- То й верно... Иначе б не ехали.
      - Ну вот! А то, что я вам в Москве еще советовал, - не получается?
      - Что именно, княже?
      - Чтобы детали к арбалетам на стороне брать, у настоящих мастеров? В Москве.
      - Москва далековато.
      - Ну тут, в Серпухове.
      - Тут хорошие кузнецы есть, и уговор с ними есть. Хотя не привыкли мы... В своих руках надежней...
      - Ну это уж вы зря. Тогда и так, и так дергайтесь: и своих учите, и других используйте.
      - Дак той же ж делам, княже. Говорю - дело пойшло. Теперь только отлаживать его - вся забота.
      - Ну а железо каково тут?
      - От то добро, княже! Добро жлезо! Особо для стрелок. Просто лучшей не треба! Мы ж даже не вждали тако встретить! Оттого еще не хотим ничегойше з Москвы брать. Там жлезо всяко, и почти всегда хужейше. А тут... Мы уже крепко подумываем рога арбалету попробовать... Чуешь, куда тогда стрельнет?
      - Чуять-то я давно чую, да ведь тяжесть... Впрочем - что я говорю?! Делайте! Пробуйте! Я пока не тороплю. На то и даю вам все, что просите. Ах, как здорово! А, отец Ипат?! Со стрелами будем! А может и...
      - Цыц! - резко и серьезно одернул монах и перекрестился в передний угол, - Не зарекайся!
      - Ладно, ладно, - Дмитрий трижды плюнул через левое плечо и опять насел на Рехека, - но стрелы-то не обязательно самим делать. Проще местных кузнецов заставить.
      - Цей так, княже, хитростей нет. Хитрость в самом жлезе. Так что... Мы покажем, ты заставь. Они плату большую просят.
      - Ну это уж уладим как-нибудь. А, Владимир Андреич?
      - Уладим, какой разговор.
      Между тем женщины очистили и заново накрыли стол. Две таскали кувшины и закуски, две суетились у печи. Монах недоверчиво понюхал поставленный перед ним кувшин и радостно раздул ноздри:
      - О-о-о! Братцы! Да тут вовсе не "пиво", тут медом пахнет!
      - Та ж знам, что вы "пиво" не жалуйшете.
      - Ну, сейчас мы не только "пиво", - смеется Константин, - мы ничего. Мы из-за стола только что.
      - Ай, то не важно. Мы вас по-своему угощать будем.
      - Правильно! - живо откликается монах. - А ты, воевода, за всех не говори. Такой душистый мед и на сытый живот пользительно.
      - Зачем на сытый, сытый потом будет, - выворачиваются женщины, хлопотавшие у печи, и начинают раскладывать что-то дымящееся по мискам.
      Гости смотрят - пельмени! Они начинают хохотать как сумасшедшие, а хозяева в недоумении.
      - Мы только что у Константина, - оправдывается Дмитрий, - гору их съели! - и чертит пальцем по горлу, - во!
      Однако чехи невозмутимо качают головами:
      - То ничего, княже. Мы знам, каковы у воеводы пельмени. У нас не то. Ты пробуй, потом скажешь.
      - Да некуда! Спасибо!
      - То неверно. Один всегда зайдет. Там посмотрим. Только обязательно его первейше в сливки, а потом в рот уже. И разгрызай медлейше, а то рот сошпаришь.
      Дмитрий побоялся обидеть хозяев. Он осторожно взял пельмень (тот был маленький, раза в три меньше константинова), бросил его в плошку со сливками, как это сделали чехи, и отправил в рот целиком. Потом осторожненько разгрыз, приоткрывая рот и втягивая воздух, чтобы остудить, и просто обалдел: вкус оказался совсем не тот, что у больших, но по-своему изумителен! Проглотив, он быстро взял второй, бросил в сливки и услышал сдержанный гогот, то ржали уже чехи - теперь только он вспомнил, что отказывался и от первого, и сам засмеялся, но пельмень не оставил. И тут, внимательно посмотрев на князя, за ложку взялся монах. За столом повалились от хохота, на что Ипатий отреагировал невозмутимо:
      - Надо же и чешский вкус узнать. Раз князь не лопнул, значит, меня тем более Бог милует.
      Худо-бедно, но Бобер с монахом уговорили и тут по полной миске. Дмитрий чувствовал: не нагнуться, и дивился - ведь никогда еще он не съедал так много. Вспомнил рассказы отца о "тверьской" ухе и только теперь его понял и поверил. Попытался вернуться к серьезному разговору:
      - Иржи, Рехек. Вот говорите, что все наладили, все путем. И что же, никаких трудностей?
      - Ну й, без того ж не бывает.
      - А в чем главная загвоздка?
      - Тетивы. О то тут совсем ни к черту. Та й в Москве не ахти. Той тут волов мало. Пашут на лошадях, не то что у вас на Волыни. Там волов тьма, потому и с жилами не проблема. А тут...
      - А тут?! Неужто у вас коров, да быков мало?! А, Владимир Андреич?
      - Коров полно, а быки только на племя.
      - А куда ж вы бычков?
      - На мясо.
      - Рехек, а молодых бычков жилы разве не...
      - Ай, что ты, княже! Не моложе двух лет, та й обязательно не бычачьи, а воловьи.
      - Что так? Почему?!
      - Та й Бог е знат. Так и все. Воловьи упруже и крепчейше. Так!
      - Неужто в Чернигов или Киев за такой-то малостью? - недовольно цедит монах. Он, как и Дмитрий, сидит очень прямо и все время старается поудобней разместить на коленях свой до неприличия раздувшийся живот.
      - В арбалете малостей нет, - очень серьезно говорит Рехек, - а тетива особенно не малость, а первейшая часть. Глупо это не понимать.
      Бобер удивленно раскрывает глаза, он впервые слышит серьезное и резкое суждение из уст чеха, монах виновато крутит головой, а Владимир, неожиданно для всех, как отрубает:
      - Если надо, то надо и в Чернигов, и в Киев. Что тут страшного? Мало, что ли, у нас купцов, с Черниговом и с Киевом завязанных? Им поручить будут возить. Но что везти, где брать? Они ж не понимают, они тебе такого навезут... Так что сначала знающему кому-то ехать надо, наладить все.
      - Верно, князь. Так что ты, Иржи, собирайся. Поедешь с нами в Москву, а оттуда с купцами в Литву.
      - Как скажешь, княже.
      * * *
      Через три дня, забрав всех арбалетчиков (их набралось 79 пар), Бобер вернулся в Москву. Алешка и Гаврюха остались с Константином. Задержались и князь Владимир с монахом. Захотев сперва лишь ознакомиться с проблемами своей будущей твердыни и обратившись с вопросами к наместнику Якову Новосильцу, они получили в ответ столько вопросов и увидели картину столь нерадостную, что решили остаться. Новосилец оказался мужиком толковым. Напористым и дотошным. Сразу уразумев, кто тут командует, главный вопрос, с кремлем, он заставил решить до отъезда Бобра, в его присутствии.
      Острожек, конечно, стоял на самом выгодном месте, на левом берегу Нары, при впадении в нее речки Серпейки, огораживая самую высокую точку берега. Но был он мал, хлипок, а главное - стар. Решили на север от него потянуть хорошую стену сажен на двести, а с ее концов такими же примерно по длине стенами замкнуть на востоке, на берегу Серпейки, треугольник в самом удобном месте.
      Для немногочисленного серпуховского населения такой объем работ становился не меньшим испытанием, чем кремль для москвичей. Бобер даже задумался, по зубам ли кусок. Однако Новосилец отнесся к заданию спокойно, пробурчал: тут ведь не камень - чем сразу снял все опасения воеводы. С чем, с чем - а с деревом московиты обходились ловко.
      При расставании монах ткнул Бобра своим кулачищем в живот, подмигнул:
      - Все! Князь - твой. Наш.
      - Ну и хорошо. Как хотели.
      - Знаешь, чем ты его взял?
      - Наверное, чем и Дмитрия, татарами.
      - Не-е!
      - А чем же?!
      - А-а! Что повел себя на равных. Как со взрослым.
      - Что же, я, значит, первым был?
      - Нет, вторым.
      - Да-а?! А кто ж...
      - Первым был я!
      * * *
      В Москве Бобер свел приехавшего с ним Иржи с нужными купцами, надавал Великому князю кучу наказов, выслушал последние известия Любы и Юли, особенно Юли, которая подружилась с Вельяминовыми и приковала к себе внимание старшего сына Василия Василича - Ивана.
      Затомившимся в глуши арбалетчикам было дано три дня отдыха, которые они провели очень весело в обществе новых московских друзей. Сам Дмитрий за эти три дня замучил любовью жену, переделал все намеченные дела, добился приема у митрополита и беседовал с ним больше двух часов об отношениях с Нижним и своих задачах по отношению к Суздальско-Нижегородским князьям. Только с Юли больше не пообщался, так как она, выдав ему все свои сведения, тут же исчезла из терема, вообще с глаз долой, может, и из Москвы, а по чьему указу, его ли, Любаниному или по своим соображениям - про то нам не уточнили. Последний день князь Волынский провел с сыновьями, но большой радости не испытал: они вели себя скованно, дичились, отмалчивались отвыкли!
      Отъезжали большим обозом. Хозяйство арбалетчиков требовало целого санного поезда, что вызвало заминку - с санями в Москве сейчас было туго, все, что можно, задействовали на подвоз камня для кремля.
      Великий князь собственным отдельным распоряжением выделил двадцать подвод, только после этого Бобер со своим отрядом смог покинуть Москву.
      Через три часа после отъезда, когда проехали невзрачное сельцо Балашиху, воевода вдруг стукнул себя по лбу и поманил пальцем Корноуха, который подъехал встревоженный.
      - Никак что забыл, князь?
      - Да, Андрюх, в этой суете разве все упомнишь. Надо предупредить тут кое-кого кое о чем. Тайно. Ты давай, покомандуй тут. Поезжайте не спеша, выйдете на Клязьму - сделаешь привал. И жди меня. Мне дел часа на три с дорогой.
      - Отроков-то возьмешь?
      - Я же сказал - тайно. Зачем же лишний глаз?
      - Гляди, князь, а то ведь...
      - Ничего. Не в разведке же.
      * * *
      Через четыре часа Бобер догнал поджидавший его на Клязьме отряд, подъехал к Корноуху:
      - Ну все в порядке. Едем.
      - Ой, князь, что случилось? Лица на тебе нет.
      - А что такое?
      - Замученный ты какой-то, лицом темный. Не захворал?
      - Ну что ты! Помотаться пришлось, приустал... Давай-ка я в санях посижу, вздохну.
      - Давай. А то, может, медку?
      - А что, дай для сугреву.
      - Ага! Санька! Тулуп князю. Вон те сани устрой. И ковшик нацеди.
      Дмитрий устроился в санях, хватанул меду и так крепко заснул, к удивлению отроков и самого Корноуха, что очнулся только к вечеру, когда отряд уже собрался останавливаться и выискивал место для ночлега. Корноух сам был кобель бывалый, и сомнения в нем шевельнулись. Но он не мог допустить, чтобы столь серьезный князь, в столь серьезных обстоятельствах стал еще и это... Интересно, что бы он подумал, если б узнал, что в сельце Балашихе верная наперсница княгини Любови Юли заимела недавно собственный дом.
      * * *
      В Нижнем Бобер прежде всего собрал всю военную верхушку, во главе с самим Великим князем, и показал работу своих арбалетчиков. Нарисовал на внешней стене кремля силуэты всадников, поставил в полутора сотнях саженей Корноуха с ребятами и скомандовал.
      Зрители: князь Дмитрий Константиныч, двое его сыновей - Иван и Семен, воевода Петр Василич и тысяцкий Михаил Василич, после того как минут через семь все стрелы из колчанов перекочевали на стену, превратив намалеванные фигуры в каких-то жутких ежей, сперва лишь подавленно покачивали головами да прицокивали языками - что тут скажешь? Потом вдруг взорвались восторгом двое. Тысяцкий как мальчишка сорвал с себя шапку и шмякнул ею оземь:
      - Эх, мать твою ети! Мне б этих стрелков тому три года на внутреннюю стену! Ведь их тогда и было-то тыщи три, не боле...
      А княжич Иван поднял коня на дыбы, заверещал по-татарски:
      - Иии-йяй-хо-хо!!! Орлы! - и подскакал к стрелкам, - А ну дай кто-нибудь инструмент - попробую!
      Ему протянули арбалет. Иван осторожно прицелился, выстрелил, и довольно удачно - стрела легла немного ниже общей кучи, то есть "в коня". Он страшно обрадовался, вновь заверещал, швырнул, подражая стрелкам, арбалет хозяину и, вернувшись назад, заговорил восторженно и с напором:
      - Я буду не я, если не сколочу себе к лету полк таких стрелков. Попляшут у меня тогда косоглазые!
      - Ишь какой быстрый, - осторожно прищурился отец, - народу-то где наберешь?
      - Наберу! - Иван повернулся к тысяцкому: - Михал Василич, поможешь?!
      - Да на такое дело! Да я весь Нижний перепашу, все окрестности! Не сомневайся, князь Иван, распотрошим мужичков! Желающих, думаю, много наберется. Вот инструмент подходящий найдем ли? А, Дмитрий Михалыч?
      - Помочь могу. Только вряд ли на полк... - Бобер усмехнулся.
      - Ну не на полк, хоть сколько сможешь. Наши-то самострелы... - Михаил цыкнул зубом.
      Великий князь и воевода Петр, не разделившие этого оптимизма, видимо, по-иному оценивали возможности и свои, и своих нижегородцев. Но ведь и тысяцкий что-то понимал, иначе не был бы тысяцким! Кто же из них больше прав? Этого Бобер пока уяснить не мог, в своих же расчетах склонялся к осторожному оптимизму: "Если людей и наберут...Но обучить, добиться слаженности... А арбалеты? Нет, к лету мало что успеется. Однако, поддерживать, подталкивать, дразнить - надо! Ведь заинтересовались! А то махнули бы рукой, что тогда? Хоть что-нибудь собрать бы для начала, а там, глядишь, пойдет".
      * * *
      Очень скоро, однако, оптимизм, вызванный победной демонстрацией арбалетчиков, угас. Когда дошло до конкретного дела, реального командования, Бобер почувствовал себя отовсюду отодвинутым, оттертым, а потому совершенно беспомощным. В городе распоряжался тысяцкий. Над ним пыхтели младшие князья, ревностно оберегавшие каждый свой "конец". В пригородных уделах без хозяев, то есть князей, тоже ничего сделать было нельзя.
      Визит в Суздаль окончился ничем. Требование найти, снабдить всем необходимым и выставить, вывести под стены города после посевной 5 тысяч ратников сидевший здесь наместником старший сын Великого князя Василий выслушал хмуро, согласно покивал головой и начал нудно приводить довод за доводом, почему это исполнено быть не может: отец наказал то, отец наказал это... Был он тугодум, себе на уме, а в разговоре доводов собеседника не слышал (хотя слушал внимательно и терпеливо), лишь ждал окончания их изложения, чтобы как единственно правильные высказать свои. Эта медленность в мыслях и речах так быстро утомила Бобра, что он допустил невежливость. Не выслушав князя до конца, он прихлопнул ладонью по столу:
      - Василий Дмитрич, князь приказал снарядить и выставить 5 тысяч бойцов. Я думаю, он достаточно разбирается в состоянии дел княжества, чтобы не отдавать невыполнимых указаний. И если их не можешь выполнить ты, это не значит, что их не может выполнить никто. Может, тогда толкового управляющего тебе в помощь? - тут Бобер прикусил язык, но...
      - Ну, если отец так решит...- у Василия от обиды заходили желваки, он пожал плечами и вовсе замкнулся. И до самого отъезда Бобер так и не добился от него, будут к середине мая ратники или нет. Василий никак не мог взять в толк - зачем?! Нападение вражеское или поход? Ни то, ни другое?! Только собрать, поучить и распустить? Но это ж какие-то детские забавы. А сколько на них сил, средств и времени уйдет! А мне крестьян новых рассели, скотиной им помоги, стены в городе поднови, выход для Орды отцу приготовь, церкви вон стоят - одну достраивать, другую ремонтировать после пожара, а там... Василий недоуменно пожимал плечами.
      В Нижнем Бобра ждала хорошая весть. Из Москвы. Люба родила дочь, назвали Аней, все благополучно. Но даже эта новость ненадолго развеяла его мрачные суздальские заботы. Отметив как следует рождение дочери (с Корноухом и его арбалетчиками) и опохмелившись наутро огуречным рассолом, Бобер с ходу насел на Константиныча. Рассказал, что суздальцы не спешат поворачиваться, а князь Василий (прости за прямоту, Дмитрий Константиныч!) откровенно саботажничает, только Суздалем занимается, для общих дел у него времени нет.
      - Но ты и его пойми. Тяжко после смерти хозяина все на новый уклад переворачивать, - начал защищать сына князь. - Брат Андрей размеренно жил. И необщительно. Теперь Суздаль надо тесней к Нижнему крепить. А это быстро не сделаешь.
      - Я пообещал ему от твоего имени, если не справится, управляющего толкового прислать.
      - Ну это уж ты зря! - обиделся Константиныч. - Васька у меня хоть парень медленный, зато основательный. Он все обдуманно делает, у него на все свой план. Если его так дергать, вообще ничего не добьешься.
      - Князь, ты войско думаешь ладить? - начал злиться Бобер. - Васька твой сразу начал пальцы загибать, что ему допрежь твоего приказа сделать надо, и назагибал мне их на целый год, если не больше. И как? Я прошу тебя подтвердить мои требования.
      - Ты бы, князь, рассолу, что ли, попил. Или кислого молока. Константиныч поморщился и поджал губы. И так все и повисло, и очень долго Бобер не мог узнать, подтвердил князь его требования к суздальцам или тайно дал знать сыну, чтоб не волновался. Бобер решил на время туда вовсе не соваться и сосредоточить все внимание на столице и ее окрестностях.
      Всеми силами он вынуждал молодых князей как можно больше заниматься боевой подготовкой в подвластных им "концах" города и, пока не настало лето и есть свободное время, решить все организационные вопросы будущих походов: места и сроки сборов, количество готового снаряжения, быстрота оповещения, подмена вышедшего из строя воина и прочее.
      Из братьев наибольшие пыл и увлеченность проявлял Иван. В подвластном ему "конце" набралось три с половиной тысячи всего, но это никак не повлияло на первый его порыв: тысяча человек были "облагодетельствованы" самострелами, и Иван, при участии Корноуха, разумеется, сам стал заниматься с ними. Несмотря на явный перекос (почти треть полка отошла в стрелки, да еще и подручников столько на стороне не нашлось, и часть их пришлось брать все из тех же трех с половиной тысяч Бобер не стал осаживать пылкого князя, а даже помог укомплектовать подручников за счет "независимых", в основном купеческих людей. Пополнить полк Ивана простыми воинами было легко за счет других полков, а вот стрелки его, получись из них толк, много бы пользы дали всему войску.
      Младший, Семен, очень любивший и уважавший старшего брата Василия, во всем старался ему подражать, потому и полк свой подготовил солидно: в день сбора он вывел к стене кремля более двух тысяч полностью вооруженных и обмундированных воинов. Из них в стрелки было отряжено пятьсот человек, причем проблему подручников он решил сам.
      "Может, и в Суздале так-то? - с надеждой подумал Бобер, глядя на ладных Семеновых бойцов, - А почему бы и нет? Если этот тому подражает. А уж в основательности Васиной я сам убедился. Дай бы Бог".
      К весне картина стала вырисовываться. Три полка княжичей (включая суздальский, остававшийся пока для Бобра абстрактной боевой единицей) создавали довольно мобильную, дисциплинированную и управляемую основу будущего войска. То, что подойдет на подмогу из сел, должно будет сомкнуться вокруг этой основы, не нарушив сильно ее боеспособности. Как влияли на боеспособность войска стрелки, зависело от их сноровки, но на действия самого войска никак не влияло - стрелки занимались своим делом, воины своим, и Бобер старался никак их не стыковать, не завязывать друг на друга, лишь бы СВОЮ задачу каждый выполнял - и все. И, в общем, ходом дел (учитывая, насколько он на этот ход мог влиять) был доволен. А вот где он мог влиять стопроцентно, где у него препятствий не было, он занимался и с полной отдачей, и с удовольствием. Это, разумеется, была разведка. Тут Гришка Косой (его уже знал под этой кличкой весь город! уже!) развернул такую деятельность, что Бобер, вникнув, не только обрадовался, но даже несколько оторопел. Создавалось впечатление, что вся окрестная голь, все нижегородские разбойники собирались под крыло этого великана.
      На подворье купца Ерошки роилось народу!! Да еще такого вида!.. Ерошка слезно жаловался Бобру на предмет того, что подобная публика способна распугать клиентов и покупателей всех до единого, и молил уволить и отставить от столь почетной обязанности поддерживать нижегородскую разведку.
      * * *
      - Привет, Гриш!
      - Здравствуй, князь,- атаман смотрел на Бобра искоса, и по-собачьи преданно, и с опаской - глаза князя там, на поляне, вряд ли могли ему теперь забыться до самой могилы.
      - Как жисть? - Дмитрий фамильярно похлопал Григория по плечу, приглашая к неформальному разговору.
      - Живем - лучше не надо,- почти робко улыбнулся атаман.
      - Ты свой-то дом как устроил? Где?
      - А у Ерошки на задах, через улицу.
      - Пригласил бы в гости, что ль.
      - Ко мне?!!
      - А что?
      - Ох, князь!- Григорий даже задохнулся:- Да Бога ради! Разве ж я б сам посмел! Там у меня жена на тебя молится прямо! Так рада будет!
      "Жена?"- Дмитрий вспоминает разбойничью жену там, на поляне: темные, полные ужаса и ненависти глаза, тонкое, резко очерченное лицо, осиная талия, большая, высоко посаженная грудь... В нем вспыхивает желание. "Господи! Что с тобой? Что-то ты на баб все голодней?!"
      - Вот и с ней заодно помиришь, а то она меня в лесу-то чуть не съела глазами. А этот твой, как его- Мишка? Как он?
      - Да что, - Гришка краснеет, польщенный тем, что князь помнит имя его сына, - растет! Меч из рук не выпускает, грозится, что скоро всех в городе на мечах побьет.
      - Что ж, может, и побьет. Он у тебя смелый. И упрямый. Из таких и получаются настоящие бойцы.
      - Ну, ты уж скажешь, князь...
      - Так что, пойдем?
      - Прямо сейчас?!
      - А что?
      - Дык!.. Пойдем!.. Только у меня там... Приготовиться бы!
      - Ничего, мы ненадолго.
      - Ну пошли, - Гришка успевает-таки шепнуть двум юнцам разудалого вида, которые вихрем уносятся прочь.
      Идти довольно далеко и (разговор происходил в начале мая) из-за грязи углов не срезать, так что когда вошли во двор, их уже встречали. Несколько парней и девок метались по двору, а на крыльцо вылетела с радостно-ожидающим лицом (Дмитрий сразу увидел, что ему и глаз ее искать не надо, что она давно уже его, без всяких ухищрений и соблазнов - его!) хозяйка. Он почти не узнал в ней "ту" женщину, так она изменилась: напряженность, настороженность, злость исчезли из позы и глаз, женщина излучала радость и преданность. И женщина-то была хороша! Высокая, узкая в плечах и бедрах (и оттого кажущаяся еще выше), с неестественно высоко посаженной большой грудью. Лицо тоже узкое, продолговатое, с большими яркими губами, нос тонкий, чуть вздернутый, глаза большие, но близко посаженные - вообще она казалась похожей на саблю - длинная, острая! Глядя на нее, Дмитрий даже забыл на время, зачем пришел: "Почему там, тогда я всего этого не заметил? Не до того, что ли, было? Ну - сильна!"
      - Господи Боже! Какой гость к нам! Не взыщи, княже, коли что не так, не ждали тебя... да и живем... - князья в гости не ходят... - она сама храбро заглядывала ему в глаза и, хотя видно было - обжигалась, отводила взор, но не могла сдержаться, снова смотрела - она и боялась, и хотела обжечься.
      "Черт! Сама хочет! Что делать-то? Неудобно, перед Гришкой стыдно".
      - Проходи, проходи, вот сюда, - она взяла его за руку, стиснула своей длинной горячей ладоныо, повела в горницу. Дмитрий наконец опомнился, вспомнил, зачем пришел, стал оглядываться: "А домик-то скромен. Слишком даже. Что ж он, атаман... Или боится?"
      Пока проходили сени, Гришка метнулся куда-то в сторону, распорядиться, и в горницу хозяйка ввела его одна, провела в передний угол, слегка поклонилась, все не отнимая руки:
      - Садись, князь. Сюда вот...
      Дмитрий стиснул ее ладонь, потянул в сторону, разворачивая к себе лицом, и заглянул в глаза. Глаза ее, привычно уже для него, распахнулись и остановились. Она слепо потянулась к нему, страшно, ногтями вцепившись в руку, ткнулась жесткой грудью в его грудь, стала прижиматься, крепче, крепче... а глаза смотрели сквозь, ничего не видя. Дмитрий повел свободной рукой по щеке, шее, плечу, чуть прижал грудь (она тихо-тихо ахнула), по талии, завел за спину, стал опускать ниже, ниже (а там становилось все больше, больше и вроде не собиралось заканчиваться) и... услышал шум в сенях. Он вскинул руку ей на плечо, сильно встряхнул (она вздрогнула, опомнилась) и приложил палец к губам. Она отступила на шаг, отвернулась, передернула плечами.
      Дмитрий опустился на скамью, куда она показывала:
      - Спасибо, хозяйка, ласково встречаешь. Как зовут-то тебя, я забыл тогда спросить.
      - Дарьей, - она опять смотрела на него, но смущенно, беспомощно, спрашивая взглядом: что же теперь?
      Дмитрий еще раз приложил палец к губам, улыбнулся. Она просияла, крутнулась к полкам, загремела посудой.
      Вошел Григорий:
      - Вздохни чуток, княже. Сейчас...
      - Гриш, не суетитесь вы с угощением. Я ведь по делу, ненадолго. Ну-ка сядь.
      Григорий послушно сел, поторопив все-таки жену:
      - Даш, что ж ты долго так!
      Дарья начала выставлять на стол посуду, влетел парень с кувшином, женщина с мисками, вокруг стола началась известная суета.
      - Скромно живешь, Гриш.
      - Мне хватает.
      - Сколько у тебя лошадей?
      - Две.
      - Две?!
      - Одна мне, одна по хозяйству. Мы ведь не пашем, не сеем.
      - А коров?
      - Одна.
      - И хватает?
      - А куда нам? Детей у нас пока... (тут он как-то запнулся и вроде даже покраснел) как и было, молока на такую семью хоть залейся, да и масла, и чего хошь. Хлеб на торжище дешевый. Мясо... И на базаре свинина какая хошь, и охота за Волгой добрая.
      - А ты, Даша, не хочешь, чтоб двор побольше, побогаче был?
      - Да я ведь - как он, а он у меня... Ему вообще ничего не надо. Кусок хлеба, кружка молока есть - и ладно. А молока не будет, он с квасом съест, да и пошел.
      - Гриш! Коль у тебя такие запросы, зачем же ты в лес подался? Никак я не пойму.
      - Я в лес, князь, не за богатством ушел. Говорили мы уж ведь. Не хочу на сволочей этих спину гнуть.
      - На татар, что ли?
      - На татар все одинаково гнут. А на своих вот... Им работы, али денег - мало! Им... Коли охота да время будет, Дашку вон расспроси, она тебе порасскажет... А мне вспоминать неохота. Да и... всего не расскажешь...
      Григорий смотрел перед собой нехорошим, остановившимся взглядом, Дарья замерла на месте в испуге, Дмитрий понял, что влез не туда, резко повернул разговор:
      - Не вспоминай. Теперь ты сам по себе. Но хозяйство твое теперь - сам должен понимать. Выросло!
      - Ты о разведке?
      - Да. У Ерошки вы уже не помещаетесь. Да и он стоном стонет, говорит всех покупателей распугали.
      - Ему и без покупателей знаешь сколько достается? Все недоволен, толстая морда!
      - Он не тем недоволен. Ему ведь с вами не век вековать. Вот отойдете вы от него - и что? Ни вас, ни покупателей. И останется он на мели. Но Бог с ним, с Ерошкой, разве в нем дело. Разведку крепить надо. Стало быть затевай свое подворье. Солидное, боярское - не мелочись.
      - Боярское?! Мне?!
      - А что?
      - Да как-то... оторопь берет. Из грязи в князи...
      - Ну не в князи еще...- Дмитрий не выпускает из виду Дарью, видит, как радостно, благоговейно замерла она, стиснув на груди руки.
      - Мне ни к чему. Я и так...
      - Тебе, может, и ни к чему, да мне - к чему. Вся разведка на тебе, а у тебя ни кола, ни двора. Ни новых людей принять, ни гонца приютить, ни отряд в дорогу собрать. Сколько сторож у тебя по порубежью сейчас?
      Григорий предостерегающе трогает пальцем губы, поворачивается к жене:
      - Даш, распорядись там.
      У Дарьи горят щеки, сияют глаза, она зачарованно смотрит на князя, только на князя, быстро кивает и исчезает из горницы. Григорий сокрушенно качает головой:- Совсем ты ей голову заморочил, князь. Она и так-то... А тут еще боярское подворье...
      - Ничего, пусть привыкает. Из нее видная боярыня получится. Так сколько сторож у тебя?
      - Двадцать три.
      - И как они? Одинаковые? Равноценные, как вначале были, или перекосились?
      - Перекосились, конечно. Народ-то - сам понимаешь... От атамана зависит. Если крепкий мужик, я ему добавляю и добавляю. Тех, кто пожиже, поспокойней, посговорчивей. Есть шибко независимые, больше, чем сам привел, брать не хочет - лишний рот. Этих как есть отправляю. Обрисовались и откровенно слабые - с этими не знаю, что теперь делать. А два отряда снарядились, вооружились добротно, поехали и пропали. То ли за Пьяной разбойничают, то ли на Муромскую дорогу возвратились.
      - И что ж теперь, с концами?
      - Ну - нет! Найдем. И сочтемся. Только скоро, нет ли, сказать не могу.
      - Значит, есть у тебя люди по лесам? Остались?
      - А как же без этого! Слепым и глухим станешь.
      - Во-от! Тогда тем более свое хозяйство ладить надо. И не мешкая!
      - Ну, раз надо... Тогда говори - как, в каком объеме.
      - Только не скромничай. Посмотри, какие у воевод подворья, у соцких городских, у тысяцкого...
      - У тысяцкого?! Помилуй, князь!
      - Да не обмирай ты! Я же не заставляю тебя такое же подворье строить. Но ведь и соцкие хоромы тебя не устроят. У тебя, почитай, целый полк под рукой собирается. Да еще какой! Для города, для княжества важнейший! Значит: конюшня у тебя должна быть лучшая; с гонцами служба отлажена, для них места (оборудованного!) вдоволь; поварня большая, чтоб на всех всегда хватало; кузница мощная - и коней обиходить, и оружие в порядке содержать... - да, пожалуй, и новое оружие... Оружейная мастерская нужна! Ну и так далее, чтоб свое все, чтоб ни от кого не зависел. Денег, думаю, хватит? Не хватит, я добавлю.
      - Денег-то, может, и хватит. Людей у меня нет. Конюхов, кузнецов, поваров - где я их возьму?
      - Это моя забота. С князем утрясу. Так что давай, определяем размеры и вперед!
      * * *
      К середине лета новое подворье было отстроено, Гришка отпраздновал новоселье, и весь поток подозрительных личностей, который становился то больше, то меньше, но не иссякал, перекочевал от Ерошки Серпуховского туда, и бедный купец, уже не чаявший избавиться от кошмарного соседства, горячо возблагодарил небо искренними молитвами, поставил самые большие, какие нашлись, свечи и Богородице, и Николаю Угоднику, а Бобру-воеводе кинулся целовать руки и предлагать всяческие подарки из товаров, полученных недавно через Новгород Великий из немецких земель.
      Бобер руки целовать не дал, а подарками неожиданно заинтересовался. И выбрал к великому изумлению Ерошки не кончар, не пояс с золотым шитьем, ничего такого, нужного мужчине, воину, князю, а примерил на мизинец маленький перстенек с камушком. Камушек этот влетел Ерошке в большую копеечку, потому как назывался бриллиантом, но чего уж тут поделаешь, коли сам напросился.