- О, какие у тебя тут моря! - сказал Муравьев. - Я и не подозревал.
      - Это сейчас тихо, а вот подождите, задует, поглядели бы!
      - Да видели-видели, - сказал Муравьев, - сами на флоте служили.
      Они поставили сети, вошли обратно в реку, расположились на берегу, развели костер, достали бутылку. Выпили, закусили хлебом, лучком, закурили.
      - Красота, мужики, - мечтательно произнес Малков. - Вот где должен жить настоящий писатель.
      - Жить-то жить, - сказал Муравьев. - Но ведь тоже, ты понимаешь...
      Ну, скажем, недельку. Но потом-то усохнешь.
      - Ничего, не усохну, - сказал Малков. - Месяца три только так.
      А ты как, Андрей?
      Андрей молчал. Эти детские разговоры не интересовали его.
      - О чем вы спорите? - наконец сказал он. - Каждому - свое. Одному и суток здесь много будет, а другой и за полгода не насытится.
      - Это верно, - сказал Муравьев.
      - А вообще, мужики, - по-прежнему мечтательно, глядя в чистое небо, произнес Малков, - что-то я в последнее время все чаще и чаще задумываюсь: а в чем оно, счастье? Вот вроде бы материально я обеспечен, на здоровье, тьфу-тьфу, тоже не жалуюсь, но счастья-то нету. Так где же оно? И вот носишься на своем джипе по белу свету, а счастья что-то не попадается.
      - Надо знать, где носиться, - заметил Муравьев. - А счастье, как это ни банально звучит, в достижении цели. Не знаю, как у вас, у меня так.
      Дело удастся, вот тебе полдня счастья.
      Ну, а потом снова работа.
      - У нас так же, - заметил Важин. - Точно также. Получится вещь, когда чувствуешь нутром, что получилась, и вот тут - мгновение счастья. Не полдня, но пара часов полноценного, здорового счастья.
      - Нечто вроде первой брачной ночи, - сказал Малков. - Заметьте, мужики, никто из вас о любви даже не вспомнил. Стареем, мужики.
      - Почему? - отозвался Афонин. - Я вспомнил... - Все одновременно подумали о Марии и промолчали. Затем Афонин добавил: - Только любовь - это вовсе не счастье...
      - А что же это тогда? - недоуменно спросил Малков.
      - Не знаю...
      - Видите ли, - заметил мудрый Важин, - любовь хороша тогда, когда человек созрел для нее. Когда оба созрели. Оказывается, в этой жизни до всего нужно дозреть. Думал ли я в двадцать пять лет, что бриться хорошим опасным лезвием необъяснимое удовольствие? А послеобеденная, допустим, сигара или трубка. Разве двадцатилетний сопляк, тянущий сигарету за сигаретой, может это понять?
      - А партия в шахматы у камина! - иронично подхватил Муравьев. - А марки, монеты, как у моего Веревкина. Да идите вы все к черту со своим эстетизмом, маниловщиной и ещё не знаю с чем. Дело. Дело! Вот в чем суть человека. Тем-то он и отличается от других теплокровных, что может кумекать и делать дело!
      - Дело-то дело, - негромко сказал Афонин, - но и дело надо делать красиво. Ладно, на первом месте работа, а что на втором?
      - Опять, что ли, любовь? - не скрывая язвительности, спросил Муравьев.
      - Нет же, - отмахнулся Афонин, - я не о том. Надо уметь радоваться мелочам, без этого жизнь теряет половину смысла.
      - Каким ещё мелочам? - саркастически спросил сыщик. - Часами на марки глазеть? Полчаса рожу мылить, вместо того чтобы побриться за пять минут? Радуйтесь, кто же вам запрещает. Ну а мы будем дело делать...
      Тихо шурша, опадали листья с берез и осин, потрескивал сухими сучьями костер, вода в реке словно застыла.
      Важин смотрел на неё и думал, что в целом повесть в его голове уже сложилась, что впереди трудная зима непрерывной работы, то есть прощай поездки, застолья с друзьями, и только кабинет, компьютер, сигареты, трубка да крепкий чай... "Вот тебе и все счастье", - про себя сказал он. И вдруг ему стало тревожно, вспомнились слова Марии "не приедет ли кто сюда", он заволновался, поднялся и сказал:
      - Мужики, пойду гляну, как она там. Что-то не по себе.
      - Брось ты, - остановил его Муравьев, - я бы почувствовал, если что.
      - Я бы тоже почувствовал, - вставил Мал ков.
      Но Важин все же ушел. До дома было всего метров триста, и он быстро вернулся, успокоенный, улыбающийся.
      - Твоя молодая не спит, хозяйничает.
      Они допили водку, ещё покурили и поехали смотреть сети. Рыбы мало попалось: несколько плотвичек, несколько окуньков, пара щурят.
      - Извините, - сказал Афонин, - но жарить буду я.
      - Давай-давай! - легко согласились все.
      И пока хозяин растапливал маленькую печурку, рыбу почистили, передали ему. Он начал колдовать со сковородой, с маслом, луком и перцем, и в этот момент Важин увидел, что Муравьев и Мария вышли из дома. Он глянул в окошко - сыщик и девушка не спеша удалялись к реке, о чем-то беседуя.
      Важин вышел на крыльцо, закурил. Рядом на ступеньку присел Малков, покачал головой.
      - Не очень-то он мне нравится.
      - Брось, - возразил Важин, - мужик ничего.
      - Ничего-то ничего, да слишком себе на уме.
      - На то он и сыщик. Просто вы разные люди.
      - Дело не в этом, - Сказал Малков, - дело совсем не в этом. Чего он терзает ее? Ты догадываешься, о чем он сейчас говорит?
      - Догадываюсь, - неопределенно ответил Важин. - Видимо, успокаивает...
      - Эх ты, писатель. О деньгах он сейчас говорит!
      - Мнительный ты стал, Сашка.
      Болезненно мнительный.
      - Ничего я не мнительный, - ответил Малков и ушел в дом.
      А между тем Афганец был прав, Муравьев обрабатывал Марию. Он говорил:
      - Ты понимаешь, что он хочет у тебя все отнять? Ты понимаешь, что мы не должны этого допустить?
      - Мне ничего не нужно, - отвечала она. - Ничего. Я теперь совсем другой человек.
      - Это так кажется, - убеждал Муравьев. - Ты же только первый день на свободе. Подожди, пройдет неделя-другая, ты вернешься в нормальное состояние, тебе захочется жить, а для этого нужны деньги, деньги и ещё раз деньги. А у тебя их не будет! А они должны быть, ты их заслужила. И если ты мне поможешь, мы эти деньги добудем. Для этого ты должна делать все, как я тебе скажу. Ты мне веришь?
      - Верю... - безропотно и безрадостно отвечала Мария.
      - Сделаем так, - сказал Муравьев. - Ты будешь жить у Афонина до тех пор, пока я тебя не вызову в Москву. Или я за тобой приеду, или Андрей с другом. Тебя привезут, я тебя проинструктирую, что надо делать.
      А пока постараюсь обработать твоего муженька.
      - Он не муж мне, - сказала Мария. - В том-то и суть, что теперь он не муж.
      - Это дело десятое. Главное, ты законный владелец огромного состояния. И часть этого состояния мы у него заберем... Надеюсь, при этом ты меня не забудешь.
      - Понимаю, - сказала Мария с печальной улыбкой. - Делайте, что хотите. Мне все осточертело.
      Она смотрела на вязкую осеннюю реку. Мысли о Боге, о природе, о вечности не оставляли её. Вечность - продолжение жизни... А без жизни нет ничего, даже вечности. Надо жить, несмотря ни на что, думала Мария, отказ от жизни великий грех. "Вотвот! - она поймала важную мысль. - Жизнь - это всего лишь ступень к вечности".
      Муравьев обнял её за плечи и повел к лесу.
      - Повторяю, в Москве тебе появляться нельзя. Особенно в своей квартире.
      - У меня её нет. У меня теперь ничего нет.
      - Все будет. Все будет, как надо.
      Видишь ли, при желании мы твоего Блинова можем раздеть догола. Но у этого варианта есть минусы. Во-первых, затянется волынка на месяцы, а то и на годы. Во-вторых, разоренный человек становится непредсказуем, он опасен, как раненый зверь. Возникает существенный риск. А риск теперь нам не нужен. Нам что нужно?
      Ты страдала, я сутками из-за него работал, пусть платит.
      - Гриб! - вдруг воскликнула Мария, увидев большой подберезовик. - Надо же, какой большой и какой крепенький!
      - Подожди ты со своими грибами, - поморщился Муравьев.
      - Не подожду. Этот гриб, может быть, дороже любого состояния.
      - Мария, - серьезно сказал Муравьев, - мне не нравится твое настроение. Не нравится твой подход к нашему делу. Ты понимаешь, насколько оно серьезно? Ты понимаешь, какие силы стоят за твоим мужем и как мне трудно будет все организовать?
      Ты что, думаешь, он спокойно отдаст тебе все? Он пойдет на крайние меры, и все это надо предусмотреть, рассчитать, знать, где надавить, где отпустить, где припугнуть. Опять же охрану себе обеспечить, и все это морока, морока, а ты - "гриб... крепенький".
      Подожди ты со своим грибом.
      - Не подожду, - повторила она. - Блинов - это ваша проблема, делайте с ним что хотите, я вам верю, я все подпишу и надеюсь, что вы про меня тоже не забудете.
      - Не забудем, не забудем, - как бы отмахнулся сыщик.
      План Муравьева был прост.
      - Зачем тут мудрить, - вслух рассуждал он, прикидывая стоимость той недвижимости, что была записана на Марию. - Дом в Швеции, дом на юге Испании, дом в Квебеке и особняк под Москвой, на Рублевском шоссе. Но это уже мелочевка.
      - Какой вы наивный, - сказала Мария. - Особняк на Рублевке стоит двух, а то и трех домов на юге Испании.
      - Не может быть! Хорошо, сколько же в среднем у нас набегает?
      - Набегает, - усмехнулась Мария. - В среднем каждый дом где-то по двести пятьдесят.
      - Отлично! Получается круглая цифра. Что ж, с неё и начнем.
      - Но это не главное... - задумчиво сказала Мария.
      - Что же тогда главное? - настороженно спросил Муравьев. - Гриоы-ягоды?
      - Акции. Я владелица крупного пакета акций "Север-Никеля"... Ну ещё акции "Росзолота". "Камазовские"
      я не считаю... Да ещё кое-что просто лежит в Швейцарии под проценты.
      - Вы не прикидывали, сколько все в сумме?
      - Как не прикидывала, конечно, прикидывала. Этим летом на все акции "набегало", - она сделала язвительное ударение, - где-то под полмиллиарда.
      - Надеюсь, не рублей? - спросил сыщик и закашлялся, выбросил только что прикуренную сигарету и затоптал её.
      - Если б рублей, Блинов и пальцем не пошевелил бы.
      - Да-с, - произнес Муравьев, автоматически доставая новую сигарету. Признаться... - Щелкнула зажигалка, он долго прикуривал, прикидывая, до какой степени можно сейчас открываться. - Признаться, - повторил он, - такие суммы для меня несколько неожиданны.
      - Понимаю, - кивнула Мария. - Я и сама не чувствую себя миллионершей. Да и по сути все эти ценности нажиты им.
      - Им? - с металлическими нотами в голосе спросил Муравьев. - Но как они нажиты? И почему он тогда не записал их на себя?
      - По вполне понятным причинам.
      Вдруг Мария резко метнулась в сторону. Сыщик даже вздрогнул от неожиданности, но тут же услышал:
      - А я ещё гриб нашла!
      Они насобирали грибов и довольные вернулись в избу.
      - Игорь, картошка-то у тебя есть? - спросила Мария.
      - Конечно, есть. Без картошки разве здесь проживешь?
      - Вот, будет нам и рыба, и картошка с грибами!
      Сели за стол, за окном стало смеркаться. Афонин хотел запалить керосиновую лампу, но Мария остановила его:
      - Давайте посумерничаем, мне так этот свет надоел.
      "Конечно, конечно", - закивали мужчины, и Афонин поставил лампу на печь. В ожидании обеда глядели в окошко. По поляне бродила одинокая овца Машка, за поляной рос невысокий кустарник, за кустарником текла речка. В стороне темнел лес.
      - Красота, - в который раз за день повторил Малков. - Так выпьем за это!
      - Не забыть бы мне Машку домой загнать, - заметил Афонин.
      Наконец картошка с грибами была готова. Пообедали, Афонин поставил на плиту чайник и приготовился слушать столичных гостей. Сумерки и водка располагали к душевной беседе.
      Но гости примолкли, дымили мечтательно сигаретами, и только один Муравьев был радостно возбужден.
      - Парни! - сказал он. - А не рвануть ли сейчас в Москву?
      - Зачем? - возразил Малков. - Тем более выпили.
      - Брось ты! Я же с тобой. У меня на всех постах кореша.
      - Нет, не поеду, - твердо сказал Малков. - Хочу ночевать здесь, в дали от шума городского.
      - Правильно, - поддержал Важин товарища, - завтра утром поедем.
      - Ну что ж, - бодро откликнулся Муравьев, - давайте завтра. - И чувствовалось, что в нем играет какая-то внутренняя сила, что ему хочется действовать, кого-то выслеживать, догонять, арестовывать. Глаза его сверкали от выпитой водки.
      Мария с непривычки заметно опьянела и вдруг сказала:
      - Друзья, а вы знаете, что у меня страшная бессонница? Что я всю ночь не спала? Вы знаете, что у меня нервы ни к черту?
      - Догадываемся, - ответил Важин.
      - Надо думать, - заметил Малков, - какие нервы после такого.
      Муравьев слегка напрягся. Он внимательно смотрел на Марию, ждал, что она скажет дальше.
      - Друзья, - продолжала Мария, - я знаю, что у поэта Отраднова есть замечательный сеновал.
      - Когда успела заметить? - развел руками Афонин.
      - Успела... Я теперь наблюдательная. За всем наблюдаю. Поэтому вы на меня не обижайтесь, дайте мне теплое одеяло, дайте мне пачку сигарет...
      - Ты там не вздумай курить! - сказал Афонин.
      - Я выходить буду. И дайте мне водки с собой. И я пойду... После такого перерыва столько событий, мне очень трудно.
      Ее стали снаряжать, как в далекий путь. Подушка, одеяло, толстые шерстяные носки, и прочее, и прочее, и водки отлили, и стопочку дали, и сигарет, и Афонин пошел с фонарем её провожать.
      Вернулся он где-то через час.
      - Ну, как вы тут, не скучаете?
      - А чего нам скучать! - ответил за всех Малков. - Водка есть, закуска есть, скучать не приходится.
      - И слава Богу. Смотрите, вот на печке место одно, на лавке другое, вон кровать в закутке. Как раз троим места хватит, сами тут разберитесь, кто где.
      Афонин опять исчез и не появлялся уже до утра. А утром, заварив крепкого чаю, мужчины без Марии, которая ещё спала, сели завтракать. Обсудили план действий.
      - Итак, - сказал Муравьев, - Миронова должна оставаться здесь до тех пор, пока я не получу информацию, что никакой опасности для неё в Москве больше нет. Понятно?
      - Понятно, - сказал Афонин. - Пусть остается, она тоже согласна.
      Вот только...
      - Что только? - насторожился Муравьев.
      - У неё тоже денег с собой нету.
      - Не волнуйся, поможем. Ну, а как там у вас? - резко переменив тон на доверительный, спросил Муравьев.
      - Да никак, - ответил Афонин. - Все утекло. Просто друзья... Просто жалко её.
      - Друзья, - Муравьев покачал головой. - Ну что ж, это тоже неплохо. - Он тут же перестроился на деловой тон. - А жалеть её нечего. Она теперь на свободе, жива и здорова и, заметьте, обеспечена на всю свою жизнь. Теперь её очередь нас жалеть.
      Итак, парни, сейчас рвем в Москву, там я начинаю обрабатывать Блинова. Надо его вывести на чистую воду.
      Посадить бы этого негодяя, но тут не знаю, как выйдет...
      На прощание Афонин сказал:
      - Я бы очень хотел, чтобы вы как можно скорее приехали снова. Желательно все втроем. Я вас в Дальнюю бухту свожу, там окуни по три кило!
      Черные.
      Малков обнял Афонина.
      - Во-первых, таких окуней не бывает, а во-вторых, работай, не расслабляйся. И береги её, а то отобью.
      Джип понесся, петляя в лесном коридоре, и когда вырвался на укатанную песчаную дорогу, то полетел с такой бешеной скоростью, что Важин сказал:
      - Иномарку, что ли, купить, если разбогатею?
      - Не надо! - тут же сказал Муравьев. Если уж любишь природу, то купи новую "Ниву". И переделай её на семьдесят шестой бензин, чтобы по провинции мотаться.
      Так они и мчались в столицу, разговаривая о машинах, об иномарках, о том, что стоит-не стоит, опасно-не опасно.
      - А что, братва, - сказал вдруг Малков, - хорошо бы у Марии с Афоней опять началось все по новой.
      - Боюсь, теперь не получится, - сказал Муравьев.
      - Кто его знает, - сказал Важин. - У них по идее сейчас все с нуля начинается. Столько обоим в этой жизни досталось. А симпатичная девка. Симпатичная, - повторил он.
      - Но какая бледная, - заметил Малков, - как смерть.
      - Посиди-ка без солнца месячишко-другой, я на тебя погляжу... - сказал Муравьев.
      И он опять стал рассказывать о том, как она в первые минуты не верила в свое освобождение, не верила в то, что на улице осень, потому что по её прикидкам должна быть весна.
      Но по всему чувствовалось, что мысли сыщика витают где-то совсем в других сферах, похоже, он уже обдумывал свои действия по отношению к Блинову. И Важин не удивился, когда Муравьев сказал:
      - Это очень кстати, что у вас есть пейджинговая связь. Очень кстати. - И умолк.
      Несколько километров проехали в полном молчании. Потом Муравьев заговорил вновь:
      - Ребята, дня через два ждите вызова от меня. Не намечайте пока никаких дел, давайте это дожмем. Думаю, нам не грех слупить с него энную сумму... Вы просто меня подстрахуете в случае надобности, а так я со своими ребятами все обтяпаю. Просто чтобы вы знали. Человек я открытый, со своими никогда не темню, заработать я должен. Что я, зазря, что ли, всю эту катавасию распутывал? И людям своим я должен платить. Мне что, теперь у Даниловны её последние доллары забирать?
      - Нет, тут Блинов должен платить, - сказал Важин. - И хорошо заплатить!
      - Тысяч по десять, надеюсь, вас устроит?
      - Вполне, - ответил Майков.
      - Нормально, - сказал Важин. - Хорошее дополнение к гонорару за будущую книгу. Которую, может быть, никто никогда не издаст.
      - Дай порулить, - попросил Муравьев. - Никогда не водил такие.
      Они поменялись с Малковым местами, тронулись, разогнались, и Муравьев сказал:
      - Будто всю жизнь сидел за этим рулем. Удобная чертовка!
      "Пацан", - отметил про себя Важин. И почему-то это открытие его обрадовало. В Москве они распрощались как старые добрые друзья.
      Глава 6
      Блинов не знал, что ему предпринять. Он уже подал заявление в милицию о пропаже Марии. Это было первое, что он сделал, как только ему сообщили о налете на голицынскую квартиру. Но на этом его действия кончились, поскольку, не зная, какие силы тут принимали участие, Блинов не знал, в каком направлении действовать.
      Водитель-омоновец был ранен в ногу, другой охранник, закончивший дежурство, пропал вместе с Мироновой. И этот факт поначалу больше всего не давал Блинову покоя - как бы теперь новые похитители не узнали всю подноготную. Но в этом плане Дронов его успокоил: никто из его подчиненных даже не подозревает, кого и зачем они охраняли.
      - Собственно, я ведь тоже ничего не знаю, - добавил подполковник, лишний раз подчеркивая свое косвенное участие в этом темном деле. - Другой вопрос, что теперь они могут выйти на меня... Или на мое руководство... В таком случае потребуются хорошие деньги, чтобы замять.
      - Замнем, - в свою очередь успокоил Блинов подполковника. - Но как вы могли допустить такое?!
      - Поймите, новую смену взяли под стволы внутри темного подъезда. Что оставалось ребятам? Они были вынуждены провести их в квартиру. Сказали пароль, им открыли...
      - Ладно, черт с ними. Как вы думаете, кто мог на такое решиться? Кто вообще мог об этом узнать? - нервно спросил депутат.
      - Не знаю. Ищите среди своих врагов. И друзей. Как бы там ни было, но в том, что кто-то вычислил местонахождение объекта, нашей вины нет! А при такой малочисленной охране... Что могут четыре человека при серьезном нападении? Если бы вы нас предупредили о такой возможности, мы ввели бы иной режим охраны объекта. Но тогда другие расценки...
      Блинова раздражало это казенное слово "объект". Все сейчас его раздражало в подполковнике. Расплатившись и мрачно попрощавшись с командиром ОМОНа, Блинов в сотый раз начал анализировать: кто это еделал? Кому это нужно? Ответа не было.
      Неизвестность угнетала Блинова, он чувствовал себя растерянным и абсолютно беспомощным. "Если все это сделано не ради Марии, то у них цель одна, - думал он. - Кто-то всерьез за меня взялся. И очень даже всерьез. Какую надо иметь организацию, чтобы за полтора месяца вычислить, где она находится, и за десять минут её увести? Так могут работать только отменные профессионалы".
      Мысль подполковника о том, что не мешало бы присмотреться не только к врагам, но и к друзьям, не ускользнула от внимания депутата. На другой день он поочередно стал вызывать к себе всех, кто так или иначе соприкасался с "делом Марии". Альберта Соловьева, хотя тот знал много больше других, прощупывать смысла не было: Соловьеву копать под Блинова - все одно что подать на самого себя заявление в прокуратуру. Его Блинов вызвал раньше других. Тощий, долгоносый Альберт был озабочен как никогда, ни одной остроты не слетело с его языка с того момента, как он узнал о случившемся в Голицынском парке. Их фирме, прикрытой со всех сторон властными структурами, брошен вызов! (Соловьев именно так расценивал нападение на квартиру, охраняемую омоновцами.)
      - Черт побери, - вслух размышлял Соловьев, - кто же они? Из президентской охраны, что ли?
      - Об этом сейчас бесполезно гадать, - остановил Блинов подчиненного. Лучше подумай, кто мог нас заложить?
      - Заложить?! - изумился зам и даже поднялся с дивана.
      - А как же иначе? - В голосе депутата слышалась твердая убежденность. Как иначе они смогли обнаружить квартиру?
      - Да мало ли как, - неуверенно сказал Соловьев, вновь садясь на диван. Телефонные разговоры прослушали...
      - Отпадает, - с ходу отмел предположение Блинов. - А дневники?
      Куда они делись? Значит, враг где-то здесь, где-то рядом...
      Соловьев покачал головой и сказал:
      - Охрану надо срочно менять. Всю обслугу надо менять.
      - Если не поздно, - мрачно заметил Блинов.
      - Да, если не поздно, - согласился заместитель.
      Вызвали президента фирмы "ОКО" Завьялову. Привыкшая, что у Блинова её встречают с кофе и коньяком, она была неприятно удивлена, увидев своих боссов с похоронными лицами и на журнальном столе одну лишь пепельницу, полную окурков.
      Завьялову без лишних церемоний подвергли перекрестному допросу.
      И хотя вся сцена предварялась словами Блинова "давайте поговорим по душам", поговорили с ней так, что бывший директор гастронома Завьялова пала духом и прослезилась.
      - Да не видела я этих новых домов, - твердила она, - нужны мне они! Вы мне сказали, когда брали на должность, будешь сидеть в кабинете, я и сидела, а все остальное - Альберт Юрыч командовал.
      - Командовал, - сказал Блинов и вздохнул. - Да, в белом костюме, на презентации, он выглядел хорошо. Как и вы в черном...
      Почувствовав в словах шефа прощальные ноты, Завьялова стала клясться в верности общему делу, в преданности до гробовой доски лично Блинову. Ее успокоили, угостили коньяком и отправили на работу. Не доверять Завьяловой не было никаких оснований. К тому же она просто не могла, не должна была знать, что там происходило, в только что построенном "ее" фирмой доме.
      - С Даниловной надо бы побеседовать, - предложил Соловьев.
      - Я с ней сто раз уже говорил, - сухо ответил Блинов, несколько раздраженный этим советом: как-никак Даниловна была родственницей Блинова. - А вот с дядей Борей надо бы пообщаться, - в свою очередь предложил он. Шофер, Борис Николаевич, приходился заместителю родным дядей.
      - Он тоже вряд ли скажет что-нибудь новенькое. И потом... Это не его уровень. Если бы их пытались подкупить, я за дядю Борю ручаюсь, он тут же сказал бы. А участвовать в какихто финансово-политических заговорах, сам подумай!
      - Все верно, - сказал Блинов, наливая себе и заму коньяк, - да только кроме них и охранников некому было взять эти проклятые дневники.
      Значит, так. Охрану меняем, за Даниловной и твоим дядей Борей установим наблюдение на недельку. На всякий случай.
      Под наблюдение попали все, кто хоть как-то мог быть причастен к похищению Марии. Допрашивали рабочих на стройке, допрашивали ночных сторожей. Особенно досталось одному, который имел несчастье накануне уволиться. Его разыскали и допрашивали с пристрастием. Потом, правда, хорошо заплатили за ущерб, нанесенный здоровью. И если б этот сторож оказался одним из тех, кто разговаривал с Важиным и Майковым, то тут бы Блинов и ухватил желанную ниточку, но те двое, что могли кое-что рассказать, предпочли не вспоминать о том, как они в рабочее время распивали водку с незнакомыми лицами и во время распития костерили капиталистов, строящих дома для простых людей на дерьме. К тому же сторожам нельзя было открываться, потому как пришлось бы закладывать бригадира Мясникова, а тот им всегда наливал и вообще был хороший мужик. С самим Мясниковым тоже беседовали.
      Но бригадир, не будучи "выпимши", основательно немел, и путного слова от него было невозможно добиться:
      "Мое дело - подвел плиту, закрепил..."
      Потом Соловьев спохватился, объявил на стройке премию в двадцать миллионов тому, кто что-нибудь знает о нападении на квартиру, но было поздно. Премия несомненно сработала бы, если б о ней сразу сказали. Те двое сторожей повздыхали вечерком за бутылочкой о потерянных миллионах, но решили, что давать задний ход поздно, да и опасно: ведь тогда их ещё в чем-нибудь заподозрят, и попробуй докажи, что ты не верблюд.
      Неизвестность бесила Блинова. Везде мерещились предатели и дураки.
      Он с треском уволил начальника своей СБ, рекомендовавшего в свое время Дронова для операции по "охране особо важного объекта". Правда, Блинов тут же спохватился, что начальнику СБ нет достойной замены, но было поздно. Служба безопасности концерна осталась на время без опытного руководителя. А Блинов продолжал делать ошибки. Мысль о предательстве в ближайшем своем окружении так донимала его, что по ночам, сидя на полутемной кухне со стаканом неизменного ликера, он всерьез опасался сойти с ума. Даже беглый взгляд на руководителей фирм, входящих в огромный концерн с суммарным годовым оборотом, соизмеримым с оборотом целой промышленной отрасли, даже самый поверхностный взгляд на всех этих бывших директоров гастрономов, уголовников и секретарей комсомола убеждал, что никому из них верить нельзя даже на пятьдесят процентов. Никому! Соловьеву верить можно. Процентов на восемьдесят.
      Едва ли не каждое утро он стал вызывать к себе Соловьева и делиться с ним выводами своих мучительных ночных размышлений по поводу то одного, то другого руководителя. Их надо было менять. И Блинов ждал советов зама, как произвести эту замену поделикатней, без сцен и скандалов, без сбоев в работе подразделений концерна.
      Соловьев уже позабыл, когда он в последний раз шутил и улыбался. Он перестал контролировать руководителей фирм, в которых формально числился на вторых и даже третьих ролях, а на самом деле был личным представителем вообще нигде не числившегося Блинова, и целиком ушел в душеспасительные беседы со своим боссом и старым товарищем. Как мог уговаривал успокоиться, не трогать директоров: все отлажено, каждый на своем месте, нельзя сейчас ничего менять, нарушать равновесие. Не помогло. Блинов под предлогом того, что Завьялова толком не знает, где и что у неё строится, уволил её, приказав выплатить ей зарплату за полгода вперед, и начал присматриваться, подумывать о следующей кандидатуре.
      В верхах треста сложилась напряженная атмосфера. Соловьев, предвидя беду, решился на прямой разговор с шефом. В конце концов, решил он, что так пропадать, что эдак.
      Разговор произошел на первой, самой любимой даче Блинова. Стоял теплый день запоздалого бабьего лета, в открытые окна террасы тихо влетали редкие листья и ложились на стол, на стулья, на пол.
      Не считая охраны и молоденькой секретарши, накрывшей обеденный стол и затем отправленной смотреть телевизор, Блинов и зам были на даче одни. После обеда секретарша сварила крепкий кофе, а охранник затопил в доме камин. Блинов с Соловьевым прошли в гостиную и плотно закрыли за собой двери.
      - Нужен совет, - сказал Блинов, передвигая кресло к огню.
      - Слушаю. - Соловьев закурил традиционную послеобеденную трубку.
      - Дело в том, что я нашел Марии замену, - начал депутат, отпивая кофе маленькими глотками. - Ты её знаешь. Помнишь, когда мы возили срубы из Зубовой Поляны, там, в деревне, была старуха Вакулиха? Помнишь её внучку Наташку?
      - Смутно помню, - сказал Соловьев.
      - Смутно... - задумчиво повторил Леонид. - У нас ведь тогда случилась любовь. В гостинице. Исключительно сообразительная и надежная девка.
      Хотел было её приютить, да тут эта Миронова подвернулась. Ну ладно...
      Короче, на днях я получил от старухи письмо. Пишет, что Наталья работает с геологами, адрес сообщает - где-то в Архангельской области. Вот... Хочу посоветоваться. То ли ей письмо написать, то ли сразу послать ребят за ней? Как думаешь?
      Соловьев ответил не сразу. Он положил трубку в пепельницу, отпил кофе.
      - Наверное, - задумчиво сказал он, - в этом будет резон, если Мария без боя отдаст все. А иначе какой толк в той Наташке?
      - С Марией все решено, - жестко заметил Блинов. - Забудь о ней.
      - Как это забудь, когда из-за неё весь сыр-бор? И что именно ты решил?
      - Неважно, - мрачно ответил Блинов. - Забудь, и все.
      - Что ж, - сказал Соловьев, вновь раскуривая трубку, - тогда хорошо бы на эту деваху живьем посмотреть.
      Столько времени утекло, может быть, она совсем не та, что была.
      - Этого я и боюсь.
      - Ничего страшного нет... - Альберт встал и заходил по комнате. Отправишь обратно к геологам. Страшно другое...
      - Продолжай, - сказал Блинов, развернувшись в кресле.
      - Сам знаешь...
      - Не понял. Что за туман? - спросил депутат, чувствуя, как мгновенно портится у него настроение.
      - Туман... Но и ты не говоришь всего до конца. Что ты решил делать с Марией?
      Блинов устало поднялся.
      - Пойду полежу.
      - Понимаешь, - сказал Соловьев, - в тебе сидит какой-то заряд саморазрушения. Система - это же ты создал! Ты, своими руками, начиная с тех бревен, что нам с тобой приходилось таскать на этот участок. Не забыл? - В ответ Блинов кивнул утвердительно, но очень холодно. - Вот. И теперь, когда ты создал такую махину, такой сложный механизм, где все так завязано, где деталь к детальке подогнана, где шестереночки смазаны... На тебе! Затеял перетряску. Во имя чего? Чтобы Марию заменить на Наталью?