- Первый... - Люба еще сильней краснеет, до слез, совсем склоняет голову, все смеются, а княгиня досадливо машет на всех рукой, обнимает ее, успокаивает, и Дмитрий, чтобы отвлеч от них внимание и разрядить обстановку, спрашивает:
      - А что же Юли, насовсем или заглядывает?
      - Не заглядывает, разругалась с нами. У нее теперь свои дела. Важные. С Вельяминовыми она завязалась. В друзья и партнеры.
      - Какие еще партнеры?!
      - Вельяминовы с купцов много имеют. Самые богатые, сурожане, все с ними темные друзья. Юли свои деньги через Василь Василича отдала им в оборот. Они ей меньше чем за год такой барыш накрутили - никто сосчитать не берется. Дом себе отгрохала у Ризоположенских ворот, да за городом, в какой-то Балашихе (далеко) еще дом. Словом, богатая стала женщина. И важная. Нашим хозяйством некогда стало заниматься.
      - Ну и ну! - Дмитрий ограничился только этим, поймав напряженный Любин взгляд.- А хозяйством, значит, Люба теперь? Ефим, как помощница-то?
      - О-о, князь, и не рассказать уже, как хороша. Толковая, исполнительная! А шустра - все в руках так уже и горит.
      - Что ж, лучше чем Юли?
      - Не могу сказать плохо о Юли.... - Ефим замялся, - но ты ж знаешь, какая она... Как командовала... Она ж могла и полком скомандовать...
      - А теперь командуешь ты?
      Корноух с Иоганном хохотнули, даже Люба, слегка уже отошедшая от смущения, улы6нулась, а Ефим замахал руками:
      - Как такое можно говорить, князь! Разве я могу переложить все на эти хрупкие плечи! Просто у нас с ней хороший контакт.
      - А как Любин муж смотрит на этот контакт?
      Ефим отнесся к вопросу легкомысленно и быстро и весело ляпнул:
      - А смотри-не смотри, из Серпухова все равно ничего не увидишь! - и услышал такой хохот, что вскинулся и заметался глазами. Люба, хотя тоже смеялась, была аж багровой. Корноух почти сполз с лавки, и даже серьезный Иоганн закрылся рукой и чего-то там поправлял у себя в усах. Ефим запоздало кинулся оправдываться и корить насмешников в том смысле, что "кто сам грешит, тот в другом видеть спешит", а Бобер, отсмеявшись, окончательно осознал (и замету себе сделал), что идея таких вот, за столом, больших "семейных" советов, с серьезным разговором, какими он их себе представлял в начале своего житья в Москве, себя не оправдала, кончилась. Да и с самого начала была неверна. Но хотелось ведь сохранить возле себя очаг, близких, с которыми тепло и уютно, которых давным-давно знаешь и любишь. А они уходят и уходят, и место их заступают другие, их все больше, и с каждым годом, днем, часом будет становиться все больше. Вот и Юли ушла... Кто знает, как дальше сложится? И хотя он был в ней абсолютно уверен и знал, что сделано все это для него... но ведь никогда уже не обожжет она своим ведьминым взглядом из-за плеча Любы, не подскочит на зов с напряженной улыбкой и радостным вскриком: "Я, князь!" Жаль!.. Ах, как жаль! Неужели действительно ВСЕ проходит?! Эх-хе-хе... Проходит. Незаметно иногда, но проходит ВСЕ. И безвозвратно!
      * * *
      Он смотрел на Иоганна: "И ты изменился уже, Ваня, и... уходишь. Посолиднел, осознал свою значимость. Но что же ты со всей своей значимостью допустил в строительстве такой перекос?!"
      - Иоганн, расскажи про кремль.
      - Что же рассказывать? - Иоганн посмотрел, как показалось Дмитрию, даже печально. - Сам все видишь.
      - Вижу! Но почему ж так получилось?
      - Как видишь, получилось. Можно было даже голову об стены эти проклятые разбить, и все равно бы лучше не вышло. И так уж забутовку всякой дрянью делал, а то бы и того не натянули.
      - Что такое забутовка?
      - Середка. Снаружи стены камень, а внутри кирпичный бой, черепки гончарные, просто глина - забутовка. Так-то... Тут не Мальборк, князь.
      - Иоганн! Ты - и о Мальборке пожалел?!
      - И пожалел. Чем тупорылые сильны? Дисциплиной! Ведь их, если присмотреться, мало совсем. Горстка! А колотят всех соседей почем зря! Потому что один кулак железный! Если что Магистром сказано, ни один ни на вот столечко в сторону не вильнет. А тут... С самого начала уже! Везут и везут камень к башням. По всем расчетам - для башен уже - во! под завязку! А они все везут! Свиблу сказал, всем боярам, кто за башни ответственны, сказал - хоть бы хны! Везут! Великому князю сказал. Тот кулаком по столу бац! Вроде перестали. Навели кое-какой порядок, стали вдоль стен сваливать, кто к башне завернет, того чуть ли ни в кнуты, стражу к башням поставили княжескую! Своя у бояр сразу была. Все, к башням перестали. И что ты думаешь?! Возить перестали, так по ночам от стен и друг у друга таскать начали! Князь взбеленился, приказал найти мерзавцев, грозился стражу перевешать. Стали разбираться, смотрим: стража утром пьяная спит, а кучи убывают. Поймали десятка два воров. Нищие, полунищие - голь перекатная! Спрашиваем - зачем? На хлеб, говорят, с голоду чтоб не подохнуть. Кто нанимал?! Они и сами толком не знают, один на другого кивнул - и нет никого. Так ничего и не добились. Я сообразил, да поздновато: стражу от башен перевели к стенам, да стали людей ставить не московских, менять их чаще. Поутихло, да уж поздно.
      С начала Иоганнова рассказа Дмитрий начал поглядывать на жену, которая, сразу же это заметив, сделала слишком равнодушное лицо и занялась гусиной ножкой.
      - Послушай, Иоганн, а почему снизу стали разбираться, а не сверху?
      - Вначале-то и стали сверху! Князь собрал бояр, накричал, начал спрашивать. Те - глаза в пол, губы поджали, морды постные - тьфу! Ни дать, ни взять - монахи католические, святоши, мать их!.. Ничего не знаем, ничего не ведаем - хоть ты лопни! Князь побушевал, побушевал - и все на том.
      - Ну, князь - ладно, но ты-то?! У тебя ведь с некоторыми ответственными за башни поближе отношения. Вот насчет Боровицкой башни, например. Я слышал, ее уже не Боровицкой, а Бобровицкой называют... Дмитрий упорно смотрел на Любаню, которая так же упорно смотрела в миску. Иоганн как-то замялся, и наступила неловкая тишина, которую решительно и довольно сердито нарушила княгиня:
      - Ну и чего ты замолчал? (Это Иоганну.) Говори, не бойся, ты и тут за крепость радел, а меня нечего выгораживать.
      Но Иоганн молчал, а Дмитрий чувствовал, почти физически ощущал, как уходит, улетучивается из-за стола легкое, веселое настроение, радость встречи, и сгущается тянущая, вяжушая неловкость.
      - Э-эй, бобры! Я ведь не ругать вас приехал, не скандалить. Чего вы?! Рассказывайте спокойно, чего психовать.
      - Спокойно... - Люба вздохнула и как-то тряхнула головой, что перед глазами у Дмитрия возник дед (как живой!) и запершило в горле,-и так уж с башней этой хлебнули... И между собой все пересобачились, и с другими, а ты приехал - и туда же...
      - Это куда ж это - туда?! Же! Странные вы люди! Тут новость самая главная - Кремль! Вон чего отгрохали, невиданное дело! В лесу, где про камень и не слыхали, где даже храмы каменные, и те наперечет, закатили каменный город. За год, почитай! А начинаешь расспрашивать - "и ты туда же"!
      - Да ладно тебе! Зубы заговаривать. Понятно же... Ну да, и я камень к себе от стен стаскивала, может, даже и больше других. Потому что хватилась поздно! С честностью своей... А не хватилась, так... Она и так-то у нас самая, почти, низенькая вышла, а без краденого камня и вовсе бы уродиной недомерком осталась. Стены бы от этого выше не стали, а на наши с тобой головы насмешек и позора - воз и маленькая тележка.
      - Ай да княгиня! - Дмитрий смеялся восхищенно. - И как же ты, сама додумалась или подсказал кто?
      - Ну ты уж меня совсем за дуру считаешь? - Люба заулыбалась, и напряжение за столом спало. - Как Иоганн стал про безобразия эти рассказывать, я и задумалась.
      - А! Так значит вы с Иоганном?!
      - Да ну что ты, князь! - чуть не плача взмолился Иоганн, и всем стало его жалко, только с нижнего конца стола послышалось позорное: хи-хи! Тут уж князь с княгиней переглянулись весело и доверчиво, а Дмитрий заметил нарочито громко:
      - Иоганн! А ведь главный-то вор от тебя недалеко уселся. Как их там князь хотел? Кнутом? Или лозой?
      - Ну зачем это вот уже - кнут! лоза! Что мы, дикари какие или как? философски вопросил Ефим, и весь стол грохнул хохотом.
      * * *
      - О-о-ой, Митенька... Ну хватит, хватит. Господи, как я устала! Ты после Нижнего совсем какой-то бешеный стал. Ненасытный.
      Дмитрий, в меру хмельной после княжеского пира, на сильном взводе, но не перебравший, чувствовал в себе столько энергии, а еще больше желания, что мог бы донимать жену всю ночь. Но Люба, тоже долго и с жаром ласкавшая его, к утру сомлела, обмякла, перестала отвечать на ласки, а теперь вот и пожаловалась. Дмитрий с сожалением оторвался от нее, откинулся на подушки и сразу вспомнил Юли.
      "Как она там теперь, бедняжка? Ведь знает, что я приехал. Мечется, поди. Может, и сейчас не спит, о тебе, кобеле, думает. Хотя нет. Поздно уже, очень поздно. Или уже рано... Но как мне к этому вопросу подступиться?"
      - Митя, я тебе о Юли так и не досказала... - Дмитрий сильно вздрогнул и возблагодарил Бога, так кстати отодвинувшего его от жены, а то она конечно бы почувствовала! - ...ты завтра же, если спешишь в Серпухов, то не откладывай в долгий ящик, должен с ней повидаться. Тайно.
      - Зачем? И почему тайно? - его бросило в жар.
      - Я ведь сказала: она с Вельяминовыми завязалась накрепко. Не знаю уж, как сам Василь Василич, а сына его, Ивана, она намертво посадила на крюк. В открытую за ней бегает, грозится все бросить, даже от жены отделаться, только бы Юли себе взять. Хоть в жены! Ну, она подыгрывает. А Вельяминовы очень против тебя настроены. Василь Василич видит, что князь готовит тебя в главные воеводы. А ведь сейчас это, практически, в его руках. Тысяцкий прежде всего за войско московское отвечает, а, стало быть, и всем другим воеводам голова. Юли сразу поняла: если у нее с нами прежние отношения останутся, Вельяминовы будут ее опасаться. Вот она с нами и "поссорилась". Мастерски, надо сказать. И теперь мы с ней общаемся сложно, через верных людей, окольно, кучу всяких хитростей выдумали. И Вельяминовы, кажется, перестали ее опасаться, даже Василь Василич. Ну и сведений у нее, конечно... Она со мной не распространялась, да я и не хочу, чего зря время тратить. А уж тебе завтра наскажет - только запоминай.
      - Та-ак... А как же...
      - Ой, Мить, завтра! Дай хоть часок поспать, - Люба чмокнула его в щеку и зарылась носом в подушку.
      "Господи! Как будто слышишь! И сразу - на тебе! Как в доброй сказке! Значит?.."
      * * *
      Система связи у Любы с Юли была довольно сложной, в три гонца, не знавших друг друга, подсказанная и налаженная Иоганном. Когда возникала необходимость встречи, ее назначала Юли в условном месте и приезжала всегда сама, со стороны же княгини ездил либо Иоганн, либо (в особо важных случаях) сама княгиня в сопровождении Иоганна. Мест было три, далеко за городом, в маленьких охотничьих приютах, сделанных еще Алешкой.
      Наутро гонцы переведались очень быстро, и князю было указано ехать в Занеглименье. Сопровождал его Иоганн, один знавший дорогу.
      Дмитрий ехал на свидание с тяжелой головой. Трудный вчерашний день, 6ессонная ночь, похмелье... Сперва ему хотелось даже отложить. Но чем ближе к месту встречи, тем собранней он становился, без усилий, как-то само собой обострялось восприятие, яснело в голове, а внутри где-то все отчетливей начинало вибрировать: сейчас, сейчас увижу тебя! стерва моя родная! чем порадуешь? или озаботишь?
      Да, не только чувства заставляли напрягаться и настраиваться. Рядом с ними соседствовали, собирались, сосредоточивались и готовились двинуться, как войско в бой, мысли о той опасной игре, которая завязалась у Юли в Москве, о своем месте в этой игре, о возможном исходе.
      По тому, что успела рассказать ему жена, Вельяминовы вырисовывались главными, самыми серьезными и, что было самым тяжелым и неприятным, совершенно непримиримыми противниками ему самому, а стало быть, и всей его деятельности. С ними не выходил контакт, не получалось договориться, найти хоть какой-то компромисс. Тут следовало очень внимательно разобраться и определиться. И не дать маху! Ни в коем случае!
      И все-таки первой мыслью сейчас вертелось в голове: Юли! "Вот подъедем, выскочит, кинется... Или нет? Ведь Иван - мужик сильный, видный. А ну как улестил, ублажил, успокоил? О, Господи, Господи! И ведь дрожу опять, как мальчишка".
      Но когда подъехали к избушке, никто их не встретил. Калитка была заперта на засов изнутри. Иоганн достал из-под пня и подал князю специальный крюк - открыть. Дмитрий недоуменно оглядывался, но Иоганн успокоил:
      - Она всегда позже является. На всякий случай. Вдруг посторонний кто... Так что сначала мы, мужики, а потом уж...
      - Одна?
      - Одна.
      - И не боится...
      - Когда она чего боялась?
      - Это верно. Но вот теперь-то следовало бы и побояться.
      - Она и боится. В тайну наших сношений лишних людей посвящать. И это действительно главное. Потому что узнай про то Иван...
      - Да, завязались вы тут, ребята, крепко. По-моему, даже чересчур.
      - Поеду я, князь. Теперь не заблудишься, а тут... - Иоганн вежливо улыбнулся.
      - Поезжай.
      Оставшись один, Дмитрий завел коня во дворик, прикрыл калитку, осмотрелся. Избушка была срублена недавно. Крепко, уютно, почти красиво. Слева у забора переплескивал через край аккуратненького сруба родник.
      Вошел. Печка с трубой! - он снаружи-то и внимания не обратил. Стол. Широкая лавка, взглянув на нее, Дмитрий мгновенно представил, как это будет, и даже прикинул, как половчее расположиться.
      Конь за дверью гоготнул коротко. "Приехала!" - Дмитрий выскочил на крылечко, увидел всадника, ладно сидевшего на коне невысокого парнишку в большой шапке, и остановился, оторопел. Парнишка лихо перебросил правую ногу через холку, положил ее на левую по-татарски, пяткой на колено и громко вздохнул:
      - Хоть бы кто помочь догадался с коня сойти.
      - Юли! Чертовка! - он кинулся к ней с крыльца. - Ведь не узнал!
      Только протянул руки, она уже упала на них, обхватила своими за шею, прижалась, но вдруг отстранилась, взглянула со строгой улыбкой:
      - Эх, бродяга. Думала, уж и не дождусь, - поцеловала нежно, бережно, осторожно, а потом вдруг вцепилась, прижалась, впилась, стала целовать часто, бешено, безумно. Это была та же сумасшедшая Юли, но и какая-то совсем другая, новая, странная, удивительная.
      Впрочем, после каждой разлуки она была новой, странной и удивительной, и он уже не только не удивился, но и не стал разбираться, что в ней появилось нового, а жадно схватил и отдался ощущениям минуты. Узнавание было впереди, оно происходило в процессе общения и само по себе доставляло дивную радость и сознание неправдоподобного, сказочного счастья.
      - Неси в избу.
      - Дай, лошадь привяжу.
      - Не надо, она тут привычная.
      - Тогда моего отвязать...
      - После. Позже. Между делом!
      - Ах ты, ведьма!
      - Ах ты, мой колдун! Правильно все-таки я придумала.
      - Что?
      - А вот так отдалиться от вас, на расстояние отойти. Ты неси, неси, а то держать устанешь.
      - Тебя - никогда!
      - Ведь врет - а приятно! Устанешь. Я теперь женщина в теле, солидная. Даже дородная.
      - Какая дородная?! Ведьма из огня! Ну ладно, пошли, коли так настаиваешь.
      - А! Устал! Уже устал! А говорил, грозился... Врал! Все вы так, мужики. Стоит чуть подольше поласкать - уже надоела, устал.
      - Неужто все? - он дотянулся носом ей за ухо, сбросил с головы шапку, зарылся лицом в холодные, пахнущие лесной сыростью и хвоей волосы.
      - Все. Только один есть на свете - не такой. Колдун.
      - Ну вот видишь...- и он понес ее в избушку.
      * * *
      В избушке все завертелось как обычно, а отличалось от обычного лишь тем что Юли, впервые, пожалуй, за все время их любви, не сдерживалась, никого и ничего не опасаясь. В секунды экстаза она заходилась в крике чуть не до визга так что за дверью всхрапывали и перестукивали копытами лошади. Те, видимо, вполне понимали, чем занимаются хозяева, потому что когда в коротком перерыве между ласками Дмитрий выскочил к родничку, то увидел, как его Карий рвется как бешеный с привязи, потому что кобыла Юли явно и нагло его соблазняла. Дмитрий отвязал его и бросился назад в избушку, и с этого момента любовь внутри и снаружи пошла каждая сама по себе, уже не обращая внимания друг на друга.
      Продолжалось это часа полтора. В конце концов, Юли перестала кричать, только стонала, да и то тихо, а Дмитрий стал увядать.
      Юли вдруг как будто вспомнила о чем-то, отпустила, замерла, отвернулась, вздохнула, а потом неожиданно неуловимо скользнула в сторону, оказалась рядом, а он ткнулся носом в скомканные одеяла.
      - Мить, а если я ребеночка смогу, ты как?..
      - Ребе...- Дмитрий вскинулся, поперхнулся, - как?! Ты ведь... Давно ведь, и все никак... Или знахаря нашла?!
      - Не я. Иван Вельяминов намекнул, что есть у него старушка в лесу. Стра-а-ашненькая...
      - Почему он?
      - Угодить хочет.
      - Так крепко взяла?
      - Крепко, Митя, крепко, сама удивляюсь.
      - Не мужик, стало быть? Тряпка?
      - Нет. Нет и нет! Крутой мужик. Резкий, властный, напористый. Жесткий, жестокий даже. Чей воспитанник! Василь Василич сам наследника готовил. А наследник, по-моему, уже дальше отца метит. Но вот со мной... Странные вы все-таки, мужики...
      - Что значит - дальше отца метит?
      - В свои дела князя вообще не пускать. Но это Василь Василич уже, считай, осуществил. А вот князя оседлать, заставить его делать по-своему...
      - Ну, и этого у отца не отнимешь. Да и каждый, кто возможность имеет, норовит князю на шею сесть.
      - Этот, Митя, хочет расширить права тысяцкого.
      - Куда ж еще? И так прав у него немеряно.
      - Вширь. Ну, как бы... тысяцким не только московским, а всего княжества. Чтобы все тысяцкие подчиненных городов подчинялись не своим князьям, а ему. Так я поняла из его откровений.
      - Откровенничает?
      - А как же. Иначе на черта бы он мне сдался, хвастун проклятый.
      - Хвастун? Значит - глуп?
      - Опять нет! Как ты сразу на общее скачешь! Это он передо мной. Грозится: вот стану тысяцким, я то и то, я тебя выше княгини подниму, я так и этак, я им покажу...
      - А что - то и то?
      - Бояр в кулак. Многие бояре его сейчас в упор не видят. А действительно - кто он пока такой? Сын тысяцкого - что за звание? А ему обидно, и если станет тысяцким, обязательно всем припомнит. Купцов всех подгрести мечтает. Сейчас у Василь Василича только сурожане прикормлены и прижаты, а Иван хочет и ордынцев, и новгородцев.
      - А сам Василь Василич что же? Не понимает, не может или не жаден, не хочет?
      - Хочет, да не очень может.
      - Не понимаю.
      - У сурожан положение самое сложное, хоть и самые богатые они. Товар дорогой, а тащить его из Сурожа приходится мимо татар. Кто с Ордой торгует, пайцзу имеет, да и товар попроще, не каждый решится из-за него через пайцзу переступить. У новгородцев путь чистый, татар нет, только от своих лихачей отмахнуться. А сурожанам постоянно и конвой нужен нешуточный, и с большими татарами дружба. Все это в руках тысяцкого. В этом и вся причина великой дружбы и взаимного интереса.
      - Так-так. Здорово. А правда, что Иван тебя на сурожской торговле обогатил?
      - Не могу сказать. Он говорит, что на сурожской, а там кто .его знает... Дает мне денег, драгоценностей - мешками. Говорит - заработала. Может, обдирает кого, а может... Я не вникаю - зачем? Не узнаю, если бы и захотела, а полезешь - смекнет еще неладное... Верно?
      - Да-а, брат. В твоих способностях я не сомневался, но чтобы так!... Такого человека и так с ума свести...
      - Чего для моего колдуна не сделаешь, - она приподнялась на локте, заглянула в лицо, ткнулась носом в щеку, начала быстро, горячо целовать, а левой рукой скользнула по груди, животу, нащупала его корень, моментально вставший дыбом, крепко сдавила в пальцах. Он легко приподнял ее и положил на себя, а она, ловко шевельнувшись, уже приняла его в себя, все глубже, глубже, по-змеиному выдыхая: хха-а-а... словно намереваясь втянуть его всего. Ему тоже хотелось проникнуть как можно дальше, он сильнее и сильнее прижимал ее к себе, но такого эффекта, как когда он был НА ней, не получалось. И тогда он не долго думая перекатился на бок, а потом оказался сверху. И тут уж схватился не за нее, а за края лавки возле ее бедер и изо всех сил притянул. Кажется, он выдавил из нее весь воздух.
      - Хаакк! - Юли задергалась сильно и часто, тихо подвывая: Ав-вава-вава! - и обмякла, откинув назад голову и широко в стороны ноги, так что они съехали с лавки и стукнули пятками об пол.
      - Оо-охх! - она сладко потянулась. - Невозможно же серьезно разговаривать.
      - А ты не разговаривай.
      - Да-а! А Любе что расскажешь? Как какую-то старую дуру на лавке раздавил?
      - Не прибедняйся. Ты моложе их всех.
      - Знаю. Иначе бы молодые так передо мной не петушились. Только я-то помню, сколько мне лет.
      - Ты помни главное: для меня твои годы - ффу!
      - Вот это действительно главное! - Юли вцепилась ему в плечи, отодвинула от себя на вытянутые руки, глянула почти грозно:
      - Ребенка - только от тебя!
      - Юли, да ради Бога! Я всю жизнь только над этим и тружусь, - а сам вдруг струсил: "А ну действительно родит?! С желтыми глазами! Тогда уж Люба... Сейчас-то она только догадываться может... и делает вид, что ничего,.. А тогда уж и вид делать не получится. Боже, пронеси!"
      - О чем задумался, храбрец?
      - Представил, какой он будет...
      Юли длинно в упор посмотрела, как копьем проткнула:
      - Не бойся, я ей не покажу.
      "Ведь и смотреть на меня научилась", - Дмитрий был раздосадован тем, что она проникла в его мысли:
      - Неужели так хочешь? Мне казалось... Времени столько прошло... Думал - ты привыкла, смирилась...
      - Хочу - не то слово. Я только этого всю жизнь и хочу! Я и тебя-то полюбила сначала как... как... - она вдруг всхлипнула и отвернулась. Он схватил ее лицо, с усилием повернул к себе, хотя она отчаянно вырывалась, и увидел (впервые!) ее слезы. То есть вот так, чтобы они не там, в глазах, а пролились! Как чудно, сильно и как дивно изменили они ее облик! Дмитрий почувствовал, что уже не может дотрагиваться до нее как до любовницы. Неловко приподнялся, отодвинулся, потом повернулся и сел, прислонился к стене, прикрылся одеялом, подтянул колени к подбородку, обхватил их руками.
      Она по-кошачьи извернулась, села рядом, ткнулась плечом в плечо, пригнулась, заглянула в глаза:
      - Мить, ты это в голову-то крепко не забирай. Я тебя не как ребенка, ты не подумай. Да ты ведь сам видишь, знаешь! - в последнем вскрике послышалась нотка отчаянья.
      - Юли,- он нежно тронул ее волосы,- что ты, о чем? Ты ведь видишь, как я люблю тебя. Наверное, нельзя любить больше, а меньше я не хочу.
      - Тогда что ж ты?!
      - Что?
      - Отскочил, сел, замерз.
      - Юли, дай опомниться. Сама подумай: когда тебя ласкает мать, а ты начинаешь хватать ее, тискать, насиловать - нехорошо ведь... Да?
      - Да, да! Ха-ха! Миленький мой! - она гладила его по лицу, терлась щекой о коленку и все заглядывала влюбленно в глаза. - Вот за это-то я тебя больше всего и люблю!
      - За что - за "это"?
      - Ну разве может кто-нибудь еще так чувствовать и понимать?! Ох и счастливая я все-таки! А если бы еще и сына Бог послал, я уж и не знаю... Да еще от тебя!!
      - А ты не думала, что его не только Люба распознает, но и этот твой... Ведь он, наверное, надеется сам?
      - Конечно. Но это уж мои заботы.
      - Мои, мои... Очень мне это не нравится. Не многовато ли ты на себя взвалила? Унесешь?
      - Попробую. А как по-другому? Тут, в принципе, ничего не поделаешь. И от тебя, от всех наших помощи ждать нельзя, невозможно. Просто таковы условия.
      - А этот Иван... Ты его так расписываешь. И умен, и решителен, и напорист. Не оторвет ли он тебе однажды голову, когда догадается и поймет. Ведь рано или поздно...
      - Ох, не знаю, Митя, не знаю. Одно чую: добром мы с ним, конечно, не разойдемся. Либо он меня, либо я... Но я так просто пропадать не собираюсь, ты меня знаешь.
      - Но ты соображай, с кем тягаешься. Дело ведь не в том, что он - сын тысяцкого и у него за спиной пол-Москвы и мощь влиятельнейшей в княжестве семьи, а в том, что ты - ОДНА! Кстати, кто тебя теперь окружает? Ведь это все москвичи, поди?
      - Разумеется.
      - Так как на них положиться? Ивану же ничего не стоило подсунуть тебе кого-то из своих.
      - Не так просто. Всех, кто сейчас со мной, я сама отличала. Я их от нищеты и голода спасла. Всех! А кого, может, и от гибели.
      - Как это?
      - А после пожара. Знаешь, что тут творилось? Кто голым из огня выскочил, разом нищим остался, а кто и не выскочил, только детишек вышвырнуть успел. Детишки сиротами остались. Вот таких я и насобирала. Как думаешь, дадут они теперь меня в обиду?
      - И что ж, все только такие? Других нет?
      - Нет.
      - Это, конечно, хорошо, но знаешь ведь, и на старуху бывает проруха.
      - Бывает... Бывает, и змею пригреешь.
      - Вот-вот!
      - Ну... на то воля Божья. А так... Не дура же я у тебя полная, посматриваю, их друг за другом посматривать, ревновать заставляю.
      - Дай Бог, Юли, дай Бог! Но как же с Вельяминовыми? Очень не хотелось бы мне с ними идти вразнос. Нельзя ли все-таки как-то?..
      - С Василь Василичем и Иваном нельзя. Они успокоятся только тогда, когда совсем удалят тебя от князя, когда ты окажешься где-нибудь в глуши, на десятых ролях. Если это не получится, тебя попытаются просто убить. Как Босоволкова Алексей Петровича.
      - Но ведь это риск какой. В случае неудачи они теряют все! Ведь тогда, с Алексей Петровичем они ж еле выкрутились. Разве это разумно?
      - Не так уж и неразумно. Они считают, что если тебя не сомнут, то все равно все потеряют. Так что им выбирать не приходится.
      - Если так думают все Вельяминовы, шансов у нас с тобой мало.
      - В том-то и дело, что не все! Тимофею Василичу, например, зачем такие крайности? Он большущий воевода, окольничий, сколько власти в руках. А не выгорит у них тебя ссадить - слетит вместе с братом. А за что? И второй сын Василь Василича, Микула. Ему старший брат совсем не в радость: Ивану за место тысяцкого биться, Микуле же тысяцким не быть никогда. Так какой ему резон за другого голову подставлять? И потом: парень-то уж очень хорош: умница, красавец, а уж скромник...
      - И этот, что ли, к тебе клинья бьет?!
      - Нет, этот только смотрит. Глянет - и покраснеет!
      - Ох, Юли, с тобой разговаривать стало невозможно.
      - Да я-то тут при чем? А уж тебе что не нравится, и вовсе непо... Митя! Да ты не ревнуешь ли?! - Юли смотрит весело-удивленно.
      - Так не посторонний ведь.
      - Ты - меня?! Такую-сякую?! И все еще ревнуешь?! - она бросается ему на шею, целует в нос, щеки, глаза. - Родной ты мой! Милый мой! Хочешь, я в лесу спрячусь, одна буду жить, ни на кого смотреть не стану, только тебя дожидаться, только о тебе думать! Хочешь?! Я там состарюсь, согнусь, сморщусь, поседею, зубов не останется, - Юли корчит рожи, показывая, - ты приедешь, а тебе навстречу Баба-Яга с клюкой: Ждраштвуй, шокол мой яшный, жаходи, я тя обойму, рашчалую! Ах-хо-ха!!! - она хватает его за шею и валит на себя, оба хохочут, возятся, распаляя себя, и он снова оказывается на ней и в ней, и снова заверчивается их адская карусель, и еще с полчаса они не разговаривают, лишь стонут и вздыхают, но теперь весело, легко... Наконец Дмитрий увядает, а Юли успокаивается, грустнеет.
      - Пора тебе, Мить.
      - Наверное.
      - Теперь опять на полгода?
      - Нет, перед отъездом обязательно еще раз! Здесь! Мне здесь понравилось.
      - Перед каким отъездом? Куда? В Серпухов?
      - Да. Рассиживаться не выходит.
      - А что теперь?
      - Князь озадачил - Ржеву у литвин отобрать.
      - Та-ак. Опять, значит, драка?
      - Ну а куда ж от нее.
      - Мить, ты только себя береги. Теперь ведь тебе в самую кашу лезть не обязательно?
      - Да, Юли, не волнуйся. И потом, Ржева, это так, пустяк. Разве что для воспитания молодого князь-Владимира пригодится, тут уж мы с монахом постараемся. Меня Вельяминовы гораздо больше заботят. Больше всех.
      - Ну-так думай, голова. На мой взгляд, самое разумное сейчас: Тимофея Василича, других братьев - Федора, Юрия, а пуще всего Микулу, отодвинуть от Василь Василича. Озадачить их большими делами и под руку непосредственно Князеву подвести. Чтобы они почувствовали самостоятельность, что сами многого могут добиться, без своего главы. А то что ж, они сейчас вместе, в одной упряжке, за семью свою горой. Как у всех москвичей принято.
      - Родись ты мужиком, цены б тебе не было в щекотливых делах.
      - Мне и так цены нет. И не только в щекотливых.
      - Верно! А ведь много ты, поди, у Кориата подсмотрела? А?
      - Подсмотрела, раз смотрела. Только и своя голова на плечах чай имеется.
      - Я о том и говорю, а ты обижаться.
      - Я не обижаться, я грустить. Опять одна, опять к Ивану этому... Бр-р-р!
      - Через неделю здесь!
      - Хорошо. Поди, пока я себя в порядок приведу, кобылке моей сбрую поправь.
      - Думаешь, сбилась?
      - Не думаю, знаю. Кобылка у меня - сучка, потаскуха. Вся в хозяйку. Ни одного жеребца не пропустит. Так что ты, может, пока и нет, а вот Карий твой нынче точно папочкой стал.
      * * *
      Люба не позволяла себе думать о связи мужа и Юли. А так как думы эти все время вились около, теперь она очень переживала. Не столько о том, что там произошло или нет, а о том, чтобы не подать виду, когда он вернется, не оскорбить подозрением. Но увидев его лицо, забыла обо всем, бросилась навстречу:
      - Что, Мить, плохо?!
      - Ну-ну, не очень уж. А что, у меня на морде написано?
      - Да. Что там? Вельяминовы?
      - Ну а кто ж... Ты мне, Ань, вот что... - и умолк.
      Люба ждала долго, не выдержала:
      - Да что?!
      - Ты мне все, что знаешь о Тимофее Василиче, братьях его младших и этом, втором сыне Василь Василича...