По известиям, собранным Любой, он поднялся, выбился наверх в Крыму, еще при Джанибеке (убитом, как известно, в 1357 году), хотя был всего лет на пять старше Бобра. Он не только дослужился до чина темника, но сумел жениться на дочери Бердибека, Джанибекова сына, непонятно, правда, когда при Джанибеке или после, когда Бердибек уже стал ханом. После убийства Бердибека в 1359 году Мамай не исчез вместе с ним, он исчез лишь из Сарая, да и то ненадолго, обосновался в Крыму и, пока ак-ордынские, заволжские чингизиды резали друг другу глотки (Кульпе - Науруз, Наурузу - Хызр, Хызру - Темир-ходжа), за три года собрал силы, подобрал подходящего чингизида, Авдуллу, и в 1362 году, когда Бобер с Олгердом громили его западных соседей на Синей Воде, двинулся от Азака, своей главной базы, на восток и захватил Сарай. Правда, ненадолго. Но успел по всем правилам провозгласить Авдуллу ханом. И когда ак-ордынец Амурат вытеснил их из Сарая и вообще из-за Волги, Авдулла, сохраняя контроль над громадной территорией от Волги до Днепра, по-прежнему величал себя ханом и требовал себе (от русских прежде всего) дани.
      Но и Амурат требовал! Этот-то как будто по всем правилам - он ведь в столице сидел.
      Амурату, правда, приходилось тяжко. Вокруг него ошивалось еще несколько чингизидов, провозгласивших себя ханами: Мир-Пулад, Джанибек 2-й, Азиз. Эти требовали дани себе.
      Русские послы, спешившие на каждый призыв из Орды, покорно и жалобно объясняли Амурату, что уже заплатили дань окаянному Авдулле; жаловались Авдулле, что заплатили окаянному Амурату; Азизу объясняли, что пришлось платить окаянным Авдулле и Амурату и т. д. и, пожалуйста, сначала сами разберитесь, кто из вас главный и чья это дань, в то время как ни тому, ни другому, ни следующему отдавать эту дань не торопились, терпеливо выжидая, кто же из них возьмет верх (а может и не возьмет?) и укрепится в Орде.
      В конце концов, около 1364 года, Амурата пришили, однако Авдулла опять не смог обосноваться в Сарае. На ханский трон сел Азиз и держался на нем около трех лет, до 1367 года. Власть несколько стабилизировалась, русским пришлось кое-что платить Азизу. Но Авдулла сидел ближе, его мудрому советнику (Мамаю) вешать лапшу на уши было невозможно, потому приходилось платить и ему.
      В 1367 году Азиз зарезал прибежавшего к нему за помощью, разбитого Бобром Пулад-Темира. Но в результате вспыхнувшей в связи с этим кровавой свалки погиб сам. Шансы Авдуллы снова поднялись. Но в Сарае он так и не поселился. Очевидно, тут немалую роль играло и то, что как ни могуч и умен был Мамай, ставленник его был слишком ничтожен, чтобы его могли поддержать какие-то силы за Волгой. За Волгой обреталось много гораздо более авторитетных чингизидов. Айбек-хан, Урус-хан, Хаджи-Черкес (этот, возможно, наиболее сильный, имел ставку в Асторокане) управляли своими вполне самостоятельными уделами, но называли себя ханами всей Орды и чеканили собственную монету. Именно Хаджи-Черкес не пустил Авдуллу в Сарай.
      В такой обстановке, когда авторитет Авдуллы падал, Сарай оставался недоступен, а русичи в связи с этим давали все меньше денег, претензии Мамая к Москве росли и накапливалось раздражение. Что бы ни говорил тогда Феофаныч о равновесии и интересах крымских городов, никакие политические выгоды (да и были ли они достаточно существенны?) не могли возместить Мамаю прямых потерь от волокиты, устраиваемой Москвой с выплатой дани. Потому и утверждение Мамая в Орде с новым ставленником (пусть н ненадолго! хотя кто мог точно знать?) давало Михаилу явный шанс на ярлык.
      Весь этот анализ стоил Бобру немалого напряжения и времени. Времени, правда, потребовалось меньше, чем он ожидал, и лишний раз убедило его в том, что проблемами надо заниматься не "вообще", а конкретно, по мере их возникновения, и тогда, то есть когда цепляешься только за те факты, которые нужны тебе для данной конкретной цели, выстраиваешь цепочку в нужном тебе направлении, отсекая массу интересного, но в данной ситуации ненужного, все выясняется гораздо быстрее и объемнее, и на свет выплывают такие дела, о которых никогда бы не узнал, интересуйся ты проблемой "вообще".
      То есть по мере узнавания и осмысления всего вышеизложенного он убеждался, что начинает овладевать ситуацией и даже прогнозировать некоторые действия Орды, Москвы и Твери в темных дебрях их взаимоотношений, казавшихся еше недавно совершенно непонятными и уж тем более непредсказуемыми.
      * * *
      Михаила кто-то предупредил. Чуть-чуть не доехав до поджидавшей его засады, он неожиданно развернулся и умчал в Тверь. А оттуда через неделю кинулся в Вильну.
      - Кто мог? - Бобер зашел к Феофанычу обсудить последствия неудавшейся операции.
      - Ну, мало ли... На Москве у Мишки доброхоты не перевелись. Среди купцов прежде всего.
      - А кто кроме нас с тобой знал?
      - Многие... Князь, его окружение. Василь Василич, его окружение... "Иван! - молнией сверкнуло у Бобра, - Юли надо расспросить".
      - ...мы с тобой, наше окружение. Поискать, конечно, стоило бы. Неуютно, когда знаешь, что рядом предатель. Только у меня на это ни людей, ни возможностей. Может, ты как пошевелишь, своими силами?
      - Пошевелю. Не знаю, правда, будет ли толк...
      - Какой-то толк обязательно будет. Не то, так другое... Но это уже не главное.
      - Разумеется. Главное теперь - Олгерд. Опять! Так?
      - Конечно. И кое-какие симптомы уже налицо. Тебе как там Андрей, ничего не намекнул?
      - Не такие мы с ним еще друзья, чтобы об этаком намекать. А ты спрашиваешь, будто писем его не читаешь. Ведь они ко мне от тебя идут.
      - Ну а вдруг он тебе лично как-нибудь?
      - Нет. Пока нет...
      - Меня радует твое "пока". Но пока... Не наскочит ли опять внезапно?
      - Нет. Осень, грязища. Пока дороги не встанут, не пойдет. Так что приготовиться есть время.
      * * *
      На военном совете присутствовали, как и в позапрошлом году, только "самые": митрополит, Великий князь, Бобер, Данило Феофаныч, трое Вельяминовых - Василь Василич, Тимофей Василич и Иван, казначей Добрынский. Из "не самых" был приглашен (по настоянию Бобра) лишь один человек Василий Иванович Березуйский, так напористо и умело проведший последнюю кампанию.
      Докладывал на сей раз Данило Феофаныч. Изложив все внешние обстоятельства, он определил новое нашествие со стороны Литвы весьма вероятным и предложил основательно к нему готовиться.
      - Готовиться надо, какой разговор, - вздохнул Василь Василич, - только как? Как встречать будем - вот вопрос.
      - Это пусть нам воеводы скажут, - живо откликнулся князь, - Дмитрий Михалыч, как думаешь?
      Бобер посмотрел на Вельяминовых, оглянулся на Березуйского, потрогал ус:
      - Судя по прошлой войне, в чистом поле мы его встретить не сможем. Не будем ошибки повторять.
      - Это что ж, опять жечь посад и в стены?! - недовольно и неприлично громко уточнил Иван.
      - Да.
      Повисла унылая тишина. Тогда Бобер, словно пожалев всех, неопределенно добавил:
      - Если, конечно мы с князь-Владимиром не успеем с настоящим войском подойти.
      - Каким это настоящим? Что значит - настоящим? - недовольно заворочался Василь Василич, - что ж это войско, которое к Смоленску и Дебрянску ходило, которое Микулин, Зубцов взяло, оно что - не настоящее, что ли?!
      - Василий Иваныч, - Бобер пообщался с Березуйским очень мало, почти мельком, но сразу увидел, насколько трезво, здраво тот судит и как хорошо понимает войну, потому и рискнул переложить на него оценку войска, - ты бы со своим войском на Олгерда пошел?
      - Ххе-кхе! - весело, даже насмешливо кашлянул воевода. - А то ты сам не видишь. Я с этим войском Тверь штурмовать не пошел. А уж на Олгерда куда!..
      Резкость суждения и твердость, с которой оно было высказано, показывало, что он нисколько не робеет в присутствии столь важных особ, имеет свое мнение и может отстаивать его перед кем угодно.
      "Вот еще один, кто поможет мне войско строить! Надо с ним сегодня же поговорить".
      Бобер развел руками:
      - Видите? Не я один так думаю.
      - Тогда что же - настоящее?
      - Настоящее? - Бобер сделал паузу: - Это полки с Окского рубежа. Те, что имели стычки с татарами. Те, что к Плескову ходили. Полки князь-Владимира и коломенские, воеводы Николая Василича.
      Бобер увидел, как покраснел и надулся Иван. Василий же Василич, приготовивший уже едкую фразу насчет того, что на всей Москве воевать может только князь Владимир, был настолько сражен и выбит из колеи похвалой его сыну, что просветлел лицом, чуть ли не заулыбался и смог только по инерции возразить в том смысле, что, мол, много ли у вас таких "настоящих" наберется.
      - Немного. Хотя уже и не так мало. Но вот если мы рязанцев сможем привлечь, тогда...
      - Рязанцев?! - неожиданно подал голос сам Алексий: - Хотелось бы мне на такое посмотреть. Кто же это из вас надеется? И на что?
      - Ну как же, отче. Мы с ними вместе татар по границе все прошлое лето постукивали. Так что пронцы почти наверняка помогут. Вот Великий князь свидетель, они теперь с Владимиром Пронским друзья. А Олег... Ну, Олег - не знаю, он на Лопасне что-то сильно заклинил... Но Николай Василич мне говорил, что у него неплохие отношения с Олегом, так что, может, и Олег. Только я прошу Данилу Феофаныча научить нас с Микулой, как вести разговоры о Лопасне. Чтобы у Олега оставалась иллюзия, что мы можем ее ему вернуть.
      Василь Василич опять просиял, а князь Дмитрий, от возбуждения чуть ни спрыгивавший со своего роскошного княжеского трона, навалился грудью на стол:
      - Когда это станет известно?!
      - Так ведь не спрашивали еще. Да и как спрашивать? Олгерда-то пока нет.
      - Когда появится, поздно будет.
      - Это точно. Так что я, пожалуй, двину сейчас в Серпухов и начну готовить полки. Дам немедля весть Микуле,чтобы переведался с Олегом, Данило Феофаныч, помоги, - с пронцами буду говорить сам.
      - А может быть, мне?! - Дмитрий смотрел на Бобра с надеждой, - для Владимира Пронского больше чести, легче согласится.
      Бобер пожал плечами, покосился на митрополита. Тот смотрел недовольно, а заговорил сердито:
      - Только что сказали, что Олгерда в поле встречать нельзя, что надо садиться в стены. А сами один за другим в поле рветесь. Кто стены-то защищать будет?
      - Да мало ли у меня!.. - взвился Дмитрий и осекся. Теперь все смотрели на него. Митрополит, пропустив его возглас мимо ушей, с нажимом закончил:
      - Тебе, прежде всего тебе надо здесь остаться. Ведь говорили же об этом в прошлый раз. Коли князь из города ушел, значит, город не удержать, значит, и все кинутся, и настрой у народа такой будет. Имейте в виду, что на сей раз я не могу Олгерда в Москве дожидаться. У меня в Нижнем беда, смута церковная, туда надо немедленно. И когда вернусь - Бог весть.
      Дмитрий помрачнел и сник. Бобер постарался подбодрить:
      - Ничего не поделаешь, Дмитрий Иваныч, Москва - главное. И потом тебе ведь придется не просто сидеть в стенах, как прошлый раз, а быть готовым ударить вдогон, когда Олгерд назад пойдет.
      - Как еще он пойдет...
      - Пойдет. Когда мы с князь-Владимиром повиснем у него где-нибудь на фланге, а то и в тылу, ему придется раскорячиться. На две стороны смотреть. Этого он не любит больше всего. Потому, думаю, кинется на нас. Вот тогда ты не отстань и подойди вовремя к нам на помощь. У него на хвосте!
      - Хорошо говоришь, Дмитрий Михалыч, - опять смело и неожиданно вмешался Березуйский, - а что же мне с моим войском делать? Я, вроде, как и не у дел. Но ведь не просто же так вы меня сюда позвали, - и весело оглядев всех, остановил взгляд на Бобре.
      - Твое войско придется по стенам рассадить.
      - Не поместится в Москве такая-то орава. Не прокормишь.
      - Не только в Москве. Надо бы попробовать те города защитить, что встанут у него на дороге. Можайск, Звенигород... Тот же Волоцк твой. Ты не прикидывал, как он пойдет?
      - А тут и прикидывать нечего. Они же знают, кто их летом бил. Потому в первую очередь по Волоцку и шарахнут, поквитаться захотят. Ну, если и не в первую, то во всяком случае мимо не пройдут.
      - Верно. А удержишься?
      - А почему нет? Если Бог не накажет - да, кажись, особо не грешил, удержусь. Стены у меня высокие, народ шустрый, да и в стенах себя уверенно чувствует, сиживали, опыт есть.
      - Ну видишь как хорошо. А ты говоришь - не у дел. Еще как у дел! Ведь если он у Волоцка затолчется, то до Москвы и вовсе, может, не успеет дойти.
      - Что значит - не успеет? - усмехнулся в бороду Тимофей Василич. - По дороге перехватишь?
      Бобер, тоже как будто усмехаясь, но стараясь это скрыть, молчал, и Тимофей Василич с оттенком вопроса строгим голосом закончил:
      - А кто-то тут не так давно говорил, что в чистом поле не сможем, что ошибок повторять не будем.
      - Я ведь говорил: смотря с каким войском, - спокойным, даже довольным тоном откликнулся Бобер, - а перехватывать я его не буду. Раскорячиться заставлю. Встану где-нибудь в сторонке, пусть оглядывается.
      * * *
      - Василий Иваныч, ты не сильно торопишься? - Бобер догнал в сенях волоцкого воеводу, тронул за плечо. Тот резко обернулся, узнал, весело и открыто улыбнулся:
      - Нет.
      - Зайдем ко мне, словечком перекинемся.
      - Отчего не перекинуться с хорошим человеком.
      Разговаривали они часа два и расстались совершенно довольные друг другом. Волоцкий воевода живо напомнил Бобру Константина; много знал о его делах, восхищался победами и не только полностью соглашался с необходимостью переустройства войска, но с жаром развивал вкратце обрисованные или только названные Бобром способы решения существующих проблем. С чем-то Бобер соглашался, на что-то осторожно возражал, видел, как сильно увлечен новыми идеями Василий, как горячо он говорит, но не дал увлечь и себя, потому что все это следовало делать "потом". То есть после того, как придет и уйдет Олгерд, а сначала необходимо было постараться, чтобы ушел он не солоно хлебавши.
      - Не буду нагружать тебя советами, тем более приказами. В осадах ты больше меня сидел, что делать - лучше знаешь. Я только поручаю тебе, кроме Волока Ламского, Можайск и Звенигород. Облечем тебя чрезвычайными полномочиями от Великого князя. Съезди, накажи тамошним князьям, как действовать, дай им бойцов, сколько смогут прокормить, - и к себе. Готовь Волоцк сам. Я ничем тебе помочь не смогу. Разве что сотни две хороших стрелков пришлю. Возьмешь?
      - С самострелами?
      - Разумеется.
      - Хха! Еще как возьму! Самострелы в осаде - первое дело! У меня своих-то нет почти. Не хотят! Нашего мужика заставить сделать что-нибудь, для его же пользы, - это пуд соли надо съесть. Ленивы и упрямы. Если успеют твои прийти, я их устрою в надвратной башне, перед мостом. Уж там они у меня поработают! Да и моим покажут, что может самострел. Самое, понимаешь, слабое у меня в городе место.
      - Так сожги мост.
      - Жалко. Тогда я их нечаянно стукнуть уже не смогу.
      - А ты хочешь еще и стукнуть?!
      - А как же! Если склеится.
      * * *
      Василий Березуйский в тот же день покинул Москву и уехал в Звенигород. Бобер задержался на два дня. Он долго инструктировал Великого князя по всем вариантам будущей войны. Уладил все по связи с Феофанычем, остававшимся на сей раз, в связи с отьездом митрополита, при князе в Москве. Наказал Любе не дожидаться вестей о нашествии, а оставлять дом на Ефима и увозить детей следом за Великой княгиней в Переяславль.
      И в конце встретился с Юли. На сей раз любви было меньше, разговора больше - Дмитрий был озабочен войной, а Юли и войной, и собой - встреча ее с колдуньей приближалась и поглощала, казалось, все ее думы.
      - Юли, а Иван с тверскими купцами связи имеет?
      - А как же. Только со мной он об этом не распространяется. Говорил пару раз: это мне сделают тверичи.
      - А к князю тверскому ниточка не просматривается?
      - Я пока не вижу. Но я не присматривалась. Скажешь, я узнаю.
      - Боже упаси!
      - Что-то ты с каждым разом все осторожней.
      - За тебя боюсь, ведьма моя.
      - Ой, Мить, и я боюсь, - она прижала ладони к его щекам, заглянула внимательно в глаза, поцеловала нежно в нос, робко улыбнулась, - вдруг не получится.
      - С колдуньей?
      - Да.
      - Не бойся, маленькая, все получится.
      - Ты утешаешь или чувствуешь?
      - Как тебе сказать... - он не хотел врать, потому что ничего особенного не предчувствовал, и огорчить боялся, - я не чувствую, что не получится.
      - Слава Богу! - она прижалась к нему грудью. - Вот в твои предчувствия я верю. И теперь спокойна.
      Юли со свежим пылом впилась ему в губы и опрокинулась на спину, увлекая его за собой. Эта последняя перед опять долгой разлукой схватка была пронизана грустью, но грустью светлой какой-то, с доброй надеждой, и им обоим показалось, что у них мно-ого еще впереди.
      Только когда, оставив ее в уютном домике, Дмитрий пробирался печально шумевшим лесом, под бесконечно валившим снегом, так рано и сильно накрывшим землю, что конь то и дело проваливался по брюхо, а лес казался задавленным, мертвым, он с небывалой раньше остротой почувствовал ОДИНОЧЕСТВО. Совсем не то, которое пугало его в детстве и ранней юности, когда он задумывался о смерти и иногда очень ясно ощущал, что перед ней он всегда один, и умирать придется - ОДНОМУ.
      Теперь он осознавал все больше, что отдаляется в жуткую пустоту от всех своих самых родных, самых любимых и близких людей. Круг его забот и размышлений уходил все выше, наполнялся вещами все более значительными, огромными, на уровень которых уже ни Юли, ни монах, ни тем более старые дружки детства, Алешка с Гаврюхой, взобраться не могли.
      Понимать это могла только Люба, но с ней-то он расходился, пожалуй, больше, чем с другими, потому что у нее образовался свой круг забот, который помогал ему, выталкивал на новый уровень, поднимал все выше, но был настолько сложен, велик, а главное - самостоятелен, что у Любы не было сил сопоставить эти миры и как-то сдвинуть, стянуть их если не в одно, то хотя бы поближе, и они все больше и все стремительней удалялись друг от друга.
      Единственным, кто стоял на уровне его забот и даже выше, кто понимал и поддерживал, был Феофаныч. Но у него тоже был свой круг и свой мир, и потом: он не был близким человеком.
      "Хотя, конечно, в будущем и..." Дмитрий продолжал размышлять, понимая важность этих мыслей и необходимость дойти в них до какого-то логического конца, лишь пока пробирался по лесу через сугробы. Стоило же ему выбраться на дорогу и увидеть людей, как к стройным, важным, невеселым рассуждениям мгновенно приплелись думы житейские, разом всплыли все бесконечные государственные и военные заботы. Он понял, что ничего уже не додумает, и, с одной стороны, с досадой на то, что утопает в мелких мыслях, с другой же стороны, как будто и с облегчением, что некогда будет грустить о потерях, подумал: вот завтра уеду в Серпухов, и там завертится и не даст не только грустить и размышлять, но просто продохнуть большое, важное (главное!), но привычное и любимое дело.
      * * *
      К концу октября реки встали, а снегу навалило под самые крыши. Только вызвездило небо, как москвичи увидели дивную, но от необычности и страшную картину: на небе три ночи полыхали красным, зеленым и желтым, то разливаясь на полнеба, то свертываясь в узкие ленты, то разгораясь пожаром, то затухая вовсе и снова вспыхивая, потрясающе прекрасные, жуткие огни. Примета считалась недоброй, но и без нее все готовились к новым бедам. С фуражом было очень тяжело, и семь полков, стянувшихся к Серпухову в начале ноября, породили кошмарные проблемы в отношении снабжения. А ведь надо было позаботиться и о коломенцах, да еще с запасом на случай прихода рязанских и пронских полков.
      Риск и неопределенность (а вдруг Олгерд вообще не придет, и все хлопоты - зря!) не прибавляли настроения, но топтаться без дела воинам пришлось не больше недели. За несколько дней до филипповок (зимний пост, в XIV в. - с 20 ноября нового стиля) прилетела весть от Ржевы - идут!
      К этому моменту Бобру уже стало известно, что Владимир Пронский во главе пяти своих и трех рязанских (расщедрился-таки Олег! или занадеялся на Лопасню?) полков пришел в Коломну. С коломенскими войсками это тянуло к 12 тысячам - солидно! Но кони...
      Единственным местом, где сосредоточили приличные запасы фуража, оказался Перемышль - город южнее Калуги, при впадении в Оку реки Жиздры. От театра это было, конечно, далековато: около 200 верст до Москвы напрямую, зато войско сохраняло боеспособность. Туда и двинулся Бобер, наказав Микуле догонять его по Оке.
      Придя в Перемышль, он узнал о передвижениях литвин слеующее. Олгерд и Кейстут во главе примерно 20 тысяч (войско было меньше, чем в прошлый раз!) по льду Западной Двины очень быстро продвинулись на восток. Смоленские полки присоединились к ним после Витебска. Объединенное войско прошло до Зубцова (Ржеву просто проигнорировали!), где соединилось с тверичами. Дальше, не разделяя полки (и тут Василий Березуйский как в воду глядел!), Олгерд кинулся на Волоколамск и осадил его.
      "Помоги, Боже, Березуйскому и волочанам его!" Бобер был уверен в искусстве воеводы и мужестве волочан, но очень сомневался в самой крепости. Стены были высоки, но дерево... И если их удастся поджечь... Арбалетчики в Волоцк успели (Корноух очень рвался сам, но Бобер не пустил), под их прицелом с огнем к стенам так просто не сунешься, да и зима, но... В общем, Бобра мучило нехорошее предчувствие, потому он и Корноуха от себя не отпустил.
      И велики же были его радость и изумление, когда разведчики принесли весть, что Олгерд, протоптавшись у Волоколамска три дня, понес большие потери, города не взял, снял осаду и ушел на Москву.
      "Ай да Вася-Василек, жирненький бочок! Как ты ему по носу-то щелкнул! И наделаем же мы с тобой дел! Еще один командир есть! Да какой! Из московских, пожалуй, самый-самый".
      Через два дня после того, как Бобер с Владимиром узнали об этом, в Перемышль пришли коломенцы с рязанцами. Встретили их радостно. Разместив людей, посмотрев их снаряжение и настроение, Бобер остался очень доволен и шепнул Владимиру, что неплохо бы гостей напоить-накормить.
      Владимир распорядился. Бараши накрыли стол на тридцать человек, то есть кроме князей и воевод были приглашены и полковники, ну а рядом с Владимиром громоздился отец Ипат, который занимал почти два места и выглядел за столом самым значительным и важным.
      Выпили за рязанцев и пронцев, за здоровье князя Владимира Дмитриевича Пронского, потом за здоровье князя Владимира Андреевича Серпуховского, потом за коломенцев, потом за коломенского воеводу, после чего за столом все уже любили друг друга и пили за здоровье разрозненно и самостоятельно. В самом конце, когда пришла пора расходиться на ночлег, Бобру шепнули, что из Волоцка прибыл еще гонец, с подробностями.
      - Давай его сюда. Быстро! - Бобер поднялся. - Друзья! Давайте-ка выпьем за волочан и их достойного воеводу, Василь Иваныча Березуйского! Здорово они гостей встретили! В Москве бы так. За них!
      Дружно выпили, загалдели. В залу вошел гонец. Это был Филя. Выглядел он усталым, но веселым:
      - Здравы будьте, воеводы! Хлеб да соль.
      - Иди сюда! - Бобер, слегка захмелевший, призывно махнул рукой. Филя подошел. Бобер подал ему внушительную чару:
      - На, выпей, закуси, да садись, рассказывай.
      Филя выпил, отдышался, присел, сгрыз огурец и преданно взглянул на Бобра:
      - Чего рассказывать-то, князь?
      - Как это - чего! Все, что там было, как было.
      - Ну как было... Подошли они первого декабря. Обложили-окружили, пригляделись, попробовали примет делать. Но сам понимаешь - пригорочек, место открытое, арбалетчики наши, опять же, в грязь лицом не ударили. Повозились они, помучились, кучу народу положили и отвалились. Стали порок к воротам прилаживать. Прикрылись сверху солидно, грамотно все сделали, начали долбить. Только волочане-то не лыком шиты, не стали дожидаться, когда им ворота разнесут. Сами распахнули, кинулись на мост и давай их крошить. Порок разбили, в ров опрокинули. Литвин покалечили сотни три, пока они не очухались, да в большой силе не навалились. Тогда волоцкие мост подожгли и опять в стенах закрылись. После этого литвины и пытаться ничего не стали. Поднялись и пошли к Москве. Так что волоцкие себя показали, молодцы. Воеводу, правда, у них убили, жалко. А так...
      - Какого воеводу?! - холодея, привстал Бобер.
      - Ну этого ихнего, Василь Иваныча, - Филя испугался, тоже привстал.
      - Что?!! - Бобер вскочил, схватил его за грудь, глянул бешено. - Что ж ты сразу-то?!..
      Филя пискнул по-щенячьи и обмяк. Плюхнулся на лавку и стал заваливаться на бок. Его подхватили, потащили на воздух. Бобер оглянулся безумно, зажмурился и затряс головой. Сел, прикрыл и придавил глаза пальцами, замер так ненадолго. Потом со всей силы грохнул обоими кулаками по столу:
      - ...твою мать!!! - и сгорбился, тупо уставившись в одну точку. - Ах ты, Вася-Василек, жирненький бочок. Так я на тебя занадеялся!.. А ты... Как же ты меня подвел!..
      * * *
      Литвины вышли к Москве 6-го декабря и увидели то же, что два года назад: белые стены, черные ворота и пустой, выгоревший посад. Только следов пожара не было видно - все закрыл толстенным пушистым одеялом почти непрерывно валивший с хмурых небес снег. Белая пустыня и настороженная, напряженная пугающая тишина.
      Олгерд, впрочем, не надеялся увидеть что-нибудь более интересное. Поход имел целью добить, додавить, дограбить Москву, чтобы она больше не поднялась. Но теперь, после волоцкой неудачи, он крепко призадумался.
      "Что дальше-то? Опять награбить, сколько унесешь, - и домой? Но тут и грабить по сравнению с прежним особенно нечего. Не успели накопить, а что и успели, то увели, попрятали, а то и пожгли. Готовились! Мое войско слабее, а они сколько там теперь за стенами посадили, коль готовились?"
      Нет, все было хуже на сей раз, особенно погода. А Москва как-то просто пугающе быстро оклемалась после разорения. И тут, на третий день осады, разведка принесла весть, совсем подкосившую старого хитреца: в Перемышле (это за флангом, считай -почти уже в тылу!) появились вместе с полками князя Владимира рязанские войска.
      И тут уж Олгерд ясно почувствовал хватку Бобренка. "Обложил, гаденыш! И каков должен быть результат - я его запросы знаю: окружить и разбить, а меня в плен поймать, чтобы Литву по рукам и ногам связать этим пленом. Меньшим он, сопляк, не удовлетворится!"
      Все чаще стал замечать за собой старый воин моменты уныния и безнадежности. Окружающие норовили выйти из его воли, почти каждый старался урвать свой кусок, а там хоть трава не расти. Особенно зять! Этому лишь бы до ярлыка дорваться! И не помочь нельзя. Сыновья свою линию гнут, особенно Андрей. Все в сторону Москвы морду воротит. Остальные старшие сами по себе кто куда. Ягайло, любимый, умница, красавец, надежда, - молод и слаб еще... А если честно себе сознаться, то и не еще, - вообще слабоват. Такому сильная опора нужна сбоку. Пока я жив, опора эта - я. А умру? Ведь скоро уже, лет мне - ой-е-ей... На кого обопрется? Братья все его старше, все на мое место кинутся. А ведь там еще Кейстут, его сыновья. На одного Войдылла надежда. Умница, пройдоха, стервец! Всегда найдет, что подсказать в трудную минуту. И главное его достоинство, что он раб. Он не сможет (никогда!) действовать мне во вред. Он силен, только пока я жив и силен, он соблюдает свою выгоду, только пока соблюдает мою выгоду. Умри я или только покачнись, и его разорвут в клочья. Надо его к Ягайлу приставить! Полюбит его Ягайло, поймет - что он такое есть, и можно быть за любимого сына спокойным. Не поймет... значит, не судьба. И значит, напрасно я жизнь свою прожил, напрасно колотился, все пойдет прахом. Но Ягайло не дурак! Хоть и хотелось бы мне, чтоб он покрепче был, но ведь не всем же такими быть, как ты сам. Он поймет! Если внушить. А потому не только сам внушай, но и Войдылла заставь. Тот свои ходы найдет и очень постарается. За себя постарается! Кстати, надо с ним посоветоваться. И о теперешнем нашем положении тоже. Положеньице, скажем прямо, хреновое. Еще и пурга эта бесконечная, снег. Я, кажется, за всю жизнь свою столько снега не видывал.
      - Эй, хлопец! Позвать ко мне Войдылла.
      Красавец-постельничий вошел с почтительно-веселой улыбкой. Она больше всего нравилась в нем Олгерду - в ней не было наглости.
      - Звал, Великий князь?
      - Звал, звал. Как там на улице, не утихает?
      - Нет. Метет и валит, валит и метет.
      - А что воины? Настроение как?
      - Я тебе, Великий князь, никогда не врал: настроение мерзкое. Клянут погоду и.. .- Войдылло запнулся и потупился.
      - Меня?
      Войдылло вздохнул, промолчал.
      - Ты потому и поднялся так высоко, что не врал. Не ври и впредь. Тогда если и выше не поднимешься (выше-то, вроде бы, уж и некуда), то хоть назад не упадешь.
      - Мне назад не падать, Великий князь. Сзади у меня - только петля. В полшаге! Я думал, что...
      - Думать надо всегда, но не всегда это показывать. Можно иногда и выслушать старших, не перебивая.
      Войдылло заметно побледнел и поклонился молча.
      - Не врать тебе придется не только мне, но и тому, кто останется после меня. Если, конечно, хочешь остаться после меня.
      Войдылло снова чуть поклонился.
      - После меня будет Ягайло, запомни это. Полюби его и понравься ему. Это твой единственный шанс. Если этого не произойдет или Ягайло не сможет утвердиться на самом верху... Ты упадешь первым! Надеюсь, ты понимаешь это лучше, чем кто-либо другой.
      - Да, Великий князь. И сделаю все, от меня зависящее.
      - Верю. Ну а теперь скажи, что ты ждешь от этого похода?
      Войдылло помялся для виду и тихо сказал:
      - Ничего хорошего я не жду, Великий князь.
      - Почему?
      - Москвы нам не взять, укреплена сильно. Добычи особенно никакой - они хлеб даже не убрали, все под снег ушло. Без нас с голоду все передохнут. А вот мы, если быстро не уйдем... Такая погода постоит еще недельку - и все! Кони валом повалятся, а на обратной дороге запасов нет.