Чтобы со всей силой контраста выявить современные процессы, и на главное действующее лицо, и на завязку событий была брошена тень другой эпохи.
      В новом веке и уже в совсем ином качестве повторилась история старинного героя. Герой этот стал образом, одновременно и связанным с описываемой эпохой, и противоположным ее устремлениям.
      В некоторых свойствах своей натуры Лир отличен от всех его окружающих. Он иной, непохожий на всех, кто стоит рядом. И именно потому, что он иной, возможны и такая сила заблуждения и не меньшая сила прозрения.
      Что же отличает образ Лира от других действующих лиц?
      Прежде всего масштаб. Лир наделен поэтической мощью героя древних преданий. Каждое из движений, выражающих его характер, наполнено силой. Этот человек принадлежит к какому-то другому, не современному роду и племени. И хотя Регана его дочь, а ему восемьдесят лет, кажется, что он родился на несколько тысячелетий раньше своей дочери.
      Огонь патриархального костра освещает его фигуру.
      Иногда он кажется пришедшим из доисторического времени, героического века, когда, по преданию, обитало на земле племя людей, величественных и в добре, и в зле. Высшей властью обладал старейший, мудрый старшина рода.
      Родовым старшиной, фигурой ветхозаветных преданий предстает иногда Лир. В его убеждении в своей правоте заключены не простота или безумие, а поэтическое величие. Его образ связан с легендами о времени, когда только узнавали цену золота, люди еще не стали коварны и хитры, не делали различия между словами и мыслями.
      В "Короле Лире" - обилие библейских образов. Ветхозаветные проклятия гремят в поэзии. Отчаяние плачей, экстаз пророчеств наполняют ритмы силой, страстью. Древние символы и аллегории создают сравнения.
      Ораторский пафос Возрождения нередко был связан с густотой тона этих образов. И что существенно: библейские слова становились мятежными. Когда Лютер переложил псалом сорок шестой, то получилась, как писал Гейне, "Марсельеза Реформации". Пророки Иеремия, Даниил, Иезекиил снабдили изречениями Томаса Мюнцера.
      Однако не только эти "громкие и закованные в железо старые слова" (Гейне)-просвечивающий слой преданий - определяют образ Лира. Неразрывно с древними чертами, меняя форму и суть этих черт, существуют и иные свойства.
      Сквозь легендарный образ проступают жизненные черты деспотического владыки: можно узнать, как он судил, чеканил деньги, набирал солдат. Множество подробностей, относящихся ко времени его правления, обнаружатся во время сцен сумасшествия. Картины прошлого связаны с войной, насилием, кровью. Король-воин, он сам учил солдата правильно натягивать тетиву лука, королевская рука твердо держала меч.
      Было время,
      Своим точеным добрым палашом
      Заставил бы я всех их тут попрыгать.
      Не только мысли о попранной справедливости владеют им, а и воинственные воспоминания:
      Ста коням в войлок замотать копыта
      И - на зятьев! Врасплох! И резать, бить
      Без сожаленья! Бить без сожаленья!
      Если позабыть все, связанное с преданием, пропадет поэзия и масштаб фигуры, но если увидеть лишь эти черты и не понять всего отражающего действительность, - исчезнут и смысл образа, и его трагическая сила. Лир постиг царящую в мире несправедливость, но одним из выражений этой несправедливости было и его владычество, был он сам - король.
      В сценах, достигающих наибольшего трагизма, Лир осуждает не только отвлеченное понятие власти, но и реальную власть, которою он сам обладал. Теперь такая власть ему кажется противной разуму, преступной. Ужасающие картины народного горя отражают действительные отношения эпохи. Это горе следствие владычества Лира.
      Трагедия Лира заключалась не только в том, что у старика отца оказались неблагодарные дочери. Все здание его королевского величия оказалось непрочным, подобно всякой власти, сильной только угнетением и страхом.
      Истинная жизнь была скрыта от короля. Он видел только наружность людей, внешний вид вещей, отношений.
      Лживый мирок заменил для него мир. Лесть ослепила старого короля. Его мышление перестало отражать действительность, фантастические представления он принял за реальность. "Малый мир" человека (излюбленный философский и психологический образ елизаветинцев) подменил большой мир жизни. Поэтическое выражение этого величайшего человеческого заблуждения насчитывает вековую традицию, и Бэкон с удовольствием вспоминал слова Гераклита: "Люди, ищущие истину в собственном своем маленьком мире, а не в большом".
      Лир хотел найти истину в собственном маленьком мире.
      Король обожествил свою личность. Ему стало казаться, что вовсе не власть, полнотою которой он обладал, определила его место в жизни, но внутренняя неизменная ценность его человеческих достоинств. В сознании Лира постепенно образовалась искаженная картина реальных связей - слепки наружности отношений, а все окружавшее короля было показным, поддельным. Зеркало восприятия потускнело, изогнулось - стало кривым. Менялся мир, но искривленный, тусклый мирок сознания человека, загородившего себя от жизни, оставался все таким же.
      Образы этих двух миров предстают в самом начале.
      Подземные толчки сильнее и сильнее сотрясают большой мир: еще удар - и все рухнет. Все уже прогнило; любые виды человеческих связей и отношений держатся лишь на тоненькой ниточке. Еще усилие - и не только государство распадется на три части, но и все существующее развалится на куски, разобьется вдребезги.
      Этого не замечает Лир.
      Он видит позолоту, улыбки, красивые одежды, слышит лишь восторженные слова. В его малом мире - ни облака. Там господствуют покой, идиллия. Все происходящее прекрасно: мудрый и справедливый король осуществляет свою последнюю волю, сейчас он снимет с головы корону и, окруженный всеобщей заслуженной любовью, отдаст власть наследницам; теперь они будут охранять справедливость. Седой патриарх в последний раз творит закон. Начинается древнее испытание любви.
      Но теперь не только Лир задает вопросы дочерям. Сама жизнь загадывает старому королю загадку: что важнее для человека - сахар, красивое платье или соль?
      Туман лести закрывает перед королем смысл испытания. Лир продолжает искать истину лишь в своем малом мире, в нем он ищет ответа. Старый король переживает последние минуты своего самого счастливого дня.
      Он отвечает: сахар и красивое платье важнее соли.
      Проклята и изгнана младшая дочь. За Корделию, за древнюю правду вступается Кент - последний из хранителей древней чести, но молчит Глостер-царедворец, не способный возражать своему повелителю, даже если тот неправ.
      Дуновение ветра сдвинуло камень.
      Все, расшатанное временем, колыхнулось, двинулось, рухнуло. Мертвый свет молнии озарил лица - в них не было ничего человеческого: хищность и жадность превратили их в морды зверей. Долгий и тяжелый удар грома расколол небо. Буря началась.
      В статье о Мочалове в роли Гамлета Белинский описывал душевное состояние датского принца, - оно может быть отнесено к большинству шекспировских героев.
      "Он пока доволен и счастлив жизнью, потому что действительность пока не расходилась с его мечтами... Такое состояние есть состояние нравственного младенчества, за которым должно последовать распадение..."
      Распадение, по словам Белинского, - "переход от младенческой бессознательной гармонии и самонаслаждения духа в дисгармонию и борьбу, которые суть необходимые условия для перехода в мужественную и сознательную гармонию..."
      Так же развивается и образ Лира: вначале нравственное младенчество, самонаслаждение духа. Закономерностью исторического развития подобные призрачные гармонии рассеиваются под первым же натиском реальности. Не существует железных оград, которыми можно было бы оградить сознание от действительности.
      В "малый мир", уничтожая иллюзии и рассеивая призраки, ворвется буря.
      Последует распадение - дисгармония.
      Наступит пора, и герой увидит необъятный мир общественной несправедливости, узнает ее, чтобы потом проклясть несправедливость, призвать к борьбе с ней, хотя бы способы борьбы и не были ему известны. Такова схема развития большинства трагедий Шекспира.
      В "Короле Лире" положение усилено еще и тем, что герой не только познает действительность, но в этом познании открывает сущность и себя самого - своего маленького мира.
      Лир заблуждается не только в представлении о жизни, но и в понимании своего значения в жизни. Ему казалось, что оно неизменно. Можно отдать власть, но все равно сто рыцарей должны сопровождать его - короля "с головы до пят". Самоценность его существа дала ему право на первое место. Святость этого места - основа существования и всех остальных в государстве; положение каждого устанавливается лишь в зависимости от приближения к особе первого человека.
      В сцене раздела владений предстает застывшая громада государственной иерархии. Все расположено строго на своих местах, недвижно, подчинено неизменному порядку. Самое высокое место - короля, после него - наследницы престола, их мужья, потом первые сановники государства: Кент, лорд Глостер, два его сына, старший впереди - он ближе к престолу. Все замерли, как бы навечно прикрепленные к месту.
      Лир снимает с головы корону. Ему кажется, что ничего не переменилось, он уверен: мир недвижим.
      ГОСПОЖА ЖАДНОСТЬ.
      В догмах и ступенях соподчинения - в ярусах схоластики - нашел свое выражение мир иерархии. Искусственный строй, в котором все должно было быть неподвижным, оторванным друг от друга, обособленным. Все существующее в мире - люди, явления - приросло к своему месту, значению, ряду. Все определенно и неизменно, относится к добру или злу, добродетели или пороку.
      Земной порядок продолжался в порядке загробном - Данте описывает девять кругов ада, чистилище и девять сфер рая. Каждый грешник приговорен к своему виду мучения, одна пытка не могла быть заменена другой. Была иерархия страданий, так же как иерархия искупления и иерархия вечного блаженства.
      Непостижимы символы веры, неоспорима власть, навечно существуют отношения сословий.
      Неколебимые ветром, не глядя друг на друга, с глазами, устремленными в бесконечность, стояли на выступах храмов скульптуры царей, воинов, монахов, женщин, держащих каменными руками каменных младенцев - человеческий род навеки занял свое место; все в нем получило свое значение, никто и ничто не в состоянии был сдвинуть их с этих мест, переменить их значение, освященное веками, неоспоримой мудростью. Так и будут они стоять весной и летом, осенью и зимой.
      И подобно тому как возвышаются одна над другой статуи на каменных порталах, высятся друг над другом царь - герцог - помещик - крестьянин.
      И ничто не меняется и не может измениться, пока не запылает небо и не загремят над миром трубы страшного суда.
      А пока только приходят войны - и становится меньше людей, наступает эпидемия - черная зараза уносит людей, но вновь рождаются солдаты и пахари, священнослужители и короли. И все неизменно движется в том же замкнутом кругу, и все всегда возвращается на свои места.
      Шекспировская поэзия отразила огонь молнии, ударившей в этот недвижимый порядок.
      Буря, несущаяся сквозь трагедию, - образное выражение ломки, распада старого порядка, превращения слитного в раздробленное, считавшегося святым в презренное.
      Все в трагедии - события, лица, мысли, чувства - кажется выведенным лишь для того, чтобы потом в стремительном движении обратиться в собственную противоположность, повернуться совсем иной стороной, опровергнуть первичное состояние.
      Описывая в трактате о живописи образ битвы - лица обезумевших людей, кровь, смешанную с пылью, мчащихся коней, волочащих мертвых всадников, закатывающих глаза умирающих, - отбирая лишь то, что находится в состоянии наиболее сильной экспрессии, Леонардо да Винчи заканчивал советом: "И не следует делать ни одного ровного места, разве только следы ног, наполненные кровью".
      Так написана трагедия о короле Лире.
      Образный строй этой трагедии, выраженной поэтическим обобщением бури, отражает в "едином музыкальном напоре" процессы эпохи первоначального накопления.
      Кажется, что тогда под страшными ударами подземных толчков ходуном ходила земля. Все перемешалось - и стон смерти, и крик рождения. Свистели кнуты в средневековых застенках, но все громче был слышен стук костяшек счетов. Феодальные разбойники обсуждали цену на шерсть, и слухи о расцвете фландрской мануфактуры перемешивались с достоверными подробностями шабаша ведьм.
      Алчность, не сдерживаемая старинными ограничениями, ворвалась в мир. Наступил пролог новой эры.
      Умами людей владели нормы схоластики, и новая эпоха представлялась им страшной фигурой, наряженной в средневековые аллегорические одежды.
      Проповедники вопили с амвонов о владычестве этого страшилища. Оно именовалось - госпожа Жадность. Провозглашали наступление ее царства, пророчествовали в ужасе: она сожрет все и, если не остановится ее победное шествие, вымрет земля.
      Одна форма угнетения сменялась другой.
      Распыленные средства производства, песчинки мелкой собственности клочки земли, примитивные орудия ее обработки, нищенские хижины - все это было обречено на уничтожение. Кончились наивные времена феодальных порядков, цеховых отношений. Новые властители разбивали средневековые колодки во имя свободного развития новых форм производства и свободного, уже ничем не ограниченного угнетения человека человеком.
      Госпожа Жадность врывалась в тысячи хижин. Пашни превратились в пастбища для овец. Наиболее часто встречающийся образ - от "Утопии" Томаса Мора до безыменных баллад - овцы, "съедающие людей". Земля становилась товаром, деньгами; тех, кто ее возделывал, выгоняли, превращали в нищих.
      Орды бродяг, страшные караваны человеческого горя, блуждали по стране, оборванные, изнемогающие от голода, тщетно ищущие работы. Они брели по дорогам, оставляя по пути трупы тех, кто не имел сил идти дальше.
      Шла будущая армия наемного труда.
      Ее уже начали приучать к новым порядкам. Палачи накалили железо, наточили ножи. Граждан старой веселой Англии будут клеймить, отрезать им уши - так закон велит поступать с темп, кто именуется теперь "бродягами".
      Такова эпоха. В ней нет ни одного ровного места. "Разве только следы ног, наполненные кровью".
      Для показа нового века в самом начале "Короля Лира" выведены на сцену, выстроены перед зрителем все, казалось бы, наиболее устойчивые отношения людей друг к другу, наиболее существенные человеческие связи, освященные обычаем и узаконенные понятиями права и морали. Выведены лишь для того, чтобы ходом дальнейших событий показать, что этих связей больше нет, что ничто уже не объединяет людей между собой; ничто, ни одна из форм общественного существования.
      Все покинуло свои места, все вырвано из насиженных гнезд, разрушено. Осталась только лживая видимость, прикрывающая гниль, червоточину, распад.
      Больше нет представлений о святости королевской власти. Нет короля посредника между небом и землей. Наследницы престола издеваются над самой мыслью о самоценности королевской личности. Король, лишенный войска, лишь выживший из ума старик с дурацкими причудами.
      Свято только то, что обладает военной силой или богатством.
      Ниспровергаются устои семьи. В ночь, в бурю дочери гонят старика отца вон из замка - в поле, где бушует ливень, где нет ни куста, чтобы укрыться. Сын обрекает отца на смерть; брат готов казнить брата; сестры ненавидят друг друга, и, наконец, одна убивает другую. Младший восстает против старшего. Ничто больше не связывает людей. Ничто. Ни родство, ни религия, ни подданство.
      Есть только царство госпожи Жадности.
      Подобная титаническому обвалу, возникает в "Короле Лире" неудержимая лавина перемешавшихся в бешеном движении обломков укладов, отношений, связей. Вдребезги разбивается общественный строй, катятся уродливые и бесформенные осколки всего, что было некогда цельным и незыблемым. Распадается государство, бушуют мятежи, иноземные войска врываются в истерзанную распрями страну. Дым пожаров ползет над разоренной землей.
      Кровавое зарево освещает кочующие толпы нищих, деревья с телами повешенных. На колесе для пыток гниют обрубки человеческих тел.
      Ядовитые испарения подымаются над землей. Они собираются в грозовые тучи. Буря грохочет над миром.
      Крохотная фигурка короля-изгнанника пробует спорить всеми силами своего "малого человеческого мира" с неистовством вырвавшихся на свободу сил разрушения.
      Испытание любви становится испытанием железом и кровью.
      ПЛАТЬЕ И ЧЕЛОВЕК.
      На Востоке и на Западе есть легенда о короле и о королевском платье. (Об этой легенде (в ее русском варианте), применительно к шекспировской трагедии, я впервые узнал из статьи Н. Берковского "Король Лир" в Большом драматическом театре им. Горького")
      Король пошел купаться. Он пришел к реке, разделся, платье оставил на берегу, а сам окунулся в воду. Пока он плавал, воры украли его платье. Пришлось королю идти домой голым. Подошел он ко дворцу, велит открыть ворота, но стража его не пускает - его не узнали без королевского платья. Он говорит, что он король, но никто ему не верит. Пришли солдаты, отвели голого человека в тюрьму, потом его судили и приказали бить кнутом на площади за то, что он назвал себя королем.
      Так король перестал быть королем, когда у него украли платье.
      Величие заключалось в платье, а не в человеке.
      Бархатная мантия на горностаевом меху покрывала плечи владыки Британии. Но стоило ему отдать владения - мантию украли. И тогда Лир сразу же перестал быть похожим на короля.
      Этой теме посвящена сцена в замке Гонерильи. Лир, гостящий у дочери, вдруг замечает, что ему стали служить как-то иначе, не так, как прислуживали раньше. Он начинает чувствовать новое отношение к себе. Он не может еще понять, в чем суть этого изменения. Ему на глаза попадается дворецкий герцогини Освальд. Лир подзывает его, но тот, даже не обернувшись, проходит мимо. Лир - недавний властитель жизни и смерти каждого подданного - с недоумением смотрит вслед лакею. Королю не приходит в голову, что может существовать человек, рискующий его оскорбить.
      Освальд вновь проходит мимо Лира, будто не замечая его.
      Лир велит ему остановиться и подойти ближе; он уверен, что сейчас Освальд, поняв свою оплошность, в ужасе падет на колени, умоляя о помиловании. Но лицо лакея спокойно, он продолжает вести себя так же развязно.
      Лир спрашивает: знает ли презренный слуга, кто стоит теперь перед ним?
      Следует ответ: да, знает. Перед ним отец герцогини.
      Для лакея Лир лишь отец той, кто владеет теперь королевским платьем.
      Величие короля "с головы до ног" оказалось вовсе не свойством его особенной натуры, а лишь следствием власти, которой он обладал; его отличало от других людей и возвышало над ними только платье, которое он носил. Поклонялись и льстили не Лиру, а платью.
      Когда платье украли, короля не узнал даже лакей. Так Лир перестал быть королем. Он теперь даже перестал быть и Лиром.
      Он только "тень Лира" - так сказал ему шут.
      Старый король отправился в долгую дорогу. Он говорил всем, что он король, но никто ему не верил; над ним смеялись, а он жаловался, умолял, проклинал. Потом он понял: ему уже не нужно украденное платье, он его все равно больше не наденет. Он подходил к концу своего пути. Теперь он больше не говорил, что отличен от других; ему довелось узнать, что он такой же, как и все, - просто человек.
      Это и был конец его долгой дороги.
      Сказка учила: чтобы узнать истинную стоимость всего существующего, нужно узнать обычную жизнь.
      Лир начал узнавать все, что было ему раньше неизвестно; он начал с близкого, простого, с того, что рядом, потом дошел до дальнего - перед ним открылось общее, он понял связь простого и сложного.
      Строптивый ответ младшей дочери поколебал младенческую гармонию его существования. Лир пришел в бешенство оттого, что Корделия посмела не исполнить его желания. В дальнейшем, когда выявилось истинное отношение к нему старших дочерей, он раскаялся в совершенной несправедливости. Он стал считать ответ младшей дочери лишь незначительным проступком, а себя виновным в преувеличении этого проступка.
      Однако проступок, по его мнению, все же был совершен:
      Корделии оплошность! Отчего
      Я так преувеличил этот промах...
      Лир еще не понял смысла, заключенного в словах младшей дочери. Ему все еще не стало ясным, что ответ Корделии был не промахом, а бунтом.
      Лир был уверен, что он ошибался лишь в частности: он не знал истинного отношения к себе дочерей. Ему казалось, это была ошибка не короля, а только отца.
      Но действие уже было перенесено на совсем иной простор. Гонцы ночами скакали от замка к замку, развозя призывы к мятежу. Уже втянуты в события сто рыцарей короля и свиты герцогов; вербуются сторонники, образуются партии - близка война.
      Однако для Лира все происходящее еще ограничено семейными отношениями: подобная же драма могла случиться и в помещичьей ферме, и в крестьянской лачуге - всюду, где семья: младшие и старшие, родители и дети.
      Государственные владения, власть над людьми - все это представлялось Лиру его имуществом. Он подарил его детям так же, как помещик завещает наследникам дом, ноле, стадо. Он отдал дочерям огромное наследство, а им было жалко содержать его свиту - всего лишь сто рыцарей.
      Неблагодарность - вот основной порок. И самый ужасный вид этого порока - неблагодарность детей.
      Как самой свирепой казни Лир желает Гонерилье испытать то же, что пришлось пережить ему, - если у герцогини Альбанской родится ребенок, пусть он забудет, когда станет взрослым, заботы матери:
      Тогда она поймет, во сколько злей
      Укуса змей детей неблагодарность!
      В самом сочетании этих слов заключена оскорбительная неестественность, противоречащая законам, святым для каждого:
      Ведь все равно, как если б рот
      Кусал его питающую руку.
      Неблагодарность детей - высший вид несправедливости. Так впервые появляется в трагедии тема несправедливости.
      Теперь Лир понял, что он принял позолоту за драгоценный металл. Истинная цена лакомству и нарядному платью оказалась ничтожной, но Лир еще не узнал цену соли.
      Король из сказки понял стоимость соли, когда он испытал нужду, и, страдая от голода, был вынужден попробовать пищу бедняков.
      Лир лишился власти, любви детей, пристанища, - уже не было и крыши над головой, чтобы укрыться от непогоды. Он очутился в таком же положении, в каком находились самые нищие подданные его государства.
      И тогда перед королем, оказавшимся на самом низу жизни, появился образ иной несправедливости. Лишенный всего, изнемогающий от .усталости и отчаяния, он впервые ощутил тяжесть своего положения, теперь такого же, как положение множества других людей, испытывающих в жизни то же, что испытывает он.
      От своего - близкого мысли Лира перешли к дальнему - общему.
      Глаза Лира остановились на шуте; теперь клоун - не предмет забавы, а человек, ничем не отличающийся от него - короля, чувствующий то же, что чувствует он. Лир уже понимал меру того, что испытал этот человек.
      Когда Кент предложил укрыться от непогоды в шалаше, король пропустил вперед шута:
      Иди вперед, дружок. Ты нищ, без крова.
      Все глубже проникала мысль. Отчетливее отражалась в сознании жизнь. Не только Лир и не только шут влачили жалкое существование. Тысячи картин несчастья предстали перед Лиром. Оборванная, голодная, униженная возникла перед ним его страна. Падая от усталости, изнемогая от лишений, проходили перед ним его подданные.
      Реальный мир ворвался в малый мир человека, заполнил каждую клетку сознания. Рассеялась младенческая гармония. Сознание отразило действительность: мир дисгармонии, мир горя.
      Уже позабыты и оскорбленное самолюбие отца, и уязвленная королевская гордость. Действие происходит теперь в семье всего человечества, на безграничных пространствах истории. Огромная, непереносимо жестокая предстала перед Лиром несправедливость. Она поднялась во весь свой исполинский рост, покрыла тенью все новые явления.
      Несправедливость детей оказалась только малой частью этого понятия. Лир осознал основу всех отношений - социальную несправедливость.
      Он увидел "истинный возраст и сложение века".
      В момент величайшего горя он думал уже не о себе, но о других.
      Бездомные, нагие горемыки,
      Где вы сейчас? Чем отразите вы
      Удары этой лютой непогоды
      В лохмотьях, с непокрытой головой
      И тощим брюхом? Как я мало думал
      Об этом прежде!..
      Нет права, закона, морали - эти понятия поддельные, они служат тому, у кого бархатная мантия на плечах. Лир - некогда верховный блюститель этих понятий - издевается над каждым из них. Король говорит о природе власти, он поворачивает это понятие так, чтобы была видна каждая его грань.
      Вот государственное право в королевстве. Смотрите, что такое это право:
      - Видишь, как судья издевается над жалким воришкой? Сейчас я покажу тебе фокус. Я все перемешаю. Раз, два, три. Угадай теперь, где вор, где судья.
      Вор и судья неотличимы друг от друга.
      Пес рвется с цепи, бросается на плохо одетого человека, хочет искусать нищего. Бродяга удирает от свирепого зверя. Пес превращается для Лира в символ.
      - Заметь, - говорит король Глостеру, - это символ власти. Она требует повиновения. Пес этот изображает должностное лицо па служебном посту.
      Слово "закон" особенно лживо. Законодатель разговаривает с исполнителем закона:
      Ты уличную женщину плетьми
      Зачем сечешь, заплечный мастер подлый?
      Ты б лучше сам хлестал себя кнутом
      За то, что втайне хочешь согрешить с ней.
      Мораль - служанка тех, у кого па плечах мантия.
      Прелюбодейство? Это не проступок. Лир прощает прелюбодеев, - царю нужны солдаты.
      Картины, одна яснее другой, отражали происходящее в государстве. Больше ничто не отделяло Лира от жизни. Ни стены, ни охрана, ни лесть. Он не только смог увидеть реальность с удобной точки наблюдения, но и сам оказался в центре событий. С самой высокой ступеньки он спустился на самую низкую. Его ноги стояли теперь на земле.
      Лир узнал цену соли.
      Он узнал ее не тогда, когда голод вынудил его попробовать непосоленное кушанье. Иным путем он узнал эту цену. Он узнал ее потому, что узнал вкус слез. Теперь ему уже знаком соленый вкус горя, и не только собственного, но и горя всех тех, о существовании кого он раньше не задумывался.
      В жизни почти всех героев Шекспира есть минута, когда каждый из них начинает осознавать, что страдания, которые он испытывает, вызваны не отдельным злым человеком и не стечением обстоятельств, но другими причинами, чем-то иным, таящимся в самой основе жизни, что зло, причиненное человеку, только часть огромного, распространяющегося на большинство людей зла, причины которого скрыты в глубине общественных отношений. Тогда, начиная с этой минуты, появляется в жизни героя новая страсть. Все происходившее до этого, все мучительные мысли и вспышки чувств - только подготовка к зарождению страсти. И оскорбленная доверчивость Отелло, и потрясение Гамлета, узнавшего об убийстве отца, и отчаяние Лира, понявшего ошибочность своего отношения к дочери, - лишь начало, первые шаги, делаемые этими героями на пути, открывающемся перед ними.
      Единственная страсть теперь владеет ими. Одна и та же, общая для всех, сжигающая своим огнем. Это - страсть познания. Стремление к отысканию смысла происходящего. Человек начинает думать не только о себе, но и о человечестве. Перед ним не злодей, но общественное зло. С ним не расправишься ударом шпаги. Клавдий умрет, но смерть его не восстановит связи времен, смерть преступника не уничтожает общественной несправедливости. Несправедливость не прекратится, когда уведут на страшные пытки Яго, Дездемону не воскресить, не воскресить веру в то, что может существовать в реальности чувство, подобное любви Ромео и Джульетты, Отелло и Дездемоны.
      Страданий Лира не смогли бы исцелить казнь дочерей, возвращение короны. Страсть, охватившая все его существо, требует иного удовлетворения. Он должен увидеть, узнать то, что было скрыто от него, - постигнуть причины несправедливости. Слепота длилась слишком долго. Наступило прозрение.
      На мгновение ярчайший свет озаряет жизнь. Становятся видны глубины пропастей и дальние горизонты. Свет настолько ярок, что каждая новая картина, возникающая в сознании, вызывает боль. Картины сменяются со все возрастающей быстротой, новые формы несправедливости открываются в жизни.
      Лир вкладывает в постижение реальности такую силу страсти, что мозг не в состоянии выдержать стремительности напора мыслей, они ранят, колют, жгут, страдание становится непереносимым. Боль пронизывает все существо. Лир восклицает: "Я ранен в мозг!"
      Проснувшись в палатке Корделии, он умоляет не будить его; если он очнется от сна, то вновь окажется привязанным к "огненному колесу". Кент никому не позволяет обратиться к умирающему, слова возвратят старика к реальности. А только бессердечный пожелает вернуть Лира на "дыбу жизни".
      Метафоры пыток и мучений проходят сквозь трагедию. Жизнь - дыба, и вот на эту дыбу вздернут тот, кто некогда повелевал.
      Человеческое сердце не может вместить горя человечества. Но оно отвечает - этот маленький комок в груди - каждым трепетным ударом на боль, испытываемую множеством людей, о существовании которых раньше не думал их властитель.
      Так появляется ощущение слитности человека и человечества. Чувство связи своего горя с горем миллионов людей.
      Теперь это чувствует Лир. Он увидел истинную картину жизни. Он сходит с ума и становится мудрецом.
      МАТУШКА ГЛУПОСТЬ
      Совершенные произведения искусства заключали в себе образы, выражавшие сущность наиболее устойчивых общественных противоречий. Эпохи меняли формы этих противоречий, но суть их оставалась неразрешенной. Поэзия создавала как бы сгусток этой сути - поэтическую идею.