- Я и не знал, что у тебя есть брат поэт, - как бы между прочим заметил Михеев. - А Ника - это моя муза.
      Услышав свое имя, собака открыла один глаз, оглядела Ивлева и Дубова и, видимо, решив, что угрозы ее хозяину они не представляют, вновь задремала.
      Продолжая что-то болтать, Ивлев извлек из дырявого кармана не менее дырявый кошелек и стал считать мелочь. Даже не прибегая к столь любимому им дедуктивному методу, Василий понял, что у его приятеля едва ли наберется даже на чашку растворимого кофе, и сам заказал две натурального.
      - Спасибо, Вася! - патетически воскликнул Коля. - Скажи, чем бы я мог тебя отблагодарить? А, знаю! Я посвящу тебе свою лучшую поэму!
      - Не слушайте его, - хмыкнул критик Михеев. - Если бы он посвящал по поэме всем, кто его угощал, то написал бы уже больше, чем Александр Дюма, Поль де Кок и Всеволод Кочетов вместе взятые.
      - А критик все критикует, - не остался в долгу поэт. И, вновь оборотившись к Дубову, столь же сумбурно продолжал: - Послушай, Вася, давай лучше сходим на пикет!
      - На какой пикет? - совсем изумился детектив. - С каких пор ты стал ходить на пикеты?
      - Стихи бы лучше писал, - подпустил Михеев. - А то, поверите ли, все поэты подались в политику. Нас, критиков, без работы хотите оставить?
      - А вы переквалифицируйтесь в политобозреватели, - предложил Ивлев. - Да нет, вообще-то я политикой не занимаюсь, но больно уж люди хорошие!
      - Кто?
      - Ну, эти, как их, национал-большевики. - Заметив недоуменное выражение на лице Василия, Коля поспешно добавил: - Ты не подумай, Вася, я их крайностей не разделяю, но люди и вправду прекрасные. Борются за интересы трудящихся, против разгула компрадорской буржуазии...
      - А ты хоть понял, что сказал? - перебил Михеев. - Сам-то ты знаешь, что такое компрадорская буржуазия?
      - Не знаю, но люди все равно хорошие, - продолжал Коля. - Их главный, Абель, он ведь тоже поэт, прекрасные стишки пишет: "О дайте, дайте мне гранату, Я наш позор сумею искупить, Ее я брошу прямо в НАТО - Довольно им Милошича бомбить". Вот вы не знаете Абеля, а это такой человек! Ему принадлежат два секс-шопа, а он борется с буржуями, за права бедного люда, за торжество духовности!.. Вася, пойдем на пикет - в полдень у американского посольства.
      - Нет, спасибо, - уклонился Дубов. - У меня дела поважнее.
      - Завидую тебе, - как-то вдруг сник Ивлев, - у тебя еще дела есть... А у меня - никаких дел. Даже мои стихи никому не нужны.
      - Неправда, они мне нужны, - возразил Михеев.
      - Ага, на них твоя Ника зубки точит, - вздохнул Коля. - Ну ладно, вот кофе допью и пойду бутылки собирать. - И, вдруг опять воодушевившись, заговорил быстро и даже вдохновенно: - Кстати, Вася, открою тебе, как родному. Но ты - никому ни-ни! Обещаешь? Я знаю одно местечко за городом, на берегу реки, где всегда можно бутылки найти. Там обычно Абель с друзьями гуляют. Прекрасные люди! Как-то даже пивом угостили, а я им за это свои стихи почитал.
      - Что еще за место? - как бы равнодушно спросил Дубов.
      - Ну я тебе объясню. Это за ламповым заводом, идешь километр по шоссе, там еще лесок, потом лужок, потом дорога направо, и выходишь прямо к берегу. Там они и собираются. И столько бутылок после себя оставляют!..
      - Хорошо, буду иметь в виду, - кивнул детектив, записав в блокнот координаты бутылочного месторождения.
      Василий уже собрался было встать из-за столика и покинуть кафе, но тут из-за дальнего столика раздался истерический крик:
      - Жиды проклятые!
      Кричал человек с шахматами.
      - Что это еще за генерал Макашов? - брезгливо поморщился Василий.
      - Да нет, это шахматный обозреватель "Панорамы" господин Футляров, пояснил Ивлев. - Должно быть, сейчас он разыгрывает партию с Ботвинником и решил, что Михал Моисеич мухлюет. Ну там, ладью в карман спрятал...
      - А однажды было, что он сам с собой даже подрался, - добавил Михеев. Только в тот раз он, видимо, повздорил с Тиграном Петросяном. Или даже с самой Ноной Гаприндашвили.
      - С чего ты так решил? - удивился Ивлев.
      - А он при этом поносил "лиц кавказской национальности".
      - Надо же, - опечалился Дубов. - Я во всей "Панораме" только футляровские шахматные обозрения и читаю. Вернее, читал до сегодняшнего дня. Думал, один приличный автор во всей газете, а и тот оказался "коричневым".
      - Он как-то даже в Доме печати набросился на одного журналиста, припомнил критик Михеев. - Как заорет: "Ах ты жидовская морда!". Скандал был - ого-го!
      - И как же их редактор товарищ Швондер терпит такого сотрудника? изумился Василий. - Он же позорит не только газету, но и весь журналистский цех.
      - Ну, видимо, взгляды Футлярова не противоречат установкам "Панорамы", глубокомысленно заметил Михеев. - Впрочем, господина Футлярова отчасти можно понять. Когда-то он был подающим надежды шахматистом, но до гроссмейстера не дотянул, застрял на мастере ФИДЕ - всякий раз его опережал кто-то другой, и нередко... Ну, сами понимаете. Вот он и бесится.
      - Ну так работал бы, тренировался, оттачивал мастерство - глядишь и выбился бы в гроссмейстеры, - пожал плечами Дубов. - А других винить, да еще и по национальному признаку...
      - Вот ты ему это и объясни, - хихикнул Ивлев.
      Василий глянул в сторону Футлярова - тот как ни в чем не бывало двигал пешки и фигуры.
      - Кстати, о шахматах, - ехидно заметил Михеев. - Я слыхал, что как-то твои друзья лимоновцы заявились на заседание одного литературного общества и затеяли дискуссию на тему: "Кто такой Мандельштам - поэт или еврей?".
      - Неправда! - бурно возмутился Ивлев. - Это не они, а баркашовцы. Вот те действительно сволочи, а эти - хорошие люди! Они меня пивом угостили!
      - А по-моему, один черт, - заявил Михеев. Дубов был согласен с критиком, однако промолчал - его единственным желанием было поскорее и под благовидным предлогом покинуть сие мирное прибежище творческой интеллигенции.
      ***
      Первым, что испытала Надежда Чаликова, войдя в рабочий кабинет старшего следователя городской прокуратуры, был шок: прямо на стене, чуть не до потолка, было развешано огромное красное знамя с серпом и молотом в белом круге. Прямо под кругом, будто под нимбом, за огромным столом восседала хозяйка кабинета - следователь Галина Виссарионовна Клякса, тщедушного вида пожилая дама с папироской в зубах.
      - Это из вещдоков, - пояснила она низким скрипучим голосом, заметив некоторое замешательство Чаликовой. - Конфисковано на митинге. Да вы присаживайтесь, товарищ. - Следователь придвинула к себе чистый бланк и, обмакнув перо в чернильницу, сделанную в виде Мавзолея с откидывающейся трибуной, доброжелательно глянула на гостью: - Ваша фамилия? - Надя ответила. - Имя, отчество? Год и место рождения? Национальность? Сколько судимостей?
      - Погодите, - опомнилась Чаликова, - причем тут судимости?
      - Но я же составляю на вас протокол допроса, - добродушно прищурилась Клякса. - А протокол должен быть оформлен по всей форме.
      - Какой еще допрос? - удивилась Надя. - Я же московская журналистка, пришла взять у вас интервью. Разве вам не сказали?
      - А-а, так это вы меня пришли допрашивать? - наконец-то дошло до Галины Виссарионовны. - Ну, тогда вы и протокол ведите. - И с этими словами госпожа Клякса пододвинула бланк к Надежде.
      - Нет-нет, у меня более современная техника, - отказалась журналистка и достала из сумочки портативный диктофон.
      - Хорошая штучка, - заметила следователь. - А мы тут все по старинке... Да, так о чем же вы собирались меня допра... то есть спрашивать?
      - Видите ли, уважаемая Галина Виссарионовна, меня интересует одно дело, которое вы как раз ведете. - Надя кивнула на знамя. - Дело национал-большевиков.
      - Веду, - согласилась госпожа Клякса. - Но, знаете ли, товарищ Чаликова, материалы следствия вообще-то не подлежат разглашению кому бы то ни было, она глянула в протокол, - даже несмотря на отсутствие у вас судимостей. Если вы, конечно, не врете.
      - Я вру? - возмутилась Надя.
      - Ну, может, и не вы, а журналисты вообще. Вот расследовала я тут как-то одно дельце о клевете... - Галина Виссарионовна сладостно вздохнула. - Ну ладно, что вас интересует?
      - Если это не секрет, то расскажите хотя бы, откуда у вас вот это, журналистка указала на знамя.
      - Ах, это! - Галина Виссарионовна извлекла из недр стола увесистую папку с торчащими оттуда номерами "Лимонки" и быстро нашла нужный материал. Конфисковано такого-то числа на недозволенном митинге у Кабинета Министров. Знамя и прочий инвентарь национал-большевизма доставил гражданин Кондратьев, партийная кличка "Маузер", безработный, 1969 года рождения, на принадлежащем ему автомобиле "Мерседес-Бенц" шестисотой модели, номер такой-то. За непристойные действия в отношении здания Кабинета Министров был задержан гражданин Питерцев, он же "Скрипка", 1961 года рождения и неопределенного рода занятий, а гражданин Абель, бизнесмен, 1958 года рождения, подвергся оштрафованию за факт засорения собой проезжей части улицы.
      - Как это? - не поняла Чаликова.
      - Кидался под колеса полицейской машины, - пояснила госпожа Клякса и продолжила чтение: - Гражданин Уйо, студент ливийского происхождения, пытался вручить проходящему мимо Премьер-Министру петицию национал-большевистской организации, но также был остановлен полицией. Петиция прилагается к протоколу.
      - Простите, - перебила Надя, - у вас там только это?
      - Что именно?
      - Ну, протоколы.
      - Ну разумеется! - радостно ответила Клякса. - А что вы еще ожидали там найти - жизнеописание двенадцати цезарей?
      - Да, все это весьма любопытно, - заметила Чаликова, - но неужели в протоколах ничего не говорится об опасности, заключающейся в национал-большевистской идеологии?
      - А идеология - это уж не наше дело, - ухмыльнулась следователь. - Этим пускай господа политики занимаются. Ну и журналисты, разумеется.
      - Но что вы, лично вы обо все этом думаете? - допытывалась Надя. - Не как должностное лицо, а просто как человек и гражданин?
      - А-а, вы хотите разговор по душам? Пожалуйста. - Галина Виссарионовна сунула папку в стол. - Но тогда уж будьте любезны, выключите вашу машинку.
      Надя остановила запись на диктофоне.
      - Мое отношение такое - не стоит особо брать их в голову. Я уже чувствую, к чему вы клоните - небось, напишете в своих московских газетах, что у нас вовсю действуют деструктивные силы, а правоохранительные органы бездействуют. - Клякса затянулась "Беломором". - Но они же никого не убивают, не воруют, не грабят. Ну резвятся ребятишки - что тут страшного?
      "Ничего себе ребятишки", подумала Чаликова, вспомнив год рождения Абеля.
      - И потом, они ведь выступают за порядок, - доверительно понизив голос, продолжала Клякса. - За восстановление великой державы в прежних границах. И неужели вас как россиянку не радует, что здесь, в отделившейся республике, есть еще силы, стремящиеся вернуть сбежавшую колонию в состав Великой Империи?
      - Нет, не радует, - отвечала Надя. - В этом вопросе я больше согласна с Макаревичем.
      - С кем, простите? - насупилась госпожа Клякса. - Такой гражданин по делу не проходит.
      - Я имею в виду известного автора-исполнителя. Он, помнится, пел так: "Лучше друг по соседству, чем враг в виде братской республики".
      - Ах, вот оно что... - Доверительное выражение медленно сползло с лица следователя. - Извините, гражданка Чаликова, если у вас больше нет вопросов, то не смею долее задерживать - у меня много работы.
      - Да-да, конечно, - засобиралась Надя. - Благодарю вас, что уделили мне время.
      Клякса чуть заметно кивнула, закурила новую папироску и даже не подняла взора от бумаг, когда журналистка покинула ее кабинет, бросив прощальный взор на национал-большевистское знамя.
      ***
      Традиционный обед в ресторанчике проходил в обстановке несколько напряженной - инспектор Берг был не по-всегдашнему угрюм и молчалив, и даже усилия доктора Серапионыча, рассказывавшего всякие веселые случаи из практики, не могли вывести инспектора из дурного расположения духа. Видя это, детектив Дубов не решался задать Бергу вопрос, который его так волновал. К счастью, инспектор заговорил сам:
      - Кстати, Василий, я выполнил вашу просьбу - побывал на штрафплощадке и осмотрел "Жигули" Лавинской. Вернее, то, что от них осталось.
      - Спасибо, Аскольд Мартынович! - рассыпался в благодарностях Дубов, но инспектор только махнул рукой:
      - Я, конечно, не ахти какой знаток автомобилей, но мне показалось, что там была испорчена рулевая тяга. Хотя, конечно, машина в таком состоянии, что однозначно не скажешь, то ли тяга была подпилена раньше, то ли сломалась при аварии.
      - Благодарю вас, инспектор, - задумчиво пробормотал Дубов. - Само по себе это еще ни о чем не говорит, но в сочетании с показаниями соседки...
      - А вы все никак не можете успокоиться, - неодобрительно покачал головой Берг. - Я понимаю, дорогой коллега, ваше желание приписать гибель Лавинской какому-то преступному заговору, но, по-моему, это напрасный труд. А вот наркомания с каждым днем принимает все более угрожающие размеры. Этой ночью снова жертвы - две совсем молодых девчонки умерли от передозировки героина.
      - Ужасная картина, - вздохнул доктор. - Девочки-то и впрямь совсем молодые, одной, кажется, нет и шестнадцати, а так исколоты, что просто дальше некуда. Уж на что я старый циник, а представляете, что я чувствовал во время вскрытия? Между прочим, у одной из них на плече наколка в виде гранаты-"лимонки"...
      - А кстати, сегодня ведь лимоновцы собирались пикетировать американское посольство, - поспешно встрял Дубов, желая увести разговор с тягостной паталогоанатомической тематики. - Интересно, что они на сей раз отчебучили?
      - Как ни странно, все было в меру благопристойно, - сообщил инспектор. Помахали плакатом "Нашим - патроны, натовцам - гандоны", поскандировали свои лозунги и разошлись. Даже с полицией не особо заедались.
      - Может быть, остепенились? - предположил доселе молчавший бизнесмен Коллонтай.
      - Хорошо бы так, - вздохнул Берг. - Но сегодня на пикете отсутствовали главные заводилы - Абель, Маузер и Скрипка. Из числа ранее засветившихся был один только ливиец Уйо. И если бы не неприличный плакат, то полицейские даже не стали бы их трогать.
      - А что, кого-то все же тронули? - усмехнулся Дубов.
      - Парочку особо горластых отвели в участок, составили протокол и отпустили, - ответил инспектор. - Да, кстати! Оба находились в средней степени наркотического опьянения.
      - Аскольд Мартынович, вы все это говорите так, будто чем-то очень озабочены, - проницательно заметил детектив.
      - Что ж, Василий, вы угадали, - не стал отпираться инспектор. - Обычно вожди лимоновцев активно участвуют во всех мероприятиях и сами больше всех лезут на рожон, буквально напрашиваясь, чтобы их задержали, и лучше всего на десять-пятнадцать суток. А тут вдруг такая пассивность! У меня возникло ощущение, будто сегодняшний пикет - это что-то вроде дымовой завесы, а на самом деле они готовят какую-то большую гадость.
      - Да нет, инспектор, мне кажется, вы малость преувеличиваете, - возразил Коллонтай. - Скорее всего, их лидеры перестали ходить на митинги, поскольку занялись, хм, коммерцией.
      - Коммерцией или "хм, коммерцией"? - переспросил Дубов. - Как я понимаю, это две большие разницы.
      - А вот я вам расскажу, и вы сами решите, коммерция это или "хм", предложил господин Коллонтай. - На той неделе ко мне прямо в салон заявился господин Абель собственной персоной и предложил стать их меценатом. Я жертвую некоторую сумму на культурные мероприятия...
      - Простите, на что? - удивился инспектор.
      - На культурные мероприятия, - подтвердил Коллонтай. - Оказывается, на имя одного из членов НБП зарегистрирована литературная студия имени Виктора Гюго...
      - Кого-кого? - изумился теперь уже доктор Серапионыч. - Причем тут Гюго?
      - Ясно причем, - ухмыльнулся детектив. - У них там сплошь Гавроши, подносящие на баррикады патроны. В смысле гандоны из абелевского секс-шопа. Это не считая Квазимод, накурившихся травки, да Эсмеральд с передозировкой героина. Ах да, простите, мы вас перебили. Так что же Абель?
      - Ну, он мне предложил такую комбинацию: я жертвую деньги их литстудии имени Квазимодо и тем самым, согласно действующему законодательству, получаю налоговые льготы как меценат и покровитель изящных искусств. А потом Абель отдает мне часть пожертвований наличкой. Он даже показывал таблицу сколько процентов с какой суммы подлежит возврату. Так что выгода обоюдная: Гавроши получают "капусту" на свои дела, а я - скидки по налогам и доброе имя.
      - И вы, разумеется, согласились? - спросил Берг.
      - Разумеется, нет, - в тон инспектору ответил Коллонтай. - У меня солидный бизнес, на что мне ввязываться в сомнительные аферы? Впрочем, господин Абель особо и не настаивал - ясно, что найдется немало других бизнесменов, не столь разборчивых.
      - А мы удивляемся, откуда это у безработного товарища Маузера собственный "Мерседес", - искоса глянул детектив Дубов на инспектора.
      - Дайте срок, и до него доберемся, - нехотя пробурчал инспектор.
      ***
      Помещение, в котором Чаликову принимал товарищ Абель, ничем не напоминало штаб радикальной политической организации. Слева по коридору открывался вид на маленькую комнатушку, забитую компьютерной техникой - видимо, здесь верстали порно-газету "УЖЕ" и боевой листок "ЛИМОНКА". А справа, куда Надю и привел некий молодой человек, находилась большая полупустая комната, в одном углу которой стояла незастланая постель, а в другом - телевизор и стопка видеомагнитофонов. На экране маячило нечто совершенно непристойное видимо, это записывались кассеты для секс-шопа. Картину дополнял сам товарищ Абель - человек средних лет в штопаном восточном халате и изрядно стоптанных шлепанцах с огромным помпоном.
      Едва отворилась дверь, он вскочил с дивана и кинулся навстречу гостье:
      - О, здравствуйте, здравствуйте, дорогая госпожа Чаликова! Ну, как там наша красавица Москва? Как поживает мой друг Эдичка?
      - Извините, я с ним незнакома, - сухо ответила Чаликова, несколько удивленная столь радушным приемом.
      - Напрасно, матушка, напрасно. Это такой человек, такой писатель! А хотите, я вам дам к нему рекомендательное письмецо?
      Только теперь Надя заметила, что прямо над диваном висит цветная фотография некоего господина в кожаной куртке, очках и с короткой стрижкой. Под портретом красовалась размашистая подпись: "Сладенькому Вовочке - от противненького Эдички".
      - Ах, извините, забыл представиться - товарищ Абель, - продолжал хозяин, усаживая дорогую гостью в уютное кресло. - А если полностью, то Владимир Ильич. Но вы можете звать меня запросто - Ильич.
      Надя слушала разглагольствования Ильича и никак не могла представить себе этого милейшего человека бросающимся под колеса полицейской машины.
      С трудом журналистке удалось вклиниться в словоизвержения товарища Абеля:
      - Владимир Ильич, меня интересуют политические цели вашей организации...
      - Нет-нет, умоляю вас, никакой политики! - бурно запротестовал Ильич. Вас, конечно же, ввели в заблуждение разные злопыхатели. Причем тут политические цели, когда у нас литературная студия!
      - Вот оно как, - искренне подивилась Надя. - Но ваше участие в разного рода акциях...
      - Нет-нет, госпожа Чаликова, это чисто литературные акции, - успокоил собеседницу товарищ Абель. - Просто некоторые невежды принимают их за политику. А на самом деле мы революционные писатели. Вот, кстати, заглянули бы к нам на заседание, я тут как раз готовлюсь выступить с докладом о творчестве товарища Лимонова. И вы сами убедитесь, что мы никакие не экстремисты, а самые что ни на есть мирные люди. Помните, как в песне: "Мы мирные люди, но наш..." Впрочем, нет, простите, это из другой оперы.
      - Ну хорошо, я поняла, что вы поклонники Лимонова, - перебила Надя. - Но неужели вы только тем и заниматесь, что изучаете его, гм, творчество?
      - Нет, ну почему же, - радостно подхватил Владимир Ильич. - Мы и Пелевина тоже уважаем. Сказал ведь он, что всякий, имеющий "Мерседес" - дерьмо.
      - Видимо, господин Пелевин имел в виду вашего соратника товарища Маузера, - как бы вскользь заметила Чаликова.
      - Ха-ха, - ненатурально засмеялся Владимир Ильич. - Нет, ну это же литературный образ...
      Из неловкой заминки собеседников выручил совсем молодой парнишка, почти мальчик, без стука вбежавший в помещение:
      - Ильич, где у нас шприцы?
      - Не видишь, что я занят?! - рявкнул на него товарищ Абель. - Возьми в тумбочке и не мешай.
      Парнишка испуганно выскочил из комнаты. И хотя Чаликова никак не откликнулась на этот эпизод, Владимир Ильич счел нужным пояснить:
      - Видите ли, дорогая госпожа Чаликова, этот мальчик страдает диабетом, и ему приходится регулярно делать инъекции инсулина...
      - Это очень благородно с вашей стороны, что вы помогаете страждущим, - с чувством отметила Надя.
      Владимир Ильич расплылся в довольной улыбочке, будто кот, объевшийся сметаны. Воспользовавшись столь благостным состоянием своего собеседника, Надя задала следующий вопрос:
      - Владимир Ильич, тут вот говорят, что ваша организация действует по наущению иностранных спецслужб. Пожалуйста, развейте эти слухи.
      - А на что мне их развеивать? - благодушно возразил товарищ Абель. - Я, например, не скрываю, что работаю на ЦРУ. А товарищ Скрипка - на КГБ. Знаете, как говорят - не клади все яйца в одну корзинку. Ха-ха.
      - А товарищ Маузер - на Моссад? - в тон Абелю спросила Надя.
      - А вот и нет! - радостно подхватил Абель. - На Моссад работает тот молодой человек, который только что заходил. Надо же ему как-то на инсулинчик зарабатывать. А товарищ Маузер служит германской разведке - вот они ему за отличную работу и подарили "Мерседес".
      - Спасибо, - Надя встала с дивана. - Благодарю вас за интересную беседу.
      - Как, вы уходите? - вскочил товарищ Абель. - Так мило поговорили, и уже? Погодите, товарищ Чаликова, я вам подарю скромный сувенирчик - фирменный вибратор "В объятиях Эдички"!
      - Спасибо, не надо, - отказалась журналистка и поспешно покинула комнату. В прихожей она увидала мальчика, страдающего диабетом - он сидел на стуле и бессмысленно глядел перед собой глазами, похожими на точки.
      "Видимо, уже сделал инъекцию", догадалась Надя.
      ***
      За ужином Дубов с Чаликовой под приглушенные звуки, доносящиеся из телевизора, обуждали и анализировали то, что им удалось узнать за минувший день.
      - Ясно одно, - уверенно говорил сыщик, - господа, или, вернее, товарищи национал-большевики довольно тесно связаны с наркомафией.
      - А может, они и есть наркомафия? - предположила Надя. - Или, вернее сказать, ее отделение в вашей стране.
      - С них станется, - не то согласился, не то возразил Василий.
      - Теперь мне совершенно ясно, как они набирают новых членов в свою поганую партию, - с жаром продолжала Чаликова. - Для начала "сажают на иглу" молодых ребят...
      - И девочек, - вставил Дубов, припомнив рассказ Серапионыча.
      - Тем более. А потом каждую дозу этого так называемого "инсулинчика" заставляют отрабатывать и на митингах, и еще черт знает где!
      - Завтра же я доложу инспектору Бергу, где искать рассадник наркомании, решительно пообещал Василий. - Но мы совсем забыли, с чего начали: трагическая смерть Луизы Лавинской.
      - Вася, а вам не кажется, что все это как-то связаны? - заметила Чаликова. - Ведь Лавинска погибла вскоре после того как открыто выступила против лимоновцев.
      - Связь наверняка есть, - согласился Дубов, - хотя, видимо, куда более сложная. Проще всего было бы предположить, что аварию подстроили нацболы в отместку за ее выступление, но это, разумеется, не так. Лимоновцам любая шумиха только "в кайф", и само по себе интервью в Вермутском парке никак не могло их задеть.
      - Их-то, может, и нет, - покачала головой Чаликова, - но социалистов... Ведь в сущности Лавинска обвинила своих бывших товарищей по партии в пособничестве экстремистам!
      - Уже теплее, - чуть заметно улыбнулся детектив. - Но тоже не совсем убедительно. Лавинска в своем интервью лишь сказала вслух то, что и раньше не было тайной - об идейной и организационной связи респектабельных социалистов и хулиганствующих нацболов. Нет-нет, здесь другое - я даже допускаю, что "Жигулям" подпилили рулевую тягу со вполне определенной целью - чтобы не допустить моей встречи с Лавинской.
      - И как вы думаете, Вася, что она собиралась вам сказать? - понизила голос Надя. Сыщик на минутку задумался:
      - Думаю, что не очень ошибусь, если предположу, что Лавинска собиралась мне сообщить нечто о связях руководства Соцпартии с наркобизнесом.
      - Вы хотели сказать - руководства нацболов? - переспросила Надя.
      - Мы говорим - социалисты, а предполагаем - нацболы, - вздохнул Дубов. - И, соответственно, наоборот. Хотя Лавинска и отошла от активной политики, но до недавнего времени оставалась своим человеком для руководителей Социалистической партии. Видимо, кто-то из них в приватной беседе проговорился, а дальше, сопоставив факты, Лавинска пришла к самым неутешительным выводам. А уж последние сомнения, я полагаю, исчезли после ее встречи с господином Нахтигалем. Как раз накануне рокового интервью.
      - Да, но в интервью она затронула лишь свои идейные разногласия с социалистами, но ни словом не обмолвилась о главном, - заметила Чаликова.
      - И не удивительно, - подхватил Дубов, - ведь реальных доказательств у нее не было. Потому-то Лавинска и собиралась обратиться ко мне, а не в официальные органы... Наденька, сделайте погромче.
      Надя повернула ручку звука - телевизор показывал пикет лимоновцев у американского посольства. Корреспондент брал интервью у некоего низкорослого смуглого юноши, державшего пресловутый плакат, в котором боеприпасы рифмовались с контрацептивными средствами.
      - Это и есть знаменитый Уйо, - пояснила Надя.
      - Я так считаю, - говорил Уйо, - что власть во всем мире должна принадлежать достойным людям - таким как Саддам Хуссейн, Александр Лукашенко, Муамар Каддафи и Эдуард Лимонов. И тогда наступит всеобщая гармония и мир во всем мире!
      - Скажите, господин Уйо, - с трудом вклинился корреспондент в пламенный монолог, - чем вы объясняете отсутствие на пикете ваших руководителей?
      - А они всегда с нами, - возразил Уйо. - Вон глядите.
      Камера крупным планом показала групповой портрет, который держала некая молодая девица с нацболовской повязкой на рукаве кожаной куртки. На портрете, наподобие Маркса, Энгельса и Ленина, были изображены три головы.
      - Тот, что справа - мой новый приятель товарищ Абель, - пояснила Надя. Посередине - Маузер, а слева - Скрипка. Их фотографии в профиль и анфас я видела в "деле" у госпожи Кляксы.
      Вскоре сюжет закончился, и Надя вновь приглушила звук.
      - И что же вы собираетесь предпринять? - спросила она у Дубова. Сыщик отпил глоток остывшего чая:
      - Трудно сказать. Пока что мы, подобно Лавинской, не располагаем никакими реальными фактами. То, что у нас есть - лишь догадки и несколько косвенных улик. А чтобы их связать в нечто целое, недостает, может быть, самой малости - какой-то одной веревочки.
      Тут зазвонил телефон. Василий снял трубку:
      - Слушаю вас. А, добрый вечер, Марья Васильевна. - Детектив сделал выразительный жест, и Надя схватила трубку на параллельном аппарате.
      - Василий Николаич, я вам звоню по поводу тех ребят, что отирались возле машины.
      - Вы что-то о них узнали? - стараясь не выдать волнения, спросил детектив.
      - Ну конечно! - радостно воскликнула Марья Васильевна. - Сегодня я их как раз видела возле американского посольства.
      - Вы уверены?
      - Еще как! Один держал плакат: "Нашим - патроны", а другой выкрикивал: "Бей НАТО, спасай Россию!". Молодцы, так этим буржуям и надо!
      - Спасибо вам за ценную информацию, Марья Васильевна, - с чувством поблагодарил Дубов. - Но, извините, ваших взглядов на их лозунги я не разделяю.
      - Напрасно, - с жаром заговорила Марья Васильевна. - Они же за коммунизм, за русский народ...
      Василий не выдержал:
      - При их виде мне становится стыдно, что я русский.
      - Ах ты Иуда! - прошипело из трубки, а следом раздались злые короткие гудки.
      - Вот вам и недостающая веревочка! - обратился Дубов к Наде. - Уж теперь-то мы их выведем на чистую воду!
      - А вы уверены, что этого достаточно? - усомнилась Надя.
      - Это только начало, - пообещал детектив и, бросив взгляд на часы, принялся набирать номер инспектора Берга.
      ***
      Длинный состав с грохотом прорезал тьму. Яркие фары тепловоза на миг выхватывали то нижние ветки елок, подступавших к полотну, то маленькие сонные полустаночки с обвалившимися и заросшими травой платформами. Поезд мчался в Москву.
      Во всем поезде не спали двое - машинист тепловоза и пассажир, ворочавшийся на боковой плацкартной полке, которая напоминала ему тюремные нары.
      В голову лезли всякие гнетущие мысли и воспоминания, но пассажир усилием воли заставлял себя, если уж не удается заснуть, то хотя бы думать о чем-то приятном. Например, о том, как в былые времена он точно так же ездил в Москву на съезды и конференции. Конечно, в отдельном купе с чистыми занавесками и цветочками на столике, но колеса где-то под полом стучали так же: "Нашпа-ровоз-вперед-лети-вкомму-неос-тановка..." А утром на перроне столичного вокзала его встречал представитель МГК КПСС и на черной "Волге" вез в цековскую гостиницу - не чета той дыре, где ему предстояло остановиться завтра.
      - Да, на нашей советской "Волге"! - вдруг разозлившись, пассажир стукнул кулачком по жесткой вагонной подушке. - А не на их буржуйских "Мерседесах"! - И, немного успокоившись, прошептал: - Рано хороните Петровича, ох рано. Ничего, я еще вернусь и покажу всем вам кузькину мать. Кровавыми слезами умоетесь...
      Воспоминание о "Волге" и ее сравнение с "Мерседесом" (не в пользу последнего) вызвало в памяти Манфреда Петровича недавнюю беседу с товарищем Маузером.