Хрустнула ветка — сержант резко обернулся: за толстым стволом кедра стоял человек.
      — Кто прячется? Выходи! — строго приказал он.
      Из-за дерева появилась рука с зеленой фуражкой, раздался знакомый голос: "Свои, Исаев, свои…" И наконец вышел лейтенант Климов.
      — Молодец, сержант, — улыбаясь, похвалил он. — Чуткость для пограничника — большое дело.
      — Как же вы меня нашли, товарищ лейтенант? — удивился Исаев.
      — По следам… — усмехнулся Климов. — Все по тем же следам.
      — Близко вы подошли… — до конца осознав ситуацию, сказал сержант и, с укоризной глянув на Джека, добавил: — Что ж ты, брат? Прозевал?
      Пес понуро опустил свою крупную породистую голову, как будто хотел сказать: "Вот, дескать, ни за что досталось…" (Он давно заметил лейтенанта, но тот дал ему знак — не суетись! А Джек начальство уважал.)
      Лейтенант рассмеялся, потрепал собаку по холке, честно признался:
      — Нет, он не виноват! У нас с ним уговор был… — И, быстро сменив тон, спросил: — Ну как дела? Докладывайте!
      — Никаких признаков появления в районе лагеря чужого человека не обнаружено. Я уже вторым кругом иду… Вот медведь какой-то шатается… Сержант указал на отпечаток. — Я его след несколько раз встречал.
      — Один и тот же?
      — Так точно.
      — Почему так думаете?
      — Видите, у него на левой передней лапе крайний коготок обломлен… Особая примета.
      Лейтенант внимательно осмотрел отпечаток, одобрительно кивнул, задумался о чем-то, потом сказал:
      — Хорошо. Давайте связь с заставой.
      Сержант достал из подсумка скрученную в моток гибкую антенну, подкрутил винт — антенна превратилась в упругий, извивающийся прут; вставил ее в рацию.
      — "Заря". Я — «Сокол»… "Заря". Я — «Сокол». Прием…
      Щелкнул тумблер. В наушнике несколько мгновений слышались шорохи, а затем раздался радостный голос дежурного связиста:
      — "Сокол". Я — «Заря». Слышу вас хорошо. Что имеете для меня? Прием!
      Сержант протянул Климову микрофон. Лейтенант вызвал на связь начальника заставы.
      — Климов, почему так долго молчали? Докладывайте, — взволнованно и даже с некоторым раздражением сказал Михайленко.
      — Товарищ капитан, выяснил обстановку. Дело темное…
      — Что значит «темное»? Ушел кто-то?
      — Нет. Все на месте. Спокойно работают. Никакой паники.
      — Так в чем же сложность?
      — Непонятно, кто его убил. Чужих следов нет. Исаев два раза проверял.
      — Прокуратура поручила нам провести первичное дознание. Расспросите каждого. Проанализируйте факты. Есть у вас подозрения, версии?
      Климов замялся: ну что ответить? Неожиданно всплыла в памяти едкая фраза Шаронова: "Заломите руки и поведете под конвоем…"
      — Нет, товарищ капитан… Никаких идей. Может, их на заставу доставить? Пусть под присмотром будут.
      — Если у вас нет явных улик, мы не имеем права никого задерживать… — Начальник заставы замолчал. Видимо, теперь он размышлял над обстановкой, потом сказал: — Значит, так: оставайтесь пока в лагере. Обеспечьте неприкосновенность места происшествия. Метеослужба обнадеживает — может, завтра прилетит из отряда вертолет с оперативной группой… И вникайте, лейтенант, вникайте в ситуацию. Ведь кто-то из них — преступник. Не сам же себя этот Мохов в висок ударил?..
      Странно устроен человек… Вот, казалось, четко представлял Климов всю картину: знал, что едет не к теще на блины, а сказал начальник заставы эти слова — "ведь кто-то из них — преступник", — и проснулась в душе тоска… Может, в глубине сознания жила надежда, что будут "чужие следы", что какой-то пришелец совершил это ужасное деяние… И тогда начнется привычное для пограничника дело — преследование нарушителя, пусть преступившего границу закона, но все-таки нарушителя, и будет ясно, где он, куда ушел. А теперь что? Четыре человека — все такие разные и вместе с тем обычные, наши люди. И кто-то из них — убийца, кого-то нужно подозревать…
      Не было у Климова опыта общения такого рода, не было, и, честно говоря, не хотел он его приобретать.
      Как же теперь с ними разговаривать? О чем?..
      Все эти мысли переполняли Климова, когда они вместе с Исаевым возвращались к палаткам. Сержант тоже был задумчив, наверно, и его одолевали смутные чувства. Один Джек топал весело, легко — он честно выполнил свою работу.
      "Кто же из них? — задал себе вопрос лейтенант. — Шаронов — злой, нервный… У них с Моховым были какие-то неслужебные контакты… Но зачем Шаронову эта смерть? Он сам говорит: успех стоит на грани провала — это для него самое главное… Нет, что-то здесь не так, все сложнее… Никишин тоже странный парень… Труп лежит, товарища твоего убили, а ты веселый, балагуришь, шутишь… Ну не любил ты его… Но все-таки это же человек, рядом преступник ходит — должно же это повлиять… Вася Тужиков боится, что его заподозрят. Если ты не виновен — чего волноваться? Правда, он бывший заключенный, у них своя психология… Интересно, за что он был осужден?.. Тихомиров недоволен, что влип в это дело: "Зачем я его только взял?.. Будь он неладен…" Значит, моя хата с краю… Известная позиция. Э-хе-хе…"
      — Товарищ лейтенант… — прервал его размышления Исаев. — Разрешите обратиться.
      Климов молча кивнул.
      Сержант шевелил губами, мучительно подыскивая слова, наконец неуверенно спросил:
      — Что же теперь получается?.. Кто-то из геологов… этого человека убил?
      Лейтенант глянул на Исаева и словно споткнулся о его взгляд: голубые глаза парнишки смотрели изумленно, чуть наивно и в то же время напряженно, строго.
      "Эх, дорогой ты мой, если бы я знал точный ответ…" — грустно подумал Климов.
      — Пока нет никаких доказательств, чтобы делать такой вывод, спокойно ответил он. — Но мы с тобой пограничники, должны быть бдительными и готовыми ко всему. Согласен?
      — Так точно.
      Неожиданно Джек остановился, грозно зарычал. Из чащи величаво вышел огромный бурый медведь. Длинная мокрая шерсть лохматой бахромой висела на его лапах.
      Исаев торопливо сбросил с плеча автомат, лязгнул затвором.
      Климов успел перехватить его руку.
      Медведь наклонил большую лобастую голову, маленькими красными глазками сурово посмотрел на людей. Он мотнул туловищем из стороны в сторону и не спеша, с достоинством пошел своей дорогой. Только один раз оглянулся и недовольно, хрипло проворчал…
      Придя в лагерь, Климов принял окончательное решение: они с Исаевым будут по очереди охранять камеральную палатку — обеспечивать неприкосновенность места преступления. По крайней мере, это поручение они смогут выполнить и тем самым оправдать свое присутствие здесь.
      Лейтенант отправил Исаева спать, а сам стал медленно расхаживать по поляне. Сгущались сумерки. Рваные, корявые тучи низко ползли над землей, но дождь почти прекратился. Климов с волнением ждал возвращения геологов. "Почему они не идут? — тревожно думал он. — Темно уже… Может, случилось что-нибудь?"
      Климов прислушался: нет — ни криков, ни взрывов; только шумит тайга угрюмым протяжным гулом и горько всхлипывает река на перекатах.
      "Наверно, зря я их оставил, — подумал лейтенант. — Нужно было там оставаться, присматривать…" Но тут же он вспомнил багровые, простуженные руки Шаронова, капли пота на лбу Пети Никитина, сгорбленную фигуру Тужикова, вечно хлюпающий нос прораба… Нет, не смог бы он быть, стоять и наблюдать за ними. Люди работают честно, трудно, а он что бы среди них делал? Стыдно дурака валять… И почему он должен кого-то из них подозревать, по какому праву? И может ли преступник вот так спокойно работать?.. Преступнику бежать надо, скрываться…
      Лейтенанту почему-то стало обидно, что не видел и даже не знает Шаронов, как они брали в кустах того нарушителя. Ему захотелось, чтобы Вадим Петрович разглядел в нем профессионала, мастера своего дела — тоже сложного, непростого, требующего вдохновения, порыва…
      "Ишь ты, «озарение» к нему пришло, — завистливо думал Климов, вспоминая рассказ Шаронова. — А ты смекнул бы, как того гада из чащи выкурить? Дай тебе волю — сунул бы ребятишек под пули… Для тебя ведь народ — дрянь. Главное — доложить о победе…"
      И, поймав себя на дурной мысли, лейтенант до конца осознал, что все-таки уважает Шаронова — сильный он мужик, волевой.
      Послышался приглушенный говор, из мрака выплыл одинокий огонек папиросы. "Идут!" — обрадовался Климов. Он включил фонарик. Впереди с непокрытой головой шествовал Шаронов, за ним вразнобой топали его «богатыри»; Петя Никишин, как всегда, хохмил — задирал Тужикова.
      В нескольких шагах от лейтенанта вся компания остановилась. Вадим Петрович смачно выплюнул окурок, засунув руки в карманы, задиристо спросил:
      — Ну что?.. Какие новости?
      — Завтра, наверно, прилетит вертолет, — ответил Климов. — Нам поручено охранять место происшествия. Поэтому входить в камеральную палатку запрещаю.
      — Позвольте, у меня там личные вещи, — возмутился Вадим Петрович, но не очень яростно. (Климов понял, что у него отличное настроение — видимо, день принес новые результаты.)
      — Одну ночь обойдетесь как-нибудь.
      — Вот… чисто армейская логика! — иронично хмыкнул Шаронов. — Между прочим, до вашего прихода я в этой палатке делал все, что мне угодно… И, если бы хотел, мог уничтожить любые следы.
      И тут лейтенант не выдержал:
      — Вы, между прочим, до моего прихода были под строгим наблюдением, от которого, опять-таки между прочим, не ушел тот факт, что вы рылись в мешке Мохова и забрали оттуда какой-то документ.
      В воздухе повисла напряженная пауза.
      — Та-а-ак… — на выдохе, тяжко вымолвил Шаронов. Затем бросил выразительный взгляд на своих подопечных (Тихомиров даже поежился), каким-то чужим, хриплым голосом сказал: — Идите, братцы, ужин готовьте… — И добавил для Климова: — Потом поговорим, Владимир Николаевич, за столом…
      Шаронов неожиданно увидел себя как бы со стороны, глазами этого румяного лейтенанта. Увидел и содрогнулся…
      Вадим Петрович попросил у Тихомирова полотенце, мыло; пошел к ручью. Он долго тер руки, пытаясь смыть въевшуюся под кожу грязь, — ничего не получалось. "Запустил, забылся… — мрачно думал Шаронов. — Теперь всю жизнь буду с такими лапами ходить…"
      Он вернулся в палатку. На столе уже дымился ужин. В углу на нарах спокойно посапывал сержант. Его не тревожили ни тусклый свет керосиновой ламвы, ни говор людей, ни шум, который сопровождал каждое их действие.
      — Позвать лейтенанта? — неуверенно спросил прораб.
      Шаронов кивнул.
      Климов вошел, снял фуражку.
      — Садитесь, Владимир Николаевич, — сказал Шаронов.
      Захрустели луком, взяли ложки, стали дружно уплетать все ту же традиционную уху. Утолив первый голод, Шаронов облизнул губы и начал свой рассказ:
      — Так вот, значит, товарищ лейтенант, и вы, други верные… Поведаю вам историю о моем знакомстве с покойным Моховым… Делаю это осмысленно. Потому как, по всему видать, прибудет завтра следователь. Начнутся другие разговоры — серьезные. И, чтоб каждый из вас не нес ему свою ахинею, говорю все как есть. И попрошу… — Вадим Петрович строго постучал ладонью по столу. — попрошу после этого изобретение легенд и мифов прекратить…
      — Давай, Вадим Петрович, открывайся, — хихикнул Никишин. Чистосердечное признание зачтется.
      Шаронов зло глянул на него, но сдержался.
      Тихомиров подобострастно вытянулся, как гончая. Тужиков зло косился из-под редкой челки. Климов нервничал, мял пальцами корку сухаря.
      Шаронов тусклым, монотонным голосом исповедовался:
      — С Моховым я познакомился в первый год работы в управлении. Я тогда был холостым, каждый день ужинал в чайной. Мохов там регулярно употреблял… — Вадим Петрович выразительно постучал по бутылке. — Однажды он был внедопитии. Я налил ему стакан — на том и сошлись… Мохов разомлел, стал рассказывать мне, что знает "златые горы", где самородки, как картофель в земле, лежат. Дед его еще до революции там промышлял и ему эту тайну перед смертью передал… "А я никому не открою! — шипел на ухо. — Все казна заберет — шалишь! Сам как-нибудь доберусь. Хочешь, вместе пойдем?.." Я, честно говоря, к этому рассказу отнесся иронично, потому как у каждого старателя такая байка за душой лежит. Как выпьет, так она из него и вылезает… Мохов, видимо, почувствовал это недоверие, обиделся, завелся — достал из нагрудного кармана старинный серебряный портсигар, а из него вытащил потрепанный лист бумаги: "Не веришь! На, смотри…" Это был план местности, на нем крестиками отмечались какие-то "особые точки". Я в то время изучал карты области… Мельком глянул — сразу определил, где это место… — Шаронов перехватил острый взгляд Никишина. — Да-да, Петя… Ты правильно догадался — это здесь… Но тогда я все равно не придал этому факту никакого значения… Правда, позже, определяя границы оловоносной провинции, я случайно наткнулся на отчет поисковой партии, которая работала как раз в этом районе. В нем, между прочим, указывалось, что в одном из шурфов была проба с весовым золотом. Это меня уже насторожило. Я стал изучать этот район направленно — на золото и через некоторое время окончательно убедился, что оно может здесь быть… Дальнейшее вам известно… Мохов каким-то образом узнал о нашей разведке. Он приходил ко мне домой, просил, чтобы я взял его с собой. Я подумал, что отказать ему несправедливо. Он очень переживал, плакал, проклинал себя за болтливость… Я успокаивал, говорил, что рано или поздно это месторождение все равно обнаружат и вообще, хватит ему прошлым веком жить! Вроде угомонился, работал как все… Но когда нашел самородок, с ним что-то произошло, прямо черт какой-то в него вселился… Помню: идет, несет «золоточек» — лицо зеленое, руки дрожат, глаза кровью налились… Опять начались упреки. Потом он стал угрожать, что расскажет всем, как я вышел на золото. Я на него прикрикнул, сказал, что меня это не пугает: я на государство работаю, а не себе в карман. Тогда он затребовал каких-то гарантий; спрашивал, какая ему будет «премия», одним словом — извел и себя и меня…
      — Ты не выдержал — и трахнул его по башке, — мрачно произнес Никишин.
      — Нет, Петя, ошибаешься… Мне его жалко было. Понял?
      — А ты умеешь жалеть-то? Ты же презираешь всех.
      — Зря ты так, Петя… Все я умею: и любить и жалеть… Только пойми, чудак, если человек живет целью, она его в плен берет и… сушит, конечно. Чем-то за страсть платить надо… От меня и жена ушла. Я до сих пор люблю ее… Мне без нее так плохо, хоть вой. А что толку? Женщине нужно внимание оказывать, а я не могу… Разучился… Ладно, это другой разговор…
      Шаронов встал, подошел к нарам — там под курткой лежал его планшет. Он вытащил из него желтый листок, вернулся к столу.
      — Это тот план, о котором я говорил… — Вадим Петрович протянул его Климову. — Возьми, лейтенант, отдашь следователю… Тут есть мой грех… Знаешь, как в боксе: бывает «чистая» победа, а бывает так… по очкам… Вот я и хотел… — Он не договорил, обреченно махнул рукой. — Ну да теперь все равно…
      Климов вышел из палатки. Лицо его горело. А на душе было тоскливо.
      Как это сказал Шаронов: "За страсть платить надо…" Неужели правда? И, словно подтверждая его вопрос, в лесу кто-то заухал, захохотал — так жалобно, одиноко.
      — Не боись, лейтенант, то филин дурачится, — раздался из темноты голос Тужикова.
      — Я и не боюсь… — поспешно ответил Климов и на всякий случай расстегнул кобуру пистолета.
      — Что ж ты за пушку хватаешься? — усмехнулся невидимый собеседник.
      "Сам ты как филин…" — раздраженно подумал лейтенант.
      Чавкнула вода под подошвами; Тужиков подошел ближе — выплыла из тумана его коренастая фигура.
      — Ложись-ка ты спать, лейтенант, — добродушно сказал Тужиков. — Кому он нужен — упокойник этот…
      — А вы почему не спите? — Климов попытался придать своему голосу достойную суровость.
      Тужиков шумно вздохнул, промолчал, потом сам спросил:
      — Вы следы чужака искали?
      — Нет никаких следов, — честно ответил Климов.
      — Выходит, мы его пришили… Так? — И тут же, как бы перебив самого себя, страстной скороговоркой залепетал: — Не верю я этому, лейтенант, понимаешь — не верю! Я давеча на Вадима Петровича тебе наговорил — это так, от страха за свою шкуру. Не мог он его убить, не такой это человек… Он же страдалец, нутро-то у него ранимое, я это давно разглядел… Ты бы видел, как мы тут начинали… Рвем шурфы — и ничего… Одна грязь в лотках… Он каждый день собирал нас на совет — ведь у нас, работяг, свой опыт есть. Он нам свое мнение докладывает и просит: "Соображайте, братцы… Туда ли идем? То ли делаем?" Веришь, лейтенант, я себя человеком почувствовал… Соратником великого дела, единомышленником… Смерть эта проклятая нас порушила!..
      — Но ведь кто-то его ударил? Допустим — не ты, не Шаронов. Тогда кто?.. Никишин?.. Тихомиров?..
      — Сам думаю — голова пухнет…
      — Вот Никишин… Он что, всегда такой шебутной?
      — Всегда… Уж его таким мать родила. Он и в своей-то могиле одной ногой стоять будет — все равно что-нибудь отчудит… Нет, Петя даже в драке не бьет; я сколько раз видел: он схватит обидчика за руки и держит его, пока тот пощады не попросит.
      — Тогда остается Тихомиров.
      — Знаешь, Кирилыч по пьяному делу мог бы. Так-то он трусливый мужичок, но как выпьет — в нем обида эта, за робость свою, наружу выходит. И тогда держись!.. Только ведь он в тот вечер трезвый был… — Тужиков помолчал, а потом вдруг спросил: — А ты что, совсем не пьешь?
      — Нет.
      — Больной?.. Или за идею страдаешь?
      — За нее… — Климов усмехнулся и пояснил: — Не хочу я, чтобы мое настроение от стакана отравы зависело.
      — Занятный ты парень, лейтенант. Трудно тебе будет.
      — Почему?
      — Армия дело суровое, нудное.
      — Как же нудное? Ты что?.. Все время люди разные… вокруг тебя… Каждый с собой целый мир приносит.
      — Люди-то разные… — Тужиков смачно зевнул. — А дурь у всех одна. Ладно, пойду я… Завтра Вадим Петрович рано поднимет.
      В два часа ночи Климов, шатаясь от недосыпа, пошел будить сержанта. Он положил руку на его плечо и вкрадчиво произнес:
      — Вам пора на службу…
      Привычная для каждого пограничника фраза сразу «включила» Исаева. Он вскочил, огляделся. Вспомнил, где находится.
      — Фу ты, забылся я, товарищ лейтенант… — растерянно сказал сержант. — Думал, что на заставе.
      — Заступайте на пост… бдительно… — ватными губами сказал Климов и, не снимая сапог, упал на теплые нары — сразу провалился в темноту.
      Он спал воистину словно убитый и не слышал, как пришел в лес рассвет, как запели ранние птицы, радостно заржали лошадки; не слышал, как поднял Шаронов геологов, как гремел котелком Никишин, чертыхался Тихомиров… Ничего не слышал лейтенант, лежал как чурка — все в нем смазалось, стерлось, заглушилось.
      Но вот из-за туч выполз долгожданный луч, и сразу что-то дернуло Климова изнутри. Он открыл глаза, встал, вышел из палатки.
      Мир радостно встречал солнце. Лес искрился, сверкал, тянул к небу каждую былинку, каждую иголку, каждый лепесток.
      Сержант и его верный Джек понуро стояли посреди поляны. Было видно, что оба чертовски устали.
      — Здравия желаю, товарищ лейтенант, — пытаясь говорить бодрым голосом, сказал Исаев. — Никаких происшествий не произошло.
      — Ночью выходил кто-нибудь?
      — Никак нет… Утром встали, позавтракали и пошли на работу.
      — Хорошо. Идите отдыхайте… Оставьте рацию.
      Климов связался с заставой. Доложил, что у него все в порядке. Михайленко сообщил: вертолет из отряда уже вылетел.
      — Скоро кончатся твои муки… Замаялся?
      — Что вам сказать, товарищ капитан?.. Муторно как-то… У нас на границе все проще: здесь — свои, там — чужие. А тут… не разберешь.
      — Ну, ничего… Теперь уже недолго осталось, потерпи.
      Щелкнул тумблер — оборвалась ниточка, связывающая лейтенанта с родной заставой.
      "Наверно, нужно какой-то документ подготовить", — после некоторых колебаний решил Климов. Лейтенант вошел в палатку. Сержант и Джек безмятежно спали; он достал из планшета несколько листочков бумаги, шариковую ручку. Сел за стол, задумался: "Как же его назвать?.." Подумал-подумал, написал печатными буквами: «РАПОРТ». И стал канцелярским стилем излагать, как приехал в лагерь, как беседовал с геологами, как узнал о карте Мохова… Вначале слова вяло становились друг к другу, толкались, не хотели прояснять смысл. Но постепенно Климов увлекся, вспомнил подробности и даже сам не заметил, как исписал всю бумагу. Перечитал текст, хмыкнул — прямо рассказ получился… А вывод какой сделать?.. Подпер лейтенант ладонью голову, уставился в угол, долго так сидел…
      Приглушенный стрекот прервал его раздумья. Климов облегченно вздохнул, надел фуражку, поправил портупею. И пошел к выходу.
      Зеленый кузнечик вертолета, словно оглядываясь по сторонам, повис над поляной, потом плавно опустился. Из палатки, торопливо застегивая тужурку, выскочил взволнованный сержант. Винт вертолета потоками воздуха причесал влажным зализом траву. Какое-то время он еще вращался — все медленнее, медленнее… Наконец остановился. Отъехала в сторону дверца, из полумрака блеснула физиономия солдата-бортмеханика; он подвесил лесенку. По ней на землю осторожно спустился бравый молодец в ярких резиновых сапожках, в джинсах, в модной нейлоновой курточке и кокетливой лыжной шапочке (в руках — черный "дипломат"), за ним вышел пожилой сухощавый мужчина (в руках потертый чемодан) и еще один — крепкий, в котором даже в гражданской одежде сразу признаешь милиционера (в руках — рюкзак).
      Молодец упругим шагом направился к пограничникам.
      — Лейтенант Климов.
      — Следователь Хрустов.
      Подошли остальные пассажиры. Хрустов светским тоном сказал:
      — Врач-эксперт Гаврилов Юрий Петрович, оперуполномоченный Мандрыка.
      — Здравия желаю.
      Из машины выпрыгнули летчики, приветственно помахали Климову руками, стали возиться со своим агрегатом, который, остывая, тихо пощелкивал.
      — Позвать свидетелей? — спросил Климов. — Они работают в долине.
      — Не надо, — ответил Хрустов. — Уже идут… — И, заметив удивление в глазах лейтенанта, улыбнувшись, пропел: — Нам сверху видно все, ты так и знай…
      — Товарищ следователь, — протокольным голосом начал Климов. — Пока они подойдут, я считаю, вам нужно ознакомиться с этим документом.
      Он отстегнул клапан планшета, достал свой рапорт.
      Хрустов с легким поклоном взял климовское «эссе», прищурился близорукий, стал внимательно читать. Лейтенант с волнением вглядывался в его лицо. Следователь был ненамного старше Климова, но две-три горькие складки у рта выдавали в нем человека, повидавшего жизнь. "Тоже ведь работенка, — подумал Климов. — Со всякой швалью общаться приходится…"
      — Ну что ж, — деликатно кашлянув, сказал наконец Хрустов. — Серьезное психологическое исследование. Спасибо… Я думаю, оно поможет нам.
      — Я, правда, выводы никакие не сделал.
      — Это как раз хорошо.
      Вскоре на тропинке появились геологи. Шаронов был несколько бледнее обычного. ("Волнуется", — определил Климов.) Подошли, представились.
      — Теперь все в сборе, — констатировал Хрустов. — Начнем осмотр места происшествия. Вы готовы, Юрий Петрович? — Пояснил для Климова: — Его немного укачало…
      — Да-да, я в норме! — торопливо ответил врач.
      — Товарищ следователь, мы можем возвращаться на заставу? — с надеждой спросил Климов.
      — Я бы попросил вас задержаться, — мягко, но настойчиво сказал Хрустов. — Мне нужны понятые, больше ведь некому…
      — Есть, — грустно согласился Климов.
      Хрустов направился к камеральной палатке. Все гуськом потянулись за ним. Следователь достал из «дипломата» очки в позолоченной оправе.
      — Предлагаю такую тактику… Сначала мы исследуем и опишем тент. Потом его снимем, чтобы лучше было видно, и продолжим работу… Есть возражения?
      Все, насупившись, молчали.
      — Возражений нет, — подвел итог Хрустов. — Тогда прошу в палатку войти понятых. Мандрыка, садись за стол, будешь записывать.
      Покачиваясь с пятки на носок, следователь начал медленно диктовать:
      — Протокол осмотра места происшествия… Какое сегодня число, Мандрыка? — оперуполномоченный ответил. — Вот… Значит, пиши… Такого-то числа, года… следователь прокуратуры… Хрустов К. Л. — Глянул на Климова. — Константин Леонидович… В соответствии со статьями… Уголовно-процессуального кодекса… составил настоящий протокол… Хрустов перевел дыхание, поправил очки, продолжил: — Прибыв сего числа на место обнаружения трупа гражданина Мохова… — Посмотрел на Шаронова. Как его имя, отчество?
      — Макар Васильевич.
      — Значит, гражданина Мохова М. В. с ушибленной раной головы… Доктор, не возражаете против такой формулировки?
      Эксперт в это время внимательно изучал покойника.
      — Нет, — отозвался он.
      — Хорошо… В присутствии понятых… Климова?..
      — Владимира Николаевича.
      — Отлично… Проживающего?
      Лейтенант назвал адрес войсковой части.
      — И?..
      — Сержант Исаев Евгений Васильевич.
      — Замечательно… Проживающего там же… И с участием судебно-медицинского эксперта… Сам допиши.
      Хрустов прошел в центр палатки, продолжил:
      — Осмотром установлено… Место, где обнаружен труп, находится в брезентовой палатке на окраине лесной поляны…
      И далее он самым подробным образом стал описывать, из каких деталей состоит тент палатки, как он натягивается, на что крепится, какого цвета…
      Климов и Исаев выразительно переглянулись.
      Закончив "первую главу", Хрустов спросил:
      — У понятых есть замечания по протоколированию состояния тента?
      — Нет, — в один голос ответили пограничники.
      — Тогда будем снимать…
      Никишин, Тужиков и Тихомиров за несколько секунд скрутили брезент. Солнце ярко осветило маленький квадратик земли, на котором разыгралась трагедия.
      — Другое дело! — оживленно воскликнул Хрустов. — Свидетель Шаронов… — Вадим Петрович вздрогнул, вытянулся. — Сейчас многое зависит от вас… Мне нужно как можно точнее знать первоначальное положение трупа. Сможете вы хотя бы приблизительно начертить его контур?.. Как он лежал? Где были руки, ноги?
      — Я могу это сделать совершенно точно, — сухо ответил Шаронов. — У меня профессиональная память на контуры.
      — Великолепно! Мандрыка, дайте ему мешочек с порошком гипса.
      Оперуполномоченный порылся в своем рюкзаке, вытащил полиэтиленовый пакет, протянул Вадиму Петровичу.
      — Вот, обозначьте… — предложил Хрустов. — Не торопитесь, вспомните, как лежало тело по отношению к другим предметам.
      Теперь Шаронов встал в центре палатки. Лицо его было напряженным; он закусил губу, нахмурил лоб, вглядывался в очертания земляного пола, как в горный ландшафт.
      Наконец, видимо приняв окончательное решение, Вадим Петрович надорвал уголок пакета и тоненькой струйкой белой пыли стал медленно рисовать на земле какой-то чертеж. Постепенно плавные линии замкнулись, и все увидели изображение человека: голова, вытянутая рука, слегка согнутые ноги…
      — Очень интересно! — возбужденно сказал Хрустов. — Значит, голова лежала именно так — рядом с сундучком?
      — Да, — уверенно подтвердил Шаронов и указал: — В этой руке был зажат самородок.
      — А где он, кстати?
      Вадим Петрович благоговейно вытащил из нагрудного кармана носовой платок. Развернул его — тускло блеснул красновато-желтый корявый камушек величиной со спичечный коробок.
      "Так вот ты какой?" — меланхолично подумал Климов и немного удивился, что ему раньше не пришла в голову мысль посмотреть на виновника преступления. — Неужели это из-за тебя?.."
      Следователь спокойно взял самородок, как будто это был обыкновенный булыжник, положил его на траву, в то место, где была обозначена рука. Некоторое время он в мрачной задумчивости взирал на эту картину.
      — Константин Леонидович… — неожиданно громко в наступившей тишине прозвучал голос врача. — А ушиб-то слабенький. С размаху так не бьют.
      Эта фраза сразу преобразила Хрустова. Его как будто током тряхнуло. Он вытащил из «дипломата» лупу, подошел к сундучку, уставился на его угол.
      — Юрий Петрович, полюбопытствуйте! — позвал он врача.
      Гаврилов оторвался от своего «объекта», заглянул в увеличительное стекло.
      — Угу, — подтвердил он. — Похоже… Вот эпителий… брызги крови…
      — Так!.. — Хрустов оживленно потер ладони. — А скажите-ка мне, граждане свидетели, ваш Мохов на здоровье не жаловался? Голова? Сердце?
      Тихомиров встрепенулся…
      — Жаловаться не жаловался… А за грудь в последнее время хватался… Я замечал… Вздохнет — так тяжко, жалобно… И руку к сердцу тянет.
      — Во-о-от… — протяжно, выразительно сказал Хрустов. — А вы, товарищ лейтенант, говорите «выводы»…
      Честно говоря, Климов не понял, на что намекает следователь. И только по тому, как весело сверкнули глаза Хрустова, окруженные золотой дужкой очков, ощутил: произошло нечто важное, проливающее свет на всю эту мрачную историю.
      И вдруг послышался какой-то странный, булькающий звук. Шаронов, схватившись рукой за горло, извиваясь всем телом, не то рыдал, не то смеялся. Лицо его обмякло, как будто с него сползла тонкая резиновая маска. Лейтенант с удивлением увидел — перед ним совершенно другой человек: напряжение, державшее Шаронова в тисках, бесследно ушло. Да, он смеялся, хохотал, рычал… И, глядя на него, Хрустов почему-то тоже улыбался…
      И снова была лесная тропа, и снова сочно чавкала грязь под копытами лошадей, и снова сонно качался Климов на своем жеребце, а сзади — с Джеком поперек седла — ехал побуревший от усталости Исаев. Они возвращались на заставу — спокойные, умиротворенные. Картины прошедшего дня — несколько утомительных часов осмотра, отправка трупа с вертолетом на Большую землю, заключительная беседа с Хрустовым, прощание с Шароновым — все это толпилось в сознании, воспринималось как тяжкий, давний сон.
      Перед отлетом Хрустов сказал Климову:
      — Кстати, ваш «рапорт» многое прояснил. Мохов был крупной, внешне здоровой особью, поэтому никто из вас не заподозрил естественную смерть, а тут еще этот шрам на виске… Но, во-первых, Мохов сильно пил, а во-вторых, то нервное состояние, в котором он находился, неумолимо вело к срыву. Видимо, сердце не выдержало…