- Лежа, пятый год одно и то же, заряжай!
      Пограничники засмеялись и заклацали затворами.
      После стрелкового тренажа я вызвал ефрейтора к себе. Он густо покраснел, когда понял, что начальник слышал его импровизацию.
      - Больше это не повторится, товарищ лейтенант! - заверил меня пограничник. - Я хотел внести какое-то разнообразие в тренировку. Теперь понял, что пошутил неудачно...
      Надо было видеть, как подтягивались эти же красноармейцы, когда, получив инструктаж возле ящика с песком - рельефной карты острова, слушали боевой приказ о заступлении в наряд по охране Государственной границы Союза Советских Социалистических Республик!
      На заставе были высоки дух соревнования и гордость за присуждение переходящего Знамени. Пограничники, выезжавшие по различным делам в комендатуру, отряд, на другие заставы, после возвращения докладывали мне, что везде их дотошно расспрашивали о порядках на заставе, о командирах. Всем хотелось знать, что представляет собой краснознаменное подразделение!
      Было особое отношение к поощрениям. Благодарность командира отделения перед строем являлась целым событием в военной биографии пограничника. Он гордился этой благодарностью, делился своей радостью с родными, с любимой девушкой, с товарищами, остававшимися на гражданке.
      Очень ценились в те годы знаки воинской и спортивной доблести: "Отличник РККА", "Снайпер РККА", "Ворошиловский стрелок", "За отличную стрельбу", ГТО, ПВХО, ГСО. Завоевать их в упорной борьбе, в соревновании с другими было мечтой каждого воина. С какой завистью смотрели на людей, имевших эти отличия! Об орденах и говорить не приходится. Капитан М. С. Малый, бывая на заставе, всегда находился в окружении пограничников, которые не могли отвести взгляда от сверкавшего на его груди ордена Ленина. В их глазах Меркурий Семенович был человеком необыкновенным. Они подражали ему, перенимали его походку, старались говорить так, как он, щеголяли его пословицами и поговорками.
      Нельзя забывать и о том, что пограничники тридцатых - начала сороковых годов были свидетелями того, как в стране вырастали металлургические гиганты и города, тайгу и бесплодную пустыню прорезали железные дороги... Каждый из нас заражался пафосом созидания, героизмом энтузиастов первых пятилеток.
      И, наконец, еще одна, на мой взгляд, немаловажная деталь - романтика службы (я не боюсь этого термина!). Чувство границы - особое чувство. Кажется, какая разница? Один охраняет полковой или гарнизонный склад, важный промышленный или железнодорожный объект, другой - границу. И тут, и там воин выполняет боевую задачу; и тут, и там он - лицо неприкосновенное, в руках у него заряженное боевыми патронами оружие, которое может быть применено в любую минуту; и тут, и там он должен сохранить все, что доверено ему.
      Разница, по-моему, в том, что пограничник стоит как бы на водоразделе двух миров, откуда ему далеко видно. Часовому на промышленном объекте в случае необходимости тотчас придут на помощь товарищи, рабочие. Пограничнику сплошь и рядом приходится рассчитывать только на свои силы, потому что нарушение может произойти далеко от заставы - и когда-то подоспеют на помощь сослуживцы!
      Стоя на границе, боец или командир как бы слышит за спиной дыхание Родины: гул фабрик и заводов, шум нив и лесов, голоса людей... Он, как никто другой, понимает, что именно ему доверено сохранить это дыхание таким же могучим и равномерным, именно от него зависит, будут ли бродить по аллеям парков влюбленные, плескаться в реке неугомонные мальчишки... Все это делает каждого воина сильнее, собраннее, рождает у него обостренное чувство бдительности, зоркости, ответственности за судьбу Родины, наконец. Я сказал бы, что у пограничника более высокий душевный настрой, нежели у любого другого воина.
      * * *
      Летом и осенью 1940 года, пожалуй, не было ни одного случая нарушения границы со стороны Финляндии, о котором следовало бы рассказать. Мелкие недоразумения - не в счет. А вот зимой, будто по команде (да так оно и было!), начались самые настоящие провокации.
      Помнится, был холодный день, когда мы увидели большую группу финских юношей и девушек в ярких свитерах. На санках-креслах с длинными металлическими полозьями они носились взад и вперед по льду залива у самой линии границы перед заставой.
      Заслоняясь руками от резкого ветра, я следил за катающимися. Что им надо? Неспроста же они появились здесь, вдали от родных берегов, да еще в такую погоду. Не из-за любви к спорту катаются, что называется, на лезвии ножа! Эта вылазка, бесспорно санкционирована финскими пограничниками!
      Ветер свистел в вершинах елей, как в снастях корабля. И вдруг я увидел, как парни, широко размахиваясь, стали бросать что-то. По льду озера в нашу сторону понесло разноцветные листки бумаги. Катающиеся погрозили нам кулаками, потом повернулись, девушки сели в санки-кресла, и молодые люди помчали их. Вскоре они скрылись из виду.
      Шюцкоровские выкормыши!
      Ветер занес листовки на остров. Реваншистское содержание бумажонок укрепило мое подозрение. Листовки мы собрали, и я вместе с донесением отправил их коменданту.
      Вскоре после этого случая двое финнов нарушили границу на правом фланге заставы. Рыжие здоровенные парни, легко, но тепло одетые, видимо для смелости хлебнувшие из фляжек, висевших у них на поясах, вели себя вызывающе. Пока я готовил соответствующие бумаги, чтобы отправить нарушителей границы по назначению, те, злобно поглядывая вокруг, ругались (оба говорили по-русски), грозили реваншем за поражение в недавнем военном конфликте.
      Вдруг, словно по команде, они умолкли и один из задержанных сказал:
      - Мы нарушили границу случайно, заблудились. Отпустите нас.
      - Между нашими берегами - лед Финского залива, а не леса без конца и края, - ответил я. - Как же это вы ухитрились пойти не в ту сторону?
      Поняв, что маневр не удался, финны снова начали поносить нас, грозить.
      * * *
      Весной 1941 года обстановка на границе стала тревожной. Вернувшиеся из дозора наряды докладывали, что в финские бухты входят торпедные катера, тральщики, эскадренные миноносцы, транспортные суда.
      Чьи они? Зачем приходят и какой груз доставляют? Догадаться было нетрудно. Фашистская Германия, оккупировав почти всю Европу, усиленно вооружала маннергеймовцев, которые начали вести себя весьма нагло. Не раз приходилось нам выдворять их катера, нарушившие границу.
      Как-то финское пограничное судно вошло в наши воды. На своей "каэмке" мы тотчас помчались навстречу. Сигнальщик просемафорил приказ повернуть назад, но судно-нарушитель не обратило на сигнал никакого внимания. Мы попросили, чтобы финский офицер или старший команды подошел к борту для переговоров, но с катера ответили грубой бранью.
      Это была одна из тех критических ситуаций, когда надо было найти единственно правильное решение. Приказываю приготовиться к открытию огня и идти прямо на судно. Такой оборот дела особенно пришелся по душе рулевому. Перекладывая руль, он не сдержал радостной улыбки. Приник к прицелу пулеметчик.
      Нас разделяли считанные метры, когда судно-нарушитель круто развернулось, зарывшись в пенистый бурун. Зажглись на солнце и погасли иллюминаторы.
      - Это недоразумение, не больше! - уже чуть испуганно крикнул в мегафон финский офицер.
      Подполковник П. М. Никитюк поблагодарил нас аа решительные действия, за то, что сумели ликвидировать конфликт без применения оружия.
      С каждым днем активизировалась деятельность неприятельской агентуры, участились случаи задержания нарушителей государственной границы.
      Как-то в начале мая мы с ефрейтором Войтенко возвращались с границы. Неожиданно налетел ураган. Ветер с силой пригибал деревья, веером расстилал по земле кустарники, бросал в глаза пригоршни песка. Пошел дождь. Потоки воды низвергались сверху, с боков - отовсюду.
      - Душ Шарко, товарищ лейтенант! - пересиливая ветер, крикнул Войтенко.
      На заставу мы прибежали совершенно мокрые. Несколько минут в окно настойчиво барабанили крупные капли. Наконец дождь перестал. Утих ветер. Умчалась туча. Снова засияло солнце. И тут заработала наша сигнализация, авторами которой, как я уже писал, были пограничники Бутов, Березко и Михайлов.
      - На левом фланге нарушение границы. Нарушитель задержан. Наряд вызывает начальника! - перевел дежурный полученные сигналы.
      На заставе я оставался один: Меле хина с группой пограничников срочно вызвали в отряд, Орешкова - в комендатуру. Хотя и был я мокрый с ног до головы, в одну минуту оседлал коня и вместе с сержантом Алексеем Прокофьевичем Синицыным и коноводом Михайловым поскакал на левый фланг заставы.
      ...Наряд в составе ефрейторов Семина и Бутова вел наблюдение за линией границы. Внимание Семина привлек нейтральный островок, у берега которого обильно рос камыш. Было тихо, ни одного дуновения ветерка. Неожиданно зеленая стена заколыхалась, словно кто-то осторожно раздвинул заросли. Человек или утка? Ефрейтор вглядывался с помощью бинокля, но ни одна камышинка больше не дрогнула.
      Может, померещилось?
      Своими подозрениями Семин поделился с Бутовым. Тот тоже взял бинокль, долго вглядывался в очертания острова, но ничего не заметил. Так прошло более часа. Когда разразился ураган и отпала надобность наблюдать, как ведет себя камыш, пограничники облачились в плащи с капюшонами и дали возможность немного отдохнуть глазам.
      С финской стороны послышался шум моторов: два катера шли в кильватер. Вот они скрылись из виду, но вскоре снова появились.
      - Не зря вьются коршуны! - вспомнил Семин любимую поговорку коменданта участка.
      Из-за острова, час назад привлекшего внимание наряда, показалась весельная лодка. В ней находились двое: один сидел на веслах, другой на руле. И опять вернулись, словно связанные друг с другом, катера.
      - Вот кто нарушил покой камышей! - сказал Семин своему напарнику, кивнув на лодку. - В нейтральные воды эта посудина зашла, видимо, ночью.
      - Лодка пересекла линию границы! - объявил Бутов.
      Старший наряда выпустил серию красных ракет. Но лодка продолжала приближаться к нашему берегу...
      Пограничники задержали нарушителей - мужчину и женщину. Те что-то с жаром говорили по-фински, но ни Семин, ни Бутов не знали чужого языка.
      - Отпустите людей! - донеслось с финского катера через усилитель. Разве не видите, что они попали в беду? Ураган унес весла...
      Только теперь пограничники обратили внимание на то, что весел в лодке действительно нет.
      - Но несколько минут назад я своими глазами видел весла! - сказал напарнику Семин.
      - Я тоже видел весла! - подтвердил Бутов и уточнил: - Белые с красными лопастями. Они их выбросили!..
      Молодчики, находившиеся на катерах, продолжали бесноваться и тогда, когда я с сержантом и красноармейцем прибыл для разбора происшествия. Оценив обстановку, принимаю решение усилить охрану не только на участке, где произошло нарушение, а и на всей линии границы, за которую отвечала застава. Вызываю нашу "каэмку".
      От беспардонной ругани финны перешли к антисоветской пропаганде, а потом попытались воздействовать на наши "сыновьи чувства", как выразился их "агитатор", по всей вероятности бывший русский белогвардеец. Они сообщили, что задержаные нами "бедные рыбаки" обременены престарелыми родителями и кучей детей, которые теперь будут вынуждены собирать подаяние не только для того, чтобы не умереть с голоду, но и чтобы заплатить за лодку и снасти, которые хозяин дал их отцу...
      Финские пограничники или те, кто стоял за их спиной, явно переусердствовали, сообщив такие подробности о нарушителях. Ведь по финским законам "бедные рыбаки" не имели права промышлять в запретной зоне. А если б они и отважились, то наверняка не стали бы рассказывать пограничникам свою биографию.
      При осмотре на лодке были обнаружены портативные радиопередатчик и фотоаппарат, ампулы с какими-то жидкостями и порошками. Рыба оказалась несвежей, видимо прихваченной с берега, что еще больше подтвердило, кем на самом деле были "бедные рыбаки".
      Стемнело, когда я, оформив соответствующие документы, отправил нарушителей границы вместе с вещественными доказательствами в комендатуру. Они так и не произнесли ни одного слова на русском языке, хотя все мы были твердо уверены, что отлично знали его, так как внимательно прислушивались к нашим разговорам и многозначительно переглядывались, услышав что-то для себя интересное.
      Ночь показала, что "бедные рыбаки" лишь разыгрывали комедию. Надеясь на то, что мы все внимание обратим теперь на левый фланг, финны решили перебросить своего квалифицированного разведчика в наш тыл на правом фланге, в стыке двух застав. Не удалось!
      Наряды, проинструктированные мною лично, особенно бдительно несли службу в ту ночь. Ефрейторы Войтенко, Калашников и красноармеец Иванов, услышав тихие всплески, поняли, что в темноте к берегу осторожно подкрадывается нарушитель. Они позволили ему затопить надувную лодку, выбраться на берег, углубиться на нашу территорию и только тогда задержали его.
      Вернулся лейтенант Мелехин с бойцами. Они входили в одну из разведывательно-поисковых групп, которым начальник отряда приказал обезвредить матерых лазутчиков, заброшенных в наш тыл. Алексей Дмитриевич Мелехин был прекрасным следопытом, смелым и выносливым. Под стать ему подобрались и бойцы. Они долго, но зная устали, шли по следу искусно петлявших по нашей земле диверсантов. В одном месте пограничники подобрали обрывки бумаги, клочок газеты, в другом - остатки еды. Все это было явно заграничного происхождения. Обнаруженные предметы помогли разыскать непрошеных гостей.
      Жизнь на заставе становилась все более напряженной. Выходные дни стали роскошью. Мелехин, Орешков и я частенько ночевали в казарме. Почти не проходило ночи без учебной тревоги. Стало правилом, когда бойцы, возвратившись с границы, отдыхали не раздеваясь. Дежурный держал пирамиды с оружием открытыми. Старшина так разместил свое хозяйство в каптерке, чтобы все было под рукой.
      Однажды майской ночью мы подняли пограничников по тревоге и вывели на стрельбище, где заранее были расставлены разнообразные мишени. Было еще сравнительно темно, и я разрешил курить. Все полезли в карманы за куревом. И тут один из пограничников спохватился, что потерял кисет с махоркой.
      - Куда же он мог подеваться? - поинтересовался Орешков.
      - Видимо, в казарме обронил, товарищ политрук, - с горечью ответил боец. - Свет в этот раз был выключен.
      Орешков достал портсигар.
      - Закуривайте. Мы ведь с вами товарищи по несчастью.
      Все удивленно притихли. А политрук продолжал:
      - У нас в училище так же вот, как и на заставе, тревоги часто объявляли. Курсанты роптали. В нормативы мы укладывались, казалось, чего еще надо? Но начальник училища все усложнял обстановку.
      Однажды сигнал тревоги прозвучал в сплошной темноте - свет, как и у нас сегодня, везде был выключен. Бросился я к стулу, на котором лежало аккуратно сложенное с вечера обмундирование, и обомлел - брюки исчезли. Раздумывать некогда: навернул портянки на кальсоны, надел сапоги, гимнастерку, шинель, туго затянул ремень, шлем на голову, винтовку в руки и - в строй.
      Вспыхнул свет. Мы стоим все, как огурчики: подтянутые, окончательно проснувшиеся. Начальник прошел вдоль строя, полюбовался нами, похвалил: "Молодцы!" Ну, думаю, пронесло. Не знал я, что с тыла, не отставая ни на шаг от начальника, шел старшина. Он-то и заметил. Как выстрел прозвучала команда:
      - Курсант Орешков, выйдите из строя!
      Вышел, повернулся лицом к своим товарищам.
      - Поднять полы шинели!
      Хохот поднялся страшный. Все, кто слушал политрука, и сейчас смеялись дружно и долго. Орешков выждал, когда ребята успокоятся.
      - Но это не самое страшное, - продолжал он. - Худшее началось потом. Построит, бывало, нас старшина, скажем, на обед, подравняет, подаст команду "Смирно!" и вдруг спросит:
      - Курсант Орешков, брюки не забыли?
      - Нет, товарищ старшина, не забыл.
      И только тогда скомандует строго:
      - Шагом марш!..
      И снова, еще громче захохотали пограничники.
      - А куда же все-таки брюки-то подевались? - спросил старшина Горбанюк.
      - В темноте их кто-то нечаянно сбросил со стула, они оказались под койкой.
      Не знаю, был ли на самом деле такой случай в курсантской биографии Орешкова. Я склонялся к тому, что политрук его придумал, чтобы поднять настроение бойцов.
      Когда стало более или менее светло, я. разрешил открыть огонь. Мелехин быстро распределил стрелков и пулеметчиков по заранее составленному плану. Захлопали выстрелы. Никогда так метко не стреляли бойцы, как в то утро.
      А днем Орешков отвел меня в сторонку, усадил:
      - Ты, Андрей, не думаешь вступать в партию? Сложное время мы переживаем. Сейчас тебе, как никогда, нужна поддержка партии.
      - Давно думаю, Иван, - ответил я, - но все решиться не могу. Достоин ли я? Примут ли?
      - Это ты брось. Чего скромничать? Разве ты мало сделал для того, чтобы застава стала лучшей в округе?..
      Вскоре состоялось партийное собрание. Меня единогласно приняли кандидатом в члены партии.
      В политотделе округа, где мне пришлось побывать в связи с получением кандидатской карточки, меня предупредили, чтобы застава находилась в постоянной боевой готовности - могут быть любые неожиданности.
      В воздухе пахло грозой...
      Лицом к лицу с врагом
      На утро 22 июня были назначены спортивные соревнования между 1-й и 3-й заставами. Местом встречи избрали наш остров. Чтобы не ударить в грязь лицом, старшина Горбанюк до седьмого пота тренировал спортсменов, которые должны были отстаивать честь заставы. Одновременно он организовал генеральную уборку. Уже к полудню в субботу стараниями свободных от службы пограничников все помещения сверкали чистотой. Спортивная площадка и вся территория поселка бы ли подметены и посыпаны песком.
      Кроме правого соседа, начальника 1-й заставы лейтенанта Владимира Григорьевича Девятых, обещали быть Николай Иванович и Анна Мироновна Антипины с 4-й заставы, Шведов и Чирков с женами, Ряцков, Хромов. Наши женщины готовились блеснуть гостеприимством и кулинарным искусством. Собравшись вместе, они прикидывали свои возможности, обсуждали варианты меню, договаривались, кто что будет готовить.
      С лейтенантом Девятых, окончившим Харьковское пограничное военное училище, я впервые встретился полгода назад в поселке Ремпетти, где тогда проходили лыжные соревнования. Познакомились и наши жены, тоже участвовавшие в состязаниях. Владимир Григорьевич Девятых был из тех людей, к которым тянешься сразу, с первой, пусть совсем коротенькой, встречи. Его широкое доброе лицо то и дело озаряла, будто изнутри подсвечивала, обаятельная улыбка. Выше среднего роста, плотный, мускулистый, он обладал такой силой, что мог, пожалуй, разогнуть подкову. И в то же время Девятых был до крайности скромен. Когда, заняв первое место в лыжных соревнованиях, он поднялся на пьедестал почета - немудрящую трибунку, наспех сколоченную физруком отряда, застеснялся, как девица.
      В разгар приятной суматохи на Пий-Саари прибыл посыльный и вручил мне пакет.
      - Орешков, Горбанюк! - позвал я, направляясь в канцелярию.
      Пакет был от коменданта. Капитан М. С. Малый приказывал никому не отлучаться с острова, усилить наряды, не сводить глаз с сопредельного берега, еще раз проверить, в каком состоянии находятся дзоты, окопы, щели и траншеи, катер держать в полной боевой готовности.
      - Вот тебе и соревнования! - в сердцах сказал Орешков.
      Я понимал политрука: вместе со старшиной он затратил немало усилий, с нетерпением ждал воскресенья, уверенный в победе своей команды. И вот все летит вверх тормашками.
      - Не горюй, Иван Никитович, - ободрил я Орешкова. - Эка, дело какое соревнования переносятся. К следующему воскресенью еще лучше подготовимся. А служба есть служба.
      Ни Девятых, ни Антипина я предупреждать не стал - был уверен, что каждый из них получил аналогичный приказ. Моряков же счел нужным известить, послал к ним старшину Горбанюка.
      Никто из нас не знал, не догадывался даже, что через несколько часов разразится война, самая кровопролитная из всех войн, когда-либо бушевавших на нашей планете.
      - Как на той стороне? - спросил я дежурного.
      - Ничего подозрительного.
      Пограничники заняли свои места согласно боевому расчету. Орешкова я направил на правый фланг заставы. Горбанюка - на левый, сам остался в центре. Расположился между двух гранитных обломков, прикрытых кустами. Отсюда я видел все, сам же оставался невидимым.
      Проходил час за часом. Ушло за горизонт солнце, умчался куда-то ветер, весь день путавшийся в кронах деревьев. Вот и ночь опустилась на остров, тихая и теплая. Она почти не отличалась от дня - ленинградская белая ночь, самая короткая в году. Ни малейшего шороха вокруг. Только у берегов плескалась вода, да какие-то птицы проносились над головой, пугая свистом крыльев.
      Проверяя наряды, я в условленное время встретился вначале с Орешковым, затем - с Горбанюком. Ни тот, ни другой не заметили и не услышали ничего необычного. Ни один звук не доносился с сопредельного берега.
      Я еще раз обошел участок границы в центре, присел на выступ гранита, хранившего дневное тепло, и прильнул к окулярам стереотрубы.
      По краю бирюзой светлело небо, меркли звезды. Предутренним туманом дымился у берега Финский залив. Безмолвен стоял лес. Лишь высокие сосны важно, словно снисходительно, чуть приметно качали, вершинами. Травинки, унизанные тяжелыми бусинками росы, клонились к земле.
      "Ну вот и все! - с облегчением подумал я. - Напрасно комендант беспокоился".
      И как раз в эту минуту послышался незнакомый басовитый звук, густой и низкий, с противным, хватающим за душу подвыванием. Я поднял голову и оцепенел - на Ленинград мощным строем шли самолеты с черными крестами на крыльях. Неожиданно один из замыкавших армаду самолетов оторвался от строя и спикировал на остров. Со зловещим свистом одна за другой посыпались бом бы, похожие снизу на тяжелые капли нефти, и взорвались где-то в лесу. Потом самолет снова занял свое место в строю.
      Зенитная батарея старшего лейтенанта Ряцкова открыла огонь.
      "Может, это провокация?" - подумал я.
      Когда по поручению Советского правительства по радио выступил В. М. Молотов, сомнения разом отпали. Война!
      Да, прав был комиссар, вспомнил я первую беседу с А. А. Пьянковым в штабе отряда в марте 1940 года, война оказалась не за горами!
      22 июня вражеские самолеты то и дело бомбили нага остров. Каждый раз их встречали моряки-зенитчики. Плотный ружейно-пулеметный огонь открывали и мы. Летчики беспорядочно сбрасывали свой смертоносный груз, не причиняя нам никакого вреда. Бойцы и командиры действовали спокойно, уверенно, без паники. Наблюдение за линией границы не прекращалось ни на минуту.
      Вот когда особенно пригодилась построенная природой пограничная вышка, на которую в первый день нашего пребывания на острове обратил внимание политрук Орешков. На елях мы устроили наблюдательный пункт. На площадке из тесаных плах круглосуточно находился пограничник с телефонным аппаратом, связанным с дежурным по заставе.
      Разительные перемены произошли на вражеском берегу. Сумрачные и тихие бухты вдруг расцвели флагами множества судов. В воздухе непрерывно гудели самолеты. Они, как коршуны, набрасывались на наши корабли, бомбили и обстреливали их.
      - Товарищ лейтенант, - обратился ко мне Горбанюк, - а что, если еще десяток-другой окопов отрыть, укрепить брустверы камнями, что-то вроде амбразур сделать? Если придется оборонять остров, окопы во как пригодятся! и старшина провел ребром ладони по горлу.
      - Запас мешку не в тягость! - поддержал я Горбанюка. - Давай схему, подумаем, где в случае надобности окопы особенно пригодятся...
      Отрывать окопы и заготавливать камень вызвались наши жены. Они оказали нам тогда большую помощь.
      В первые дни войны началось формирование 1-й и 21-й стрелковых дивизий НКВД. В новые части и подразделения убыли военный комиссар отряда батальонный комиссар А. А. Пьянков, почти все командование 1-й комендатуры: капитан М. С. Малый, начальник штаба капитан В. А. Оралов, его помощник старший лейтенант Мухин. Остался лишь старший политрук Н. И. Ковалев. После того как началась война, мне уже не удалось с ним встретиться, но из рассказов пограничников мне известно, что Николай Иванович стойко выдержал все испытания тех тяжелых дней. Он геройски сражался с врагом, воодушевлял подчиненных личным примером, не раз проявлял мужество и отвагу. В одном из боев Н. И. Ковалев был тяжело ранен и эвакуирован в тыл.
      С нашей заставы были откомандированы ефрейторы И. С. Семин, П. Т. Калашников, П. С. Иванов, П. А. Войтенко и сержант А. П. Синицын.
      "Самых лучших взяли! - погоревал я тогда. - Трудно будет без них охранять границу. А тут еще заместителя по строевой нет..."
      В первых числах июня, получив новое назначение, распрощался с заставой лейтенант Мелехин.
      - Андрей, ты веришь в предчувствия? - спросил он меня перед отъездом.
      - Нет.
      - Я тоже не верю, - вздохнул Алексей Дмитриевич, - а внутренний голос твердит свое. Вот-вот собрался в отпуск поехать, но, думается, не скоро теперь получу его. И с тобой не скоро увижусь.
      - Привык ты, Алексей, к людям, к службе, к здешним местам, - ответил я, обняв друга. - Жаль тебе со всем этим расставаться, поэтому и лезут в голову всякие дурные мысли. Гони их!..
      Мелехин оказался прав: отпуск он получил только после войны, а встретились мы с ним через тридцать лет, причем самым неожиданным образом.
      ...В Академии Генерального штаба мне посчастливилось учиться со многими ныне широко известными военачальниками. Генералы В. Г. Куликов, И. Н. Третьяк, А. М. Амбарян, А. И. Казьмин, Н. В. Огарков и другие были подготовлены во много раз лучше нас, молодых командиров. Особыми способностями быстро понять и оценить оперативную обстановку, какой бы сложной она ни была, сделать из нее единственно правильные выводы и поставить конкретную задачу войскам обладал Виктор Георгиевич Куликов, человек талантливый и удивительно простой. Своими знаниями он охотно делился со всеми слушателями. Я не помню случая, чтобы он отмахнулся от наших просьб, не помог разобраться в каком-нибудь запутанном вопросе.
      После учебы все мы тепло распрощались друг с другом и разъехались в разные стороны. Только бережно хранимые фотографии да редкие газетные материалы и сообщения по радио напоминали мне о тех, с кем я когда-то учился.
      И вот в один из перерывов между заседаниями XXIII съезда КПСС{3}, я повстречался с генерал-лейтенантом В. Г. Куликовым (ныне генерал армии, начальник Генерального штаба Вооруженных Сил СССР). Несмотря на то что генерал занимал высокий пост, он остался таким же простым, общительным и веселым, каким был во время учебы в академии. О чем мы тогда только не переговорили, чего не вспомнили!
      И вот во время этой беседы я услышал за спиной забытый, но до боли знакомый тихий голос:
      - Товарищ лейтенант, наряд для охраны Государственной границы Союза Советских Социалистических Республик построен. Докладывает лейтенант Мелехин!
      Галлюцинация, что ли? Обернулся - в самом деле он - Алексей Дмитриевич Мелехин, бывший мой заместитель. Генерал-лейтенант (ныне генерал-полковник). Вся грудь в орденах. Мы крепко обнялись. Забросали друг друга вопросами...
      * * *
      Вскоре из командиров на заставе я остался один. Были откомандированы политрук И. Н. Орешков и старшина П. Горбанюк.
      После войны, когда я уже учился в академии имени М. В. Фрунзе, в Москве мне посчастливилось встретить майора И. Н. Орешкова. Огневые годы не прошли для него даром - здоровье было подорвано.
      - Решил демобилизоваться, - сообщил мне Иван Никитович. - Поработаю в народном хозяйстве - там тоже люди нужны.
      Облачко грусти вдруг наплыло на его лицо. Но вот Орешков прищурился, улыбнулся одними глазами и начал рассказывать:
      - Случай один вспомнил... На второй или на третий день после прибытия на учебу собрались мы, курсанты, во дворе. Курим. Мечтаем. Подначиваем друг друга. Смех. Гам. Известно - молодость.
      Подошел старшина училища, посмотрел на нас, как мне показалось, недовольно и спросил: "Кто на экскурсию хочет?" Согласились все, даже не спросив, куда идти. "В одну шеренгу, становись!" И никто тогда внимания не обратил, что не ходят на экскурсию в таком строю. Ну ладно, встали. Старшина говорит: "Пойдем сейчас через двор - вон до той стены. Приказываю собирать в жменю (старшина был украинцем) недокурки, спички, клочки бумаги - всякий мусор, что увидите перед собой". Повесили мы носы, а что поделаешь? Пошли. Старшина взял урну и следом за нами. "Сдавайте, кто что собрал!" Сдали. Особенно старательных старшина похвалил. "Теперь таким же порядком пойдем обратно, - пряча в усах улыбку, объявил старшина, - подберем все, что пропустили". Пошли обратно. Чисто стало во дворе. Старшина расправил под ремнем складки гимнастерки и предупредил: "Если и впредь станете курить там, где не положено, налево и направо разбрасывать недокурки и спички, каждый день буду на такую экскурсию водить!.."
      Вместе с Орешковым я от души рассмеялся, представив себе строгого усатого старшину с урной в руках и курсантов, бредущих по двору с вытянутой левой рукой, полной окурков и спичек.
      - Говорят, старшина обосновался на жительство в Курской области, сказал Орешков, - поеду к нему.
      * * *
      В конце июня поступил приказ эвакуировать семьи командного состава и сверхсрочнослужащих. В те дни я стал свидетелем душевной красоты жен пограничников, их высокого патриотизма и сознания своего долга перед Родиной. Как сейчас помню, ко мне пришла жена старшины Горбанюка Надежда Ивановна и со слезами на глазах попросила не отправлять ее в тыл.
      - Любые испытания вынесу, - сказала она, - любой ваш приказ исполню, только оставьте на острове.
      Мне известно, что с такими же просьбами обращались женщины на других заставах, в комендатурах и в отряде. Некоторые из них были зачислены медицинскими сестрами и с честью оправдали оказанное им доверие.