- Стараемся. Все не получается, - князь смотрит, как не слышит.
      "А я-то чего несу?! - сердится на себя Бобер, - он хочет, поди, чего-нибудь особенного услышать, а ты про пожар..."
      И тут князь, словно решившись в омут головой, бешено-весело вновь заглянул Бобру в глаза:
      - Слушай, тезка! Ведь ты татар бил! (?) - с полувопросом.
      - Бил, - Бобер не прячет усмешку: "Вот что тебе интересно! Ну это мы в тебе подогреем".
      - И... бегут?!!
      - Хм. Бегут. Еще как бегут - не догонишь.
      - Ухх! - Дмитрий сжимает кулаки, а глаза его алчно раскрываются. - А что для этого надо?
      Бобер долго молчит, а потом спокойно:
      - Войско.
      - И только?! А-а! Большое - да?
      - Зачем? Не обязательно. Это от того зависит, сколько там напротив встанет.
      - Ну-так этого добра, я думаю, мы больше Олгерда сможем набрать!
      - "Добра" на коровьем выгоне много. Только это не войско.
      - Так уж сразу и "на выгоне". Ты мое войско видел?
      - Войска пока не видел...
      - Ну! А говоришь!
      - Ты мне вот что скажи, на заставы при мытниках вы каких воев ставите? Что получше, или похуже, или без разбору, какой подвернется?
      - Нет, в заставы-то получше стараемся, там ведь постоянная служба как-никак, спрос, от разбойников опаска.
      - Тогда совсем плохо.
      - Что так? - голос у Дмитрия упал.
      - Посмотрел я тут по дороге заставу одну.
      - И что?
      - Ни хрена не умеют. Только кулаком грозить, да меды жрать.
      - Да? - совсем робко почти прошептал князь.
      - Да. С таким войском татар не разбить никогда!
      - И что же делать? - князь почти с мольбой смотрит на него.
      - Что? Войско надо строить! А уж потом воевать.
      - Да что ж его строить? Вон оно устроено: полки, воеводы. Конные, пешие. И снаряжены, и обучены как будто неплохо. И на подъем легкие. Кликнул приказ - и через три дня выступай... А?
      - Ты с этим войском в поход ходил?
      - Трижды! - Дмитрий гордо выпрямился.
      - На кого?
      - На Нижний. На тестя моего теперешнего.
      - Ну и как? Разбил? Сколько у тебя было войска, сколько у него? Какие потери? У него, у тебя?
      Князь мрачно опускает голову:
      - Ну что ты - разбил... До этого не дошло... не доходило... Приходим он в кусты, прощения просить, каяться. У нас сила!
      - Вот это и называется - кулаком грозить. А не испугался бы он? Встал на бой? Как бы тогда обернулось - думал?
      - Я тогда малой еще был... Воеводы думали, рядили. Но помню хорошо серьезно драться не собирались. Своих бить... - последнее дело.
      - Да уж... не первое. Но если не бить - зачем ходить?
      - А как же?! Коли он не слушается!
      - Не знаю. Только для войска это... Ничего хуже этого для войска и выдумать нельзя. Оно сразу уже не войско, а... черт его знает!.. стадо, куча дерьма! "добра", как ты его назвал. Оно сразу гнить и вонять начинает. Войско, идущее не в бой, а кулаком грозить - так себе, ватага, шайка разбойничья.
      - Такого ничего не позволяли! Грабить - ни-ни!
      - Да я не об этом! Еще бы и грабить. Это уж совсем... Я о настроении. О чем воин думает, идучи в поход? Одно дело, когда думает землю свою защищать, в бой готовится, убивать и умирать, совсем другое, когда знает, что копьем помашет, поулюлюкает - и домой. Я понимаю, что без таких походов (с улюлюканьем) тебе не обойтись. Но только я тебе в них не помощник.
      Князь не обиделся и кажется не удивился даже:
      - Ладно. На такие походы у меня свои, нахальные и горластые, найдутся. Но кем же тогда командовать будешь? У меня ведь пока и войско все такое, и походы вот так. Биться по-настоящему не с кем.
      - Для чего ж ты меня про татар пытаешь?
      - Ну, татар... Это, может, когда-нибудь... Но для этого, сам говоришь, сначала войско надо устроить, а войско не устроишь без... Замкнутый круг получается.
      "Прямо по-моему размыслил!" - Бобер усмехнулся:
      - Ничего. В таком-то княжестве, да без доброй драки? Не верится. Я так понимаю, что по порубежью с Ордой много мелочи татарской должно околачиваться.
      - О-о, не то слово! Стоит только лету к концу, ну, урожай собрать, сразу как мухи налетают. То тут, то там, то много, то чуть совсем. И по всему порубежью.
      - И как?
      - От мелочи отмахиваемся кое-как, на большие банды хану жалуемся. В смысле обороны-то, нам по Оке держаться очень удобно. В общем-то так и делаем, по берегу стережем, но у нас ведь и за Окой кое-какие земли есть. Да и Рязань... Тем вообще достается... И они часто помощи просят. Олег, правда, вояка крепкий, на себя больше надеется, бьется с бусурманами жестоко. Как он их прошлым летом раздолбал! И большой отряд - Олег хвастал, что чуть ли не тумен. Врет, конечно, но Тогай этот, ну, кого Олег разбил, считается у них ханом. С окраины, правда, с Мордвы.
      - Ну, видишь, как интересно! А ты говоришь - не с кем. А как же это у него получилось?
      - Ну как... Татары пришли как обычно, разорили его Рязань, набрали добра, полону и пошли спокойно назад, в степь. Он их догнал и - вдогон! К Шишевскому лесу прижал и... Разбил! Убежали и всю добычу бросили! Так что Олег теперь петухом ходит. А вот подручные его, князья пронские, частенько к нам за помощью обращаются. Маловато у Олега сил постоянно им помогать.
      - Да ведь это тоже хорошо!
      - Хорошо. Только как с рубежом быть? Как его держать, где?
      - Вот этим я бы с твоего позволения и занялся.
      - Добро!
      - Ты что мне в кормление дашь?
      - Я хотел матери покойной уделы все - сестре. Чтобы разговоров меньше и чтоб дядя Вася нос не шибко совал. Он у меня... - Дмитрий замялся, скорчил гримасу, - строго хозяйствует. Но теперь, думаю, надо посмотреть что-нибудь поближе к Оке, чтоб сподручне, ближе... Так ведь?
      - Конечно. А я попробую устроить свой полк, или несколько, по-своему. И показать, на что они способны.
      - А мне что же делать? Так пока и бегать, кулаком грозить?
      - Тебе в меру сил надо будет все войско московское на новый путь поворачивать, но исподволь. Потому что пока сами воеводы и бояре, сами дружинники не убедятся, что именно так надо, дело трудно будет продвигаться. Так что надо сначала мне...
      - А мне?
      - Тебе, тезка, самую главную и самую трудную задачу надо будет решить. И взяться за нее немедленно!
      - Что такое?! - Дмитрий бешено-весело распахнул глаза.
      - Крепость нужна. Каменная.
      - Э-эх! - князь бухнул кулаком в стол, - Нужна! Вот и ты говоришь! Но где столько денег взять?! Может, деревянную пока? Лет пять постоит, к тому времени, может, и разбогатеем и нужда в каменной появится...
      - Нужда?! А сейчас разве не нужда? От кого ты деревянной стеной защитишься? Уж если сейчас не нужда, то зачем и деревянная? Лучше совсем ничего! Только деньги сэкономишь.
      - Ну-ну... Так уж сразу... Ведь нас уж сколько лет Бог милует. А от татар и каменные не защитят.
      - Кто тебе это внушил?! Раз ты с татарами решил схватиться... мне один мудрый человек маленькому еще сказал: если решил биться с кем, иди до конца! Не оглядывайся и путей к отступлению не оставляй! Иначе проиграешь обязательно, погибнешь! Я в это сначала поверил, потом по жизни уверился, теперь тебе говорю, хочу, чтобы ты так думал и не погиб, когда дело дойдет... Так что - такие стены надо, чтобы и от татар!
      Дмитрий смотрел озадаченно в пространство: "Вон как сразу замахнулся! И войско ему переделывай, и стены подавай, может, еще и... А как же ты хотел?! Ведь ждал, ждал многого, только не знал - чего. Теперь вот знаешь... Ну что ж, решаться, так сразу! Как в речку, головой вперед!"
      Вот каков был новый московский князь! Долго раздумывать и рассусоливать не любил. Взглянул в лицо своему авторитетному тезке, но уже не озадаченно, а решительно:
      - Денег не хватает! Черный бор? И так смердов не в меру потрошим, отвадить боюсь, приходить перестанут. Да и бояре враз заартачатся. Знаешь как! Все разобъяснят! Что это нельзя, то нельзя...
      - Бояре у тебя богатенькие, смотрю...
      - Не бедные. Только смотрит в глаза князю каждый жалобно, будто нищий на паперти. Прижимисты! Зато чиниться друг перед другом - медом не корми.
      - Себе вон какие хоромы ладят.
      - То себе!
      - Вот с них и потянуть.
      - Как?
      - Чиниться, говоришь, любят?
      - У-у-у!
      - А ты их раззадорь.
      - Как?!
      - Доверь каждому, ну, тем, кто поважней, побогаче, конечно... Скажем, башню поставить в будущих стенах. Она ведь тогда и прозываться его именем будет. А вот чья лучше - поглядим. А?
      - Как-как?! - князь заерзал на скамье, перегнулся через стол, заглядывая Бобру в глаза. - Каждому по башне, говоришь?! Это - да-а!! Это ты!.. Больше половины расходов с меня - долой! А они?! Знаешь, как они начнут! Только... - взгляд его неожиданно потухает, и весь он как-то съеживается, - только как сказать? Попробуй вякни я в Думе, дядя Вася сразу! Встанет, прицыкнет на всех и скажет: рано, не время, или еще что... и все сразу язык в задницу. И все!
      - Но ты же князь! Пора самому начинать командовать. Скажи, что решил строить, что для этого есть то-то и то-то. Скажи как о деле решенном! А предварительно поговори с теми, кто помоложе, кто в Думе за тебя встанет стеной. Ты же вон познакомил меня с ребятами: Михаил, Федор, еще, наверно, много. Пусть подначат твоего дядю Васю, чтобы тоже запыхтел.
      - Его подначишь... Сомнет! А запыхтеть... Что значит "запыхтел"?
      - Ну, если он начнет канючить, что денег мало, встанет, например, Миша твой и скажет: ладно, Василий Василич, коли денег у тебя маловато, без тебя обойдемся по бедности твоей, я вот сам у своего подворья башню поставлю, на свои. Вот так как-нибудь...
      Князь смотрит восторженно, показывает большой палец:
      - Во!!! Как я сам не допер?! Знаешь, как рассопятся! Идем к митрополиту!
      - Зачем?
      - Сейчас с ним все обсудим - и вперед!
      - А он - одобрит?
      - А почему нет? Сколько раз разговор этого касался, он только руками разводил: надо бы, да денег нет. А теперь!
      - Думаешь, если бы он хотел, он сам тебе этого не подсказал?
      - Не знаю! - князь как на стену наскочил. - Неужели думаешь - он против?!
      - Кто его знает... - Бобер пожал плечами, - может, и не против, но, кажется, и не в восторге. Я, когда с ним знакомился, намекнул насчет крепости. Он, мне показалось, - не очень. Так что, может, подождем? Исподволь. А то вдруг подумает, что я тебя настраиваю.
      - Что значит - исподволь?
      - В разговоре затронешь - как, мол? Пора ведь о каменных стенах думать. Если он согласится или даже не возразит, больше ему ничего не навязывай, а молодых настрой, подготовь и в Думе боярской бухни, что, мол, с благословения митрополита нашего (ведь без благословения кто посмеет?!)...
      - Никто!
      - ... так вот: с благословения! Мы, князь Великий Московский и Владимирский, решили начать город каменный, а потому повелеваем, и прочее.
      - Ты что?! А вдруг он скажет, что не было благословения! - князь засмотрелся отчаянно, но уже не на Бобра, а в себя, осознав, что этот, напротив, с тяжелыми глазами, тянет его все дальше и дальше в неведомое, и уже не только против дяди Васи, отчего он и сам не проч, но и против самого митрополита, самого умного, самого важного, самого главного, без которого шагу не ступить - а это очень страшно.
      - Не скажет. Разве сможет он публично уронить авторитет Великого князя? А то и свой собственный.
      - Как собственный?!
      - Ведь ты с чистым сердцем можешь сказать, что принял его согласие за благословение.
      - Пожалуй, - князь трясет головой, - погоди, тезка, дай все обдумать, - он уже чувствует себя утомленным, беспомощным, хочет закончить этот, ставший вдруг таким сложным и щекотливым, разговор.
      - Да я и сам тебе говорю - погоди. Куда спешить?
      - Ага... да... я подумаю. Уложить надо, - Дмитрий трет лоб ладонью, я ведь что расспросить-то тебя хотел! А ты мне крепостью голову заморочил. Я про татар хотел расспросить! Как же ты.... вы их? Чем?!
      - Чем они нас, тем теперь мы их, - Бобер вздохнул облегченно: успел сказать и внушить все, что хотел.
      - А чем они нас?
      - Стрелами.
      - И как же?
      - Я загородился от татар стрелками, которые били дальше них. И сохранил перед суимом в целости свой основной строй. Вот и все.
      - Ничего себе - все! Где же ты взял таких стрелков? Разве татарина из лука переплюнешь?
      - Из лука - нет. Из самострела! Там у нас его называют арбалетом.
      - Вот оно что... Значит, и нам?
      - В первую очередь!
      Князь сжал голову руками и выговорил то, что очень хотел услышать от него Бобер:
      - Сколько арбалетов этих надо... Это тебе не лук... И сколько народу переучить!.. От лука отвадить... Ой-ей...
      "Понимаешь, мальчик, все понимаешь, значит, сговоримся!" - радуется Бобер и успокаивает:
      - Это главная трудность. Но преодолеть можно, мы ведь преодолели. А остальное легче.
      - А что остальное?
      - Ну, во-первых, самострелы эти делать надо. Во-вторых, войско надо держать... какую-то его часть, я считаю - как можно большую, все время в деле.
      - Как это в деле?! В драке, что ли?!
      - Или в драке, или в подготовке к драке. Не воюющее войско быстро деградирует.
      - Ну это ты, брат, хватил. Им же и жену, и детишек содержать надо, о доме, о жратве, в конце концов, заботиться приходится. А ты - все время...
      - Я же не говорю - все войско. Хотя бы какая-то его часть.
      Князь недоверчиво и недовольно молчит.
      "Я-то думал, что это поймет легче. Оказывается - наоборот", - Бобер приводит самый весомый аргумент:
      - Дружина твоя ближайшая разве землю пашет?
      - Пахать - не пашут, но хозяйством все равно занимаются.
      - Ну куда ж от него денешься. Но ведь дружина, когда нет похода, все равно военными делами занята. Биться учатся, стреляют, упражняются, на конях скачут, оружие подгоняют, доспех под себя, - в общем, готовятся в поход. Так?
      - Ну так.
      - Так вот я об этом.
      - Но дружина, она и всегда такая была. Готовилась, а потом билась.
      - Да. Но одна больше, другая меньше. Надо так сделать, чтобы готовились как можно больше. И как можно больше людей. И воевать больше!
      - С кем?!
      - Найди, если не с кем, - нахмурился Бобер, - Олгерд все время воюет. Если не на него, то он, сам лезет. У него войско всегда в деле. Оттого и победы.
      Князь тоже нахмурился, долго молчал, потом как проснулся:
      - А как думаешь, если по-твоему все устроить, сколько времени потребуется, чтобы...- и не договорил.
      - Не знаю, тезка, насколько люди твои расторопны и активны. На что способны. Знаю только, насколько они сейчас беспомощны. Хотя и это не очень еще представляю. Ну, а если все пойдет наилучшим образом... Надо ведь еще и опыт боевой набрать, набить себе шишек и синяков. Но лет через десять, думаю...
      - Десять?!!
      - ... да, если очень хотеть.
      - Десять... - видно было, как потрясен был молодой князь столь ужасным сроком.
      - Не горюй! Оглянуться не успеешь. Да и лет тебе тогда будет... Меньше, чем мне сейчас. Так что...
      * * *
      - Э-эй. Что это?
      - Что? Коленка, дурачок.
      - А сверху-то? Что это на тебе?
      - Рубаха, Мить. Ну что ты как маленький!
      - Да как же ты мужа после такой разлуки встречаешь - и в рубахе?! Дмитрий сгребает наконец с Любаниной ноги тонкую нежную материю, стискивает коленку пальцами, ведет руку по бедру вверх, добирается до лона...
      Люба вздрагивает, напрягается, но Дмитрий спешит дальше, через тугой круглый живот вверх... Вот они наконец! Большие, крепкие! Одна, другая... Но рубаха мешает, Дмитрий отбрасывает ее выше и, кажется, закрывает Любе лицо. Она недовольно мычит, взмахивает рукой, приподнимается, неловко, одной рукой (потому что вторая под ним) пытается стащить так вдруг помешавшее одеяние, Дмитрий помогает ей как может, цепляется то тут, то там за крепкое горячее тело и только мешает.
      - Погоди! - Люба высвобождает руку, садится и сбрасывает наконец с себя досадную помеху. - Привыкай, муж, к московским порядкам.
      - Что ж, уже и в постель ко мне московские порядки забрались? недовольно фыркает Дмитрий.
      - В постель, не в постель, а раздевают-то меня теперь на ночь две девушки. И раздевают, и одевают для мужа, чтоб красивая была, чистая, пахла хорошо, выглядела...
      - Хых! Черт-те что!
      - А как же! - Люба смеется, тяжело наваливается на него грудью, он прижимает ее к себе, целует длинно, переворачивает, оказывается сверху, опускает руку вниз, но Люба опережает, сама находит важнейший предмет, хватает и отдергивает руку:
      - Ой!
      - Что?
      - Большущий какой!
      - Думаешь, вырос за это время?
      - Да еще как!
      - Может, ты тут поменьше трогала?
      - Дурак! - Люба выдергивает руку и ладонью - в лоб!
      - Уйй! - рука у Любы тяжелая, - Не обижайся, маленькая, это он по тебе соскучился. Вот и раздулся. Давай скорей!
      Люба снова берется за него и, пристанывая, с трудом вводит в себя.
      - Ммых! - ему даже больно, как в первую ночь. - Да ты тут у меня опять девочкой стала!
      - Станешь тут, - Люба жмется к нему, обхватывает руками ниже пояса, старается как можно дальше вдавить его в себя. Это мгновенно распаляет Дмитрия, он очень не хочет закончить все так быстро, хочет подольше насладиться ощущением роскошного Любаниного тела, да и ей доставить побольше удовольствия, но ничего не может поделать, не успевает. Дернувшись три раза, чувствует - все! со стоном втыкается в нее изо всей силы, ощущает, что упирается во что-то там, глубоко, на самом дне, и извергает туда все, что накопилось в нем за полгода разлуки.
      - Уже?! Так быстро?! - недовольно вскрикивает Люба. - Еще немного!
      - Да, маленькая, да! - Дмитрий продолжает двигаться, чувствуя с огромным удивлением, что сила его не вянет, что он может и может!
      Люба заводится быстро, но в отличии от прежних времен, к его удивлению экстаз, ее не идет на спад, а все усиливается. Движения становятся все резче, злее, стоны все громче, а руки, дергающие мужа за пояс (на себя! на себя!), начинают крупно дрожать.
      Кажется, это удивительно ей самой, потому что крики ее имеют оттенок вопроса:
      - А? Аа? А-ахх?!! О-о? Охх!! Ааааахх?!! - как будто спрашивают: "Неужели? Неужели это я, мне? И так жестоко хорошо?! Неужели так бывает? И так долго?!"
      Наконец, с длинным сожалеющим "О-о-о-о!!!" она раскидывается на подушках, разбрасывает в стороны руки и ноги, отворачивает лицо, шепчет:
      - Боже мой, как же так можно?! Я и не думала, что так бывает! Что может так... О-ох, Митенька, как же хорошо!.. Устала...
      Дмитрий же, довольно долго опасавшийся, что все-таки увянет, ослабеет, теперь забыл об этом, завелся на новый виток. Он двигается все резче, быстрее, но Люба лежит мягкая, безразличная, а главное - "там" сыро, просторно.
      "Вот тебе и девочка", - он вскакивает, хватает рушник, тщательно вытирает себя, потом Любу, ее бедра, лоно, трогает их руками, гладит, потом, отшвырнув рушник, хватает ее за талию, переворачивает на живот и наваливается сзади. Он немного робеет, потому что знает: Люба не любит так. Но она вдруг выпирает зад, вдавливается в него и начинает ерзать, пытаясь поймать его отросток меж ягодиц.
      "Ого!" - Дмитрий обхватывает ее руками вокруг таза, смыкает их на лоне, хватает свой отросток и втискивается в нее. Вот теперь опять все тесно, туго, сухо и - вперед!
      Люба приподнимается на локтях и коленях, уперев голову в подушку, сопит громче, громче, неистовей, а он подхватывает ее за груди: "О, боже, какие же они все-таки! Сразу за живое! Сразу!! И все! Все!!!"
      Люба покачивает зад влево-вправо, как лодку, они заходятся в стоне одновременно, Люба в истоме вытягивает руки, потом ноги, валится животом на перину, Дмитрий не успевает за ней, отросток выскакивает, и семя извергается куда-то в простыни, но это уже не важно - он держит ее в объятьях и ощущает всю, всем своим телом, и им обоим сейчас так хорошо, как никогда еще не бывало!
      И впервые в такой момент Дмитрий не вспомнил Юли.
      * * *
      Они долго приходят в себя. Любаня моется, меняет белье, помогает помыться мужу. Он наливает себе меду, пьет, предлагает Любе. Она не отказывается, отпивает, смеется:
      - Ух, сейчас пьяная буду! Так тебя допеку, рад не будешь!
      - Допекай. Соскучилась?
      - Ой, Мить, соскучилась. И не только это вот... И в дневных делах... Трудно оказалось. Очень все сложно. Я думала - чего проще, домой ведь возвратилась, все привычно должно быть. Ан нет! Уезжала-то ребенком, не знала ничего, а теперь...
      - Что теперь?
      - Здорово мы, Мить, в Бобровке жили. Просто, скромно, легко!
      - Жалеешь?
      - Ну как тебе сказать? И жалею... Хорошо жили.
      - Думаешь, тут хуже будет?
      - Нет. Хуже не будет, я уверена. Но сложней! Намного сложней. Уровень другой.
      - Ну что ж... Мы ведь и предполагали.
      - Да. Но одно дело предполагать, другое - вживаться. Ты не думай, я не плачусь, не жалуюсь. Делюсь просто. С кем мне еще поделиться? Так ведь?
      - Так, маленькая, так. Ничего. Пообвыкнем, оглядимся, обживемся (тебе легче, ты как-никак уже полгода тут) - все и образуется.
      - Конечно, Мить! Только я не знаю, что мне тут делать.
      - Вот тебе раз! А я думал, ты не знаешь, за что схватиться. Ты ведь в Бобровке все время была занята, а тут хозяйство в двадцать раз больше. Все уряжать да обустраивать на свой лад!
      - На свой лад не очень... Надо как у всех. А вот занятия... В Бобровке мы, почитай, вдвоем с Юли, а тут... Знаешь, сколько ключниц, экономок, служанок мне братик приписал? Все за меня делают, шагу лишнего ступить не дают! Так что... Ну это ладно еще - обустраиваться. А обустроимся? Я боюсь - со скуки тут сдохну.
      - Ну, нет! Чего-чего, а от скуки страдать тебе не придется. Занятие вырисовывается грандиозное. Так что это даже хорошо, что по хозяйству все за тебя делать будут.
      - Да-а?! А что ж такое?!
      - Ты не забыла, что в Бобровке не только хозяйством занималась?
      - А чем еще?
      - Помнишь, письма писала отцу, а потом брату? Длиннющие.
      - Помню, - смущается Люба.
      - Теперь-то ты понимаешь, зачем были нужны Москве твои письма?
      - Понимаю.
      - Теперь тебе придется делать все это для меня.
      - Что делать?!
      - Узнавать и рассказывать! Мне. Попросветил меня тут немножко отец Ипат, и ты вот говоришь: сложно! Сложная жизнь, сложная система взаимоотношений. А нам влезть, вжиться надо, свое место прочно занять в среде этих людей. Чтобы не просто независимо себя чувствовать, а чтобы без нас обойтись не могли!
      - Вот как!
      - Да. А для этого надо знать все их взаимосвязи и отношения. И не только раз узнать и на этом успокоиться, а узнавать постоянно, отслеживать все изменения, знать все, что ежедневно происходит в Москве: при дворе князя, у митрополита, у Вельяминовых, у других бояр, на татарском подворье и прочее, ну, сама понимаешь - быть в курсе всего! Всегда! Чтобы добиться здесь того, что мы задумали, надо очень много знать. В идеале - все! Но... Всего никогда не узнаешь, значит - как можно больше, насколько только возможно! Если я сам буду этим заниматься, меня ни на что больше не хватит, не останется. Потому заниматься этим будешь ты. Понимаешь?!
      - Да, - торопливо откликается Люба. Потом долго молчит, осмысливая услышанное, несколько раз тяжело вздыхает и тихо:
      - Но разве я одна такое смогу?
      - Что ты - одна! Мыслимое ли дело! Но разве ты не осознала, какая в твоих руках собирается сила? По сравнению с Бобровской?! А? Ты только все крепко в руки возьми. Я знаю - ты сможешь. А уж заниматься... Всех подключи, кого считаешь нужным. Юли, конечно, прежде всего. Ее надо на мужиков напустить. Будут перед ней хвост распускать, болтать, проговариваться... девушек наших бобровских научи осторожненько, чтобы не зря на улице языки чесали, этих своих ключниц-экономок поощряй, когда сплетни тебе начнут доводить, и среди сплетен много полезных вещей застревает... Ну и... что много говорить, сама все понимаешь, а прикинешь и сделаешь лучше меня.
      - Всех озадачивать, а самой опять руки на живот?
      - Вот еще! Уж это-то, я думал, тебе ясно. На тебе самый важный участок! Самый верх! Главное - княгиня. Ты же давеча сказала, что без меня все понимаешь. Она ведь еще девочка несмышленая. Ее приласкать да чуть подольстить - все! твоя! и без тебя уже обходиться не сможет. Что и требуется! Ну и братик тоже. Он тебя любит, очень любит. Ты ему должна говорить только то, что он хочет услышать, тогда...
      - Откуда я узнаю, что он захочет?!
      - Это не волнуйся. Подскажем. Но теперь ты чувствуешь круг твоих задач? О князе с княгиней тебе должно быть известно все! Так?!
      - Да, так, так! Ох, Мить, заморочил ты мне голову прямо с разбегу, Дмитрий уже слышит знакомые нотки в Любином голосе, заглядывает ей в глаза. В них море забот и забвение всех мирских радостей.
      - Э-эй! Ты где-е?
      - Мить! Тогда ведь со всеми надо дружиться. Накоротке быть.
      - Наверно, маленькая моя. Но ты чего посмурнела-то сразу? Погоди в заботы спешить. Э-эй! На мужа погляди, муж приехал!
      - Приехал... Ой, Мить, вечно ты! Озаботишь, озадачишь! У меня сразу все мозги врозь, - она берет его руку, кладет себе на грудь, - Слышишь, как застучало?
      - Слышу, - но ему гораздо интересней не то, что стучит, а что над ним. Он сжимает это круглое, крепкое, лезет носом, хватает губами сосок, сжимает, чуть притискивает зубами.
      - Ай! - Люба гладит его голову, но как-то спокойно, отрешенно. Дмитрий атакует ее, они снова бросаются друг на друга, но он чувствует: уже не то.
      "Все! Нашла себе заботу! Теперь не оторвется. А ты, дурень, не мог с серьезным разговором до утра подождать!" - и он вспоминает Юли.
      "Вот уж кто наедине со мной ни на что не отвлекается. Ну что ж... Значит, Юли..."
      * * *
      Уже в самом конце, засыпая, измученные и умиротворенные, они вспомнили и о повседневном:
      - Ты мне о свадьбе ничего не рассказала.
      - Хха! Когда? На пиру ты только отца Ипата и слушал, а тут... Свадьба как свадьба. Нашу-то свадьбу помнишь?
      - Еще бы!
      - Ну дала я братику тоже горошин монаховых.
      - И как он?!
      - Утром благодарил.
      - А княгиня?
      - Эта недавно только поделилась. Тоже с удовольствием.
      - Вот видишь, как все хорошо выходит.
      - Выходит. А ты на пиру что-то ни о ком не расспрашивал.
      - Решил голову не забивать. Мне тут отец Ипат, знаешь, сколько насказал? То, что есть, уложить надобно.
      - С Бобровкой-то как распрощался? С Любартом?
      - С Любартом грустно. Повоевал я там напоследок, наподдал полякам на прощанье. Жалко ему было меня отпускать. А Бобровка что ж... Тоже жалко! Да что поделаешь? С собой не увезешь. Ладно, об этом еще много рассказов будет. А вот с нашими "бобрами" поговорить... Давай-ка завтра собери всех за стол.
      - Всех - это как?
      - Ну - ты, я, отец Ипат, Юли. Гаврюху с Алешкой само собой, чехов. И Константина Новогрудского с Ефимом.
      - А Иоганн?!
      - Конечно, конечно! Да-а! Корноуха забыл! Как это я?! Обиделся бы насмерть... Посидим, потолкуем. Погляжу на всех, вспомню. Тогда и в жизнь московскую, может, побыстрей воткнусь.
      * * *
      Наутро собирались долго. Не от нерасторопности гостей и не от нерадивости хозяев.
      От неторопливых московских порядков, полагающих застолье чуть ли не самым важным делом, уж никак не позволяющим спешить, особенно при устройстве стола.
      Потому и уселись за стол этот почти к полудню. Во главе князь с княгиней. Слева от князя расположились люди, так сказать, военные: монах, Константин, Гаврюха, Корноух и (как всегда скромненько, замыкающим) Алешка. Справа от княгини сидели "штатские": прямо под княгиней, рядышком (Дмитрий отметил себе, и даже как будто с некоторой ревностью: ишь, приклеился, тихоня!) - Иоганн, за ним чехи: Рехек, Иржи, а за ними, как и Алешка скромненько, устроился Ефим. В нижнем торце, прямо напротив княгини утвердилась хозяйкой-распорядительницей Юли. Она командовала слугами и изредка отлучалась лично присмотреть.
      Стол напомнил Дмитрию заставу на Смоленской дороге. Он был уставлен так плотно, что, взяв кружку или миску, ее нужно было обязательно (и аккуратно!) ставить на прежнее место, иначе что-то или опрокидывалось, или проливалось, или просыпалось. То есть пьяный за таким столом обнаруживал себя очень быстро.
      На вчерашнем пиру у Великого князя из присутствовавших были лишь князь с княгиней, да монах с Юли. Но заметилось это только по монаху. Он, сев за стол, никого не дожидаясь, никого не спрашивая и не глядя вокруг (чтобы не помешали или от смущения - непонятно), сразу плеснул себе в жбан, сделал торопливо несколько глотков, сладко вздохнул и откинулся на спинку скамьи. Все сделали вид, что ничего не заметили, но Юли поторопила слуг налить, а князь сразу же поднял свой кубок:
      - Ну, бобры, со встречей?! Поблагодарим ЕГО (показал глазами вверх) за помощь в переезде, за то, что новую жизнь начинаем вместе, дружно, в добром здравии и без потерь. Помоги нам, Боже, и дальше!
      Дмитрий выпил (за ним все остальные) и оглядел стол - закусить. И остановился в нерешительности - чем?! Столько всего стояло! Только хлеба пять сортов! Он глянул на монаха. Тот нагреб на тарелку черной икры, обильно посыпал ее мелко нарезанным луком и, откусывая от ломтя белого, похожего на облако, папошника огромные куски, отправлял ее себе в пасть большой деревянной ложкой так аппетитно, что и Дмитрий сразу потянулся за икрой.
      За столом сразу заметилась разница между "старожилами" и вновь прибывшими. Эти последние, несмотря на месяц уже московской жизни, все еще не привыкли к обилию местного стола и каждый раз терялись - с чего начинать.
      Один Ефим (и с самого начала!) не показывал ни капли замешательства. Он спокойно и основательно, нисколько не хуже монаха, расправлялся с понравившимися ему "ествами", начиная с икры "красной рыбицы". Только посыпал он ее вместо лука специально для него мелко-мелко нарезанным чесноком.