"Вот о чем Тимоха тебе трастил! Вот чьи это дозоры маячили! А ты как хряк после случки - копыта на сторону и дрых. Вот куда завела тебя гордыня победителя татар. Эх ты-ы... - эти мысли уже довольно вяло вспыхивали в мозгу Олега на фоне жуткой тоски, охватившей его при виде гибнущей пехоты. - Все потерять! И где?! На ровном месте, где потерять никак не думал, где потерять было просто невозможно! Когда я теперь такое войско соберу? Чем, кем от татар будущим летом прикроюсь? У-уйй, твою мать!!!"
      Одно чуть порадовало: обозный табун, стоявший как раз слева, напротив пустоши, ловко окруженный вскочившей на конь челядью, быстро стек в балку и ходко махнул на север. Через несколько минут он исчез за поворотом.
      Пора было подумать и о себе - конная лавина позади уже захлестнула лагерь и быстро приближалась.
      - Давай за ними! - князь махнул дружинникам на север и пустил коня в галоп.
      У Федора получилось удачней всех. Он как раз отводил всех конных назад для подготовки нового удара и в надежде потянуть за собой москвичей, заманить их в балку. Однако те не тронулись с места, и между войсками образовался просвет. Федор еще удивился: "Боятся что ли? Или ждут чего?" Он не мог видеть накатывавшейся с тыла катастрофы (ее закрывал от него лес, кончавшийся немного левее) и уже двинул своих снова вперед, когда подскочил к нему Тимоха и подсказал. Федор сообразил быстро и успел скомандовать прежде, чем войска соприкоснулись. Рязанская конница, с ревом летевшая на московские полки, ни с того, ни с сего вдруг стала забирать вправо, вправо и помчала за фланг, все ускоряя ход. Лишь когда можайцы увидели выворачивающуюся из-за леса рать, когда Никифор сообразил, что произошло и что следует делать, лишь тогда полковники взревели: вперед! и москвичи ударили. Но к этому моменту почти половина рязанской лавы была уже за флангом и из-под удара ушла.
      Тех, кто не успел, постигла тяжкая участь, но почти половина рязанской конницы (около тысячи сабель) уцелела и кинулась в степь. Погони не получилось. Москвичи быстро отстали и вернулись. Их ждали куда более приятные, чем погоня, дела.
      Федор Панкратьевич скакал рядом с Тимохой в арьергарде уходившего на Старую Рязань войска. Он изредка, словно со сна, крепко встряхивал головой, губы его шевелились. Казалось, он силится что-то то ли вспомнить, то ли понять, но не может.
      Тимоха откровенно плакал со злости и яростно без перерыва матерился: Сколько сраму! Сколько народу положили! И перед кем! Уйй... твою мать! Вояки! Как детишек облапошили, как детишек! А князь-свет Лопасню отбирать собрался. Весь свет застила тебе эта Лопасня вшивая! Нет, чтоб подумать головой, откуда те дозоры в тылу! Все брысь, да брысь, а сам что твой боров! Кобелина! - перед ним всплыло ведьмино лицо Марьи. - У-уй, ссука косоглазая! Если б не ты, может, и озаботился князь о тех дозорах, ...его мать! Гадина! Ведьма! Блядюга! Убью! Доведется вернуться - убью тварь поганую!
      Федор все встряхивал головой, изредка оглядывая свое войско и брезгливо косясь на Тимоху. Когда тот выдохся и умолк, когда все поуспокоилось, когда погоня отстала, перешли на рысь и перевели дух, он проворчал задумчиво:
      - Да-а... Вот это голова!..
      - Чего ты, Панкратьич? Кто голова?
      - А вот этот. Кто нас так сегодня облапошил. Не мечом воюет, головой! С таким я бы и на Сарай не побоялся. Все, теперь Москве пальца в рот не клади.
      * * *
      Если для Федора и рязанской конницы самое страшное минуло, пакости для самого князя все еще не закончились. Как уж не повезет, так на родной сестре... Знаете? Да? И пословиц на этот счет в русском языке хоть отбавляй.
      Промчав по балке версты три и нагнав спасенный табун, Олег поуспокоился, огляделся и решил выбираться наверх, на восточный берег, чтобы напрямую гнать к столице, к Переяславлю. Но только высунулись из балки, как перед ними опять встала внушительная рать.
      - Это еще откуда?! Ну что за... Ну сколько же вас?! - Олег уже перестал удивляться, только бессильно опустил руки. - Бросайте коней к чертям собачьим. Пусть подавятся! Сами в балку и по ней.
      Так получилось (как вот это могло выйти?! но в самые критические моменты не то еще случается!), что полуразбитый (и забытый) полк Булаха, отброшенный от Осетра и убежавший в степь, но дальше никем не преследуемый, собрался, оправился от удара, Булах очухался, отправил раненых и больных прямиком в Коломну, а сам пошел искать Микулу, как было приказано. Понятно, что шел он не очень быстро, остерегался (и было чего), периодически высылал дозоры западнее и юго-западнее своего направления, постоянно натыкался на рязанцев, а наткнувшись, отскакивал восточное и снова шел на юг.
      Увидев рязанцев теперь, Булах опять было хотел отойти, но вид их привел его в сомнение. Он понял, что это не все войско, а какая-то его часть (или даже осколок!), причем очень неустроенная, взъерошенная какая-то, так что грех их не стукнуть. Оказалось, что и стукать не надо.Челядь, окружавшая табун, без всякого сопротивления (без звука!) сдалась. Ушел лишь князь с полусотней дружины и отроками. Преследовать их Булах (на радостях от такого трофея, да и не знал он, кто от него уходит!) не стал.
      * * *
      Когда серпуховские полки вышли к балке, дел им, практически, не осталось. Разве что принимать пленных. Рязанцы, видя себя полностью окруженными, кинулись сдаваться. Причем назад, подальше от разгоряченных боем, разъяренных и плохо соображавших коломенцев, которые вгорячах продолжали бить еще какое-то время уже и сдающихся. Конечно, кое-кто успел удрать по балке, но Константин быстро перекрыл эту последнюю лазейку.
      К полудню все было кончено. Совсем. Бобер приказал считаь потери, трофеи и готовить гонцов в Москву. Подумал, что сделать раньше - писать митрополиту или поздравить Микулу? Решил, что митрополит полчаса подождет, а тут такая победа! И главная фигура в ней, как ни верти, - Микула. Надо поздравить.
      Но только он успел сесть на коня, чтобы ехать на тот берег, как увидел целую кавалькаду (с полсотни всадников), подннмвшуюся к нему из балки. Во главе с Микулой. Съехались на склоне. Бобер сошел с коня. Увидев это, моментально спрыгнул и Микула, а за ним еще несколько человек. Бобер подошел, крепко сжал руку, другой похлопал по плечу, а потом по спине(полуобнял):
      - Поздравляю, Николай Василич! С победой! С первой победой! Так и воюй!
      - Спасибо, Дмитрий Михалыч! И тебя. Если б ты не подошел...
      - Я-то подошел, куда мне деться. А вот вы если б не устояли, тогда б и я стал не нужен. Но вы устояли. Молодцы!
      Микула цвел и таял от счастья и не знал, что сказать:
      - Мы не одни были. Можайцы нам крепко помогли. Не подвели, - он оглянулся на стоявших сзади воевод, среди которых гордо вертелась седая бороденка Никифора. Он был неимоверно весел, счастлив, красен, и видно было, что уже как следует поддал.
      - Да уж, можайцы выше всяких похвал, - Микула увидел, как улыбка Бобра стала снисходительной, но в ироническую не переросла, как он подошел и потряс руку можайского воеводы, - и в Серпухов раньше срока успели, и коломенцев вовремя догнали, и тут в грязь лицом не ударили.
      - А чем мы хуже других! - приосанился Никифор, счастливо скалясь.
      - Да вот и я говорю. Почему только Антип Петрович тебя в тени держит, не понимаю. Я вот уж расскажу Великому князю, как ты воевал. Думаю, надо тебя первым воеводой в Можайск назначать, а то и наместником. А?
      - Что ты, князь, что ты! - лицо Никифора из радужного сделалось испуганным, такого поворота он явно не ожидал. - Поздно мне в большие командиры. Стар я. Мне бы уж на своем месте как-нибудь.
      Бобру стало его жалко: "Зачем испортил настроение старику? Он ведь всерьез все принял".
      - Гляди, Василич, как скажешь. А то я...
      - Ни-ни! Нет, Михалыч, мне на старости лет и того хватит, что в таком деле побывал. Помирать буду, что вспомню? Как Рязань бил! Что с такими вот ребятами, как ты да Микула Василич, повоевать вместе пришлось. Такое ведь не каждому выпадает. Ох, далеко не каждому!
      И Бобер, и Микула взглянули на старика с удивлением. Они явно не ожидали от него столь мудрых, прямо-таки философских, а главное - лестных речей. Бобер подошел и обнял его:
      - Спасибо, Никифор Василич! Спасибо на добром слове!
      Никифор немедленно прослезился, и Бобер круто переменил разговор. Повернулся к Микуле, посерьезнел:
      - Потери?
      - Пока приблизительно. Убитых - около четырехсот. Раненых - к двум тысячам, много тяжелых.
      - Ччерт! Неслабо. А у них?
      - Не считали. Пленных больше четырех полков, стало быть, за четыре тысячи. Это те, кто на ногах. А раненых, убитых - к вечеру.
      - Четыре тысячи... Много. Как бы разбегаться не начали.
      - Может, повязать?
      - Повязать - померзнут. Да и веревок на такую ораву где взять?
      - Веревки-то найдутся. У них, почитай, у каждого аркан при себе.
      - Что за новости?!
      - Черт их знает. Наверное, нас собирались вязать.
      - Да-а. Бодливой корове... Вот что, Василич. Давай-ка их поработать заставим. Чтоб попотели, чтоб сил на побег не осталось.
      - А чего делать? Могилу копать?
      - Могилу. И не одну. Наших-то тоже не всех домой повезешь. Ну, Коломна близко. А остальные? Никифор Василич, ты как?
      - До Можайска далече. Да ведь и дело не кончено. Так?
      - Так.
      - Тогда что ж... Я своих тут положу.
      - Вот. Так что пусть копают. И своих сами хоронят. Это дело тяжкое. Потом: раненых своих тоже пусть сами обиходят, нам ими некогда заниматься. И давай-ка для них загон сделаем. На дне балки пусть для себя место хорошей канавой окопают. Хорошо бы и с забором. А мы вокруг костры разведем. Так и переночуем. А завтра начнем отправлять кого куда. Полон, пожалуй, в Коломну. Здоровых.
      - А сами?
      - Сами? Нам теперь, хочешь-не хочешь, надо в Переяславль, Олега искать. Разговаривать как-то. Самое говенное пошло! Начинать войну легче всего. Воевать - и то много думать не надо. А вот выходить из войны... Ох-хо-хо...
      * * *
      Закипела тяжкая работа. Но работали весело и споро. Даже рязанцы. Как ни обескураживал конец войны, все-таки это был конец, и каждый оставшийся в живых радовался, что он жив и не надо больше бегать, драться и помирать.
      В два часа пополудни подошел Булах со своими трофеями и был встречен восторженным ревом уже подогретых медом победителей. Приободренный такой встречей, он отправился на доклад к Бобру в приподнятом настроении, ожидая похвал и даже, может быть (чем черт не шутит!), какой-нибудь награды. Но доложив обстоятельно о своих действиях, был удостоен такого взгляда (он потом внукам много рассказывал про этот взгляд), что где стоял, там и сел совсем непочтительно на лавку, и, конечно, упал бы, не поддержи его отроки под мышки, и почувствовал себя самым несчастным на свете, и захотел умереть.
      Бобер долго смотрел себе под ноги. "Вот это да! На каком же волоске все висело! И все из-за этого мудака. А я - ни сном, ни духом. Получил бы по соплям, и не понял - отчего. Хорошо хоть узнал поздно, испугаться не успел. Слава тебе, Боже Правый! Ой-е-ей-е-ей..." И так и не подняв больше глаз, проговорил тихо, но внятно:
      - Послушай, полковник. Хоть ты и полковник, но, видно, не очень еще понимаешь, что битва начинается не тогда, когда встали стенка на стенку, заорали и принялись мечами махать. Много раньше она начинается. Ее готовят сначала! А когда готовят, все должно быть подчинено одному плану и одному командиру. Самодеятельность здесь недопустима. Преступна! Тебе очень повезло, что так все обернулось. Ты бы голову потерял, потрогай ее (Булах послушно приложил ладони к вискам и стер заливавший лицо пот), вот-вот, вот эту твою инициативную бестолковку. Поди, обдумай хорошенько, что я тебе сказал, потом мне расскажешь. Правильно расскажешь, останешься полковником (жалко тебя, везучий ты, я такими не бросаюсь), неправильно расскажешь, пойдешь в сотники, а то и в рядовые. Ребята, помогите командиру на воздух выбраться.
      Это был последний штрих к победе и был он так Бобру неприятен, тягостен (слава Богу - пронесло, но могло ведь запросто и... Тьфу!), что он только с помощью кружки меду сумел отодвинуть его подальше, совсем же забыть так и не смог.
      К сумеркам все намеченное было сделано. Мертвые похоронены, раненые обихожены, пленные устроены на ночь. У рязанцев убитых оказалось почти девять сотен, раненых, не могущих передвигаться без помощи, около полутора тысяч. В загон к пленным пошли специально подготовленные Бобром люди (говоря по-современному - агитаторы), заводя разговоры о том, что из плена придется выкупаться, и за немалую цену, а не выкупишься, то и в Орду можно загреметь, и не лучше ль переходить на службу к московскому князю (ему добрые воины во как нужны), перетаскивать семьи и селиться, где понравится, а за это князь не только выкуп простит, но еще и от себя пожалует на обустройство. И хотя сразу никто соглашаться не кинулся, задумались из рязанцев многие.
      В последних отсветах дня вспыхнули костры, забулькало в котлах, и самая длинная ночь 1371 года (в XIV веке 14-е декабря по старому стилю приходится примерно на 21-е декабря нового стиля) стала самой веселой для московских воинов. Шутка ли! Рязанцев стукнули, самих рязанцев! И как!
      * * *
      Уже на следующий день о победе узнал митрополит. И Москва возликовала. После стольких невзгод, литовских разорений, бесконечных полууспешных, полупустых войн с Тверью наконец-то настоящая победа! И какая! И над кем!
      Над городом плыл колокольный звон. Народ на торжище пил, плясал, куролесил, куражился - праздновал. А Алексий, который уже раз читал (на сей раз вслух, боярам) Боброво донесение и ломал голову - что делать с Рязанью, как теперь быть?
      Бояр в Москве осталось мало, большинство находилось при князе, но главные, кто отвечали за московскую политику, были тут: тысяцкий Василий Василич с братом Тимофеем и старшим сыном Иваном, Родион Квашня, казначей Петр Добрынский. Да к тому же позавчера, как по заказу, вернулось с невестой князь-Владимира посольство из Литвы. Так что и Данило Феофаныч (к большому удовлетворению митрополита) сидел здесь, под князем Владимиром. Оба они имели вид утомленный, но и более всех возбужденный.
      - Я вас собрал, братие, думать и решать дело очень важное, очень трудное. Все вы уже знаете про Боброву победу - вон какой звон на Москве стоит. Но нам от этой радости надо отвлечься. Тяжко проигрывать войны, но всегда понятно, что делать. А вот после выигрыша что делать - всегда неясно. Всегда много есть, за что хвататься, а промахнуться боязно. Нельзя! Потому и не хочу я один решать, да и не могу. Вот послушайте.
      "Отче Алексий, князь Волынский челом тебе бьет и просит благословения. А еще просит немедленно довести Великому князю, что бесчестный князь рязанский наголову разбит и бежал с малою дружиной. Все войско рязанское у меня в полоне. Я же иду на Переяславль Рязанский. Думаю, что город сдадут, но что мне с ним делать и как вообще дальше быть, ума не приложу и прошу совета и указаний. Думаю, что сажать наместника смысла нет, он не усидит, надо договариваться с князем о мире. Но князя тоже нет и вряд ли он скоро отыщется. Так что еще раз прошу указания. И как можно скорее". Вот так, братие. Как можно скорее. И я с ним согласен. Посадить наместника? Это будет означать, что Великое княжество Рязанское стало московским уделом, перестало существовать. Здорово бы, конечно! Но не по зубам пока кусок. Это мощнейшее княжество, там свой уклад, свои князья, сложившийся порядок наследования. Там, наконец, народ воинственный и независимый, преданный своему князю. И действия наши покажутся бандитским захватом. А другие княжества как всхомянутся! Тверь в первую очередь. Скажут: теперь наш черед. И объединяться, чего доброго начнут. Против Москвы.
      - Да нет, наместника, конечно, нельзя, - вздохнул Василий Василич, кто спорит. Но кого?
      И тут Владимир, сидевший сейчас на Бобровом месте, преодолевая робость и сильно покраснев, подал голос:
      - А нельзя друга нашего пронского попросить?
      - Какого там еще дру... - начал досадливо морщиться Василий Василич, но вдруг ошалело уставился на Владимира через стол и не договорил слова, Князь-Владимира?! - и рывком к митрополиту: - А?!!
      Митрополит не изменил позы, молчал, но и в его глазах появилось что-то веселое. Он по своему обычаю стал похлопывать ладонью по ручке креслица:
      - А что ж... Над этим стоит помыслить.
      - Стоит, отче, стоит, - поддакнул Феофаныч, - тем более, что другого-то, пожалуй, ничего и не отыщешь.
      - А он согласится? - спросил осторожный Добрынский. - Он с Олегом вместе не сбежал?
      - Не может такого быть! - горячо вскрикнул Владимир и опять покраснел и замолчал.
      - Не должно, - проворчал Квашня, - Тебе, чай, лучше всех известно, сколько мы на него денег потратили.
      - Немало, - усмехнулся казначей
      * * *
      Московское войско, подошедшее к Переяславлю Рязанскому, не выказало никаких враждебных намерений. Город, конечно, был жалок: посады брошены, хотя не сожжены, народу на стенах кремля совсем не густо, да и те вида вовсе не военного - бери все голыми руками. Но москвичи не только к стенам не подступили, но и посады грабить не кинулись. Встали лагерем в некотором отдалении, выслали к стенам парламентеров. Кричали насчет переговоров с князем. Просили выйти для разговора или послов принять. Со стен отвечали, что князя в городе нет, пусть ищут его в другом месте. Но москвичи продолжали настаивать, упирая на то, что рязанцы должны позаботиться о пленных, особенно раненых, что война кончена, все рязанское войско в плену и нечего ерепениться, тем более если князь Олег сбежал и вас бросил.
      Чтобы уговорить рязанцев открыть ворота, понадобилось два дня. В конце концов те согласились. Им, впрочем, деваться было некуда - избавление не светило ниоткуда. Как только главное было преодолено, то есть открыты ворота, сразу все стало разрешаться быстро и как бы само собой. Рязанцы увидели - подлости нет. Не грабят и не насилуют. Москвичи сбросили с плеч долой главную тяжесть - раненых. И с властью получилось для рязанцев не обидно, появился Владимир Пронский, свой, не Москвой навязанный, хоть он им и друг, но все же... Правда, многомудрый Епифан (он почему-то оказался в городе) сразу же завел разговор об освобождении пленных, установлении "вечного" мира по старине и прочее. Даже о Лопасне речи повел, туманно формулируя ее принадлежность Рязани. Пораженный такой наглостью Бобер, глянув на него в упор, отчего у боярина мурашки побежали от ушей по спине до самой задницы, отрубил с любезной улыбкой:
      - Каждому пленному за себя придется выкуп дать.
      - Каждому?! - ужаснулся Епифан. - Да где ж им взять?!
      - Наверное, то князя вашего забота. Кто не даст, тот либо в московские уделы переселится, либо в Орду на продажу пойдет.
      "Под корень рубит, сука, кошачий глаз! Где выкуп взять?! А не выкупишь, лучшие воины в Москву уйдут, и что тогда? Их и так-то кот наплакал. Ну и стервец!" Епифан затосковал, сник, съежил жалобно физиономию, пропел плачущим голосом:
      - Разве по-христиански это - в Орду? Бога побойтесь.
      - За все, боярин, надо платить уметь. И прежде чем в говно лезть, запастись тем, чем отмываются. Вы с князем, коль хоть во что-то себя цените, должны были рассчитывать и на такой конец. А коль не рассчитывали грош вам цена, и не Москве же вас выручать. Хватит, навыручались.
      * * *
      Вернувшийся в Москву за день до битвы у Скорнищ князь Владимир, узнав о том, что творится на Оке, забыл обо всем и рванулся в Серпухов. Как, впрочем, и ближайший его наставник отец Ипатий. Чтобы их удержать, потребовался авторитет самого Алексия. Может быть, и он бы не удержал, не остуди вначале князев порыв присутствовавший при разговоре Феофаныч:
      - Туда ты все равно опоздал. Уже! Лопасня у Олега отнята. Все княжество рязанское разорено. Бобер гоняется за Олегом где-то в рязанских уделах. Вот-вот придет весть о главном сражении. Так куда ты понесешься? А здесь все поломаешь, весь порядок. Великому князю весть дана, он не сегодня, так завтра на свадьбу приедет. Свадьба второго человека в княжестве - не шутка. А узнает Олгерд! Думаешь, потерпит? Тем более, что братанич твой опять его шурина шерстит, - и оглянулся на митрополита. Тот выпрямился и прихлопнул ладонью по подлокотнику:
      - Того, что сказал Данило Феофаныч, уже более чем достаточно. Но я тебе напомню о главном. Самом главном! В последний раз. Князь Дмитрий сейчас воюет. Мало ли чего! - Алексий перекрестился. - И ты в пекло лезешь! А ну как и ты?! - он еще раз перекрестился. - Данилке двух годов еще нет, с кем Москва тогда останется?! Опять ярлык отдавать?
      Владимир подавленно молчал.
      - Вот приедет Дмитрий, скачи на все четыре стороны. Любители вы оба мечом махать. Не в меру! Так хоть по очереди машите.
      Владимир вышел от митрополита как в воду опущенный. Монах бросился к нему:
      - Ну?!
      - Нельзя, отец Ипат. Да и ни к чему теперь. Не успели.
      - Что? Уже все, что ли?!
      - Почти все. А нам свадьбу играть.
      - Ну что за бл....во! Как стоящее дело, так без нас! Ну только чуть что - так обязательно без нас!
      - Ладно. Чай намашемся еще, раз Бобер обещает.
      - Ты-то молодой, ты намашешься. А я?!
      * * *
      Великий князь, может, и не очень бы поторопился на свадьбу братанича, не узнай он о рязанских делах. Он сразу бросил все на воевод и помчался в Москву. Впрочем, дела на севере тоже были практически закончены. Все представители тверской власти в захваченных Михаилом городах разогнаны. Бежецк взят, а обосновавшийся в нем главный ставленник Твери Никифор Лыч убит. Осталось пустошить беззащитные тверские уделы, с чем старые московские воеводы прекрасно справлялись и без князя.
      В Москве, однако, к приезду Великого князя подготовка свадьбы еще не была закончена. Митрополит Алексий, желая теперь подчеркнуть Литве свою власть (подкрепленную московскими победами!), освященную патриархом и долженствующую распространяться и на литовские уделы, решил еще раз крестить дочь Олгерда. По всем правилам православным. Дело в том, что дети литовских князей имели кроме имени православного всегда и еще одно имя, свое, литовское, тем самым как бы подчеркивая, что они не совсем отреклись от своих старых богов и не покорились Богу новому. Имела такое имя и Елена Олгердовна (до нас оно не дошло), и чтобы отсечь его напрочь и лишний раз утвердить христианские каноны, решился московский владыко на такое не совсем обычное дело.
      Дело это требовало прежде всего времени, поэтому когда было совершено и все оказалось готовым к свадьбе, прошло больше недели и в Москву успел приехать главный виновник московского торжества. Бобер с самыми подробными инструкциями оставил войска на Константина, а Микулу и Никифора захватил с собой. Отдать им должное требовала не только справедливость, но и некоторые его задумки.
      Вечером 26-го декабря Бобер отчитывался о войне перед боярской думой. Заседание было торжественное и многолюдное, все бояре, имевшие право присутствовать, были в палате, напросились еще многие, чьего присутствия вовсе не требовалось и что было из ряда вон. Но формально все оправдывалось большим праздником - Рождество! И хотя тяжело было многим после вчерашнего обильного дня, все уже более-менее пришли к вечеру в форму. Да и серьезность дела подтягивала, дисциплинировала.
      От обычных сидений это отличалось еще одной деталью: по левую руку от Великого князя, чуть пониже сидел князь Владимир Андреевич. Впервые.
      Начал Великий князь. Он обрисовал положение Москвы, свои успехи на севере, отметил, что в связи с этим голода и падежа скотины весной москвичи смогут избежать, и плавно перешел к делам на юге:
      - Но главный успех, какого мы и не ждали, выпал нам на южных рубежах. Впрочем, мы и самой войны-то этой не ожидали. Тем радостнее мне отметить ее победный результат и от души поздравить самих "виновников" такого успеха.
      "Виновники" все сидели тут. Бобер на своем месте, во главе правой (от князя) стороны стола, Микула слева, после брата Ивана, а Никифор затерялся где-то в самом конце, однако не на задних лавках, а все же у столешницы.
      - Но мы пока ничего почти не знаем об этой войне, разве лишь то, что она успешно закончена. Потому я прошу командующего рассказать нам о ходе кампании подробно. Поведай, Дмитрий Михалыч, как воевал, кого отличить хочешь, кого укорить. Все говори, не стесняйся. Думаю, из этого все пользу извлекут. И из плохого, и из хорошего. - Дмитрий подергивался на своем троне в нетерпении. Дело в том, что он не сумел ни о чем почти поговорить с Бобром с глазу на глаз, тот приехал поздно и только и успел, что привести себя в порядок.
      - Что ж, попробую, Великий князь. - Бобер осторожно потрогал ус. Начну с плохого. (Бояре за столом, а особенно на задних лавках, завздыхали, ожидая чертей в свой адрес по поводу снабжения и снаряжения полков.) Плохо оказалось только одно - мы прозевали Лопасню, (Вздохи не прекратились, но превратились в благодушные.) Это вина моя и моих разведчиков, нам с этим и разбираться. Есть вина гарнизона и посадника лопаснинского, но они уже наказаны: пятая часть гарнизона легла вместе с командиром, погиб и посадник Василий Семеныч. Мог бы в живых остаться, но, говорят, не захотел после такого сраму в глаза Великому князю глядеть, мир его праху.
      Бобер на несколько секунд умолк, и в палате повисла торжественная тишина, вздохи прекратились.
      - Нам пришлось начинать с учетом этой потери. Однако дальше, когда взялись положение исправлять (на скамьях вновь затаили дыхание)... - Бобер снова приостановился, решая, вспомнить ли Булаха, но посчитал - не надо, тем более что тот перед отъездом рассказал ему все правильно, остался в полковниках и сейчас вовсю отмывал грехи под Переяславлем Рязанским, и проговорил: - ...Дальше никому уже попенять не могу. Не на что! (Удовлетворенный вздох и легкий гомон. Удивленный взгляд Микулы, и Бобер сделал ему чуть заметный знак - ничего, мол.) Князь Олег - воин крепкий. И силой, по крайней мере той, какая у меня имелась в наличии, его было не взять. Пришлось два (!) войска ему в тыл послать, чтобы он поверил, что мы всей силой навалились княжество его шерстить, пока он в Лопасне бестолку сидит.
      - Два?! - Дмитрий поднял брови. - Откуда у тебя два войска оказалось?
      - Даже три, Великий князь. Вот тут и хочу отметить прежде всего Микулу Василича (Бобер кинул взгляд напротив и увидел все: Микула зарделся как красна девица, отец его не смог упрятать радостную улыбку даже в своей огромной бороде, и потемнел лицом и потупился Иван), который быстро отмобилизовал полки, не потерял со мной связи и сразу же по получении приказа ударил и разворотил Олегу весь тыл по реке Осетру: Ростиславль, Глебов и Зарайск. Как ты помнишь, Великий князь, я попросил еще Можайские и Звенигородские полки. Звенигородскими я по определенным обстоятельствам не воспользовался, а вот можайцы... Они тоже оказались на высоте. Получив приказ, на сборы и стопятидесятиверстный марш до Серпухова потратили всего три с половиной дня! Никифор Василич, поднимись, я при всех хочу тебя поблагодарить, а кто тебя не знает, тем и показать.
      Никифор поднялся со скамьи. Был он красен, как свекла, но короткая курчавая бороденка, совершенно седая, гордо торчала вперед, а улыбка выказывала несказанные довольство и радость. По палате просыпался гомон и смешок. Знали его тут почти все и никто никогда раньше не принимал всерьез. Бобер это учитывал, потому прибавил серьезно:
      - Такой скорости и оперативности я от можайцев не ждал, прости, Никифор Василич. Но теперь!.. Кто в такие сроки укладываться не будет, пусть пеняет на себя.
      Гомон пронесся разочарованный и почти негодующий - все знали, почему можайцы успели так быстро, и со стороны Бобра это был "удар ниже пояса". Но что было делать? Раз можайцы смогли, значит, должны и другие, черт бы этого Никифора побрал вместе с его нахальной бороденкой!
      - Можайские полки некоторое время демонстрировали вокруг Лопасни, потом ушли на помощь коломенцам. Я думаю, Олег не знал, что учинил Микула Василич в его княжестве, до самого ухода можайцев, лазутчиков его мы стерегли очень внимательно. Когда же осаду сняли, Олег кинулся назад сразу и очень быстро. Так мы вернули Лопасню. Без боя. (Взрыв восторженных одобрительных возгласов.) Навстречу Олегу из Рязани шло внушительное подкрепление, которое могло можайцев перехватить, но они успели проскочить у тех под носом и соединиться с коломенцами. После этого мне с серпуховскими полками оставалось лишь идти следом за Олегом. Сторожко. Чтобы рязанцы нас не заметили. Вот и все.
      - Всего-навсего! - князь смотрел откровенно восторженно, некоторым даже показалось, что он сейчас вскочит и кинется лукавого воеводу обнимать.
      - Ну а чего ж... - Бобер, наконец, улыбнулся.
      - Так они ведь ударили!
      - И крепко. - Бобер посерьезнел. - Но тут уж коломенцы твои себя показали. Ну, и можайцы, конечно. Такой стеной встали, что даже Олег со своими трижды бывальцами проломить не смог.
      - Да ведь они знали, поди, что ты подходишь. Вот и ждали изо всех сил.
      - Знать-то знали, но и с таким запасом перед рязанцами мало кто выдюжит. Хочу тебе заметить, Великий князь, Микула Василич - человек молодой, а умница и воин. Он выстоял, он главную тяжесть на себя взял и не подвел. Добрый воевода тебе будет. - Бобер мельком взглянул на Ивана и понял, что вместо просто врага обзавелся врагом смертельным. Но не пожалел, не расстроился. Все равно шло к этому, и лучше самому создавать или провоцировать события, чем плестись за ними следом.
      Василий Василич сидел неподвижно. Все глядели в их сторону, и больше на него, чем даже на Микулу, он это чувствовал и старался изо всех сил не показать, как ему приятно. Но не получалось. А было гораздо приятней, чем даже если б хвалили его самого. Он привык уже к лести и почти не обращал на нее внимания, хотя бы, наверное, рассердился, если бы она вдруг исчезла. Но похвала сыну, истинная, без лести (дождешься от Бобра лести!) - эт-то было!!!.. Как в детстве, когда мать по головке гладила, приговаривая молоде-ец! Да, так!