Тогда же я наметил план будущей книги под условным названием "Музыкальный андеграунд в СССР", рассчитанной на западного читателя, поскольку в тот период вся эта пост советская тематика была еще в моде. Позднее я решил написать свои воспоминания совсем в другом ключе, в более широком диапазоне, зафиксировать какие-то особенности нашей прошлой жизни, понятные только россиянам. Сидеть дома и комплексовать по поводу амбалов-нуворишей или бездарных телевизионных выскочек было не в моем характере. Надо было что-то делать на практике, учиться реализовываться по-новому.
      Где-то на рубеже 1992 и 1993 годов я решил собрать традиционный джазовый квартет, тем более, что появилась случайная возможность поехать поработать в джаз-клубе в Греции, в городе Салоники. В это время мой старинный приятель, пианист Виктор Прудовский наконец-то уволился из ансамбля, аккомпанировавшего Иосифу Кобзону, где он отработал много лет. Это была работа на износ, поскольку Кобзон давал обычно по нескольку концертов в день и ни себе, ни музыкантам отдыхать не давал. Витя за этот период джаз, конечно, играть несколько разучился, то есть потерял уверенность в себе. Сперва мы с ним собирались у него дома, играя вдвоем, а затем пригласили барабанщика Сашу Симановского из бывшего ансамбля "Мелодия" и контрабасиста Диму Ли, представителя нового поколения ревнителей традиционного джаза. Сделав программу, состоящую из джазовых хитов 50-60-х годов, мы поехали в Салоники, где некоторое время работали в замечательном клубе под названием "Мельница". Запись 1 Запись 2. Работа там начиналась в десять часов вечера и, с двумя перерывами, продолжалась часов до двух ночи. Публика приходила молодая, слушали грамотно, аплодируя после каждого удачного соло. Никакого хамства или панибратства, нормальные отношения с хозяевами клуба, приличная зарплата. Но, контракт закончился и мы вернулись в Москву, получив довольно важный опыт клубной работы.
      Путем каких-то тыканий в среде новых знакомых я случайно вышел на типичного "нового русского", но армянина, по имени Аркадий, умудрившегося открыть в Москве первый высококлассный ресторан "Аркадия", в самом центре, напротив "Метрополя". Я только могу догадываться, что за люди стояли за ним, но сам он оказался образованным и вполне культурным человеком. Он пошел на то, чтобы отдать свой ресторан под ночной джаз-клуб, под мое руководство, ежедневно. Ресторан закрывался в 12 часов ночи, там производилась уборка, и с часу ночи до пяти утра начиналась джазовая программа. Так как это был уже четвертый джаз-клуб в моей жизни, поэтому я без труда наладил там свой порядок. Никакой горячей пищи, никаких танцев, никаких приставаний к оркестру с заказами. Три концертных отделения и два антракта. Платил Аркадий очень хорошо, понимая, что известные исполнители придают солидность его фирме. Ведь в то время в первых дискотеках и казино публику взялась развлекать вся попсовая шелупонь. Я набрал квинтет из старых друзей-джазменов, мы приготовили обширную программу джазовой классики. Все было бы прекрасно, но вот с публикой дело обстояло не совсем хорошо. Это был 1993 год, время беззакония, разгула рэкета, грабежей, начавшейся безработицы, катастрофического падения уровня жизни большинства людей. С наступлением темноты во многих районах Москвы люди уже боялись выходить на улицу. При необходимости родители ходили встречать своих детей из школы, мужья встречали жен на пути от метро до дома и т.д. Такси стало работать на частной, договорной основе, стало немыслимо дорогим, да и небезопасным. И в этой обстановке начал функционировать ночной джаз-клуб "Аркадия". В какой-то степени это был пир во время чумы, но, тем не менее, клуб просуществовал больше года. Публика туда приходила разношерстная. Большинство было, конечно, из случайных посетителей, искавших, где бы выпить ночью. Выпив и поняв, что не совсем туда попали, они уезжали, сразу же попадая под контроль ночного ГАИ, штрафовавшего их на каждом перекрестке, так как предыдущий пост передавал по рации всем последующим приметы машины с пьяными хозяевами. Но бывало, что случайно попавшие в клуб бандиты, впервые услышавшие живой джаз, настолько обалдевали, что оставались и слушали до конца. Были неприятные моменты, когда развязные молодые люди в коже, цепях и перстнях подходили к нам с целью заказать какую-нибудь музыку, предлагая немалые суммы в долларах. Я, сдерживая гнев, культурно объяснял им, что мы играем только то, что хотим, и что я сам могу заплатить им, лишь бы не приставали. Это было, конечно, бравадой, но уж очень не хотелось выглядеть холуем в глазах новых хозяев жизни. Я говорил это довольно жестко, так что нередко "заказчики" ретировались, даже говоря что-то в роде: "Извините, мы не хотели вас обидеть". Самое неожиданное было для меня в том, что некоторые из моих коллег-музыкантов, так ничего и не поняв, потом говорили мне: "Чувак, а чего ты не взял башли?". Собственно говоря, по этой причине я и ушел потом из клуба, который после этого перестал существовать. Но были и светлые моменты в нашей клубной работе. Иногда там собиралось довольно много приличной, понимающей публики. И тогда играть было просто наслаждением, поскольку в клубе гораздо более тесный контакт со слушателями, чем на концерте, а это очень важно. Нередкими посетителями были люди, близкие к искусству, актеры, режиссеры, писатели. Незадолго до смерти довольно часто приходил замечательный актер Саша Кайдановский, сидел один, слушал музыку. В нем всегда было что-то загадочное, трагическое, как будто он предчувствовал ранний уход из жизни. В перерывах я общался с ним, он оказался истинным знатоком джаза. В середине ночи вдруг появлялся взглядовец Александр Любимов и тоже, в одиночестве, за рюмкой спиртного и чашкой кофе слушал джаз. Моя прежняя популярность начала неожиданно приносить плоды. В "Аркадию" стали приходить довольно молодые, но явно не бедные люди из новых предпринимателей. Они в перерыве скромно подходили ко мне и просили исполнить что-нибудь из репертуара "Арсенала", поскольку в юности они ходили на концерты моего ансамбля, как правило, в провинции. Никаких денег при этом они мне совать и не пытались, и вообще вели себя вполне достойно. Однажды, когда в пять утра, отыграв, я одевался в гардеробе "Аркадии", чтобы ехать домой спать, ко мне подошел человек лет сорока, сказал, что он мой давнишний поклонник еще со времен приезда "Арсенала" в Кишинев, что он давно уже американец, но приехал в Россию делать бизнес. Он прямо спросил, не может ли он чем-либо мне помочь. Я прямо ответил, что может, если будет спонсировать мою авторскую телевизионную программу по истории джаза. Он просто ответил, что согласен. Тогда еще было возможно получить эфир на телевидении и сделать свою программу, если все ее производство будет кем-то оплачено. В этот момент только что убили начальника отдела музыкальных и развлекательных программ - Куржиямского - и на его место пришел пока еще скромный, давнишний сотрудник ТВ, мой старый знакомый Аркадий Буйнов. Я, пользуясь неожиданно открывшейся возможностью, кинулся к нему с творческой заявкой на программу и с гарантированными спонсорскими деньгами. Так появилась на первом канале моя передача "Весь этот джаз", где я успел рассказать о творчестве ряда великих джазменов - Майлза Дэйвиса, Телониуса Монка, Арта Блэйки и других. Новый знакомый давал деньги на программу совершенно бескорыстно и даже не требовал вставлять название его фирмы в титрах. Сначала все шло более или менее гладко, но затем начались сложности. Мне стали давать студии для монтажа в самое неудобное время и со сломанным оборудованием. Чтобы привести его в порядок, приходилось платить из своего кармана наличными. Я почувствовал, что, несмотря на четкий контракт между администрацией первого канала и фирмой моего спонсора, передачу начинают теснить, создавая невыносимые условия работы. Главное, что ее начали сдвигать в сетке передач, отменять, переносить, нарушая все пункты контракта. С одной стороны, за этим стояла разгоравшаяся борьба за эфир. Одного из начальников канала, подписавшего мой контракт, позднее убили. Еще один прямо сказал мне, что постоянно опасается покушения. С другой стороны - мне показалось, что я как был нежелателен в советские времена на телевидении, так и остался таковым, поскольку не приспособленец. Ведь решали все не высокие начальники, а какие-то незаметные люди, захватившие тайные нити правления. Как я понял, это были те же партийные кадры, что работали еще при Лапине. После очередного переноса передачи я решил бросить это дело и уйти. Буйнов к тому времени вошел в роль большого начальника и был уже недоступен. Он играл в чужие крупные игры и ничего менять не мог, поэтому контактов со мной избегал.
      Работа в "Аркадии" имела для меня еще одно хорошее последствие. Однажды туда пришла большая группа американцев, делегация представителей методистской церкви, а также деятелей культуры и просвещения штата Оклахома. Им очень понравилось в русском джаз-клубе, тем более, как выяснилось впоследствии, в Оклахоме таких клубов нет и многие из гостей, особенно представители американской молодежи, вообще впервые слушали джаз в клубной обстановке. Руководитель делегации с российской стороны, Вера Беляк, представила меня американцам, после чего у них возникла идея пригласить меня в Оклахому, в местный университет провести короткий курс обучения, или "мастер-класс", на джазовом факультете. И вот, после несложных оформлений, я отправился в Оклахому авиарейсом по маршруту: Москва - Хельсинки - Нью-Йорк - Коламбус - Сен Луис - Финикс - Талса, и оттуда на машине в Оклахома-Сити. Когда я добрался-таки до места, меня сперва поселили в кампусе, вместе со студентами, а позднее я перебрался жить в дом самого президента университета, но студенческий быт успел понаблюдать. Питался я в университетской столовой со шведским столом, с пищей, не уступающей по ассортименту курортам Турции или Греции.
      К первой вводной лекции по параллельной истории развития мелодики, ритмики и гармонии в джазе я отнесся серьезно, не предполагая, что несколько перебрал по сложности, хотя лекция предназначалась для профессуры, а не для студентов. Методологический и теоретический аспекты знаний о джазе, как мне показалось, для американцев не представляют интереса, у них преобладает практический подход ко всему. Профессорами факультета оказались довольно молодые люди с академическим музыкальным образованием и небольшой практикой исполнительства в области джаза. Постепенно я близко познакомился со всеми, так как они по очереди курировали меня в смысле питания и развлечений. У них заранее был составлен график общения со мной. Все они оказались искренними и доброжелательными людьми. Насколько я понял, главное, чему учат на таком факультете, это играть по нотам в большом оркестре. Когда речь зашла о главном, об импровизации, то выяснилось, что по-настоящему этим никто там не занимается, то есть ничего не показывает, не объясняет. Вместо этого имеется масса литературы, где напечатаны списанные кем-то импровизации великих мастеров - Паркера, Колтрейна. Когда я объяснил студентам, что научиться можно, только списывая с магнитофона и анализируя все самому, по крупицам, они как-то с недоверием отнеслись к этому, уж больно они были избалованы предоставленными им возможностями.
      Помимо занятий со студентами джазового факультета Университета в Оклахоме, в моем расписании были предусмотрены выступления на субботних и воскресных службах в местных методистских храмах. В этом штате главенствующей является методистская церковь, представляющая один из видов протестантства. Здесь в храмах нет никакой роскоши, нет икон и вообще никаких изображений, кроме креста. Служба имеет форму беседы или проповеди на современном языке, понятном всем. Сначала я не совсем представлял себе свою роль, уж очень не вязалась игра на саксофоне с церковной службой в православной ортодоксальной церкви. Оказалось все очень просто. За час до начала утренней службы меня привезли в храм, представляющий собой грандиозное сооружение современной архитектуры, с залом на пять тысяч человек, оборудованным телевизионной техникой. С местным органистом-пианистом мы наметили, что будем играть и уточнили аккорды. Как сейчас помню, это была известная джазовая баллада "Angel Eyes". В программках, издающихся к каждой службе, было указано мое имя в рубрике "сегодняшний гость". Мое выступление предполагалось где-то ближе к концу службы, а пока я сидел вместе с хором и пытался петь со всеми по нотам, которые мне выдали. Затем главный проповедник представил меня, как музыканта из великой христианской страны - России, где вера долгое время была под запретом, так же, как и джаз. Он призвал помолиться за меня, и вот пять тысяч прихожан в безмолвии сделали это, после чего я исполнил обычную американскую мелодию на своем саксофоне. Я играл ее и раньше сотни раз у себя дома, но сейчас я чувствовал нечто абсолютно новое, понимая, что не нарушаю никаких идеологических норм и, главное, не совершаю ничего греховного. Я еще раз убедился в том, что если твои помыслы чисты, то есть направлены к Богу, ты можешь играть что и где угодно. Все остальное ханжество. Ведь вся история джаза, блюза, ритм-энд-блюза, музыки "соул" и "фанки" пронизана обвинениями этих жанров в причастности к дьяволу, даже в протестантской среде. Рок-опера "Jesus Christ Superstar" тоже сперва была предана анафеме католической церковью, и лишь позднее - признана как богоугодная и чуть ли не канонизирована.
      После окончания службы меня попросили не уходить, поскольку, согласно традиции, огромная очередь из прихожан выстроилась для того, чтобы каждый мог лично сказать мне что-то. Подходившие люди просто жали мне руку, или коротко благодарили. Некоторые давали какие-то записки и даже дарили библии. Многие говорили, что они плакали, а один громадный старый фермер с морщинистым, как вспаханное поле, лицом, наклонился ко мне и заговорщически сказал: "Эй парень, я знаю, ты много слушал Чарли Паркера!" Он как бы давал понять, что кроме нас с ним ни о каком Паркере здесь никто не слышал, что вполне соответствовало действительности - Оклахома, как, впрочем, и большинство других штатов, совсем не джазовое место. Участие в службах методистской церкви помогло мне понять еще одну простую вещь. Американцы приходят в храм не столько просить у Бога прощения или помощи в трудную минуту, сколько просто сказать спасибо за все хорошее, что они имеют за свой честный труд и праведную жизнь. Поэтому и настроение на такой службе, как на праздничном концерте. Кстати, в обычные дни, вечерами, протестантские храмы часто функционируют как концертные площадки, где я и выступал позднее с местными музыкантами. Недолгое пребывание в Оклахоме дало мне, бывшему "штатнику" многое в понимании Америки. Одно дело - "Серенада Солнечной долины", голливудская мечта, другое - одноэтажная провинция с населением, живущим совершенно иначе, чем в Нью Йорке или в Калифорнии.
      В студенческой столовой на меня неожиданно набросились две русские девчужки из Воронежа, прибывшие учиться в Университете Оклахома-Сити. По их лицам я понял, что им тут не сладко, и причина оказалась простой. Им скучно, они поняли, что теряют время, поскольку на математическом факультете программа первого курса соответствует, по их словам, уровню нашего девятого класса. Но дело здесь не в уровне знаний. В результате, американские студенты получают очень глубокие знания, но в крайне узком диапазоне. Грубо говоря, Америка - страна узких специалистов, и особенно это чувствуется в области культуры - литературы, музыки, живописи, кино. Кажется нелепым несоответствие высокого уровня цивилизации и однобокости образования, отсутствия знаний и интереса к истории и культуре других континентов и стран. Особенный американский патриотизм и породил специфическую ограниченность интереса к другому миру. Это стало причиной того, что в некоторых ситуациях американцы воспринимаются, как марсиане, или наоборот чувствуешь, что ты для них что-то в роде марсианина. Тем не менее, сознаюсь, в какой-то момент пребывания в Оклахоме у меня мелькнула мысль: "Эх, не остаться ли мне тут учить их джазу, среди интеллигентных и доброжелательных людей, жить в прекрасной экологии, питаться первоклассными продуктами, купить домик и Кадиллак?". Ведь сделали же так многие из наших, и сын Хрущева, и Женя Евтушенко, и Веня Смехов, и Виталий Коротич и Максим Дунаевский, и масса других. Поэтому мысль была вполне реальной, прояви я некоторые усилия на получение "грин-кард", то есть вида на жительства с правом на работу. Но как только я представил себе, что придется задержаться здесь еще хотя бы на две недели, то понял, что это все пустое. На самом деле, я как бы привязан к тому месту, где родился и вырос, привязан мощными энергетическими нитями. Жить могу только в Москве.
      Даже не знаю, как назвать эту привязанность, но слово патриотизм, пожалуй, не подходит. В прежние времена, когда в нас с детства впихивали советский патриотизм, базировавшийся на идеологии, все равно всем становилось ясно, что что-то здесь не так. Несмотря на постоянное воздействие пропаганды и особенно таких замечательных песен, как "Эх, хорошо в стране советской жить!" мы, взрослея, понимали, что живем не в самой счастливой стране, что от нас пытаются скрывать то, как живут в других странах. Из-за этой лжи сознание раздваивалось. Ты оставался патриотом какой-то гипотетической России, одновременно испытывая неприязнь к советскому дутому патриотизму. Было противно, когда из всего, скажем из любого успеха советских спортсменов на международных соревнований делались политические выводы о преимуществе советской системы. Признаюсь, иногда даже хотелось, чтобы наши хоккеисты проиграли чехам, чтобы только не слышать этих неестественно истерических воплей патриота-комментатора - "Гооооо-л!". Сейчас, слава Богу, болеем только за своих, и пока без политической окраски. Кстати, в ответ на повсеместное утверждение "Советское - значит лучшее", наша интеллигенция откликнулась тогда замечательными шутками, типа: "Советские часы - самые быстрые в мире!" или "Советский паралич - самый прогрессирующий в мире!".
      В новые же времена патриотизм частенько ассоциируется с национализмом, если не с великодержавным шовинизмом. К сожалению, и совершенно неожиданно для меня, некоторые известные деятели нашей культуры примкнули к национал патриотическим движениям разного типа, близким к большевизму. А некоторые из молодых представителей поп- и рок-культуры даже примкнули к профашистскому движению, появления которого в нашей стране, потерявшей двадцать миллионов граждан в борьбе с фашизмом, предвидеть было невозможно. Мне кажется, истинный патриот своей страны должен не столько гордиться ее великим историческим и культурным прошлым, сколько ясно представлять себе все слабые стороны своего народа и не замалчивать их, а искоренять, в первую очередь в себе, а уж затем - в соотечественниках. Сколько ни говори "сахар", во рту слаще не будет. Сколько ни кричи с пафосом - "Мы - великая нация!" народ честнее, трезвее и трудолюбивее не станет. Народ надо воспитывать и образовывать, приучать к культуре, причем десятилетиями, веками.
      -- -- -- -- --
      Русский патриотизм исторически неразрывно связан с православным христианством. Российский же патриотизм не может быть только православным, поскольку издавна Россия - страна многих народов и вер. И вот, когда русские националисты забывают об этом, то вся их активность лишь способствует развалу России, приводя, в конечном итоге, к кровопролитию. Что касается веры, то расщепление христианства на католицизм и православие, на многочисленные протестантские конфессии и секты тоже не способствовало ее укреплению, скорее наоборот. Я прошел довольно сложный путь в поисках веры и стал убежденным христианином. Я крестился, когда мне было уже за сорок. Крестился, как и все тогда, тайно, в церкви у Рижского вокзала, у молодого священника, про которого было известно, что он не подает списков на своих прихожан, совершавших обряды. Укрепиться в вере мне помогло приобщение к древним, дохристианским учениям. Оттуда я вынес убеждение в том, что Бог един, и что религиозная рознь - это тупик веры. Я нашел для себя ответы на некоторые противоречивые вопросы, связанные со смыслом жизни. Христианская церковная традиция - католическая или православная утверждает, что мы живем на Земле всего один раз, а уж потом - вечно - в раю или в аду. Такое понимание и должно было сдерживать верующих от греховных помыслов и поступков в течение веков, начиная с одного из Вселенских соборов, кажется Иерусалимского, на котором решено было эту концепцию считать основной, канонической. Согласно церковной вере, суммарная оценка деятельности любого человека за весь его жизненный период происходит после смерти, в Чистилище, где Высшие судьи решают, куда попадает его душа, в рай или в ад. И никакой возможности что-либо исправить уже нет, попытка была одна. Зато во время жизни каждый человек, совершивший грех, как бы имеет возможность от него избавиться, искупить вину. Покаяться, заказать молебен, поставить дорогую свечку. Вот обокрал кого-нибудь, потом покаялся, и вроде бы чист. А в католической средневековой традиции существовала даже такая вещь, как индульгенция, документ, продававшийся грешникам за деньги. Купил индульгенцию - и невиновен. Папа продавал их даже авансом, за грехи, которые еще не были совершены, но предполагались. Так например, когда рыцари-крестоносцы собирались в поход на Иерусалим и, заняв его, уничтожали поголовно всех, кто там жил - арабов, иудеев и других, они уже имели документы, заранее разрешавшие им нарушать первую заповедь Христа: "Не убий", право на это было заранее куплено у главы католической церкви. Противоречивость всей истории церкви состоит в том, что веками в религиозных войнах люди убивали друг друга ради веры, именем Христа.
      В концепции, утверждающей одну попытку жизни с последующим раем или адом, есть одно важное противоречие, которое, как мне кажется, и привело в конечном итоге к возникновению воинствующего материализма и атеизма на Земле, в частности, в христианском мире. Состоит это противоречие в том, что спрос со всех одинаковый, а условия - не одинаковые. Уж больно разными рождаются люди. Одни - красивыми и богатыми, а другие - бедными и больными, или даже уродами. Один мальчик - в Англии, в семье аристократа, другой - в негритянском гетто или в племени папуасов. Как объяснить, за что и кем наказан новорожденный слепой или горбатый, если он живет в первый раз? И почему люди, имеющие власть и богатство, притесняющие бедных, нарушающие подряд все священные заповеди, живут всю жизнь припеваючи, а с праведниками, честными трудягами и бедняками вечно происходят одни несчастья? Явная несправедливость. Но если Бог существует, то он - АБСОЛЮТ, по определению, должен быть абсолютно справедливым, одинаково ко всем. Практическая же жизнь показывает иное. Тогда у отчаявшегося человека, в тяжелые минуты и напрашивается кощунственное подозрение - "А может Бога-то и нет?" Да и преступник-убийца, перед которым земля не разверзается после его злодеяний, тоже все больше начинает верить в то, что никто его не накажет, кроме властей, да и то, если поймают.
      Но всему есть простое объяснение, существующее в древнейших духовных учениях, в частности в - Веданте. Это не столько учение, сколько Знание о законах жизни. Кстати, здесь видна общность славянских и древних индийских языков, Веда - знание, ведать - знать. Там есть объяснение всех этих кажущихся противоречий, и в то же время, нет противоречий ни с христианством, ни с исламом, ни с иудаизмом. Все объясняется простым законом причинно-следственных связей, законом Кармы, при условии, что каждая человеческая сущность рождается на Земле многократно. Создатель предоставил всем людям абсолютно равные возможности, но при этом - каждому из нас свободу выбора действий в каждый момент. Так что, за свои хорошие и плохие поступки мы получаем соответственно в последующих жизнях. Каждая предыдущая жизнь - причина следующей, это еще одна попытка стать лучше, расплатиться с долгами, избежать новых долгов. Жил праведно - родишься счастливым. Вот тебе и земной рай. Изуродовал кого-нибудь - проживи в следующей жизни уродом. Вот тебе и ад. Был убежденным расистом - родишься негром. Это и есть Высшая справедливость. Если бы все люди на Земле верили в это, то призадумались бы пред тем, как совершать зло.
      -- -- -- -- -- -- -- --
      В 1994 году прежняя популярность "Арсенала" снова дала о себе знать. Меня разыскал некто Юрий Володарский, одессит, продюсер шоу-группы "Маски", эмигрировавший в трудное время в США и вернувшийся в Россию уже американским предпринимителем. Он взялся за создание новой телепрограммы "Лучшие из лучших" и обратился ко мне с предложением участвовать в ней с ансамблем "Арсенал". При этом предоставлялась репетиционная база и фиксированный заработок. Ознакомившись с концепцией программы и с первыми сценариями, я поставил главное условие - "Арсенал" должен в каждой передаче исполнять свой индивидуальный номер в формате не меньше пяти минут, не взирая на всю эту лотерейную муру. Юрия Володарского это устроило и мы составили соглашение, после чего я начал поиски музыкантов для нового состава "Арсенала". Искать в 90-е годы стало гораздо проще, чем в 70-е. Я просто позвонил своим друзьям, профессорам джазового отделения института им. Гнесиных - Игорю Брилю и Александру Осейчуку - и они дали мне ряд кандидатур. Новый ансамбль был сколочен из молодых, крепких профессионалов. Для них джаз-рок был не новинкой, а скорее учебным материалом. Часть нашей программы я составил из арсенальских хитов типа "Ностальгии", "Незнакомки" или "Сильвер блюза", но зато другую - из моих новых пьес. И вот, спустя пару месяцев, мы стали еженедельно появляться на четвертом канале ТВ в передаче "Лучшие из лучших", где все чего-то угадывали, пытаясь выиграть "Жигули". В перерывах между турами розыгрыша выступали попсовые певцы под фонограммы, а в конце мы играли живьем свой инструментальный номер. Выглядели мы, конечно во всей этой дурацкой затее, как белые вороны, но благодаря передаче народ вспомнил об "Арсенале" и о том, что можно выступать на ТВ и без фонограммы. Именно в тот период нас пригласили выступить в живом эфире на Радио Панорама, прямо из студии, где сидело десятка два слушателей. Наше выступление было записано на пленку, которая попала ко мне, так что можно послушать, как играл тогда "Арсенал" времен теле-передачи "Лучшие из лучших". Затем на четвертом канале началась очередная борьба за эфир и даже такого мощного организатора, как Юрий Володарский, потеснили. Передачу закрыли, заменив ее другой лотереей, только хуже, без музыки. Вообще музыка стала постепенно выдавливаться с экрана телевизора, исчезла классика, джаз, рок, фольклор, а к концу 1997 года на втором канале отменили даже попсовую программу "У Ксюши", и не потому, что она пошлая, а просто эфир стал нужен для чего-то другого, но не для музыки.
      Тем не менее, наше пребывание в телеэфире принесло свои плоды. "Арсенал" был выдвинут на приз "Овация" и получил его в 1995 году как лучший российский джазовый коллектив. В этот же период, в начале 1995 года мне неожиданно позвонила певица Тамара Гвердцители, с которой я до этого не был знаком. Она сказала, что хочет со мной встретиться по делу. Дело состояло в том, что ее пригласили в турне по Соединенным Штатам Америки, но с условием, чтобы вместо фонограммы был живой оркестр. Я к тому времени уже знал истинную цену "американских гастролей". Стало ясным, что выступления отечественных эстрадных артистов на Западе или в Израиле организуются нашими эмигрантами для обслуживания так называемой "русской диаспоры", то есть общности русскоговорящих эмигрантов последних волн. Они все скучают по советской эстраде, театру и кино, и с удовольствием тратят свои кровные вэлфэровские доллары, чтобы послушать, а главное близко увидеть тех, к кому в прошлой жизни у них доступа не было, поскольку значительную часть нашей эмиграции составляют жители советской провинции, а отнюдь не только москвичи и ленинградцы. Но в предполагаемом туре Тамары Гвердцители важным моментом было то, что один из концертов планировался в легендарном Карнеги Холле, в Нью Йорке, куда могли прийти и американские зрители. Просьба Тамары состояла в том, чтобы я быстро сделал оркестровки ее песен для "Арсенала" и мы бы поехали вместе в США с четырнадцатью концертами. Честно говоря, сперва мне это предложение показалось даже нелепым, поскольку советская эстрада с ее ложным пафосом всегда была мне чужда и чаще всего неприятна. А Тамара, несмотря на свой высокий профессионализм, все-таки была ее типичным представителем. Сознаюсь, что выступить в Карнеги Холле оказалось очень заманчивым. Поразмыслив, я поставил Тамаре условие, что "Арсенал" будет выступать в качестве ее аккомпаниатора лишь во втором отделении. В первом же будет исполняться программа "Арсенала" с которым Тамара может спеть то, что я предложу, то есть "Павану" Габриэля Форе, "Исходила младенька" Мусоргского, джазовую балладу на английском языке и что-нибудь еще. И очень важным для меня условием я обозначил то, чтобы в афишах имя Тамары, мое и ансамбля были напечатаны как равнозначные. Тамара подтвердила свое согласие, у нее не было выбора, иначе срывались гастроли. Я, как всегда, наивно поверил на слово. А времени оставалось совсем немного. Я засел за аранжировки песен, а это для меня было нелегкой работой - делать чужой, да еще и чуждый тебе материал, эстрадные песни. Это - все равно, что готовить рыбные блюда, если сам рыбного запаха не переносишь. Но я старался, как мог. По ходу написания оркестровок "Арсенал" начал репетировать программу, причем ни оркестровки, ни репетиции никем не оплачивались, это были как бы подарки Тамаре. И вот, когда было почти все готово, я получил от друзей из Штатов образец афиши наших концертов в виде небольшого флаерса. Там крупным планом была изображена Тамара во всей красе, а в нижнем углу мой мелкий портрет и еще более мелкое упоминание об "Арсенале". Я понимаю девичье тщеславие и непреодолимое желание выглядеть Примадонной. Но тогда не договаривайся с другими известными людьми, у которых свои амбиции, не говоря уж об авторских и прочих правах. Ведь у Тамары был и до этого свой акомпанирющий грузинский состав, но он, как я понял, не устроил организаторов турне. Короче, мне стало как-то не по себе, причем настолько, что я позвонил Тамаре и сказал, что не еду, а ансамбль поедет и все сделает как надо, но без меня. Никаких возражений я принимать не стал, сказал, отрезал и забыл. Но не тут то было. Через пару дней, ночью раздался звонок из Штатов, из Бостона, и я услышал незнакомый мне голос немолодого еврея с интеллигентным ленинградским акцентом.