, на дружков-то!
      Крыша потекет, погляжу, что запоешь. Первая к им побежишь! Дай денег, кому говорю!
      - Нету.
      - Ну две дай.
      - Нету! Да тихо ты, старый черт.
      Дед с бабкой осторожно вошли в комнату, Наталья притворилась, что спит.
      - Хорошо, что спит-то, - сказала старуха.
      - А чего ей, поправляется, - сказал дед.
      - Глянь-ка, румянец совсем другой.
      - А чего ей, молодуха...
      - Молодая. - Бабка осторожно поправила одеяло. И Наталья "проснулась". Старуха тут же пошла за лекарствами, а старик поинтересовался:
      - Как голова? Бо-бо или не бо-бо?
      - Не бо-бо, - улыбнулась Наталья.
      - Ну и лады! А у меня именины.
      - Поздравляю, - сказала Наталья.
      - Да че там, - махнул дед черной ладонью. - Разе ж это праздник. Вот День Победы - всем праздникам праздник! Да... - Он присел на стул, закурил и, мечтательно глядя на дым, приготовился к философствованиям.
      - Дедушка, - тихо позвала Наталья.
      - Ай-я?
      - Подойдите, что я скажу.
      - Лечу! - Старик, держа под собой стул, засеменил к кровати. - В чем дело-то?
      - У меня в рюкзаке две пачки патронов шестнадцатого калибра. Я вам их дарю по случаю именин.
      Дед смутился и сказал:
      - Спасибо, дочка, уважила. Да только не надо мне их. Оне вам в спедиции пригодятся.
      - Берите, берите. В - рюкзаке, в полиэтилен завернуты.
      - Ладно уж...
      - Берите, говорю.
      - Да я ведь теперя не вижу, с какой стороны ружо-то стреляет.
      - И ничего. Зато позовет вас какой охотник на именины, а у вас уже и подарок готов.