Он вырвал шнур из розетки, вырвал его из приемника и забросил на шкаф. Забрал со стола бутылку с остатками ликера и ушел на кухню.
      Не умывшись, а лишь сполоснув руки, он сидел в своей тридцатиметровой кухне и смотрел в открытое окно на московские крыши. "Зачем она мне?"
      Блинов только что виделся со своим дядей. Григорий Баландин, ещё два года назад плотно легший на дно и потому плохо ориентировавшийся в нынешней деловой жизни, был для Блинова скорее духовником, нежели практическим советчиком. "Да и какие к черту советы, - думал Леонид Евгеньевич, - когда Мария, владелица половины блиновской недвижимости, находится неведомо где, неведомо с кем". То, что Миронову просветили относительно того, кто и за что держал её в изоляции, сомнений не вызывало. Но кто к нему приходил? Кто устанавливал здесь "жучки"
      и внедрял своих в "ОКО"? Кто эти люди? И каков будет их ответный ход, когда не станет Марии? Вот что не давало ни минуты покоя депутату Государственной Думы. А тут ещё банковский кризис... А тут ещё эта...
      алкоголичка. Вот уж действительно гены свое всегда возьмут. Разве можно на неё что-то записывать!
      Баландин, в свое время слывший докой по аферам с недвижимостью, сказал, исходя из личного опыта:
      - У тебя два пути, Леня. Продай то, что осталось, в России, и уйди за бугор. Или, - сказал дядя, щуря небольшие глазки на своем аскетичном лице, иди на второй срок депутатом и моли Бога, чтобы в случае чего с тебя не сняли неприкосновенность.
      - А ты не думал, - ответил Блинов, - что те, у кого сейчас находится Мария, только и ждут, чтобы я сунулся в предвыборную кампанию?
      - Тогда - за границу. Или как я.
      Меняй имя, привычки и живи себе в каком-нибудь тихом городе Эн. Но предупреждаю, здешняя жизнь не для тебя. Ты не рыбак, не охотник, тем более не философ и не шахматист, ты здесь в два счета сопьешься. Сопьешься, подтвердил Баландин, просвечивая Блинова своими острыми глазками.
      - У меня есть первоклассные юристы, - сказал, отворачиваясь от дядиного взгляда, Блинов, - я могу задним числом переоформить все документы.
      И в общем-то есть на кого переоформить.
      - Опять баба? - не столько спросил, сколько укорил Баландин. - Мало тебе... С документами мудрить не советую. Это тебе не пенсионеров с квартирами облопошивать. Те, кто увел твою кралю, сами кого хошь облопошат. Нет, это ж надо было додуматься, самому у себя красть жену!
      - Хватит тебе, - поморщился Леонид. - Кто знал, что так получится?..
      У меня есть копия её завещания, - неуверенно добавил он.
      - На кого? - тут же спросил Баландин.
      - На нашу тетю Веру, на Даниловну.
      - Господи, ты и тетку неграмотную сюда впутал! А коли было такое завещание, то чего хреновину с похищениями развернул? Детский сад, честное слово. Раз есть завещание, то... Что? И тут тебя учить надо?
      - Ну... Это крайность. - Блинов вновь поморщился, скрывая, что сам думает именно о таком решении.
      - Паинька. Он и перед Боженькой хочет чистым остаться, и карманы набить. Молодец... Видишь, а он нас услышал.
      На колокольне местного кремля зазвонили колокола. И то ли от этого звона, то ли от слов дяди Блинов поежился. А может быть, ему стало холодно от легкого ветерка, прилетевшего с просторов огромного озера, по берегу которого они гуляли, беседуя.
      У себя в домике, стоящем тут же, неподалеку, Баландин подобных разговоров не вел. В трехоконном небольшом доме висели иконы, горела лампада в углу... Сорокавосьмилетнего Баландина, а но нынешним документам Петра Рудольфовича Вульфа, "заслуженного ветерана афганской войны", в округе уважали. Полунищим соседям он давал в долг и никогда не торопил с отдачей. К тому же в этом исконно православном городке уважали набожность Баландина.
      - Что же мне делать? Что делать? - простонал Блинов.
      - Знаешь, один умный мужик придумал девиз к олимпийским играм для инвалидов. Забудьте, сказал он, о том, что потеряно, помните о том, что осталось. Что я тебе посоветую, - вновь помрачнев, продолжал Григорий. - Ни водка, ни карты, ни дружки, коловшиеся у следователей, не принесли мне столько несчастий, как эти бабы... Элементарная диалектика, неуч! Раз женщина может принести большое счастье мужчине, значит, она же способна сделать его самым несчастным человеком на свете.
      И теперь, сидя на своей московской кухне, Леонид, вспоминая слова дяди, начинал понимать, насколько они справедливы. Он, Блинов, в полном смысле озолотил Марию, и что та в ответ? "Вы подонки, вы воры, вы негодяи".
      А Наталья? Из какой грязи он её выдернул, чтобы сделать из неё светскую даму. И что получил в благодарность? На четвертый день ускакала к своим бывшим хахалям. И лежит теперь, пьяная стерва, вспоминает, наверное, молодых самцов. "Завтра отправлю обратно", - твердо решил Блинов.
      Он хотел было встать, пойти заглянуть в комнату, где лежала Наталья, но передумал: "Пусть сама, сучка, придет!"
      Он не заметил, как опустела бутылка. Открыл новую, невольно вспомнив Баландина: "Здесь ты сопьешься".
      "Значит, - подумал Блинов, - уже по лицу заметно, как часто я выпиваю". Неожиданно эта мысль сильно его огорчила, и он, с отчаянием выпив целый стакан, вновь застыл, уставившись в окно. Хотелось бить посуду, хотелось крушить все подряд, хотелось завыть... Слезы, признак настоящей истерики, выступили у него на глазах. Затуманились, стали почти невидимыми крыши домов. "Сами ничего не могут и потому меня ненавидят, - подумал он обо всех своих знакомых и сотрудниках разом. - Скоты! Завистники! Ничтожества!"
      Он хотел запустить стаканом в стену, за которой лежала Наталья, но мысль о том, что осколками будет усыпан ковер на полу и что по этому ковру нельзя будет ходить босиком (а он так любил здесь ходить босиком), остановила его. Тогда он взял в руку тяжелую серебряную хлебницу и с силой швырнул её в стену.
      - Выходи, погань! - закричал он. - Хватит валяться!
      Появилась заспанная и потому ещё больше похожая на подростка Наталья.
      - Что у тебя тут упало? - спросила она.
      - Упало! - передразнил он. - У меня от вас, проблядушек, все упало!
      И это, - похлопал он себя под животом, - и это, - "пощупал" он денежки пальцами. - Все упало... Ничего не стоит. А у ваших друзей, мадемуазель, все как надо стоит?
      - Кричит, кричит, - задумчиво сказала Наталья, обводя кухню плавающим взором. - Я тебе золото, дурачок, принесла, а ты орешь.
      - Какое, к дьяволу, золото? - спросил совершенно сбитый с толку Блинов.
      - Сегодня, в октябре месяце, - с расстановкой сказала Наталья, - на лондонской бирже золото стоит триста восемьдесят два доллара за унцию.
      А я тебе принесла за двести пятьдесят.
      Правда, я не знаю, что такое унция.
      А ты, дорогой, знаешь?
      - Или я сумасшедший, - сказал Блинов, закрывая лицо ладонями, - или вокруг одни идиоты.
      - Пьянство - добровольное сумасшествие, - повторила Наталья услышанное когда-то от Сергея Сергеича выражение. - Внимание, - она взмахнула рукой, сейчас будет золото!
      Когда она высыпала из сигаретной пачки на стол золотые коронки, по спине Блинова пробежал могильный холод. Эти ужасные зубы, словно только что снятые с мертвецов, лежали на обеденном столе рядом с надкусанным шоколадом - на шоколаде были отпечатки таких же зубов... Блинову вдруг подумалось, что теперь он уже никогда не сможет есть за этим столом. Он онемел. Ему, чьи возможности позволяли установить в доме золотой унитаз, предлагали по дешевке эти могильные зубы!
      Наталья поняла его молчание как заинтересованность. Находясь ещё под парами "эликсира мечты", она взяла одну из коронок и приложила её к своему рту, приподняв верхнюю губу.
      И зарычала, как бы пугая Блинова.
      И тогда он ударил её. Коронка, блеснув, улетела, Наталья взвизгнула и беспомощно замахала руками. Он бил её долго. Хлестал и так и сяк, и слева направо, и справа налево, по голове, по плечам, по бокам. Потом стал срывать с неё одежду. Оголилась одна грудь, потом другая... Левой рукой он рвал в лоскуты тонкое платье, а правой продолжал бить, не чувствуя боли в руке.
      Когда Наталья рухнула на пол и задравшийся подол оголил её бедра, Блинов вдруг испытал такой приступ желания, что прекратил истязание.
      Он оттащил обмякшее тело девушки на ковер, сорвал с неё синие трусики и быстро стал раздеваться.
      Через минуту, удовлетворив себя, он сказал:
      - Марш спать! Завтра ты уезжаешь!
      Глава 8
      Она явилась в лагерь помятая, потому что спала в поезде, не раздеваясь, под левым глазом красовался припудренный синяк. У начальника экспедиции расширились глаза, когда он увидел её, бредущую по вырубке к лагерю. И если все в экспедиции сделали вид, словно Наталья никуда и не уезжала, словно в маршруте была, то Эс Эс наглухо замолчал. Он не замечал её, не видел, как говорится, в упор.
      Наталья пообедала, послонялась по лагерю, все были заняты делом, и она почувствовала себя лишней. Прошла в палатку начальника. Сергей Сергеевич тут же вышел.
      Она лежала на его раскладушке, не зная, что делать. Хотелось заплакать, но почему-то слез не было. Что дедать, как вести себя дальше? Остаться и тоже молчать? Вцепиться в него, попытаться поговорить? Но, зная Эс Эс, девушка понимала: никакого разговора теперь не получится. Что делать? Пойти к ямке... Напиться, а потом застрелиться.
      Она запустила руку под матрац в изголовье. Достала ракетницу. Откинула ствол - как всегда, в патроннике сидела красная ракета.
      Наталья собрала свои вещи в рюкзак, положила туда и ракетницу. Вышла из палатки, прищурив от осеннего солнца глаза, и тут у неё потекли настоящие слезы. Она решила идти к берегу, думая, что будет там сидеть, пока не оттает сердце Сергея, пока он хотя бы не принесет ей зарплату. Тут она с ним и поговорит.
      Захватив на кухне буханку хлеба, несколько огурцов и луковиц, она отправилась к ямке. Двадцатилитровая бутыль была на месте. Кое-как, через самодельную бумажную воронку она отлила спирта в пластмассовую бутылку с недопитой фантой, получилась обжигающая, но приятная смесь.
      Разожгла костер и стала ждать.
      Часа через два пришел Зуев. Сел рядом, спросил:
      - Сидишь?
      - Сижу. Выпить хочешь?
      - Что-то не хочется, - грустно ответил Зуев. - Я тебе деньги принес.
      За полтора месяца плюс полевые.
      Распишись. - Зуев достал несколько ведомостей. - Не густо, конечно, но если не пить, до Нового года дотянуть можно.
      - А он что? Сам боится прийти? - спросила Наталья, чувствуя, как слезы вновь наворачиваются на глаза.
      - Да вот не мог чего-то... Ты на ужин-то подходи, а уж потом я тебя к ночному поезду отвезу.
      Когда шофер ушел, Наталья поняла, что судьба её решена.
      - Скоты! - крикнула она в ту сторону, куда ушел Зуев. - Все мужики скоты!
      Она ещё выпила, разделась догола и вошла в воду. "Возьму и утоплюсь вам назло".
      Вода почти не остудила её. Не от холода, от обиды её губы тряслись.
      - Скот! Я с тобой рассчитаюсь!
      Она опять выпила. Достала ракетницу, осмотрелась в поисках подходящего камешка. Но кругом был песок и сухие ветки. Тут она вспомнила о золотых зубах. Сыпанув все шесть коронок в ствол, она палочкой забила газетный пыж. "Вот так, милый мой!"
      Убрав ракетницу в карман рюкзака, она, несколько успокоенная и опустошенная, сидела, привалившись спиной к откосу, и взвешивала на руке пузырек с "эликсиром мечты". "Если не выпью, - решила она, - ничего не получится".
      После "капелек" оставалось ждать вечера и бороться со сном.
      Ее разбудил тот же Зуев.
      - Пошли, что ли?
      - Куда еще? - сонно спросила она.
      - К ночному экспрессу.
      - Нет, голубок, мне ещё с начальником поговорить надо.
      - Нету его, - буркнул Зуев, явно недовольный назапланированной ночной поездкой.
      - Как нету? Куда же он, трус, спрятался?
      - Никуда он не прятался. Его Максимов повез пьянствовать к местным охотникам. Мясо-то для экспедиции нужно доставать.
      Они шли по жухлой траве к лагерю.
      - Его нет, его нет, - монотонно повторяла Наталья. - Все рушится...
      Негодяй! Козлище! Я не уеду, не увидев его!
      Зуев, шедший впереди, обернулся:
      - Поехали, Наташ, так всем будет лучше.
      Она подумала и спросила:
      - Точно? Будет?
      - Точно.
      - Тогда поехали. Правильно, надо убираться отсюда к чертовой матери!
      Тем более мне срочно нужно в Москву.
      Новый бредовый план родился под воздействием "эликсира мечты".
      Они стояли на низкой платформе в ожидании поезда. Дул ночной ветер, по платформе летели обрывки газет, всякий мусор, Наталья куталась в тонкую демисезонную курточку. Зуев поднял на своем ватнике меховой воротник, покуривал, и они прохаживались по безлюдной платформе, не зная о чем говорить. Вдруг Наталья заплакала. Зуев неловко обнял её одной рукой, стал говорить какие-то трафаретные фразы, она повернулась, положила голову ему на грудь, на его пахнущий бензином ватник, и, всхлипывая, пыталась объяснить, что ей очень страшно одной.
      - Да будет тебе. Да ладно тебе, - повторял Зуев растерянно. - Подумаешь, одна. Ты молодая, симпатичная, все у тебя устроится. Ты только не пей много и вообще не дури там, в Москве. Устройся на работу куда-нибудь. Ты устроишься, ты симпатичная.
      Постепенно Наталья успокоилась, протерла глаза краем косынки, и они опять замолчали надолго, стояли обнявшись. Зуев закрывал её от холодного ветра. Он собирался оставить ей телефон своих родителей, но в последний момент передумал.
      У Натальи был купейный билет, и так получилось, что в купе она оказалась одна. Даже в Вологде никто не подсел, так она и ехала до самого Ярославля наедине с тяжелыми мыслями.
      Время от времени она прикладывалась к двухлитровой пластмассовой бутылке.
      В Москве она сдала рюкзак в камеру хранения, взяла с собой спортивную сумку, в которой были самые необходимые вещи.
      Первым делом она решила связаться с ребятами, с Толиком и Вовиком.
      Но ни того ни другого дома не оказалось, и сколько она потом ни звонила, тратя дорогие жетоны, не могла их застать. Бесконечное хождение по огромной Москве за сутки её измотало, она устала, как не уставала в экспедиционных маршрутах. Наконец в Замоскворечье ей удалось снять комнату в большой коммунальной квартире.
      Все жильцы были выселены, за исключением одного алкоголика, которому фирма никак не могла подобрать вариант для обмена. Фирма готовила эту квартиру для кого-то из "новых русских".
      Наталья дала задаток, и сосед начал бегать за водкой, за портвейном, за пивом. Четыре дня Наталья не просыхала с этим соседом. Она два раза звонила Блинову, пыталась выяснить, не переменил ли он к ней своего отношения, но тот разговаривал с ней грубо, повторял, что между ними все кончено, чтобы она не совала свой нос, чтобы забыла номер его телефона.
      Каждый вечер она звонила ребятам. Их по-прежнему не было дома, а родственники постоянно спрашивали Наталью, кто звонит. Наконец она разговорилась с матерью Толика. Голос у женщины был одновременно жалобным и трагичным.
      - Наташенька, - сказала она, - Толик так много о вас рассказывал.
      Он все время вспоминал экспедицию.
      А теперь у нас горе... Они с Виктором куда-то ушли, и обоих нет уже больше недели... Мы не знаем, что думать...
      Наталья пробормотала пару утешительных фраз, мрачные предчувствия, связанные с золотом, с продажей тех проклятых коронок, заставили её замолчать.
      - Наташенька, если вам удастся узнать, где они, то немедленно, я вас очень прошу, немедленно сообщите нам.
      В Москве зарядили дожди, ветер нещадно рвал листья с деревьев. Часами Наталья сидела в пустой комнате, к которой сосед подобрал ключи и, тонко срезав печать, открыл для жилички. Она смотрела в окно на неопрятную улицу с мусорными баками, вокруг которых ветер разметал разноцветные бумажки, на людей, под зонтиками спешащих по своим делам. По субботам и воскресеньям в такую погоду эта улица становилась пустынной, Наталья выходила гулять, прохаживалась по Замоскворечью, глядела на церкви, но почему-то заходить в них стеснялась. Она без конца думала о Блинове, о том, что он покалечил ей жизнь. И чем больше она о нем думала, тем сильнее закипала в ней ярость.
      Глядя на нищих в подземных переходах, она думала, что такая судьба ждет и её. С ужасом она начинала понимать, что ей некуда деться. Скоро кончатся деньги, надо будет искать покупателей на золотые коронки, но и те деньги кончатся тоже, хозяин квартиры её выставит - и конец. Возвращаться с позором в деревню? Можно, конечно, но на что жить в деревне? Колхоз развален, стадо вырезано, техника вся разграблена, люди сидят без работы, получая иногда тысяч по пять за месяц, а то и не получая вообще ничего.
      "Нет, - думала она, - только не в деревню". Она чувствовала, что, помимо здравого расчета, какая-то неведомая сила препятствует её возвращению; Москва, словно магнит, не отпускала её.
      И тогда она решилась дать телеграмму Сергею Сергеичу: "Я погибаю", написала она и указала свой адрес. Прошло больше недели, и тогда она поняла, что ответа не будет.
      В очередную субботу она бродила по Москве с утра до вечера, заходила в кафе, общалась с московскими парнями, но заводить знакомства желания не было. Наоборот, у неё появился новый вид страха: страх перед незнакомыми людьми. Все мужчины казались ей лгунами и подлецами.
      Утром в воскресенье она выпила два стакана портвейна с соседом, сунула ракетницу под куртку и пошла пешком на Смоленскую набережную.
      По дороге купила бутылку сухого вина и потом, стоя у парапета, глядя на свинцовую воду, она пила вино из горлышка, курила и ловила себя на мысли, что эта тяжелая вода тоже имеет какую-то притягательную страшную силу. "Интересно, - думала она, - какая здесь глубина?" Казалось, у этой темной реки нет дна.
      Глава 9
      И остались Афонин с Марией на всю округу одни. Если не считать овцы Машки. Соседка же, старушканевидимка, малоразговорчивая, кроткая, действительно жила так, словно её в деревне и не было. Появится иногда у колодца и опять исчезнет надолго, и только тусклый огонек керосиновой лампы, мерцающий час или два в её окне с наступлением темноты, подтверждал, что старуха, слава Богу, жива.
      Конечно, жить в деревне вдвоем легче, чем одному. Разделение труда великая вещь. Мария быстро научилась топить русскую печь, научилась готовить. Сам же Афонин целыми днями пропадал на озере или в лесу. Ставил сети, пытался охотиться на тетеревов, собирал ягоды и грибы, и всегда при нем были два фотоаппарата с негативной и позитивной пленками. И когда он возвращался усталым, даже измученным, с красным от ветра лицом и опухшими от холодной воды руками, то радостью светились его голубые глаза, когда он входил в свой протопленный дом, где его ждал вкусный обед, горячий чай. Где его ждали...
      Вечерами он, покуривая, рассказывал о том, что видел сегодня, что и как он снимал. Он рассказывал, как ловил кадр, ждал освещения, как искал ту единственную точку, откуда надо было снимать. Он говорил:
      - Тут удача нужна. Сто раз бывал на этой горе, но именно сегодня я увидел такие краски! Такие облака отражались в воде!
      - Сводил бы меня, - просила Мария. - Неужели я в твоих сапогах туда не дойду?
      - Нет, в моих не дойдешь.
      - И без сапог не дойду?
      - Без них тем более.
      - А помнишь, как я ходила в твоих валенках?
      Афонин отмалчивался, ворошил в печи угли, Он избегал разговора о тех нескольких днях, что перевернули всю его жизнь.
      Мария, наоборот, то и дело вспоминала прошлое, ей хотелось выговориться, рассказать о своей незадавшейся жизни, о своей глупой ошибке.
      Ей хотелось довести разговор до той точки, когда с чистым сердцем она попросит прощения и тем самым как бы очистится. Но Афонин молчал, и она меняла тему.
      - Я не знаю, как дальше жить, чем мне теперь заниматься. Не знаю, кому и во что верить. Боюсь возвращаться в Москву, боюсь Муравьева с его бешеной страстью забрать у Блинова все, что можно забрать. Посоветуй что-нибудь, Игорь. Может быть, мне лучше спрятаться ото всех? На какое-то время? И от Блинова, и от Муравьева?
      Ты только не смейся, но я всерьез подумываю о монастыре.
      - Мне ли смеяться. Но, увы, ты для монастыря не готова. Думаю, тебе просто нужен хороший мужик. Вроде Малкова.
      - У меня ощущение, что я уже лишние годы живу, - серьезно говорила она. И не мужик мне нужен, а человек.
      - А что, хороший мужик не может быть человеком?
      Шли дни, выпал первый неуютный снежок и вскоре растаял. В холод и серую мглу погрузилась округа. Сделав несколько снимков первого снега на ещё зеленой траве, Афонин перестал ходить по окрестностям. Днем они заготовляли на зиму дрова, подпирали на чердаке гнилую стропилину, вечерами у печки гоняли чаи, вслух читали Аксакова-старшего, разговаривали, а иногда просто молчали.
      Однажды, когда день угасал и стало смеркаться, Афонин вдруг вынес треногу на улицу и начал фотографировать темную деревню, где всего в двух домах светились окошки. Мария, кутаясь в ватную куртку, что ей оставил Малков, тоже вышла из дома.
      - Вот, - грустно сказал Афонин. - Сердцевина России. Последний оплот... Ночь, мрак, слабый след человеческой жизни.
      Вдруг Мария, не понимая, что с ней происходит, обняла его и начала целовать.
      И только теперь, в эти ненастные ночи, когда ветер, не переставая, шумит в трубе, они стали жить вместе.
      Постепенно Мария оставила свои монастырские думы, Афонин же стал вспоминать дачу Блинова, где они через форточку изучали звездное небо.
      - Потрясающие у жизни витки, - говорил он. - Человек как бы возвращается в свое прошлое, но на другом уровне.
      - Что же нам все-таки делать? - спрашивала Мария. - Как дальше жить?
      Афонин прижимал её голову к своей груди, гладил грубой ладонью её шеку и утешал:
      - Все образуется.
      Сам он, уже посвященный в планы шефа сыскного агентства, с тревогой думал о затее Муравьева. Там, где делят большие деньги, там жди беды.
      Но он понимал, что другого такого случая обеспечить себя материально ни у Марии, ни тем более у него не будет. Однако давать какие-либо советы он не спешил, ждал, когда чтонибудь прояснится в Москве.
      Но в Москве о них, оставшихся здесь, в глуши, словно все позабыли.
      Шли дни, никто не приезжал, не писал, не давал телеграммы. И это тоже беспокоило Афонина. Он не выдержал, сходил за десять километров на почтовое отделение, дал телеграмму Малкову. В сельмаге купил Марии резиновые сапоги. Ее радость по поводу такого подарка была столь велика, что Афонин поначалу усомнился в её искренности. "Ведь ей, - думал он, - бриллианты дарили, а это..."
      Потом до него дошло, что подарки у нормальных людей оцениваются вовсе не по цене.
      - А что, если я в них поеду в Москву? - по-детски спросила она.
      - Одну я тебя не пущу, - твердо ответил он. - Возьму двустволку и поеду с тобой. - Мария рассмеялась, но Афонин был серьезен: - Разрешение на оружие у меня есть, никто не придерется. А в случае чего...
      - Хорошо-хорошо, - перебила она. - Мне с тобой будет спокойнее.
      Тем более, - многозначительно добавила она, - у меня появились коекакие мысли по поводу нашего будущего. Помнишь, ты когда-то мечтал жить так: зимой в городе, летом в деревне. Как ты сейчас на это смотришь?
      - Так же. Как на несбыточную мечту.
      - Что-то ты, Игорь, совсем скис.
      Ничего, я тебя растормошу.
      Наконец пришла телеграмма: "Воскресенье будьте дома".
      Глава 10
      Сергей Сергеевич шел по Большой Ордынке, всматривался в номера домов и вспоминал слова Максимова:
      - Сергей Сергеич, дорогой вы наш, не ездите к ней, умоляю! Нутром чую, не к добру это.
      - Что ж, - отвечал, укладывая вещи, начальник, - вот мы и проверим, насколько ты настоящий провидец.
      - Не шутите, лучше подумайте, что она может вам дать кроме неприятностей? Я же чую, я вижу какую-то черную карту.
      "Черная карта", - усмехнулся начальник партии, входя во двор большого серого дома. Но уже найдя нужный подъезд, он вдруг остановился в нерешительности. Действительно, что может дать сумасбродная девчонка ему, взрослому человеку? Он отошел к детской площадке и присел на лавочку. Закурил. Вспомнилось, как Наталья разрушила свадьбу, вспомнилось, что она украла ракетницу.
      Подумалось: "В ней же нет верности ни на грош, а я как дурак лечу её спасать! От кого, от очередного её любовника?" И следом подумалось: "А зачем тогда мчался сюда, старый осел?"
      День был ветреным и сырым, двор был пуст, и потому Сергей Сергеевич, прикуривая новую сигарету, сразу увидел её. Открылась подъездная дверь, вышла Наталья, посмотрела на серое небо, натянула на голову капюшон куртки и с деловым видом куда-то направилась. "Это уже интересно", - подумал Сергей Сергеевич и пошел следом за ней. Он видел, как она покупала вино, как потом прикладывалась к бутылке, с горечью думал: "Алкоголичка, стыдно к ней подходить".
      Дойдя до Смоленской набережной, он не стал переходить дорогу, а присел к двум старушкам на лавочку.
      Неподалеку от Натальи остановился джип, точно такой же, как тот, что Блинов присылал в экспедицию. У Натальи екнуло сердце: "За мной!" Но машина стояла в стороне, в ней сидели какие-то люди, из приоткрытых окон тянулся сигаретный дым. Люди явно ждали кого-то.
      Наталья повернулась к дому. У второго подъезда стояла блиновская машина. "Допью и зайду", - подумала она и сделала пару глотков. - "Допью и зайду". Она прикурила очередную сигарету.
      Тут её словно в спину толкнули.
      Она вновь повернулась и увидела, как Блинов с Соловьевым садятся в машину. "Опоздала!" - с тоской подумала она. Блинов, выехав на дорогу, резко развернулся и поставил свою машину метрах в двадцати от джипа, в котором уже распахивались двери.
      Вышла яркая блондинка (в норковой шубе!), за ней вышел какой-то мужчина, они направились к машине Блинова, сели в неё и стали о чем-то беседовать. Отчего-то Наталья подумала, что мужчина из джипа привез эту блондинку для Блинова. Тем более, что они так и расположились в салоне "девятки": женщина подсела к Блинову, а её спутник сел сзади, рядом с Соловьевым.
      От волнения Наталья почувствовала себя плохо: в области сердца образовалась угрожающая пустота, и стало казаться, что сейчас она рухнет на мокрый асфальт и на этом все кончится.
      Дрожащей рукой она достала из бокового кармана флакон с капельками, отлила "эликсира" в бутылку с остатками вина. Залпом допила эти остатки.
      Через пару минут стало заметно легче. Даже подумалось, что не так уж все плохо в её жизни, что будет найден выход, обязательно будет найден какой-нибудь выход, и не придется ей больше дрогнуть на открытой всем ветрам набережной, а будет она, как та женщина в шубе, сидеть в теплом автомобильном салоне, курить дорогие сигареты и вести деловые разговоры с деловыми людьми...
      Но спустя ещё пару минут она поняла, что никогда в её жизни таких перемен не произойдет, что она обречена на бесконечные скитания, потому что она никому на этой земле не нужна. Даже подонку Блинову. Есть ли она, нет ли её, всем наплевать...
      Это конец. Хоть в реку вниз головой!
      А этот сидит, развалился, покуривает... Сытая рожа.
      Наталья дернула на курточке молнию, положила холодную ладонь на ещё более холодную рукоятку ракетницы и не спеша направилась к машине. Она шептала: "Прощай, моя бабушка, прощай, мой Сережа..."
      Не доходя нескольких метров, она взвела под курткой курок и, подойдя с той стороны, где сидел депутат, заглянула в приоткрытое окно. Блинов повернулся, их глаза встретились. Он испугался её безумного взгляда, крутанул ручку, ещё больше открывая окно, и уже собирался что-то сказать, какую-то резкую фразу, но в этот момент полыхнуло пламя.
      Он откинулся на спинку сиденья, женщина завизжала, салон осветился неестественно ярким светом. Из черной раны на лбу Блинова обильно, толчками лилась такая же черная кровь.
      И больше Наталья не видела и не слышала ничего. И не думала ни о чем.
      Слезы мешали ей видеть, и полное отупение не позволяло о чем-либо думать. Она размахнулась, забросила ракетницу в реку и пошла по проезжей части вдоль набережной.
      Сергей Сергеич вскочил с лавочки, старушки тоже испуганно повернулись. Они видели, как из машины выскочили мужчина и женщина и, пригнувшись, побежали в сторону метромоста. Другой мужчина, в светлом плаще, в два прыжка настиг девушку, обхватил её за шею, но она вывернулась и побежала обратно к машине.
      Он снова догнал её, ударом повалил на капот. Наталья сопротивлялась, пыталась кусаться, мужчина нещадно бил кулаком её по лицу.
      И Сергей Сергеич, который только что про себя повторял "пора уходить, пора уходить", вдруг бросился к ним.
      - Не бей! - кричал он. - Да постой же, ты, идиот, не бей!
      Он повис на руках Соловьева, Наталья вырвалась и, спотыкаясь, закрывая разбитое лицо, побежала вдоль набережной. И в этот момент сзади неё раздался оглушительный взрыв.
      Сидящие в джипе обернулись и увидели на месте машины Блинова клуб черно-серого дыма, взлетевший, а затем упавший на дорогу капот. Послышался звон выбитых в доме стекол. Невдалеке от машины лежали на асфальте два безжизненных тела.
      - Ничего не понимаю! - воскликнул Муравьев. - На бензобак не похоже!
      - Совсем не похоже, - сказал Важин.
      В этот момент у блиновской машины вспыхнул моторный отсек.
      - Ясно! - сказал Муравьев и неожиданно выскочил из машины. Он перехватил пробегавшую мимо Наталью, профессионально завернул ей за спину руку и затолкал в джип. - Саша, погнали! - крикнул он. - А ты! - Он с силой рванул Наталью за волосы. - Ты зачем это сделала?! Сумасшедшая дура!
      Наталья всхлипывала и размазывала по лицу кровь. Мария молча протянула ей носовой платок. Малков, не поворачиваясь, сказал:
      - Там, в кармане, у меня бутылка с чистой водой. - И спокойно спросил: Куда едем?
      Ему никто не ответил. Мария вздыхала и покачивала головой, Важин и Афонин словно окаменели на задних откидных сиденьях. Афонин все ещё сжимал в руках охотничью двустволку.