Козлов Александр Иванович
      Жизнь и судьба русского генерала Антона Ивановича Деникина
      Об авторе: Александр Иванович Козлов окончил военное училище и Ростовский госуниверситет. Служил офицером-пограничником на Сахалине и Кавказе, работал журналистом в Сочинской студии телевидения, преподавателем Волгоградского политехнического института, затем приступил к научно-педагогической деятельности в Ростовском университете, где трудится до настоящего времени. Много лет заведовал кафедрой отечественной истории новейшего периода, был деканом исторического факультета. Автор 200 научных работ, в том числе 11 книг (еще 18 книг - в соавторстве). Специалист по истории России конца XIX-XX веков. Доктор исторических наук, профессор, академик Академии военных наук. Заслуженный деятель науки России.
      Четвертый день, 12 апреля 1918 г., непрерывного штурма Екатеринодара столицы Кубанского казачьего войска, ставшей тогда цитаделью победившей на Кубани советской власти, - снова не увенчался успехом. Добровольческая армия, состоявшая почти целиком из офицеров, опять откатилась от его стен, понеся тяжелые потери. На заседании совета армии, созванном генералом Л.Г. Корниловым вечером того же дня, выяснилась удручающая картина. В Партизанском полку осталось не более 300 штыков, в Корниловском - и того меньше. Не лучше обстояло дело и в других частях. Большинство участников совещания склонялось к прекращению осады и к спешному отступлению. Тем не менее, не вдаваясь в обсуждение создавшейся ситуации, Корнилов заявил присутствующим: "Я решил завтра на рассвете атаковать но всему фронту. Как ваше мнение, господа?" Нарушая воцарившееся тягостное молчание, только генерал М.В.Алексеев поддержал командующего армией, но предложил перенести штурм на 14 апреля. Корнилов согласился.
      Оставшись с ним наедине, генерал А. И. Деникин, заместитель командующего и одновременно назначенный перед тем генерал-губернатором Кубанской области, спросил его: "Лавр Георгиевич, почему Вы так непреклонны в этом вопросе?" Последовал ответ: "Нет другого выхода, Антон Иванович. Если не возьмем Екатеринодар, то мне останется пустить себе пулю в лоб". Генерал Марков, возвратясь в свой штаб, сказал своим приближенным. "Наденьте чистое белье, у кого есть. Будем штурмовать Екатеринодар. Екатеринодар не возьмем, а если и возьмем, то погибнем".
      Ранним утром 14 апреля клочья легкого весеннего тумана повисли над ложбинами. Лишь вершины пригорков высветило первыми лучами восходящего солнца. Добровольческая армия ждала сигнала. Защитники города, опережая, подвергли ее расположение интенсивному артиллерийскому обстрелу. Один снаряд врезался в домик на территории Образцовой сельскохозяйственной фермы и, пробив стену, разорвался прямо в комнате, где за столом в тот момент находился командующий. Окровавленного, его вынесли на обрывистый берег по-весеннему многоводной и бурной Кубани, где он, не приходя в себя, скончался через несколько минут.
      Состоявшееся тотчас совещание высших столпов Добровольческой армии без дебатов назвало Деникина преемником Корнилова. После краткого совещания новый командующий пробил отбой. И Добровольческая армия, гонимая и преследуемая, снова бросилась на Дон, где она родилась в конце 1917 г. и откуда была вытеснена частями Красной Армии в конце февраля 1918 года. Роковое утро для Корнилова, таким образом, стало точкой отсчета новой полосы в биографии Деникина - вознесения на самую вершину белого движения и катастрофического падения с нее.
      Почему же в столь тяжкий критический момент для всего белого движения его руководители вручили свою судьбу именно в руки Деникина? И разве на эту роль не нашлось бы среди них тогда другого, например, хотя бы Алексеева, пользовавшегося в своих кругах непререкаемым авторитетом? Нет ни одной книжки по истории гражданской войны в России, где бы не упоминалась фамилия Деникина, но в них не содержится ответов на эти вопросы. Зато накопилось немало небылиц.
      Отец Антона Ивановича Деникина, Иван Ефимович, до 27-летнего возраста был крепостным, пока, очевидно, в 1834 г., не попал в армию по рекрутскому набору. И уже после службы, получив вольную, он поступил в бригаду пограничной стражи в Польше, где выбился в офицеры и перед выходом на пенсию получил чин майора. Антон был третьим в семье ребенком, родился в 1872 г., когда отцу его уже исполнилось 65 лет. Семья Деникиных никогда не знала особого достатка. Но после смерти ее главы она оказалась, по признанию самого Антона Ивановича, вообще на грани нищеты. Во всяком случае, матери - простой и необразованной польке, плохо говорившей по-русски, пришлось пойти в услужение к господам офицерам - стирать белье.
      Антон Деникин получил доступ к образованию как сын офицера. Обладая способностями и жаждой "выбиться в люди", он успешно закончил сначала реальное, а потом и военное училище. После непродолжительной службы, в войсках, в 23 года, Деникин продолжил образование в Академии Генштаба. По ее окончании, в числе 50 лучших из 100 выпускников он причисляется к корпусу Генерального штаба, что открывало перед ним блестящую карьеру.
      Годы обучения офицера были не только временем обретения обширных и всесторонних знаний, но и формирования, становления личности и политического облика, особенно в академии - кузнице генералитета российской армии. Долгие годы се возглавлял видный ученый, генерал М. И. Драгомиров. С конца XIX в., когда в ряде стран - и в России тоже - развернулось строительство массовых вооруженных сил, состав офицерства до того замкнутый и привилегированный. значительно разбавился выходцами из демократическо-разночинных слоев населения. Естественно, соответствующим образом это сказалось и на составе слушателей военных училищ и академий, служило истоками существовавшего в их стенах идеологического плюрализма.
      В таком политическом котле складывалось мировоззрение русских офицеров, в частности, Деникина. Брусилов, "барин" по привычкам, вкусам, симпатиям и окружению, считал большинство русских офицеров неразбиравшимися в политических партиях и неподготовленными к восприятию идей революции. Деникин, ближе стоявший к этой массе и, очевидно, лучше знавший ее, не во всем разделял такую оценку. По его мнению, она действительно во многом была такой, но только до 1905 г., когда военная идеология строилась по формуле "За веру, царя и отечество". Позднее офицерство сильно качнулось в сторону либерализма и даже, правда, в редких случаях, демократизма, хотя монархические убеждения еще продолжали сохраняться у значительной ее части. Не случайно Департамент полиции установил бдительный надзор за офицерским корпусом, введя в каждый штаб округа жандарма.
      Офицерство еще больше демократизировалось в годы первой мировой войны. "Мистическое обожание" монарха померкло тем более, когда Николай II, объявив себя Верховным главнокомандующим русской армии, на этом посту ничем себя не проявил. Порождением этой среды был и Деникин. Черты его политического облика определялись не воспоминаниями о трудностях детства и юности, а спецификой той общей атмосферы, в которой он повседневно вращался и воздухом которой дышал. Воспоминания о нелегком прошлом, наоборот, в нем пробуждали стремление крепче держаться за достигнутое ценой больших усилий. Его взгляды не отличались особой широтой, глубиной, четкостью и стройностью, В конце своей жизни он откровенно признавался: "В академические годы сложилось мое политическое мировоззрение. Я никогда не сочувствовал ни "народничеству"...- с его террором и ставкой на крестьянский бунт, ни марксизму с его превалированием материалистических ценностей над духовными и уничтожением человеческой личности. Я принял российский либерализм в его идеологической сущности без какого-либо партийного догматизма. В широком обобщении это приятие приводило меня к трем положениям: 1) конституционная монархия; 2) радикальные реформы и 3) мирные пути обновления страны. Это мировоззрение я донес нерушимо до революции 1917г.".
      Деникин не примыкал ни к каким оппозициям, верно служил, но при своих больших способностях продвигался вверх, однако, не так быстро. В ходе русско-японской войны, в 33 года, он стал начальником штаба дивизии и командиром отряда. Только на 38 году жизни, в 1910 г. - получил полк, а в июне 1914 г., 42 лет, был произведен в генерал-майоры. Лишь в годы войны он быстро пошел в гору: генерал-квартирмейстер штаба 8-й армия, возглавлявшейся Брусиловым, затем - командир бригады, дивизии и корпуса. Начальники, в основном, были довольны им, его отношением к делу.
      Брусилов, с 1917 г. питавший обиду на Деникина, не без предвзятости оценивал его так: "хороший боевой генерал, очень сообразительный и решительный.., характера твердого", но неуравновешенный и очень вспыльчивый, весьма прямолинейный, непреклонный в решениях, не сообразующийся с обстановкой, почему часто попадавший в тяжелое положение. Кроме того, Брусилов отмечал: Деникин "не без хитрости, очень самолюбив, честолюбив и властолюбив. У него совершенно отсутствует чувство справедливости и нелицеприятия: руководствуется же он по преимуществу соображениями личного характера. Он лично храбрый и в бою решительный, но соседи его не любили и постоянно жаловались на то, что он часто старается пользоваться плодами их успехов". И в заключение этой характеристики Брусилов добавил: "Политик плохой, в высшей степени прямолинейный, совершенно... не принимавший в расчет обстановку, что впоследствии ясно обнаружилось во время революции".
      Не совсем удачно складывалась личная жизнь Деникина. Он полюбил замужнюю женщину, но обручился только с ее дочерью, когда ему шел уже 45 год. Впоследствии Ксения Васильевна, которую он нежно любил, делила с ним все тяготы войны. Ее муж был бессребреником, никаких личных средств не имел. Жена сама стряпала, а генерал ходил нередко в заплатанных штанах и дырявых сапогах.
      Трудно сказать, как бы у Деникина сложилась военная карьера, если бы не Февральская революция, которую он встретил если и не враждебно, то весьма недружелюбно. Посещение Петрограда в марте 1917 г. породило у него "тягостные чувства". Дежурный караул в гостинице "Астория" он воспринял как "грубых и распущенных гвардейских матросов", в завоеваниях революции ему виделись запах смерти и тлена. "Я ни на одну минуту,- писал он,- не верил в чудодейственную силу солдатских коллективов и потому принял систему полного их игнорирования". Такие настроения получили незамедлительную оценку в высших кругах, взявших курс на установление в стране сильной власти путем передачи ее в руки военных. 5 апреля 1917 г. Деникин назначается начальником штаба при Верховном главнокомандующем, хотя Алексеев, исполнявший эту должность, явно не хотел иметь его в качестве своего ближайшего помощника. Но очень скоро они нашли между собой общий язык.
      4 мая 1917 г. на совещании руководителей Ставки, главнокомандующих фронтами и представителей исполкома Петроградского совета, проходившем в столице, генералы Алексеев, Брусилов, Щербачев, Гурко и другие предъявили Временному правительству очень жесткие требования. Выступил и Деникин, обвинивший в гибели армии не только большевиков, как и все, но и Временное правительство, меньшевиков и эсеров, пытающихся превратить ее "в средство для разрешения партийных и социальных вожделений".
      8 мая в Ставке, находившейся в Могилеве, был созван съезд офицеров от фронтовых и тыловых частей. Алексеев произнес зажигательную речь: "Россия погибает. ...Где та сильная власть, о которой горюет все государство? ...Классовая рознь бушует среди нас. ...Мы все должны объединиться на одной великой платформе: Россия в опасности". Деникин, под стать своему патрону, заявил: "Глядим в будущее с тревогой и недоумением. Ибо нет свободы в революционном застенке! Нет правды в подделке народного голоса! Нет равенства в травле классов, и нет силы в той бездумной вакханалии, где кругом стремятся урвать все.., где тысячи народных рук тянутся к власти, расшатывая ее устои". Наэлектризованный съезд офицеров заявил, что подчинится только "твердой, единой, а не взывающей" власти, "не считаясь совершенно с расхождением в области социальной".
      Это был вызов не только революционной демократии, но и за несколько дней до этого сформировавшемуся первому коалиционному Временному правительству. Военный министр А. Ф. Керенский сместил с постов Алексеева и Деникина, уволил в резерв около 150 старших начальников, включая 70 командиров дивизий. Верховным главнокомандующим был назначен Брусилов. Деникин отправился командовать Западным фронтом. Расставаясь с ним, негодовавший Алексеев сказал: "Вся эта постройка несомненно скоро pyxнет; придется нам снова взяться за работу. Вы согласны, Антон Иванович, тогда опять работать вместе?" Не раздумывая, Деникин подтвердил свою готовность.
      Теперь в поисках диктатора верхи остановили свой выбор на генерале Корнилове, проявившем свою решимость покончить с революцией. Правая печать заговорила о его "гениальных способностях". К нему питал расположение и Керенский. В мае, когда, А.М.Каледин был избран донским атаманом, на его место командующего 8-й армией был назначен Корнилов, а 7 июля он стал главнокомандующим Юго-Западным фронтом, несмотря на возражения Алексеева и других.
      16 июля Керенский созвал совещание в Ставке для выяснения последствий июльского поражения на фронте и дальнейших основных направлений военной политики. Корнилов, отсутствовавший на совещании, в присланной телеграмме потребовал наведения порядка и оздоровления командного состава. Его горячо поддержал Деникин. Выступая на совещании, он заявил: "У нас нет армии. ...Развалило армию военное законодательство последних четырех месяцев", вводимое сначала под "гнетом советов", а потом ставшее системой; Временное правительство должно осознать свою вину, отменить солдатскую "декларацию", упразднить комиссаров и комитеты, вернуть власть начальникам и восстановить дисциплину, покончить с военными бунтами, ввести смертную казнь в тылу. Глядя на Керенского, Деникин сказал: "Вы втоптали наши знамена в грязь. Теперь... поднимите их и преклонитесь перед ними. ...Если в вас есть совесть!".
      Керенский был потрясен. Оправившись, он поспешил протянуть ему руку: "Благодарю Вас, генерал, за то, что Вы имеете смелость высказать откровенно свое суждение". Позднее он писал: "Деникин наиболее ярко изложил ту точку зрения, которую разделяли все...". И Керенский сделал окончательный выбор в пользу Корнилова, поскольку Брусилов, по его заключению, вел курс "с ориентацией на массы больше, чем на командный состав". 19 июля он назначил Корнилова на должность Верховного главнокомандующего русской армии. 24 июля Корнилов телеграфировал Деникину: "С искренним и глубоким удовольствием я прочитал Ваш доклад... на совещании в Ставке 16 июля. Под таким докладом я подписываюсь обеими руками". И тотчас передвинул его на должность главнокомандующего Юго-Западным фронтом, считавшимся самым важным.
      Алексеев телеграфировал Деникину: "Ничего не сделано и после 16 июля главным болтуном России. ...Если бы Вам в чем-нибудь оказалась нужною моя помощь, мой труд, я готов приехать в Бердичев, готов ехать в войска, к тому или другому командующему". Деникин заверил Корнилова о своей поддержке в его борьбе за военную диктатуру, и когда тот в конце августа пытался поднять мятеж. Деникин решительно перешел на его сторону. В Быховской гимназии, что под Могилевом, объявленной тюрьмой, где Временное правительство собрало всех ближайших сподвижников Корнилова, генералы разработали при активнейшем участии Деникина, если не под его руководством "Корниловскую программу", ставшую военно-политическим и идеологическим кредо всех последующих белогвардейских движений в России. Главный ее смысл - борьба за военную диктатуру под флагом Учредительного собрания.
      Однако грянувший 25 октября 1917 г. большевистский переворот заставил генералов бежать в поисках надежного пристанища. Все они сошлись на Дону и вообще на Юге России, где Каледин поднял мятеж, а Алексеев уже развернул формирование Добровольческой армии, куда собирался цвет и мозг противников большевизма - М. В. Родзянко, М. М. Федоров, II. Н. Львов, В. В. Шульгин и многие другие. Деникин добирался туда под видом не то обедневшего "польского помещика", не то - купца в кургузой тройке, смазанных сапогах, во втором классе едва ползшего "скорого" поезда. Заходившие в вагон солдаты покрикивали на него: "А ну, почтенный купец, пододвинься". Корнилов прибыл в Новочеркасск и крестьянском зипуне и с котомкой за плечами, с подложным паспортом.
      Алексеев оставил в своих руках политическое руководство. Командующим Добровольческой армия стал Корнилов, его заместителем - Деникин. Но действительность скоро разочаровала генералов. Оказалось, что казаки предпочитали держаться "нейтралитета", слетевшиеся со всех концов России офицеры не хотели превратиться в волонтеров, а солдаты и тем более. Корнилов, Деникин и их помощники прилагали много усилий, но дело поначалу с места никак не трогалось. К тому же и казачья демократия, вознамерившаяся отсидеться в поднявшейся социальной буре, пришла в негодование, когда узнала, что под ее носом создастся армия под началом столь одиозных в тогдашнем общественном сознании генеральских фигур. А тем временем с севера надвигались революционные части под руководством В. А. Антонова-Овсеенко. Социальное напряжение на Дону достигло накала. Пытаясь как-то сбить его, генералы со своим немногочисленным воинским контингентом перебрались из Новочеркасска в Ростов.
      Фронтовые казаки, прибывшие на Дон, вступили в переговоры с красным командованием, создали Областной казачий военно-революционный комитет во главе с Ф.Подтелковым. Загнанный в угол, застрелился атаман Каледин.
      Под натиском частей Антонова-Овсеенко Добровольческая армия 22 февраля 1918 г. покинула Ростов и устремилась на Кубань. Эмигрантская литература именует это бегство "героическим" и "славным" "ледяным походом". На самом же деле это было шествие отчаявшихся людей, крушивших на пути следования все подряд. Однако, справедливость требует признать, что в развязывании террора повинны и белые, и красные. Народ страдал и от тех, и от других. И не случайно поэтому Корнилов не получил пополнения, оказался генералом без армии, ибо только насилием она не создается. Его попытки с ходу взять Екатеринодар вылилась в авантюру, закончившуюся провалом.
      Деникин оказался без войск, не пал духом. Будучи реалистом, он понимал, что у Добровольческой армии нет даже территории, где она могла бы остановиться, чтобы разбить становище, и назвать ее своей. Посоветовавшись с соратниками, Деникин взял курс на Задонье, где сразу же вступил в бои с советскими войсками. Это позволило ему навести порядок в частях и поставить под свой контроль к тому времени восставшие против большевиков донские станицы. По словам П. И. Милюкова, Деникин сумел опереться на элементы, преданные идеям монархизма и возрождения "великой единой и неделимой России", получить некоторую помощь союзников из Антанты, которых предали "большевики агенты Вильгельма".
      Само "высшее начальство", прежде всего Алексеев и Деникин, в вопросе о внешней ориентации рассуждало менее элементарно. Оно не могло не считаться с тем, что союзники были далеко, а враждебная Германия, вторгшись в начале мая на правобережье Дона и в Ростов, находилась в непосредственной близости. Поэтому прежнюю непримиримость к "немецко-большевистскому нашествию", пришлось заменить более мягкой формулой "никаких сношении с немцами". Германское командование с пониманием оценило такой поворот, и разрешило Деникину открыть на Украине вербовочное бюро и отправлять оттуда добровольцев.
      Но наметившуюся политику подпортил П. П. Краснов, избранный в мае атаманом Донского войска. Он повел сепаратистскую линию на сближение с Германией, чтобы с ее помощью стать "верховным вождем Южной русской армии" - освободительницы России от большевизма. Он приказал донцам покинуть Добровольческую армию, что привело к увеличению дезертирства и поставило ее на грань катастрофы. Больше того, Краснов предложил полковнику М. Г. Дроздовскому, следовавшему в тот момент через Новочеркасск с большим отрядом к Деникину, возглавить все добровольческое движение под его, атаманским, руководством. Он также просил Алексеева прислать генералов и офицеров для создания "Российской армии", командовать которой он предложил Драгомирову, заместителю Деникина. Саму Добровольческую армию атаман открыто именовал бандой. Он также приступил к созданию Доно-Кавказского союза, включая в него Кубань, рассматривавшуюся добровольцами в качестве главной своей опорной базы.
      Деникин решил приструнить, зарвавшегося атамана. 28 мая он встретился с ним в станице Манычской и потребовал полного подчинения донских частей единому командованию. Однако Краснов стал в позу и дал понять, что такого тона он не потерпит. Он соглашался подчиниться Деникину только при условии, если он двинет все войска на Царицын, на соединение с восставшими чехословаками и атаманом Оренбургского казачьего войска А. И. Дутовым. Деникин и Алексеев обещали это сделать только после взятия Екатеринодара и потребовали от Краснова выдачи 6 млн. рублей, обещанных еще Калединым, превратить Дон в базу снабжения Добровольческой армии. Краснов заявил: "Хорошо. Дон даст средства, но тогда Добровольческая армия должна подчиниться мне". Деникин однозначно и твердо ответил: "Добровольческая армия не нанимается на службу. Она выполняет общегосударственную задачу и не может поэтому подчиниться местной власти, над которой довлеют областные интересы".
      Возникла тупиковая ситуация. Разлад вскоре, по определению Милюкова, вылился в склоку, а ее режиссерами выступали Деникин и Краснов. Добровольцы публично теперь именовали донцов не иначе, как "всевеселым войском", находящимся на содержании германцев. Донская армия, заявил в ответ генерал С. В. Денисов, ее командующий, считается с фактом захвата немцами территории и не покидает ее, ибо она - "не странствующие музыканты как Добровольческая армия". Высказался и сам острый на язык Краснов: "Да, да, господа! Добровольческая армия чиста и непогрешима. Но ведь это я, донской атаман, своими грязными руками беру немецкие снаряды и патроны, омываю их в волнах тихого Дона и чистенькими передаю Добровольческой армии! Весь позор этого дела лежит на мне!". И атаман знал, что говорил. За каких-то полтора месяца, с середины мая по конец июня, он передал Деникину из полученных от немцев третью часть снарядов и четверть патронов.
      Атаман Всевеликого войска Донского учитывал также и слабость позиций Деникина в собственном его стане. Неудача за неудачей болезненно сказывались на внутреннем состоянии Добровольческой армии. Большинство ее офицеров требовали теперь открытой демонстрации приверженности монархизму, что повлекло бы за собой немедленную политическую смерть.
      Деникин предпринял ряд решительных шагов по упрочению своих позиций. Первый среди них - широковещательная декларация целей и задач возглавляемой им организации. В собственноручно написанном им наказе агитаторам, разосланным по городам и весям Юга России, говорилось: "I. Добровольческая армия борется за спасение России путем 1) создания сильной дисциплинированной и патриотической армии; 2) беспощадной борьбы с большевизмом; 3) установлением в стране единства государственного и правового порядка. II. ...Добровольческая армия не может принять партийной окраски... III. Вопрос о формах государственного строя является последующим этапом и станет отражением воли русского народа... IV. Никаких сношений ни с немцами, ни с большевиками".
      Отсутствие в наказе упоминания о монархии ни о чем еще не говорило. Алексеев тогда доверительно объяснял Щербачеву: "Добровольческая армия не считает возможным теперь же принять определенные политические лозунги ближайшего государственного устройства, признавая, что вопрос этот недостаточно еще назрел в умах всего русского народа и что преждевременно объявленный лозунг может лишь затруднить выполнение широких государственных задач".
      Чтобы разрядить политические страсти, Алексеев и Деникин провели в станице Егорлыкской совещание всех командиров, включая взводных. Первый разъяснил политику в отношении к немцам, второй - проблему монархии. "Паша единственная задача,- говорил Деникин,- борьба с большевиками и освобождение от них России. Но этим положением многие не удовлетворены. Требуют немедленного поднятия монархического флага. Для чего? Чтобы тотчас же разделиться на два лагеря и вступить в междоусобную борьбу? Чтобы те круги, которые если и не помогают армии, то ей и не мешают, начали активную борьбу против нас? ...Армия не должна вмешиваться в политику. Единственный выход - вера в своих руководителей. Кто верит нам - поедет с нами, кто не верит - оставит армию. Что касается лично меня, я бороться за форму правления не буду".
      С трудом Алексеев и Деникин консолидировали свое войско. Они понимали, что полное его выздоровление произойдет только в боях за реализацию поставленных ими целей. Они также осознали важность овладения определенной территорией. Таковой представлялась им, прежде всего, Кубань. Туда и устремили они свои взоры, связывая с нею дальнейшую судьбу своей армии. И 9 июня 1918г. Добровольческая армия двинулась во второй поход на Кубань. В своих рядах она насчитывала 8,5-9 тыс. штыков и сабель при 21 орудии. Вместе с нею выступил также отряд в 3,5 тыс. донских ополченцев при 8 орудиях под командованием полковника Быкадорова. Сила этого, в общем-то, незначительного контингента заключалась в его составе - в обученных бою офицерах и казаках, охваченных ненавистью к революции, лишившей их привилегий и привычного благополучия. Поэтому она сравнительно легко разбила Красную армию Кубано-Черноморской советской республики, превосходившую ее по численности в 8-9 раз, но преимущественно состоявшую из необученных военному делу и неорганизованных иногородних и коренных крестьян. 3 августа 1918г. Добровольческая армия после ожесточенных боев овладела Екатеринодаром. Она была восторженно встречена жителями. Менее чем за четыре месяца Деникин захватил почти всю Кубанскую область, Ставропольскую и Черноморскую губернии (последнюю - без Сочинского округа, оккупированного тогда же меньшевистской Грузией). Численность Добровольческой армии за это время возросла до 35-40 тыс. человек.
      Но не успел Деникин вздохнуть с облегчением, почувствовав себя правителем столь громадного и, главное, богатого во всех отношениях региона, как оказался перед новым и неожиданным для него фронтом взбунтовавшихся казачьих правителей Кубани. Все они до этого тихо отсиживались в обозе его армии, теперь же дружно заголосили о суверенности своей области и ее независимости от добровольческого командования. Укрощая их, Деникин распространил на контролируемую им территорию "Положение о полевом управлении" 1915 г., ставившее местные власти в подчинение военным органам. Но тем самым, оказалось, лишь подлил масла в огонь разгоравшегося костра политических страстей. Но сами кубанцы, однако, раскололись на две группы, главным образом, по признаку внешнеполитической ориентации. Черноморцы, возглавлявшиеся Л.Л.Бычем, Н.С.Рябоволом и С.Шахим-Гиреем, ударились в украинофильство и сепаратизм. Преобладая численно, они захватили ключевые посты в раде и правительстве Кубани и укрепились в ее столице Екатеринодаре. Линейцы, сгруппировавшиеся вокруг атамана А. П. Филимонова и вынужденные довольствоваться лишь провинциальным Армавиром, стояли на позициях русских централистов и автономистов, связывали свою судьбу с Добровольческой армией. Это был единственный результат, которым мог довольствоваться Деникин. Но он еще и не предполагал, в какой он втягивается омут длительной борьбы, изнуряющей и разрушающей тыл его армии.
      Черноморцы быстро перекрыли кубанские границы, запретили въезд "русских беженцев" и вывоз из области продовольствия и сырья. То же самое проделали и на Дону. Обмен между районами, подконтрольными Деникину, прекратился, поставив всю экономику перед большими трудностями. Рупор сепаратистов газета "Вольная Кубань" уже 22 сентября 1918г. высказала их сокровенные помыслы: Кубань в будущем "не помирится ни на самоуправлении, ни даже на автономии, а будет отстаивать суверенные права... Казачество хочет быть полноправным хозяином... Ему нужны свои порты и дороги, независимость при определении своих отношений к другим соседним областям или государствам".
      Добровольцы, возлагавшие громадные надежды на казаков, оказались в состоянии конфронтации с их правительствами. В печати развернулась открытая и острая перебранка. А. И. Калабухов, один из правителей Кубани, официально закрыл все проденикинские организации и газеты - как сеющие недоверие к краевой власти и дискредитирующие высших "представителей соседних дружественных новообразований". Части, укомплектованные кубанцами, получили приказ выйти из подчинения Деникину. А они составляли половину его армии. Советники Деникина предложили ему покинуть Кубань, но он, проявляя осторожность, не согласился с ними.
      В целях расширения социальной опоры командующий взял крен в сторону иногородних и коренных крестьян как носителей "общероссийских" традиций, но они во все глаза смотрели на казачьи земли, требуя их передела, что неминуемо обостряло сферу давнего социального напряжения в казачьих областях. Ничего не получилось и из привлечения на свою сторону местных земских, городских, кооперативных и профсоюзных деятелей, показавшихся чрезмерными "социалистами". Пришлось опереться на старое испытанное чиновничество, но оно, обросшее авантюристами, ликвидировало не только советы, но и "керенщину", заводило старые порядки. Являвшиеся вслед за деникинскими частями некоторые помещики требовали вознаграждения и уничтожения на месте преступления людей, причинивших им вред.
      В. Алексеев внезапно скончался 7 октября 1918 г. Деникин стал главнокомандующим. Судьба уготовила ему тяжелую ношу. Он понимал, что не обладает политическим весом покойного. Поэтому, маневрируя, дабы успокоить и нейтрализовать соперников, сам объявил командование Добровольческой армии временной властью, не претендующей "на значение всероссийской" и распространяющейся только на подконтрольные ей районы.
      В утвержденном им "Положении" указывалось, что эта власть конституируется как неограниченная единоличная диктатура, а Екатеринодар объявлялся ее главной штаб-квартирой. В отношении же "новообразований Юга", под которыми подразумевались казачья области - Донская, Кубанская и Терская, говорилось о "началах автономии" и необходимости достижения с ними "согласия". При этом настоятельно подчеркивалась необходимость объединения всех возникших армий под единым командованием для борьбы с большевиками. В качестве правительственного органа выступало Особое совещание.