- Верно-то, верно, только самострел в походе тяжел, а в бою не скор заряжать долго.
      - Это поправимо. Испытал я в Литве, князь, другое устройство стрелкового отряда. Получилось удачно, даже татар стукнули.
      - Татар - самострелами?!
      - Да. Стало быть, и здесь так надо. Мне нужен толковый воевода, который не только бы умел обращаться с самострелом, но любил его. Только такому человеку я смогу поручить формирование стрелковых отрядов. А ты, князь, помни: вот это последнее я считаю главным для достижения успеха. Остальное - работой и упражнением. Вот и все!
      - И на том слава богу!
      - Что так?
      - Это бы расхлебать, - и князь отпускает, наконец, свою многострадальную бороду.
      * * *
      Переходя улицу, оглянись по сторонам.
      Правило для пешехода, и не только...
      Телеги подвигались вперед медленно. Колдобин на муромской дороге было хоть, может, и не больше, чем на смоленской, но и не меньше, а этим все сказано. Больше всего досаждали тесно лежащим в повозках воинам корни громадных деревьев, густо перехлестнувших более-менее расчищенную и даже заметно вытоптанную просеку. Стукаясь о них, колеса давали в телеги такую отдачу, что все лежащие в них тихо, но непрерывно и с неиссякаемым жаром, витиевато матерились.
      Возницы, одетые не по-весеннему тепло, чтобы скрыть длинные кольчуги, забывшись начинали посвистывать на лошадей и тут же получали свою долю брани:
      - Му..ла! Кончай свистеть - удачу высвистишь! Настоящего свиста из-за тебя не услышишь. Корни, вон, лучше объезжай!
      Те отбрехивались добродушно:
      - Не лайтесь. Коль засвистят - услышите. Ихний свист мертвого подымет. Мастера!
      Но свисту так и не дождались. Просто перед первой телегой, перед самыми лошадиными мордами рухнуло дерево. Тихо, как во сне. Лошади испуганно присели на задние ноги, обоз встал. Порхнули стрелы, и весь конвой (12 человек) сверзился с седел. А на дорогу перед упавшим деревом вышли шесть мужиков довольно приличного вида с огромными топорами в руках. Один среди них сильно выделялся и громадными размерами, и чудовищно разросшимися бородой и гривой. Он и обратился к возницам:
      - Эй, землячки! Чур не орать и не дергаться, коли жить хотите.
      Возницы замерли с открытыми ртами. Хоть и знали, и готовились, а струхнули крепко. Очень уж ловко их остановили.
      - Что в телегах?
      Передний кучер севшим голосом прохрипел:
      - Оружие.
      - Оружие?! Ого! А кольчуги есть?
      - Не-е.. Только оружие. Мечи, щиты, копья.
      - Ладно, и то хлеб! А ну брысь с козел!
      Возницы ссыпались с козел и сгрудились у средней телеги.
      - Со мной никто не хочет? - верзила оглядел их с грозной улыбкой. Мужики пришибленно молчали.
      - Тогда мотайте домой, пока я добрый.
      Возницы, то и дело оглядываясь, тронулись по дороге назад. И только тут услышали свист, короткий, как щелчок кнута. Но был он так громок и чем-то ужасен, что от него дернулось у каждого в животе, и они кинулись бегом, сопровождаемые раздавшимся из-за деревьев улюлюканьем. На дорогу высыпало десятка два бродяг с луками. Похватали лошадей конвоя, даже не взглянув на лежащих людей. Кому не досталось коня, вскочили на козлы. Детина (ему подвели коня, конечно, лучшего) взмахнул рукой:
      - Айда! Дома разберемся!
      Дерево убрали с дороги и тронулись дальше, поспешая, подхлестывая лошадей. Неизвестно, как терпели такую езду затаившиеся дружинники, тут ведь и не выругаешься вслух, от души. Все думали, что встречей с бродягами мука кончится и начнется дело. Но на то нужен был сигнал. А его все не было. Так и поехали, кляня, как только умели (про себя, разумеется!), колдобины, корни, разбойников и самого Бобра, все не подававшего почему-то сигнала. Но и это было еще терпимо, пока ехали (около часа) по дороге. Потом свернули направо, в лес. Вот тут уж набрал Бобер чертей в свой адрес! На всю, пожалуй, оставшуюся жизнь.
      Однако все кончается на этом свете, даже такая вот лесная дорога. Прошло около трех часов. Телеги, наконец, остановились. Послышались веселые вскрики. Кажется, женские и даже детские голоса. Дымом пахнуло. Видно, прибыли.
      - Слезай, приехали! - послышалось из первой телеги.
      Это был знак Бобра. Верховые не поняли, даже не обратили внимания, думая, что кричат свои с козел, на козлах не успели удивиться, как из телег выпрыгнуло сорок молодцов, затянутых в длинные кольчуги с глухими, от шлема до плеч и еще на пол-лица, бармицами. Длинные мечи их оставались у пояса, в руках же появились и сразу заработали, зазудели тетивами маленькие легкие луки. Верховые, так, похоже, и не успев все до конца сообразить, получили по стреле и съехали наземь, лишь верзила успел поднять коня на дыбы (стрелы вонзились тому в грудь и в шею), и когда конь стал заваливаться, изумительно проворно скатился на землю, выхватил из-за пояса топор и кинулся на ближайшего в кольчуге. Им оказался увязавшийся в авантюру совершенно неожиданно не только для князя, но и самого Бобра, нижегородский тысяцкий Михаил Василич. Не успей он отскочить, не помогли бы никакие латы. Громадный топор со свистом рассек воздух,.. но только воздух - Михаил оказался проворен, - и хозяин топора, махнув им еще разок для острастки, юркнул в кусты и был таков.
      Только теперь разбойники уразумели, а дружинники огляделись. Телеги стояли на краю большой поляны, не естественной, а вырубленной, так как окружала ее, без всякой мелочи, стена мощных (в три обхвата) и очень густо стоящих (два-три шага друг от друга) деревьев. На поляне стояло два десятка небольших, но крепких, ладных изб, а вдоль границы деревьев виднелись землянки. У изб и землянок дымили сложенные отдельно на улице печки, возле них суетилось несколько женщин, тут же с веселым гамом гонялись друг за другом ребятишки.
      И прежде, чем поднялась суматоха, Бобер успел крикнуть:
      - Кондрат! Своих - к избам! Баб и детей переловите. Живо!
      Десятеро кольчужников кинулись к избам, остальные обернулись к уже одуревшим от страха и спрыгивавшим с телег прямо под стрелы и мечи попутчикам. Однако убивать их не спешили. Оглушали или били по ногам, а кто не сопротивлялся и валился на колени с мольбой о пощаде, тех и вовсе не трогали, приказывали идти к жилью и тащить туда своих раненых и избитых.
      Через десять минут все было кончено. Обитателей деревни, не успевших удрать, согнали в середину поляны и развели: детей отдельно, женщин отдельно, мужиков окружили плотным кольцом, не пораненных связали.
      Дети, их было девять, лет от пяти до десяти, не старше, жались друг к другу, боясь даже заплакать.
      Бабы, как обычно, голосили и кудахтали, матери порывались к детям. Кольчужникам не одну пришлось огреть по спине и по заду прямо мечами (больше нечем было), прежде чем они не уразумели и не унялись.
      Бобер подошел сначала к детям. Выбрал из тех, кто постарше, самого на вид смелого, поманил пальцем. Мальчик подошел спокойно, смотрел гордо, независимо.
      - Как зовут тебя, молодец?
      - Михал Григоричем.
      - О-о! А отец твой кто?
      - Отец мой тут - главный атаман и никого не боится. И я тебя не боюсь.
      - Ишь ты! А который из них? Где он?
      - Ха! Его тут нет. Он от вас убег. Он очень сильный и ловкий. Он вот остальных соберет и перебьет вас всех. Так что ты лучше нас не тронь - хуже будет.
      - Ой-ей! Пожалуй, не трону, а то правда боязно... А мамка твоя где? Беспокоится, небось. Поди, успокой ее.
      - У меня тут сестренка вон.
      - Да? Ну так забирай и сестренку.
      Мальчик важно усмехнулся, взял за руку подскочившую к нему девочку, повел к женщинам. Бобер подозвал дружинника:
      - Сань, смотри внимательно за этим мальцом. Видишь?
      - Вижу.
      - Вон подошел, это, стало быть, их мать. Семья атамана! Поди, скажи ребятам, чтобы разрешили им в дом уйти. Пойдешь с ними. В избу войдешь, осмотри все ходы-выходы, чтобы мышь незаметно не проскочила! Закрой их в избе и стереги пуще глаза. От этого, может, наша жизнь будет зависеть.
      - Исполню, князь.
      Бобер поискал глазами среди детей еще. Выбирал личико посмышленей. Заметилась девочка, чем-то похожая на Любу, глядевшая не испуганно, а печально. Он подошел к ней:
      - Не печалься, милая, мы вам зла не сделаем.
      - Да, не сделаете, а тятьку моего вон как избили.
      - А где твой тятька? Веди-ка его сюда.
      - Правда, что ль?
      - Да, да. У кого еще тятька тут?
      - У меня, у меня, у меня, - к Бобру пододвинулись трое мальчишек.
      - Давайте и вы своих сюда.
      Через минуту дети подвели к нему четверых мужиков, растерзанных и растерянных, один из них сильно хромал. Его-то и держала за руку девочка.
      - Ну что ж, красавица, веди своего тятьку домой. Пожалей, полечи, да спроси, отчего он разбойничает на дорогах, Бога гневит, дочку свою, такую хорошую, не жалеет.
      Девочка потянула отца за рукав, тот пооглядывался туда-сюда в полной растерянности, похромал за дочерью.
      - А с вами, мужики, давай поговорим. Садись, - и опустился прямо на землю, обхватив руками колено. Разбойники помялись, двое опустились на колени (сесть неловко - руки связаны), двое остались стоять.
      - Видно, вольготно вы живете, коль всякую осторожность потеряли.
      Мужики уныло молчали, глядя в землю, но Бобер и не ждал ответа:
      - Даже на добычу глянуть не захотели. Эх, орлы - петушиные перья! Влипли, как сопляки последние. И что же, никто, кого останавливаете, не сопротивляется?
      - Нет почти...
      - Нет, никто...
      - Нет, если кто рыпнется, того кистенем, аль топором, а так... нет. Да и нам зря убивать - какой прок?
      - Зря убивать... Мудрецы. Праведники! И давно, гляжу, промышляете, обжились. Избы, семьи, детишки вон... Чему ж вы их учите?! Как воспитываете? Чтобы зря не убивать? Слушайте, может, у вас и поп свой есть?!
      - Попа нет, а монах один, странник, есть...
      - Ну и ну! Чем же вам обычная жизнь не угодила? Работать лень!
      - Лень... На дядю чужого. Узкоглазого...
      - А-а... Впрочем, об этом потом поговорим. А сейчас - главное. Жить хотите?
      - Хых! Кто ж жить не хочет...
      - Хорошо. я вас не трону. Отпущу на все четыре стороны. И детишек отпущу. Но условие: вы приведете ко мне атамана. Это ведь тот, с топором верзила, что сбежал?
      - Он.
      - Ну вот. Он, поди, тут, за кустами прячется, да из лука нас выцеливает. Передайте, пусть выйдет. Не трону. Поговорить надо. Можно и других, если смелые. Но говорить буду с ним. И чтоб без глупостей! Если начнет пакостить, спалю его избу к чертовой матери с женой и детишками. А если вы пойдете, да не вернетесь, ваших детишек спалю. И остальных всех. Так что не вздумайте шутить. Эй, ребята, отведите мальцов в атаманов дом, а этих развяжите.
      Дружинники утащили упиравшихся, орущих мальчишек, мужиков развязали. Те стояли, маялись, почесывались, будто ожидали еще чего-то.
      - Чего вы? Не поняли? Идите! Я жду до вечера. Солнце на лес садится поджигаю избу.
      - Эх, воевода! Мы тебе атамана приведем, а ты нас все одно под топор?!
      - Я вам не просто воевода, а князь! И это мое княжеское слово. И вот крест святой, - Бобер перекрестился, - что не вру. Придется поверить. Ну, а не поверите... Тут тоже я от княжеского слова не отступлюсь: никого не пожалею! Так что лучше попробуйте. Не прогадаете. Тем более, что выбирать вам не из чего. Идите!
      Мужики повернулись и пошли, тихо переговариваясь и сначала разводя, а потом и размахивая руками, азартно доказывая что-то друг другу.
      - Может, последить за ними, - шепнул Бобру из-за плеча тысяцкий Михаил.
      - Куда... Они на нас сейчас из-за каждого дерева смотрят. Схлопочешь стрелу в лоб, только и делов. Давай лучше поближе к центру поляны отойдем, и пленников туда. Чтобы стрелой ниоткуда удобно не было...
      * * *
      Сколь веревочка ни вейся,
      Все равно укоротят...
      В. Высоцкий.
      Ждать пришлось не больше часа. Бобер, Михаил и дружинники, расположившиеся вокруг атамановой избы и запалившие четыре больших костра, увидели на дальнем конце поляны ватагу человек в двадцать. Разбойники рассыпались подальше друг от друга и не спешили приближаться. Лишь огромный атаман один пошел прямо к своему дому, поигрывая чудовищным топором как половником. Подошел, спокойно обвел взглядом поднявшихся навстречу четверых кольчужников:
      - Ну, кто тут со мной говорить хотел?
      Вперед шагнул самый, на взгляд атамана, невзрачный, ничем не выделявшийся в облачении и оружии, а ростом и комплекцией пожиже других:
      - Я.
      - И ты - князь?!
      - Князь.
      - Об чем же князю с разбойником толковать?
      - Спросить хотел кое-что.
      - Спросить? - атаман ухмыльнулся криво. - Ну спрашивай.
      - Лес, места эти хорошо, видно, знаешь?
      - Как свою ладонь, я тут вырос.
      - А в чужом лесу быстро оглядишься?
      - Умом и глазами Бог не обидел. Только ни к чему это мне.
      - Не зарекайся, может, и к чему. Ты что же, всю жизнь собираешься так вот, ни за что, ни про что души христианские губить? Бога поминаешь, детишек имеешь, неужто ты и им свою долю готовишь? Если умом тебя Бог не обидел, не задумывался ли, что сколь веревочка ни вейся, а кончик найдется.
      - Это не твое дело.
      - Теперь, как видишь, и мое. Спета твоя песенка.
      - Может, не совсем. Ты бы, князь, отпустил моих. А я бы твоих отпустил поздорову - ступайте с Богом. Что тебе в детишках наших? Такой грех на душу...
      - Я детишек твоих не трону, коли сам не сподличаешь. Я вам слово дал. Но вот отпусти я их - и что будет?
      Атаман помялся, потом проговорил нетвердо:
      - Уходите, не тронем.
      - Это вряд ли! Да и мне зачем сюда лезть было, если я так вот сейчас и уйду несолоно хлебавши?
      - Чего ж тебе от нас надо?
      - Мне надо разбой ваш прекратить. Либо ты идешь со мной и служишь мне и честным христианам, потом и кровью дела свои прежние искупая, либо я вас всех - к ногтю.
      - Да... Обскакал ты нас, что ж... Но ведь такое только раз проходит. А разбежимся мы?
      - Все равно переловлю. Не всех, может, но тогда уж сразу без разговоров на колы посажаю.
      - На силу надеешься. Конечно... Будь у меня таких кольчужек с десяток, я б тебе показал колы...
      - Ну так в чем же дело? Покажи. Давай с тобой один на один подеремся. Кто победит, тот и распорядится.
      - Ххых... - огорошенный атаман даже хохотнул, - скажешь тоже...
      - Что, забоялся, что ль?
      - Я?!! Да я ведь тебя... Я тебя на одну ладошку посажу, а другой хлоп! И все! ты что, князь, жалко тебя. А больше кольчужку твою жалко. Не починишь потом.
      - Я могу и снять. Победишь - целую заберешь. Хоть и не налезет она на тебя, сыну подаришь.
      - Ты что?! - атаман занервничал. - Ты правда, что ль, драться со мной вздумал?!
      - Правда. Если не струсишь. Вижу, уже трусишь.
      - Я?!! - атаман покрутил топором, но оглянулся настороженно, вероятно ожидал какого-то подвоха от дружинников. Не мог же, в самом деле, такой маленький оспаривать место у такого большого!
      - Ну что, бьешься?
      - Я-то?.. - атаман облизнул губы, - Ладно, князь, коль не шутишь. Коль приспела тебе такая блажь. Только я по-мужицки, а ты - как знаешь.
      - Ну а я по-княжески, не обессудь. Саня, принеси мне булаву покрепче. А щит поменьше и потолще, вон тот.
      - Ты, брат, сбрендил что ли?! - задышал в ухо Бобру Михаил Василич. Он ведь тебя ухлопает! И как нам тогда?!
      - Миш, не бжи. Сейчас все увидишь.
      Атаман оглянулся на своих, коротко страшно свистнул, махнул рукой, идите, мол, ближе. Разбойники осторожно приблизились.
      - Эй, ребятки, тут князь поразвлечься решил, меня побить. Говорит, кто победит, тот командовать будет...
      Разбойники нахально загоготали.
      - ...Я согласен. Если князь меня укокошит, вам все его приказы исполнять. Он вам вместо меня станет. Поняли?!
      - Поняли, Гриш, давай! - весело отозвались разбойники и заржали совсем уж нагло.
      Тем временем Дмитрию принесли булаву. Дружинники с одного края, разбойники с другого загородили поляну, на которой остались друг против друга Бобер и атаман.
      Дмитрий, хоть и был вполне в себе уверен, прислушался по привычке как там, внутри? Под ребрами мелко вибрировало - тьфу!
      - Ну что ж? - он пошел на атамана, прикрывшись щитом до самого носа, только глаза его, как два арбалета, начали выцеливать атаманский взор.
      Тот стоял, улыбался и поигрывал топором. Больше у него в руках ничего не было. Когда Бобер оказался в пяти шагах, он мгновенно сжался, одним прыжком очутился рядом и нанес страшный удар. Дмитрий успел увернуться топор по самый обух впился в землю у его ноги - он изумился поразительной реакции разбойника и забеспокоился. Дело в том, что тот не желал посмотреть противнику в глаза.
      Атаману пришлось дважды дернуть, высвобождая топор из земли. Разбойники изумленно-сожалеюще ахнули. Дмитрий вновь пошел на великана. Тот не стал больше бить, ожидая выпада. Но и Бобер не торопился. Он подступал, пытаясь заглянуть в глаза - а не получалось! Разбойник смотрел будто и на него, но и как-то в сторону. И ближе, встык Дмитрий сойтись побаивался, видя необыкновенное проворство (при такой-то комплекции!) своего противника. Он махнул булавой, провоцируя удар, и с изумлением почувствовал, что булава отлетает в сторону, а топор уже опускается ему на голову! Дмитрий успел-таки (уже в самый последний момент!) отшатнуться, прикрывшись щитом, удар пошел по щиту вскользь, топор опять со страшной силой воткнулся в землю, а рука у Дмитрия от локтя до кисти онемела от страшной боли.
      Стало неуютно. Совсем неуютно! У этого парня была потрясающая реакция, а смотрел он все время куда-то мимо.
      Правда, и Бобров опыт сказался: когда атаман выдергивал из земли вновь застрявший топор, то низковато нагнулся, и Дмитрий ближней к нему ногой совершенно автоматически взмахнул резко, сильно. И попал по щеке. Голова атамана дернулась, он, высвободив топор, выпрямился, встряхнулся весело, как собака, и удивленно (ишь, мол, шустер князь! дерется!), глянул наконец на Дмитрия.
      "Эйх!! Да он косой, ядрена мать! - Дмитрия аж в жар бросило. - А я-то, дурачок, глаза его ловлю!"
      - Уфф! - у Дмитрия гора свалилась с плеч, он успокоился, да и злость поднялась - давно уже не делали ему так больно, - Ну, козел!..
      Он пошел на великана так уверенно, будто этот удар ногой (какой уж он там оказался? Так, пустяк..) нанес противнику смертельную рану. Атаман забеспокоился, повнимательней взглянул на противника... И пропал!
      Дмитрий впился взором в один, смотревший именно в него, глаз. Глаз застыл, остекленел и стал раскрываться.
      Разбойники ничего не поняли. Они только в страхе и изумлении раскрыли рты. Дружинники обалдели (они попадали бы со смеху, если бы не серьезность момента!): один глаз атамана начал вращаться и беспорядочно бегать в разные стороны, в то время как другой остановился и помертвел. Это было так смешно и так жутко одновременно, что все замерли в ужасе - что же будет?!
      Атаман попятился, прижав руку с топором к груди, а левой беспомощно отмахиваясь, как от пчелы. Отступал он недолго. Зацепившись ногой за невыкорчеванное корневище, упал навзнич и истошно, по-бабьи завопил. Дмитрий подскочил, придавил коленом грудь и опять поймал его глаз. Ударить не решился, хотя очень хотелось (за непроходившую жестокую боль в руке), ведь разбойник мог как тогда рыцарь... а он ему (и теперь особенно!) ох как был нужен живым!
      - Ну что, Гриш?! Приплыл?!
      - А-а-а!!! Помилуй, князь!!! Все приказывай, все!!! Помилуй только отвернись!!!
      - Ну гляди, - Дмитрий отвел взгляд, поднялся, - помни, я зла тебе не желаю, я хочу только, чтобы ты меня слушался.
      Атаман рывком сел, прикрыл глаза ладонью и долго, очень долго осторожно ощупывал их пальцами, словно испытывая или не веря, что они есть. Потом, опять рывком, вскочил на ноги и оглянулся на своих. Те стояли в полной прострации, и описывать их вид трудно и долго, и не надо.
      - Видели?! - атаман пробежал своим неуловимым взором, кажется, по всем сразу. - Поняли?!
      Разбойники и не думали что-либо отвечать.
      - Теперь этого человека, - ткнул большим пальцем за спину, боясь оглянуться, - слушать как меня! Больше, чем меня! В сто, в тысячу раз больше! - опустил голову, увидел под ногами свой топор, схватил его, осмотрелся дико и, размахнувшись страшно (все вокруг присели в ужасе), шваркнул им в торчащий рядом пень так, что он вошел в дерево, как в землю, по самый обух, сел, закрыл руками голову и заплакал.
      Бобер встал перед разбойниками и поднял булаву:
      - Ну!
      Те повалились на колени, загалдев:
      - Помилуй, князь! Приказывай, князь! Не погуби...
      - А ну все к атамановой избе - брысь! - Дмитрий махнул рукой и повернулся к своим: - Вы тоже.
      Когда остались посреди поляны вдвоем, Дмитрий подошел к атаману и легонько хлопнул его по плечу. Тот подпрыгнул и сжался.
      - Успокойся, Гриш, успокойся. Давай поговорим.
      - Говори, приказывай, что угодно делай, только не смотри. А лучше убей.
      - Зачем? Послужи мне, честным людям русским, сними грехи с души. А не то...
      - Нет! Нет! Приказывай! Нет!
      - Хорошо. Поедешь со мной. Всех, кого считаешь поспособней в бою или разведке, возьмешь с собой. Здесь я ничего не трону. Накажешь оставшимся, чтобы собирали детишек, баб, добришко все (добришка-то, поди, много накопилось?) и ехали в Нижний. Там спросят купца Ерошку Серпуховского, он приветит и разместит, да там и сам всех встретишь. И вот еще что. Главное! Самых жадных, но не глупых, пошли по лесу с вестью: лихих людей князь Дмитрий Константиныч прощает, на службу зовет, много милости обещает. А еще (ты ведь всех тут знаешь) самых ушлых и дошлых к себе, под свое начало зови. Обещай вольную жизнь, большие доходы и от Бога прощенье. Будете по пограничью князю служить, басурман сторожить, а что добудете, все ваше! Ну и остальное там... Пусть обмозгуют. Чуешь?
      - А на кол...
      - На кой черт вы мне на колах?! Хотел бы, так все твои б уже сидели!
      - Да, Митрий Константиныч...
      - Я не Константиныч.
      - Как?! А сказал - князь.
      - Князь. Но другой. Дмитрием меня зовут тоже. Но Михалычем.
      - Ну Михалыч, так Михалыч. Видать, на силу всегда сила найдется. Эх-хе-хе... А я-то думал...
      - Думал - всех сильней?
      - Ага.
      - А ОН? - князь показал на небо.
      - Ну...ОН... Он далеко... высоко...
      - Далеко... Так ведь ему послать кого - лишь моргнуть... А?
      Атаман вскакивает, отшатывается, падает на колени:
      - Неужто?!!
      - Ну-ну! Пошутил я. Но ты мужик умный - сам смекай. Только потом. А сейчас собирайся! Все запомнил - что делать?
      - Все! - атаман вскакивает на ноги, это опять атаман. Но уже совсем другой.
      * * *
      Засуетился народишко в Нижнем. Тут и так-то суеты всегда хватало: торжище, купцы, путешествующие, промышляющие, кто из Орды, кто в Орду, а то и набег... Но этим летом прибавилось кое-что еще.
      Сильней зашевелились военные. Чаще стали выезжать на джигитовки, на ристалище, просто на сбор, по полной выкладке. Интенсивней обучали новичков. Организовали по разным дорогам несколько экспедиций против разбойников. Явных успехов в тех экспедициях вроде и не достигли, но свисту в окрестностях стало намного меньше, а в город тоненькой реденькой цепочкой потянулись люди странного, а то и дикого вида. Не убогие, не немощные, но и не благополучные - непонятные. Дорожка у них была одна - в южный конец, ко двору купца Ерошки.
      Оттуда каждые полмесяца, а то и чаще, выезжали небольшие (человек 10-15) конные отряды, отлично вооруженные, снаряженные, и пропадали на южных дорогах.
      На торжище появились молодые, румяные, мордастые, развеселые молодцы, торгующие вразнос пирожками и квасом, не очень обремененные товаром и не очень назойливо его предлагающие. Ходили, покрикивали, заговаривали с каждым встречным-поперечным, перемигивались меж собой, выспрашивали, присматривались, прислушивались.
      На Троицу князь Дмитрий Константиныч устроил между стен кремля (нижегородский кремль был обнесен двойным рядом стен, деревянных конечно) большую потеху со стрельбой, по-нашему - турнир, соревнование. Такого давно не делалось. Победителям обещали богатые награды.
      Стрелять можно было как хочешь и из чего хочешь: хошь из самострела, хошь из лука, хошь из пращи камнем швыряй, хошь - как хошь, только цель стояла одна и далеко - в двухстах шагах.
      Победил, разумеется, арбалетчик, а награды (действительно очень богатые, от щедрот не только князя, но и нового воеводы) получили и стрелок, и мастер, сделавший самострел.
      Новый воевода, внимательно наблюдавший за стрельбой, когда подошел награждать победителя, взял его самострел, повертел в руках, приложился, цокнул языком и молча вернул.
      "И тут недоволен, чертов сыч!" - ругнулся про себя Константиныч.
      - Чего опять не так, Михалыч? Самострел?
      - Самострел хорош. Только заряжать его здоровяк должен, рычагом натягивается. Вороток бы... Да ваши тут, видать, и не слыхали про него.
      - Так ведь рычагом быстрей. Рраз - и все! А вороток крути-наворачивай.
      - Быстрей. Да подручник не всякий справится. А надо, чтоб любой. Даже девка при случае.
      - Стало быть, зря мастера наградили? Ты ведь сам...
      - Нет-нет! Не зря. Где он? Эй! Позовите мастера!
      Привели мастера. Он сильно робел, потел, утирался то и дело рукавом и был, кажется, уже порядком поддавши.
      - Здравствуй, мастер-молодец! Как тебя звать-величать?
      - Здравствуйте, отцы-князья! Никитой меня, Никитой кличут.
      - Добрые ты арбалеты ладишь.
      - Чего?!
      - Самострелы, говорю, твои хороши.
      - А-а-а! Это маненько умеем.
      - А видал или слыхал про вороток?
      - И слыхал, и видал, как же...
      - А почему с ним не делаешь?
      - А на кой он нужен? Кому? Детишкам на забаву? Сложней, значит, надежи меньше. А заряжать дольше.
      - Да вот как раз детишкам-то и надо бы. Сможешь сделать? Десятка два пока. Я хорошую цену дам.
      - А что ж, попытать можно. Может, и получится.
      - Может или получится?
      Никита цыкнул зубом, снова стер пот со лба:
      - Оружие - штука капризная. Один крючок по-другому сладишь - уже не так бьет. А тут целый механизм... Попытать надо.
      - Попытай. Я тебе свой арбалет дам. Сравнить, понять. Он воротковый. Да пару секретов шепну. Может, ты их и знаешь, а может, и нет. А?
      - Спасибо, князь. В таком разе уж обязательно чего-нибудь учудим.
      * * *
      - Михалыч! Похоже, ушкуйники заявились! - тысяцкий Михаил Василич влетел к Бобру, будто за ним гнались. Взвинченный, раскрасневшийся, весело и встревоженно посмеиваясь.
      - Ну-ну! Откуда весть?
      - Мои на торжище подсмотрели. Лодка - чистый ушкуй, так только, чуток под купецкую подделана. А в ней пятнадцать морд "купцов". С Верха пришли. Пол-дня помотались туда-сюда по торжищу - и в лодку. И назад, на Верх. Ушли. Четверых, правда, оставили.
      - А за ними, за лодкой? Следом?!
      - Следом? Не вот... Берегом-то я послал верховых, догонят. Но они ведь, наверное, так Волгой и пойдут, а моим через Оку переправляться. Могут и потерять.
      - Могут... - Бобер упер глаза в пол и с минуту как спал. Потом встрепенулся:
      - Василич! А вот ты на их месте когда бы напал?
      - Дак поутру раненько. Пока все тепленькие, в постелях.
      - Я бы тоже. Но ведь они не глупей нас. А?
      - Ясное дело. Но что из этого?
      - Переночевать им надо тут где-то поблизости. Не будут же они перед дракой всю ночь веслами махать.
      - Само собой.
      - Как думаешь - где? Может - на стрелке?
      - Близко. Обязательно увидит кто-нибудь, шум подымет. Народу там шляется... Вот за стрелкой в пяти верстах заводь есть. Большая. И лес там по берегу густой.
      - Ну вот тебе и место. Давай тогда, Василич. Срочно!
      - Что?!
      - Перво-наперво гонца к Оке. Мигом! Предупредить, чтобы подготовили переправу для двух сотен всадников. Стрелков лучших... Две сотни быстро соберешь?
      - Часа три...
      - Долго! К вечеру - кровь из носа! - надо быть у той заводи. С конями! Два часа тебе, не больше. Сколько наберешь. Но не меньше сотни. Запасов никаких, только еды на день. Завтра там уже нечего будет делать. Я пойду с ними.
      - Я сам хотел.
      - Тебе город стеречь. Подними по тревоге ополчение ремесленников. К вечеру чтобы с луками расселись по берегу вдоль всего города. На стрелку тоже сотни две посади.
      - Это ладно, это все сделаю. А вот ты... Зачем тебе с конями возиться, переправлять? На конях до Оки, а там так, скорее получится.
      - Не просекаешь?
      - Честно скажу, Михалыч, - нет.
      - Ушкуйников может быть либо чуть, так, побаловаться - сотня, полторы. Тода их надо тихо в заводь ту пропустить ночевать, а ночью окружить и всех перебить.
      - Всех?!! Ты что, Михалыч, побойся Бога!
      - А что?
      - Христианские души как-никак...
      Дмитрий даже не стал плеваться, как обычно, а только головой покачал, да стукнул кулаком по колену:
      - Всех, Василич, всех. Тогда другие задумаются, может, хоть чуть. Ты воевода или поп, чтобы о душах их заботиться? Ох, смотрю я на вас, здешних... Что в Москве, что тут. Как до дела доходит, так сразу - "души христианские", "тоже люди", "не ведают, что творят", "пожалеть"... Нельзя так! Воюешь - так воюй! По-настоящему, до конца! А если жалко - иди в монастырь. И нечего тут обсуждать - все! Но ушкуйников может быть и много. Тогда придется просто пугать, а не испугаются - драпать. Вот когда без коней не обойтись.
      - Это как же?..
      - Ну подплывет к заводи той сотня ушкуев. Что будешь делать?
      - Ну-у... сотня... Такого не бывало.
      - Ну полсотни.
      - Тоже вряд ли... Хотя...
      - Ну сорок! Даже тридцать. Ведь сотней не окружишь. Но напугать можно. Отскочат, высаживаться побоятся. Дальше пойдут.
      - А мы им и у города погрозим! Они на Низ и свалятся!
      - Нну! Ты сам мне все и объяснил. Давай, действуй. А я за Оку.
      * * *