Издавна - еще с 1820-х годов (например, в полемике Николая Полевого с Карамзиным) - в русской историографии противопоставлялись "история царей" и "история народа", но это, если вдуматься, поверхностное противопоставление, диктуемое чисто идеологическими соображениями. Ибо, в конечном счете, "воля" царя исходит из "воли" народа; когда эти "воли" категорически противоречат друг другу, власть рушится... И задача историографии не в том, чтобы заменить изучение "истории царей" изучением "истории народа" (или наоборот), а в том, чтобы увидеть в первой воплощение второй.
      * * *
      Сведения о первых правителях Руси черпаются, в основном, из летописей. Но поскольку самый ранний из дошедших до нас летописных сводов, "Повесть временных лет", был составлен в 1110-х годах, представления о личностях, находившихся во главе историческою движения Руси в IX - начале Х века (то есть двумя и - тем более - тремя веками ранее создания этого свода) во многом туманны и нередко противоречивы. Более или менее общепризнанно, правда, что "Древнейший свод" летописи начал составляться еще в 1037 году, при Ярославе Мудром (имеющаяся гипотеза об еще более раннем, конца Х века, "зародыше" летописи едва ли основательна). Но и при этом условии летописные сведения о людях, живших в IX - начале Х вв., основывались на прошедших через пять - восемь человеческих поколений устных преданиях.
      В высшей степени показательно, что в самых ранних произведениях нашей письменности - "Слове о законе и Благодати" митрополита Илариона (1038, или, в крайнем случае, 1049 год) и "Памяти и похвале князю русскому Владимиру" Иакова мниха (некоторые элементы этого сочинения восходят к 1060 - началу 1070-х годов) родословная русских князей не углубляется далее прадеда Ярослава - князя Игоря, погибшего на рубеже 944-945 годов (то есть примерно за сто лет до создания "Слова..." Илариона). Естественно полагать, что память о предшественнике Игоря - и, тем более, о предшественниках этого князя - была к середине XI века недостаточно ясной и уверенной, и Иларион, а позднее Иаков не сочли возможным продолжить генеалогию Ярослава в глубь времен. Вместе с тем у нас нет оснований сомневаться, что ко времени Ярослава в устных преданиях сохранялись сведения о предшествовавших Игорю правителях - Олеге, Аскольде, Рюрике и, наконец, самом "первом" - Кие, и эти сведения все-таки были запечатлены письменно - в летописи.
      Историография XVIII-XX веков на разных этапах своего развития оценивала сведения о древнейших правителях существенно различным образом: историки то воспринимали летописные сведения о них как вполне - или хотя бы в основном - достоверные, то, напротив, объявляли их чисто легендарными (так, в многократно переиздававшемся в 1930-1950-х годах труде влиятельнейшего тогда историка Б. Д. Грекова "Киевская Русь" читаем: "Предание о Кие, конечно, легенда..."1). Кроме того, сведения об этих правителях нередко рассматривались как произвольные вымыслы составителей поздних - XV-XVII веков - летописных сводов, стремившихся, мол, как-то "заполнить" их начальные страницы.
      Однако в последнее время, по мере все более тщательного изучения древнейшего периода истории Руси, все большая часть историков признает достоверность (несмотря на элементы легенды) сведений и о правителе Северной Руси Рюрике, и о его современнике Аскольде, правившем в Южной Руси, и даже об их предшественниках - Кие (на юге) и Гостомысле (на севере).
      Существенным аргументом и пользу признания исторической реальности этих лиц может, как мне представляется, служить тот факт, что герои летописи, как правило, не являются героями фольклора, устного народного творчества - тех же былин и древнейших духовных стихов. Правда, многие представители "исторической школы" в фольклористике пытались (об этом уже не раз шла речь) отождествить тех или иных летописных и, с другой стороны, фольклорных персонажей, но делали это едва ли сколько-нибудь доказательно (за исключением, разумеется, "увенчавшего" былинный мир князя Владимира).
      При анализе летописей нередко выделяют в них элементы "фольклорного" склада - например, рассказы о смерти ("от коня") Вещего Олега, об изощренной мести Ольги древлянам, убившим Игоря, о том, как Владимир долго "избирал" одну веру из четырех имевшихся налицо, и т. п. Можно согласиться с тем, что эти летописные рассказы по своему характеру близки к фольклору. Однако в дошедших до нас из древности памятниках устного народного творчества, в сущности, нет прямой переклички с "сюжетами" этих рассказов. И естественно прийти к выводу, что составители летописей так или иначе разграничивали предания о действительных событиях (пусть и не лишенные домыслов и вымыслов) и плоды "вольного" фольклорного творчества.
      При этом, о чем подробно говорилось выше, былины также исходили в конечном счете из исторической реальности, но воссоздавали ее по совершенно иному "замышлению" (вспомним этот "термин" из "Слова о полку Игореве"), чем летописцы.
      Обо всем этом важно было сказать для того, чтобы обосновать определенную достоверность даже наиболее древних летописных сведений. По-видимому, в сознании составителей летописей был такой "критерий истины", в свете которого они отделяли предания о действительных событиях (пусть, повторю, и с более или менее значительной примесью вымысла) от того, что мы теперь относим к собственно художественным, поэтическим творениям.
      Кто-либо может необдуманно возразить что-де в те "непросвещенные" времена едва ли могло выработаться умение отделять правду истории от поэтического вымысла; но сравните созданные в одно время пространный рассказ о походе князя Игоря Святославича в "Ипатьевской летописи" со "Словом о полку Игореве" (оно, кстати, короче летописного рассказа), и станет ясно, что перед нами два принципиально различных явления: опыт безыскусного воссоздания исторической реальности и ее поэтическое преображение; точно так же соотносятся летописные рассказы о Куликовской битве и "Задонщина".
      Словом, едва ли стоит заранее, априорно отвергать историческую достоверность каких-либо летописных сведений и квалифицировать их как заведомо "легендарные",- хотя, конечно, необходим самый тщательный анализ меры и степени этой достоверности. Собственно говоря, именно такой подход к делу и типичен для современной историографии Древней Руси.
      * * *
      Кий. Первый по времени правитель Руси (южной) - Кий, который, согласно летописи, и основал Киев. Как уже отмечалось, по убедительным доводам М. Н. Тихомирова, это произошло на рубеже VIII-IX веков, в 790-800-х годах. Еще сравнительно недавно многие считали Кия чисто легендарной фигурой, выдуманной прежде всего для того, чтобы объяснить происхождение названия "Киев". Однако обычай присвоения городу имени его основателя (о чем уже шла речь) действительно существовал; именно так возникли позднее названия городов Владимир-Волынский (в честь Владимира Святославича), Ярославль и Юрьев (в честь Ярослава-Георгия Мудрого), Владимир-на-Клязьме (основатель Владимир Мономах).
      Сообщения летописи о Кие весьма немногочисленны, но достаточно многозначительны. Упомянуто о том, что "иные не сведущие" говорят о нем как о "перевознике" - с одного берега Днепра на другой, но это дошедшее до составителя летописи предание тут же опровергается им: "Аще бо бы перевозник Кий, то не бы ходил Царюгороду; но се Кий княжаше в роде своем, приходивше... ко царю, якоже сказають, ...велику честь приял от царя..."
      Опровержение было, по-видимому, продиктовано тем, что в начале XII века, когда составлялась "Повесть временных лет", персона князя, к тому же с "честью" принятого самим византийским императором, представлялась совершенно несовместимой с занятием перевозом через Днепр. Однако не исключено, что тремя столетиями ранее "карьера" человека, ставшего в конце концов правителем основанного им города, началась на поприще "перевозника", которое, кстати, было весьма и весьма немаловажным для жизни людей на берегу широкой и мощной реки. Позднее, впрочем, люди могли не без удивления вспоминать о первоначальном "статусе" их правителя, и этот мотив сохранялся в устных преданиях об основателе великого города.
      Но "перевозник" был, конечно, искусен в управлении ладьей, а эта "профессия", как показано выше, имела первостепенное значение в изначальном бытии Руси. И не исключено, что именно Кий проложил путь "в греки", хотя его торжественный ("великая честь") прием у "царя", по всей вероятности, был вымыслом (возможно, его собственной "похвальбой" перед киевлянами после возвращения на родину).
      И еще одно сообщение: на обратном пути из Царягорода Кий "приде к Дунаеви, и возлюби место, и сруби градок мал, и хотяше сести с родом своим, и не даша ему ту близь живущии; еже и доныне наречают (называют) дунайци городище Киевець".
      Точно известно, что не только в XII, но еще и в XV веке на Дунае существовал этот "градок"2, хотя скептики, возможно, предложат "противоположное" решение вопроса: составитель летописи узнал, мол, о дунайском городке с таким названием и приписал его создание Кию...
      Но вспомним, что через полтора с лишним века попытку Кия повторил (это полностью достоверно) великий Святослав, поселившись в дунайском же Переяславце (Малом Преславе).
      Словом, вглядываясь в лаконичные летописные сведения о Кие, понимаешь, что в них воссоздан воистину выдающийся деятель: Кий (по-видимому, еще в юности) "оседлал" Днепр, затем построил "на горах" над рекой крепость ("град" - это именно крепость), обретшую великую судьбу, стал правителем, совершил тысячеверстное путешествие в Константинополь, основал еще один "град" на далеком Дунае (и только сопротивление "близ живущего" населения заставило его удалиться) и вернулся домой, надо полагать, в ореоле громкой славы. Перед нами, в сущности, готовый герой впечатляющей эпической поэмы...
      Кстати сказать, выразительно само его имя, или, скорее, прозвище Кий, означавшее в древнерусском языке "молот" (или "тяжелую дубинку"), что явствует из текста знаменитого "Изборника Святослава", составленного в 1073 году.
      А наиболее существенно то, что судьба Кия, все его деяния предстают как своего рода зерно, семя всей первоначальной истории, всех основных свершений, плодом которых явилось создание государства Русь. И в связи с этим необходимо напомнить сказанное выше о варягах, скандинавах: судя по деятельности Кия, они не являлись создателями бытия Руси, они только "включились" в уже развивавшееся до их прихода движение истории (ведь никто, кажется, не сомневается, что на рубеже VIII-IX веков в южной Руси варягов еще не было), хотя, несомненно, они сыграли в этом движении очень значительную роль. Кий (а в нем никогда не усматривали варяга) явно предвосхищает деятельность позднейших князей скандинавского происхождения.
      * * *
      Гостомысл и Рюрик. Обратимся теперь к Северной Руси. Город Ладога (иначе - Невогород) в устье Волхова, вблизи озера Нево (Ладожского) возник раньше Киева,- вероятно, еще в середине VIII века, но начал играть "государствосозидающую" роль позднее; сначала он являлся узловым пунктом торговли.
      Согласно восходящим к древнейшей традиции северным летописям, первым правителем здесь был "старейшина" Гостомысл. Правда, и по сей день широко распространено мнение, что этот человек - плод фантазии составителей поздних летописей, хотя, между прочим, крупнейший исследователь летописания, А. А. Шахматов, основательно доказывает, что Гостомысл упоминается уже в древнейшем "Новгородском своде 1050 года"3. И давно выяснено, что о Гостомысле говорится в целом ряде современных ему западноевропейских хроник, где указана даже дата его кончины - 844 год4.
      Его известность на Западе объясняется либо тем, что Гостомысл нередко бывал в торговых городах на южном берегу Балтийского моря. в то время принадлежавших западнославянским племенам, либо (есть и такая версия) тем, что он сам происходил из одного из этих племен, но переселился в Ладогу (в настоящее время ряд историков и археологов полагает, что значительную часть населения Северной Руси составили пришельцы из западнославянских земель5).
      Имя или прозвище Гостомысл связано, возможно, со словом "гость" (купец, торгующий с иными странами и городами), и поскольку Ладога была по крайней мере, в начальный период своей истории - международным торговым городом, выдающийся гость-купец вполне мог оказаться во главе.
      В начале IX века Ладога находилась во власти варягов-норманнов, пришедших из Швеции (и, возможно, Норвегии). Согласно убедительно реконструированному А. А. Шахматовым тексту древней северной летописи, "Словене, и Кривичи, и Меря, и Чудь (то есть славянские и финские племена, жившие в ладожском регионе.- В. К.) дань даяху Варягам", и "те насилие деяху Словеном и Кривичем и Мери и Чюди. И въсташе Словене и Кривичи и Меря и Чудь на Варягы, и изгнаше я (их) за море, и начаша владети сами собе. Словене свою волость имяху... и посадиша стареишину Гостомысла; а Кривичи свою, а Меря свою, а Чюдь свою. И въсташа сами на ся воевать, и бысть межю ими рать велика и усобица... И реша (сказали) к собе: "поищем собе князя, иже (который) бы владел нами и рядил ны (нас) по праву"6.
      Далее, согласно поздней (XVII века), но сохранившей, по убеждению многих современных историков, целый ряд древнейших сведений "Иоакимовской летописи", именно Гостомысл возглавил борьбу с варяжскими насильниками, но позднее, уже после смерти Гостомысла (844 год), ладожане опять-таки именно "по повелению или завещанием его (Гостомысла.- В. К.) призвали... князя себе Рюрика"7.
      Ныне, в сущности, общепризнанно, что Рюрик (Рорик) - всецело достоверная личность, сын датского (ютландского) конунга, родившийся в начале IX века (как полагают, около 817 года) и имевший яркую, изобилующую всякого рода "поворотами" судьбу, которая запечатлена во многих западноевропейских источниках; см. об этом, например, недавнюю (1994 года) статью филолога и историка С. Н. Азбелева8. Особенное внимание привлекают следующие западные сведения о Рюрике-Рорике: его приглашали в восточную (фрисландскую) часть Нидерландов "управлять, для того чтобы оградить Фрисландию от грабительских наездов других викингов" (указ. соч., с. 364),и те же задачи он, как полагают, выполнял и на Руси; деятельность Рюрика "в западноевропейских источниках освещается с 826 по 873 год, но известия эти содержат хронологические лакуны (пропуски.- В. К.), позволяющие полагать, что по временам Рорик находился на Руси" (там же); последние же годы жизни он, очевидно, провел на Руси, в силу чего "в западных источниках нет известия о смерти Рорика. Но под 882 годом сообщено о наследовании его владений другим лицом, что согласуется с данными русской летописи о смерти Рюрика тремя годами ранее" (там же, с. 364-365),- то есть в 879 году.
      Необходимо еще отметить, что Рюрик-Рорик, как и его отец конунг Хальвдан, был в союзнических отношениях с германским императором в 814-840 годах Людовиком I Благочестивым - сыном и наследником власти самого Карла Великого. Людовик в 826 году окрестил Рюрика (правда, позже тот вернулся к язычеству), а впоследствии утвердил его в качестве правителя Фрисландии (ранее этот пост занимал - по воле Карла Великого - отец Рюрика). Однако сын Людовика, Лотарь, ставший императором после смерти отца, дважды "отбирал" Фрисландию у Рюрика - в 843 году - до 850-го, и, окончательно, в 854 году. И не исключено, что именно поэтому Рюрик ответил согласием на приглашение стать правителем в дальней Ладоге.
      Могут возразить, что Рюрик, по летописи, прибыл в Ладогу значительно позднее - в 862 году. Однако многие летописные даты IX - первой половины Х века (о чем еще не раз пойдет речь) заведомо не точны - подчас они отличаются от истинных на целое десятилетие.
      В упомянутой "Иоакимовской летописи" есть сведения о том, что матерью Рюрика-Рорика была дочь Гостомысла. В принципе это не является невероятным, если учитывать, что, во-первых, Гостомысл был так или иначе, но тесно связан с балтийскими славянами, и, во-вторых, отец Рюрика, ютландский конунг Хальвдан опять-таки состоял в союзе с этими самыми славянами. Однако в этих сведениях естественно усмотреть определенную тенденциозность летописцев - стремление превратить Рорика из германца-скандинава в полуславянина и к тому же представить Гостомысла в качестве родоначальника династии Рюриковичей - пусть и по женской линии. Характерно, что В. Н. Татищев, опираясь на это сообщение Иоакимовской летописи, неоднократно подчеркивал: "Рюрик ...как сын дочери Гостомыслова, по наследию в Руси государем учинился"; "Рюрик... от русских прежних государей произошел" и т. п. (с той же целью Татищев утверждал, что Ольга,- супруга позднейшего князя Руси, скандинава Игоря, и мать Святослава - была "рода Гостомыслова"9).
      Но в других приведенных выше сообщениях Иоакимовской летописи о Гостомысле подобной тенденциозности нет, и едва ли стоит отрицать историческую реальность этого деятеля,- в особенности потому, что о Гостомысле имеются сведения не только в русских летописях, но и в современных ему западноевропейских хрониках.
      Кстати сказать, пренебрежительное отношение к "Иоакимовской летописи" в нынешней историографии во многом преодолено (за исключением явно "тенденциозных" ее элементов). Так, видные современные специалисты по древней истории и археологии Северной Руси А. И. Кирпичников, И. В. Дубов и Г. С. Лебедев пишут в своем совместном исследовании "Русь и варяги" (1986), что Рюрик около 874 года, с целью "закрепить свое положение (на Руси.- В. К.), вступил в брак с представительницей одного из местных знатных родов ("Ефанда" в известиях, извлеченных В. Н. Татищевым из Иоакимовской летописи)"10.
      Точно так же нет оснований считать вымышленным лицом другого деятеля этого времени - Вадима Храброго, о котором говорится, в частности, в северных летописях, составленных - с опорой на более древние летописи - в XV веке. Через какое-то время после "призвания" Рюрика, установившего твердую власть в Северной Руси, Вадим поднял бунт против него и был им убит.
      Существует традиция (ее продолжил в наше время Л. Н. Гумилев11) видеть в Гостомысле древнейшего, первого на Руси "западника" (поскольку датский конунг был приглашен именно по его инициативе), а в Вадиме Храбром первого "славянофила".
      Но, как представляется, более существенно в этом историческом "сюжете" другое. Рюрика вполне добровольно приглашают, как бы даже умоляют принять власть на Руси в свои руки, но затем восстают против этой вроде бы столь желанной твердой власти... И такое чередование устремления к сильной власти и неожиданного отвержения этой власти и борьбы с ней не на жизнь, а на смерть пройдет через всю историю Руси-России, которой в равной мере присущи и безусловное преклонение перед мощной государственностью, и буйные восстания против нее. Через столетие после мятежа Вадима, находившиеся под властью Киева древляне запросто прикончат великого князя Игоря, только что заключившего торжественный мирный договор с Византийской империей...
      И так и пойдет дело через века - до махновщины и антоновщины...
      Эта "противоречивость" в русском отношении к власти нередко (и особенно - в последнее время) вызывает "осуждение",- причем, как правило, на основе сравнений с Западом, для которого типично постоянное, но редко принимающее характер бунта сопротивление общества диктату государства, а не смена безграничной покорности безудержными восстаниями.
      Нет сомнения, что это чередование полного приятия власти и столь же полного ее неприятия порождало в русской истории самые прискорбные последствия. Но едва ли имеют серьезный смысл звучащие с давних пор (начиная, по меньшей мере с XVI века, с князя Курбского) призывы "перестроить" российское бытие на западный манер; эти призывы, в сущности, не так уж отличаются от утопических планов изменения весьма неблагоприятного (в сопоставлении со странами Запада) климата России. Ведь речь идет (как и свидетельствует предание о Вадиме Храбром) о более чем тысячелетнем характере исторического пути Руси-России!
      Важно отметить, что в русском самосознании наличествует и прямо противоположная тенденция - превознесение захватывавших страну бунтарских "вольниц" (особенно Разина и Пугачева), каковые неведомы "умеренному" Западу. Но когда мы имеем дело с тысячелетним "своеобразием" страны, неуместны, неосновательны как негативные, так и позитивные "оценки": своеобразие есть именно своеобразие.
      В силу объективных причин - географического положения, изначальной и неизменной многоэтничности (запечатлевшейся уже в летописном сообщении о "призвании" Рюрика), постоянно возраставшего пространства Руси-России, почти непрерывных войн и т. д. - государственная власть в России не могла не быть особенно твердой, в пределе - деспотической; но естественно рождалось и противоположное устремление к не имеющей границ "воле" (а не "свободе" в западном смысле, которая подразумевает определенные рамки и "правила игры").
      Неограниченная монархия и беспредельная анархия - это в равной мере коренные российские феномены (вполне закономерно, например, что не столь давно громко заявившие о себе анархические группировки на Западе вдохновлялись прежде всего заветами Бакунина и Кропоткина!).
      И можно утверждать, что история Руси-России благодаря сочетанию в ней подобных "крайностей" более драматична или, вернее, более трагедийна, чем история стран Запада, но проклинать либо, напротив, восхвалять (что также нередко делалось) Россию за эти ее "крайности" - занятие, по сути дела, примитивное, уместное только в чисто эмоциональном плане, но не в русле историософской мысли.
      * * *
      Аскольд. Впрочем пора вернуться в IX век. Итак, через некоторое время после "призвания" Рюрика, как сообщает поздняя - Никоновская - летопись XVI века (но нет оснований считать ее сообщение заведомо вымышленным), подвластные этому твердому правителю люди "оскорбишася... глаголюще: "яко быти нам рабом и многа зла всячески пострадати от Рюрика". Однако восстание было подавлено и "уби Рюрик Вадима Храброго и иных многих изби".
      Очевидно, что уже при Рюрике власть оказывается "деспотичной". Но вспомним, что до призвания Рюрика, по сообщению "Повести временных лет", на Руси "въста род на род и быша в них усобице, и воевати почаша сами на ся"... А помимо того - как было показано выше - Северной Руси угрожал тогда Хазарский каганат, уже завладевший Южной Русью. И согласно той же "Повести...", два Рюриковых "мужа", Аскольд и Дир, отправились в Киев, и жители города поведали: "мы седим... платяче дань козаром. Асколд же и Дир остаста в граде сем..."
      В "Иоакимовской летописи" этот эпизод изложен так: "Славяне, живущие по Днепру... утесняемы бывши от казар, иже (которые) град их Киев и протчии обладаша, емлюще дани тяжки и поделиями (работами) изнуряюще... прислаша к Рюрику преднии (знатные, главные) мужи просити, да послет к ним сына или ина князя княжити. Он же вдаде им Оскольда и вои (воины) с ним отпусти. Оскольд же, шед, облада Киевом и, собрав вои, повоева... козар".
      Но поскольку впоследствии в Киев отправился из Северной Руси Олег, который свергнул Аскольда, а затем опять-таки "повоева казары", естественно полагать, что хазары сумели подчинить Аскольда своей воле (в частности, заставили его совершить в 860 году поход на враждебный Каганату Константинополь, куда Кий ранее "ходил" с миром).
      Уместно здесь еще раз обратить внимание на одну господствующую в историографии неточность. В летописи "призвание" Рюрика датировано 862 годом, и эта дата, как правило, не оспаривается. Между тем уже давно и совершенно точно установлено, что имеющаяся в летописи дата похода Рюрикова "мужа" Аскольда на Царьград неверна: этот поход состоялся еще в 860 году, то есть за два года до летописной даты призвания Рюрика. А из этого ясно, что Рюрик прибыл на Русь ранее 862 года,- по всей вероятности, вскоре после того, как германский император Лотарь I в 854 году вторично лишил его власти над Фрисландией.
      И есть все основания полагать, что Рюрик с самого начала вынужден был противостоять Хазарскому каганату, который покушался и на Северную Русь. Дело в том, что еще до Рюрика, в 830-х годах, варяжский правитель Северной Руси (позднее местное население в ответ на насилия "изгнаша" варягов "за море") принял титул "кагана", явно утверждая тем самым свою независимость от хазарского кагана. И впоследствии, в 871 году, согласно дошедшему до нас тексту послания короля Людовика Немецкого (813-876), "вождь норманнов" также назывался "каганом" ("хаканом"), и этот вождь был, очевидно, именно Рюрик.
      В историографии в последнее время утвердилось представление о том, что уже после Рюрика его сподвижник Олег вел войну с Каганатом (о чем, в частности, убедительно говорится в трудах А. П. Новосельцева), но противоборство с хазарами, без сомнения, началось еще при Рюрике, и поход его "мужа" Аскольда в Киев имел, надо думать, прямую противохазарскую направленность,- но не принес победы. В предшествующих главах книги было подробно сказано о предпринятой в 860 году под диктатом Хазарского каганата атаке Аскольда на Константинополь (ситуация повторилась через восемь десятилетий, на рубеже 930-940-х годов, когда, победив тогдашнего правителя Руси, Каганат опять-таки заставил его атаковать Константинополь - о чем ниже).
      * * *
      Олег Вещий. Под 879 годом в "Повести временных лет" сообщается: "Умершю Рюрикови, предасть княженье свое Олгови, от рода ему суща, въдав ему сын свой на руце Игоря, бе бо детеск вельми",- то есть (в переводе Д. С. Лихачева): "Умер Рюрик и, передав княжение свое Олегу - родичу своему, отдал ему на руки сына Игоря, ибо был тот еще очень мал".
      Далее следует рассказ о длительном периоде, означенном именами Олега и Игоря,- периоде, занявшем (согласно летописным датам) почти семь десятилетий. Сведения летописи об этих исторических личностях намного более обильны, нежели о предшествовавших им Кие, Рюрике, Аскольде, но, может быть, именно по этой причине "информация" оказывается и более противоречивой, подчас даже загадочной.
      Так, например, князь Игорь, появившийся на свет, по летописи, в 870-х годах, обрел своего единственного (это явствует, как мы еще увидим, из той же "Повести...") сына, Святослава, не ранее конца 930-х годов,- то есть по меньшей мере в шестидесятилетнем возрасте. К тому же и его супруге Ольге, вступившей с ним в брак, по утверждению летописи, еще в 903 году, было, следовательно, ко времени рождения Святослава примерно пятьдесят лет. И уже В. Н. Татищев, а за ним Н. М. Карамзин высказали вполне понятное сомнение в достоверности данной летописной хронологии, и многие позднейшие историки говорили об этом же с еще большей определенностью. Тем не менее - в силу какого-то странного "консерватизма" - летописные сведения об Олеге и Игоре до сих пор не стали предметом развернутого исследования,- хотя отдельные, частные соображения по этому поводу были высказаны целым рядом историков.
      А ведь дело вовсе не только в неправдоподобных "возрастных" сведениях. Почему-то редко обращают внимание, например, на тот факт, что в более или менее подробном летописном повествовании об Игоре есть странный хронологический пробел. Сообщается, что он начал править после смерти Олега, в 913 году. и упоминается о его действиях в 914 и 920 годах, однако далее ровно никаких сведений о нем нет на протяжении двух десятилетий - до 941 года.
      Вместе с тем уже давно и многократно было высказано убеждение в том, что летописцы искусственно превратили Игоря в сына Рюрика, дабы обеспечить единство династии Рюриковичей, а на самом деле он мог быть разве только внуком - если не правнуком - Рюрика и родился, следовательно, гораздо позже, нежели указано в летописи.
      Виднейший исследователь летописей А. А. Шахматов еще в 1908 году убедительно показал, что над составителем "Повести временных лет" тяготела "определенная тенденция. Русская княжеская династия должна получить ясную генеалогию: исторический Игорь должен быть связан с Рюриком... Рюрик - это родоначальник династии: боковые линии должны отпасть". Однако устные предания говорили "о двух князьях - об Олеге и Игоре. И именно сначала говорилось об Олеге, а потом уже об Игоре... Вместе с тем взаимные отношения Олега и Игоря не были, очевидно, определены... иначе... ему (составителю.- В. К.) не пришлось бы прибегнуть к искусственной комбинации"12,- то есть к объявлению Игоря сыном Рюрика.
      Дело в том, что к моменту составления "Повести временных лет" на Руси прочно установился порядок престолонаследия от отцов к сыновьям, и летописцы, надо думать, просто не могли иным образом представить ход дела после смерти Рюрика: его должен был сменить именно сын.
      Олег, согласно преданиям, только принадлежал к "роду" Рюрика и - по понятиям ХI-ХII веков - не имел права стать наследником его власти; происхождение же Игоря было неясным (вспомним, что в "Слове..." Илариона представлена генеалогия Ярослава Мудрого до Игоря включительно, но об отце последнего умалчивается). И перед летописцем открывалась возможность объявить его сыном Рюрика,- что и было сделано.
      И по версии "Повести временных лет" Игорь правит - так сказать, юридически - уже с детских лет, с момента смерти Рюрика, однако в качестве фактического правителя выступает Олег. Между тем предания все же противоречили этой версии, и летописец не смог свести концы с концами: многие историки с недоумением констатировали, что Игорь по сути дела начал править лишь после Олеговой гибели, в 913 году, когда ему - если исходить из летописных дат - было уже не менее тридцати трех лет!
      А. А. Шахматов объяснил эту неувязку тем, что в дошедших до летописцев преданиях все события до 940-х годов были связаны с именем Олега, а не Игоря, и, как он заключил, "составителю "Повести временных лет" ничего не оставалось сказать об Игоревом княжении... за смертью Олега пришлось бы тотчас же сказать о смерти Игоря" (с. 104).
      Правда, летописец все же в известной мере попытался, по словам А. А. Шахматова, "заполнить длинный ряд годов"; он записал: "913. Иде Игорь на деревляны, и победив а (их), и возложи на ня (них) дань болши Олговы (Олеговой)... 914. Приидоша печенези первое на Русскую землю, и сотворивше мир со Игорем... 920. Игорь воеваше на печенеги".
      Но далее следует пробел на целых два десятилетия, и есть основания утверждать, что на самом деле указанные события происходили не в 913-920 годах, а в первой половине 940-х. Так, под 945 годом в "Повести временных лет" записано, что Игорь задумал поход "на деревляны, хотя примыслити большюю дань", то есть через тридцать с лишним лет странно повторяется ситуация 913 года...