- Понимаю, Митя, понимаю. Не беспокойся, не станут они монахами. Не такого отца дети! Да и я послежу...
      * * *
      - Все мужики - козлы!
      - Господи, Юли! Что ж ты на них такая злая? - вздыхает Люба.
      - А бабы? - Дмитрий весело скалится, пытаясь заглянуть Юли в глаза, но та сердито смотрит в миску.
      Они завтракают втроем. Рано, еще не рассвело, в столовой палате горят свечи.
      - А бабы - куры! Но о них речи нет, - Юли продолжает хмуриться, - а вот мужики... Как они мне надоели! Каждый божий день, со всех сторон, и у каждого только одно на уме.
      - Прямо уж у каждого! - Люба, кажется, искренне не согласна, а Дмитрию становится неуютно - ну как разговор свернет на его персону? - и он поспешно перебивает:
      - Что ж, даже у митрополита?
      - Господи, Митя, куда тебя занесло?! - Люба крестится.
      - Митрополит не ангел, а всего лишь человек, - отрезает Юли, - хотя и умный очень. А тоже иногда - так посмотрит!
      - Юли, перестань! - почти умоляющим голосом вскрикивает Люба.
      - Что - перестань? Тут ушей лишних нет, а перед НИМ ничего не утаишь. Так чего мне притворяться?
      - Что-то ты сегодня... Очень уж агрессивно, - качает головой Дмитрий.
      - Надоедает, - Юли поднимает глаза и впервые за утро улыбается. Вовсе даже не агрессивно. "Играет", - понимает Дмитрий.
      - Мы ведь не на молитву собрались, - Юли откладывает ложку, - ты издали приехал, через день-два опять исчезнешь. Надолго. От нас отчета ждешь, а мы от тебя - указаний. Так чего вокруг да около кружить?
      - Ох, деловая, - улыбается и Люба, - ну так отчитывайся.
      - Я-то отчитаюсь. Только у меня как-то... я не знаю, как сказать... Задачи нет. К кому цепляться? Что узнавать? Конкретно - что? - Юли жмет плечами. - Так, вообще? Тогда что, мне со всей Москвой переспать?
      - Юли! - прыскает, краснея, Люба, а Дмитрий утыкается в рукав: "Ах, стерва ты моя!"
      - Ну в самом деле, - посмеивается Юли, - кого мне охмурять? Я подраскинула умишком своим скудным: если уж... то самых-самых. Так или нет?
      - Главней митрополита у нас нет, - подзудел Дмитрий, а Люба безнадежно махнула рукой, давайте, мол, бесполезно вас одергивать.
      - Митрополиту восьмой десяток, его, пожалуй, уже бесполезно. Да и к чему? Святого человека искушать, грех на душу брать. Да еще и получится ли... Есть и помоложе, и поглупее, а знают не меньше. Вот дьяк его Фрол, например. Вся переписка митрополита через него идет. Или, может, другой кто нужен? Поважней?
      - А кто может быть поважней?
      - Это княгиня скажет, только она может расчесть.
      - Такого, пожалуй, нет, - подумав, отзывается Люба.
      - Значит не зря я время потратила!
      - А ты что, уже?! - изумленно открывает рот Дмитрий.
      - Он же монах! - ахает Люба.
      - Уже или нет - это никому не интересно, - почти высокомерно заявляет Юли, - важно, что через него к нам важные вести пошли.
      - Например?
      - Хм! Ну, например, откуда ты о своем назначении в Нижний узнал?
      - Ах вот оно как!
      - Да уж так.
      - Ох, Юли, - вздыхает Люба, - гореть тебе в аду.
      - Чего не сделаешь для любимых людей, - смеется Юли, а сама - зырк в Дмитрия, - только ты, Люб, все забываешь, что Ботагоз говорит: мы согрешим, да покаемся, согрешим, да покаемся...
      Дмитрий с Любой хохочут так, что слуги заглядывают в двери - не случилось ли чего. Юли машет на них, и дверь захлопывается.
      - Ну что ж, надо выручать. А, Люб?
      - Конечно. И скорее! - веселится Люба. - А то и сами вслед за ней загремим в геенну огненную.
      - Кого это выручать? Зачем? - Юли делает надменное лицо.
      - Тебя. От божьих людей отступись.
      - И от Фрола?!
      - От Фрола не-ет... - все опять смеются, - этот уж пущщай догорает. Других не трогай, чтобы Бога не гневить. Займись кем-нибудь попроще.
      - Это кем же?
      - Ну кто у нас и самый главный, и... попроще?
      Юли начинает размышлять вслух:
      - Володька? Маловат еще, четырнадцати нет... - и вдруг грустнеет, бледнеет, опускает глаза - гаснет. Кураж слетает, остается грустная, усталая, немолодая уже женщина. Люба сразу замечает эту перемену, но, не понимая причины, не знает, что и сказать. Зато Дмитрий сразу все понял: "Э-э, брат, да ты, никак, меня вспомнила. Четырнадцать... Олений выгон... Надо тебя отвлечь".
      - Юли, а как к тебе Василь Василич относится?
      - Тысяцкий, что ль? - Юли словно встряхивается, она снова собранна, весело-задириста и красива. - Как и все. Такой же козел! Может, еще и хуже. Глядит, как постным маслом поливает. Только староват уже и он, и что проку пенька седого в грех вводить, когда можно как и у митрополита... Да у него ж сыновья какие молодцы, в самой поре мужчины! Что Иван, что Микула, да и Полиевкт, хотя...
      - Да, Полиевкт - это уж ты хватила, да и Микула тебе ни к чему. А вот Иван, - Дмитрий серьезнеет, - наследник, будущий тысяцкий. Им надо заняться. По-настоящему.
      - Ну вот это уже разговор, - Юли мрачно улыбается, - теперь понятно, куда гнуть и чего добиваться. И вперед! - она наливает себе довольно много меду и, ни к кому не обращаясь, не приглашая и не дожидаясь, с наслаждением выпивает до дна и стукает чашей о стол.
      Князь с княгиней удовлетворенно переглянулись, но Юли, оказывается, еще не высказалась до конца. Она передернула плечами:
      - А божьих людей терять вовсе незачем. Там, кроме Фрола, нужных ребят пруд пруди.
      - А сможешь?
      - Чего?
      - И там, и там.
      - Хха! Ну, Мить, ты ей-Богу!.. Первый день меня знаешь? Я не только там и там, я еще и вон там, и вот тут, и сбоку, и как хочешь. Я их всех, козлов, по кругу пущу и лбами столкну, они так из-за меня между собой перебодаются - шерсть клочьями полетит!
      - Твоими бы устами, Юли, мед пить, - Дмитрий смотрел так откровенно, столько в его взгляде было восхищения и любви, что Юли загорается радостью и смущением, шарит по столу руками и глазами одновременно, хватает кувшин и подливает себе еще:
      - Что я и делаю по мере сил!
      Тут в столовую ввалился отец Ипат. Он хищно оглядел стол и прорычал:
      - Уже мед спозаранку хлещут! Подождать не могли, что ль?! А тебя, Митрий, между прочим, Великий князь требует. Немедленно! И сильно обижается, почему ты вчера к нему не зашел.
      * * *
      И теперь на стене Дмитрий все-таки упрекнул:
      - А что ж ты вчера не зашел? Мне и не доложил никто. Утром только уж, отец Ипат когда... Что ж ты? Друг называется.
      - Прости, тезка. Устал как черт. Дело уже к вечеру, там жена, там дети, пока очухался - ночь... Э-э, да что я оправдываюсь?
      - Действительно...
      - Не то все! Боялся - не примешь. Скажешь - завтра.
      - Ох и дура-ак! - Дмитрий посветлел лицом.
      - Да сейчас-то вижу, что дурак, а вчера...- Бобер посмотрел виновато.
      - Ладно уж. Только смотри! Выкинь из башки всю эту дурь. Ты теперь для меня - и главная забота, и главная надежда, и самый желанный гость. Понял?!
      - Понял.
      - Гляди у меня! Теперь обскажи поподробней, пока лишних ушей нет, с чем и зачем приехал, что от меня надо?
      - От тебя кроме кремля пока ничего. А приехал... Да просто соскучился! Ну и узнать, как тут дела, осмот... Да! Действительно, пока лишних ушей нет... Тайный ход из кремля где ведете?
      - Вот тут, под нами, из Чешковой башни. Вместе ж решали. Забыл?
      - Не забыл. Но только об этом уже пол-Москвы знает.
      - Да ты что?!!
      - Вот тебе и что. Отсюда совет. Даже не совет, а просьба, даже требование. Требование не мое, а обстоятельств. Здесь тайный ход не делать.
      - Да уж теперь... Что толку его делать.
      - Именно. Значит, тогда так: поручи это дело полностью Иоганну. И всех других от него отсеки. Бояр, начальников разных там - всех! Чтобы он там, внизу один распоряжался и отчитывался только перед тобой.
      - И что?
      - Иоганн будет там копаться очень активно, и для всех это будет знак, что ход делается, а мы его делать не будем. Выкопаем только, скажем, колодец для отвода глаз.
      - А ход?
      - А ход из Собакиной башни в берег Неглинки, в бурелом. Знаешь то место?
      - Да-да-да-да-да! Но тогда и там Иоганн?
      - Ну а как же. Ты официально поручи ему надзор за колодцами в башнях. И все. Ведь еще и у Свибла колодец будет. Так что никто ничего заподозрить не должен.
      - Добро! Что еще?
      - Еще? Все. Только рот на замок - и все.
      - Это понятно. Ты-то что дальше?
      - Я, тезка, в Серпухов смотаюсь. Посмотрю, как там мои арбалеты, арбалетчики. Как Окский рубеж смотрится.
      - Эх! Мне бы с тобой! Да дела не пускают. Митрополит Тверью пугает, Кашинский князь защиты просит - тьфу!
      - Что поделаешь, доля твоя такая. Терпи! А мы за тебя постараемся. Знаешь, не получается у меня в Нижнем с арбалетчиками. Ни черта! Придется, пожалуй, всех своих из Серпухова туда забрать.
      - Всех-то зачем? Ну как всех там и положишь?
      - В одинаковых условиях надо держать. А насчет потерь... Чем стрелков больше, тем потерь меньше. Но только что с того? Если я и всех заберу, до последнего человека, и то это будет капля в море. А с татарами без арбалетов - дохлый номер. У меня одна надежда: может, хоть когда работу моих стрелков увидят, призадумаются.
      - Да, брат, барана хоть под нож, хоть к яслям, один черт за рога тащить приходится. Упирается!
      - Упирается, - смеется Бобер. - Братишку отпустишь со мной?
      - Зачем?
      - Ну, неудобно. Его же удел. Что мы там без него нахозяйствуем? Надо с хозяином.
      - Какой он еще хозяин, - важно, по-взрослому, по-вельяминовски цедит Дмитрий, - впрчем, если захочет - пускай. Привыкает, учится...
      - Давно пора.
      * * *
      - Князь Владимир! Мы в гости к тебе. Можно? - монах открыл и с трудом протиснулся в низенькую сводчатую дверь.
      - Заходи, Ипатий. С кем ты?
      - А вот, князь мой волынский из Нижнего наведался, хочет с тобой потолковать.
      - Со мной?! О чем? - навстречу Дмитрию поднялся долговязый (уже выше его) и широкоплечий, но еще по-детски худой и неуклюжий парнишка. Лицо, как и у братанича, круглое, простоватое, но глаза большие, внимательные, в них радостный испуг.
      - Здравствуй, князь! - Дмитрий протянул руку и ощутил в своей ладони широкую, крепкую и сухую ладонь, энергичное пожатие. "Что ж, молодец. С таким пожатием по крайней мере не размазня и не раздолбай".
      - Здравствуй, князь... Бобер, - Владимир запнулся, смутился и сразу покраснел чуть не до слез.
      - Бобры князьями не бывают, - Дмитрий постарался улыбнуться попростодушней, - вернее, князей Бобрами не зовут. Но мне это прозвище нравится. Деда моего так называли, а он умница был и храбрец, настоящий богатырь.
      - Рассказывал мне Ипатий и о нем. Вы проходите, садитесь. - Владимир оправился от смущения, приободрился.
      Гости прошли, сели у стола. Дмитрий осмотрелся. Горенка маленькая, с одним крошечным оконцем, которое и летом-то, наверное, ничего не освещало, а уж сейчас... Поэтому на столе горят три свечи в шандале. По стенам лавки, посередине стол, у стола еще две лавки. На столе кроме свечей краюха хлеба, нож, плошка с медом, в ней большая деревянная ложка. Жбан с квасом и книга из аккуратно сшитых листов харатьи. Дмитрию показалось что-то очень уж знакомое, он придвинулся, заглянул...
      - Э-э, князь! Да ты никак Плутархосом интересуешься.
      Владимир опять покраснел ужасно. Молчал, улыбался робко.
      - Не отец ли Ипат чтение это тебе подсунул вместо Псалтыри?
      - Он, - выдохнул Владимир.
      - Здорово! Я ведь тоже в твои годы, так же вот, вместо Псалтыри, этой книжкой зачитывался. Мудрая книжка. А? Воевать умело учит. Как ты считаешь?
      - Да я еще прочел-то немного... Но здорово! Ведь как давно это было, а они уже все премудрости воинские знали! Получше теперешних наших воевод. Даже не верится.
      - Так-то, брат. Оказывается, сколько уже всего на свете было. Все было! А мы и не знаем...
      - А откуда узнать-то! - неожиданно вскинулся Владимир. - Если б не Ипатий, я и этого бы не узнал.
      - Вот видишь, какой у нас отец Ипат необыкновенный. Нам его беречь надо, чтоб не только нас учил, а и иных многих.
      - Ладно, хватит шутить, князь, - заворчал монах, - говори лучше, зачем мы пришли.
      - Я, между прочим, вовсе не шучу, - Дмитрий строго взглянул на Владимира, и тот поспешно опустил глаза, - а пришли мы по важному делу, князь.
      - Слушаю вас, - Владимир неожиданно важно выпрямился и принял величественную позу. Видимо, так его учили. Дмитрий переглянулся с монахом, и тот как будто даже в недоумении чуть пожал плечами. Дмитрий решил, что действовать надо чинно и с лестью:
      - Дело касается того участка, который ты выделил мне от щедрот своих в твоем уделе в Серпухове.
      - Тебя что-то не устраивает?
      - Наоборот. Триста десятин на окском берегу - это, может, и слишком. Но ты давал, а я брал, все это, так сказать, заочно. Мы же не видели ничего на месте. Может, ты себя этим как-то утеснил или кого-нибудь из своих бояр, холопов. Может границу удобней где-то в ту или другую сторону подвинуть или сократить... Понимаешь? Сделать надо так, чтобы всем было удобно, и уж потом это какой-нибудь грамотой закрепить, чтобы среди подручников наших недоразумений не возникало. А для этого надо бы нам с тобой вместе туда съездить. Я с отцом Ипатом еду завтра проверять арбалетных мастеров, да и дружину свою, как они там устроились, как охраняют Окский берег. У тебя, конечно, дел много, я понимаю, но не мог бы ты выкроить недельку, с нами поехать? - Дмитрий увидел, как в несказанной радости расползается в улыбку лицо мальчика, как он изо всех сил старается собрать его в важную и серьезную маску - а не получается. Ничего не замечая, Дмитрий продолжал:
      - А то ведь я прямо оттуда - в Нижний. Заберу всех арбалетчиков, там таких - шаром покати, а мы летом татар ждем... Так что если ты не сможешь, участок еще на год зависнет. А то и больше, это ведь как Бог даст - вдруг случится что. А место это, мастерские на нем - исключительно важны. Не только для меня. Для тебя тоже, для Великого князя, брата твоего, для всего княжества Московского. Без этого оружия мы как без рук, без него не будет побед, а не будет побед - Москвы не будет. Нам такого допустить нельзя. Почему я так много внимания уделяю тому - особый разговор, я объясню по дороге, и уверен - ты поймешь и согласишься. А сейчас пока приглашаю и прошу с нами в Серпухов.
      - О важности этого оружия я уже наслушался.
      - Откуда?! - очень натурально вытаращил глаза Дмитрий.
      - А вот, - Владимир кивнул в сторону монаха, - полгода уж, или больше, меня просвещает. Так что долго объяснять не надо - я еду. Московские дела подождут. Эта мастерская теперь - не только твоя забота, а и моя, раз на моей земле. Даже не только моя, сам говоришь... Поедем! Уладим все вместе. Заодно и ... - он не договорил, что - "заодно", и вдруг спросил совсем по-мальчишески. - Меду хошь?!
      - Хошь! - со смехом выдохнул Дмитрий.
      - Пробуй! Духовит - страсть! А тебе, отче, другого медку? А?!
      - О-о, князь! Ну как тут откажешься, когда хозяин так предлагает!
      * * *
      - Смотри, отче! Уж не сон ли?! - Дмитрий попридержал коня и провел ладонью по глазам.
      - Господи Иисусе! Точь в точь как в Бобровке! - всколыхнулся монах.
      На самом гребне окского берега, у опушки, рядышком, как два близнеца, стояли квадратные, высокие, с мансардами и голубятнями, непривычные и нелепые среди русского поля, чешские дома. Ниже по склону берега, саженях в ста от домов слабенько дымила "стукарня". Вот она была совсем не та, что в Бобровке. Сложенная из самана и покрытая какой-то чертовщиной, сильно смахивающей не черепицу (явно негорючей!), кузница была раза в три больше бобровской.
      - Размахнулись наши чехи на халяву-то, - монах завертел головой: - А где ж сушильня? Чтой-то не видать...
      - Что кузницу к воде близко сделали, это хорошо, грамотно. А вот в половодье не зальет?
      - Чай, спрашивали...
      - Не зальет, - уверенно вмешался Владимир, - мне показывали старики самая высокая вода во-о-он до тех только камней доходит, а они много ниже.
      - Тогда ладно. Поехали.
      Остальные дома новой бобровской колонии, уже обыкновенного, русского вида, стояли саженях в двухстах от чехов, дальше по берегу, и не на самом гребне, а глубже в лес, на опушку высовывалось лишь с пяток окраинных.
      - Уютно живут, черти! - весело позавидовал Гаврюха. - Куда поедем-то, князь? К чехам, или сразу в село?
      - Куда - к чехам! У них, небось, коня-то с мороза некуда поставить, презрительно проворчал Алешка.
      - Это, пожалуй, верно, - согласился князь, - давай в село. А то, правда, коней застудим.
      Недолгое декабрьское солнышко только что зашло, наваливались сумерки. Нешуточный морозище как капусту резал под копытами коней, и коней этих было жалко, и скорей хотелось спрятать их в тепле. И все пятеро ехавших (все сопровождение было оставлено в Серпухове) больше всего сейчас думали о них, не о себе, и потому взоры направлялись туда, на берег, к настоящему жилью.
      У чехов же, как и в Бобровке когда-то, один дом был черен и пуст, а второй горел, чуть ни взрывался всеми огнями первого этажа. И только. Никто не вышел на крыльцо, не взглянул, не поинтересовался: кто? откуда?
      "Ну даже если б не татары, а просто ватага разбойничья? Вот раздолбаи!"
      - Князь, а как тут у вас насчет разбойников?
      Но Владимир не успел ответить, как из-за угла дальнего дома высунулись двое, держа наизготовку арбалеты:
      - Эй! А ну стой! Говори, кто такие, иначе стрела в брюхе, и мы не виноваты! Отвечать!!!
      "Ого! Никак сторожат! Ну слава те, Господи!" - обрадовался Дмитрий.
      - Но-но-но! Полегче! Вы что, даже отца Ипатия не узнали? Стыдище! Али вы не волынцы?
      - Новогрудцы мы. Воеводы Константина.
      - А-а, тогда понятно. А ну подите-ка сюда. Да опустите вы арбалеты, подстрелите еще кого невзначай!
      Стражники опустили арбалеты, но из-за угла вышел только один, подошел несмело и неблизко.
      - Замерзли?
      - Не май месяц...
      - А чехи что? Гуляют?
      - Дуют свое пиво. Тьфу!
      - А Константин случайно не тут?
      - Не... Константин дома у себя.
      - Ну что ж, давайте-ка: один оставайся, а один проводи нас живенько до Константина.
      - Не. Поезжайте сами, тут не заблудишься. Вон дом видите, из трубы дыма нет? Так от него отсчитайте девятый дом, туда, в лес, так это воеводин. Большой дом, красивый, не спутаешь. А нам отлучаться нельзя.
      - О-о! Ну молодцы, исправно службу несете. Ладно, мы поехали, а вы чехам не говорите пока. Мы сейчас к ним в гости нагрянем. Вместе с Константином.
      * * *
      Константин с отроками убирал на ночь скотину. Даже став большим воеводой, он не бросил этого занятия. Нравилось ему. Навоз, правда, уже не вычищал, а вот сенца набить в ясли, овса сыпануть лошадям, а любимцу, Гнедку, корочку присоленую в рот сунуть и гладить, и щекотать за ухом, пока тот, пустив слюни и развесив уши от удовольствия, хрумкает, - этого не пропускал, коль была возможность, никогда.
      - Эй, хозяева! Гостей будете привечать, ай нет?
      Отроки зашебуршились. Суета, шум.
      "Кого Бог принес?" - Константин шагнул из конюшни на двор. Сразу узнал он только монаха. По комплекции, басовитому медвежьему урчанию и веселой суете вокруг, которая сразу же случалась везде, где тот появлялся. Потом заметил вывернутые Алешкины ноздри.
      "Видать, Москва привалила. Как там мои дозорные, не осрамились ли? О-о! Да то никак сам Бобер! Как же это он??! Неужто из Нижнего??!"
      - Князь! Ты что ль?!
      - Я, воевода, я! Встречай скорей, а то загнемся начисто с такого морозу с непривычки. У нас на Волыни, кажись, так не трещит.
      - Да, тут покрепче, - Константин подходит, крепко жмет всем руки, хлопает по плечам, - давайте, давайте скорей в избу. О конях не беспокойтесь, обиходим. Поить-то можно сразу? Не сильно гнали?
      - Можно, можно.
      - Ну пошли, пошли в тепло.
      * * *
      В избе было не тепло, а жарко. В повалуше вовсю пылала печь, у шестка суетилась с ухватом коренастая молодайка, еще две у стола быстро и споро стучали ножами.
      Из горницы вышла боярыня с двумя девочками - подростками (Дмитрий забыл, как ее зовут, смутился), выскочили два мальца, почти одинаковые (близняшки? погодки?). Раскланялись, поздоровались. Боярыня закудахтала:
      - Ох, не ждали! Ох, встретить нечем! Марфуша, скорей в погреб, из третьей бочки неси. А ты, Маша, в чулан, тащи пельмени для скорости, весь запас, а то ведь проголодались, иззябли...
      Гости прошли в просторную горницу, расселись у стола, на котором мигом появились кувшины, кружки, хлеб, соленая капуста и огромный окорок, целый отхватывай каждый сам, сколько захочешь.
      - Примите для сугреву, да закусите, - попотчевал хозяин, - только сильно не налегайте. Вода кипит, пельмени мигом поспеют, тогда уж...
      - Пельмени, это что? - поинтересовался Дмитрий.
      - А ты в Нижнем еще не познакомился? Это, брат, такая еда, что душа сначала вокруг этого пельменя сворачивается в комок, а потом разворачивается как ковер персидский и требует: еще! еще!
      - Истинно, истинно, сыне! - подтвердил, покрывая общий смех, монах.
      - Ну, раззадорили! - удивился Дмитрий. - Буду ждать. А ты рассказывай давай, как вы тут устроились.
      - Устроились-то неплохо, просто неплохо, грех жаловаться. Сам видишь, как обжились. Сами мы б не вытянули. Серпуховцы крепко подсобили, дай им Бог здоровья. Только вряд ли бы они так расстарались по собственной инициативе. Видать, хозяин их, Владимир Андреич... - и великий дипломат Константин, как будто только сейчас вспомнив, что хозяин этот сидит тут, рядом, покрутил головой и "смутился". Дмитрий, благодарно улыбнувшись Константину, скосил глаз на князя и увидел, как тот зарделся и спрятал глаза.
      - ... Перво-наперво, как ты и наказал, чехов конечно устроили. Стукарню эту, три сушильни, дома...
      - Три?!! А где ж они? Мы так и не увидели.
      - О-о-о! Хитро, в лесу, друг от дружки вдалеке, возле каждой (вокруг) по три аж колодца откопали, летом в бочках по стенам воды запас. Все от пожара!
      - Молодцы! Береженого Бог бережет. А чехи, видно, на бобровскую страсть. А, отче?
      - Видать... Обожжешься на молоке... Только московская страсть пострашней оказалась.
      - А стукарня?
      - К стукарне воду из Оки подают. Ворот лошадью крутят, и через него бадьи такие, как корыта, сами черпают, сами выливают. В чан. А из чана по трубам - в бочки. Словом, вода теперь для чехов - самое главное.
      - А работает у них кто?
      - Ну, четверых они в Москве еще наняли. Пятерых тут нашли. Так что постоянный состав, костяк, уже, считай, есть. Арбалетчики корноуховы по очереди помогают, мои тоже... Но на моих сторожевая служба еще...
      - А арбалетчики разве не сторожат?
      - Они все в Серпухове живут. Несподручно...
      - Ну а главное как? Рубеж?
      - Я думал, для тебя арбалеты - главное.
      - Э-э, тут все главное.
      - Оно так. Да мы-то как-то тут... Не пришей к п.... рукав. Свободные охотники. Ни мы никому не подчиняемся, ни нам никто не должен. Хотим охраняем, хотим - бражку пьем. Хуже того: местные воеводы поглядят-поглядят, да и скажут когда-нибудь: пошли-ка вы, ребята, отсель к такой матери, нечего в наших владениях распоряжаться.
      - А что, есть уже такие приметы?
      - Ну пока, вроде, нет, но будут. Ты бы поговорил с Великим князем, определил нас тут: кто мы, что и как.
      - Зачем же с ним? Здесь свой хозяин, он нас пригласил, он место дал, с ним, значит, и решать.
      - Да ведь... - Константин дернул плечом, в чем-то сомневаясь.
      - Что?
      - Все равно ведь без князя-то...
      - Успокойся, воевода, - неожиданно для Бобра вмешался Владимир, - с братом все уже давно обговорено. Так что давайте сами решать. Тут. У Дмитрия без нас дел - голова пухнет.
      - Давайте! - Константин с надеждой поглядел на Бобра. - Как бы хорошо все по местам расставить. Гора бы с плеч!
      - Хорошо, - Владимир тоже оглядывается на Бобра, приглашая поддерживать, - у меня тут Акинф Федорыч распоряжается. Вы как с ним? Познакомились?
      - Познакомиться-то познакомились, только я ведь уж сказал - ни он к нам особенно, ни мы к нему... К тому ж он здесь подолгу и не бывает, у него кроме Серпухова забот много.
      - Вот и давайте отделим от него часть, облегчим жизнь немного, Владимир опять глянул на Бобра с вопросом. Тот пожал плечами:
      - Ну, может, и рановато так-то сразу и отделять. Не обидеть бы большого воеводу.
      - А как?
      - Может, пока под ним, под Акинфом, дать Константину участок по границе и дело - блюсти и укреплять окский рубеж. Скажем: от Протвы до Каширки.
      Владимир открыл рот - это была как раз вся граница его удела по Оке.
      - Да, вот так бы! - поддакнул Константин.
      Даже Владимиру это показалось слишком, но делать уже было нечего, да и не хотел он опасаться того, на кого возложил (уже!) главные надежды:
      - Ну так и решим. Отчитываться будешь перед Акинфом, а действовать самостоятельно. А дальше посмотрим.
      - Хорошо, - одобряет Бобер, - а Акинф сейчас здесь?
      - Нет, в Радонеже.
      - Тогда ты здесь, в Серпухове, завтра распорядись, а ему, когда вернемся, объяви, - обязательно сам! понимаешь?! - что заместителя, мол, тебе по разведке поставил, чтобы ты занимался общими делами и на мелочи дозоры, заставы, засады, - не отвлекался.
      - Да, именно так.
      - А тебе, Константин Кириллыч, тогда не здесь придется сесть, а в Лопасне.
      - Тогда конечно. Самое удобное место для координации разведки. Одно плохо...
      - Что?
      - Что на том берегу.
      - Чего ж плохого?
      - Голова укрыта должна быть, а тут...
      - Вообще-то да, но ведь разведка далеко должна смотреть. А для этого шею вытягивать приходится. Чтобы вовремя предупредить!
      - Предупредит - и что? Одной разведкой Лопасню от татар не прикроешь.
      - Верно. Поэтому главный форпост для нас, как ни верти, - Серпухов. Его крепить, его обживать, делать для татар неприступным. Так, князь Владимир?
      - Так, князь Дмитрий. Давай Серпухов всерьез крепить, - в душе Владимира все пело: ведь уже на татар замахивались, и говорили об этом как о деле обыденном, хозяйственном, словно это был сев или сенокос!
      - В таком разе, князь Владимир, - загудел монах, - тебе бы самому тут почаще появляться.
      - У меня тут очень хороший хозяин сидит, окольничий Яков Юрьевич. Все старики его сильно уважают и хвалят. Познакомитесь поближе - увидите. Но я не против и сам почаще. Могу и вовсе сюда перебраться, что мне в Москве делать. Только без тебя мне тут несподручно, так что давай-ка со мной.
      - Это мы с толстым удовольствием! - урчит Ипатий, - Только бражки с медком переправь сюда побольше загодя, а то ну как кончится. Тогда...
      - Этого добра тут, отец Ипат... - смеется Константин, - не беспокойся. А вот и пельмени! Ты, князь Дмитрий, если не едал, то сначала послушай. Тут вот укропчик солененький, рубленый, ты им сверху посыпь. Чесночку маринованного, если остренькое любишь. И откусывай осторожно, потому что там сок внутри очень жирный и очень горячий - все нёбо сполушубишь, если не остережешься. Давай!
      Тут-то Дмитрий Боброк и влюбился в серпуховские пельмени, как когда-то его отец в "тверьскую" уху. Он ел, хвалил, отдувался, снова ел и никак не мог насытиться, а когда вспомнили о чехах, он так огрузнел от съеденного и выпитого, что не захотел уже и подниматься, всерьез подумав перенести визит на утро. Только удивленный взгляд Владимира заставил его устыдиться. Он затряс головой, заворочался:
      - Алексей! Гаврила! А ну поднимайтесь! Расселись, зажрались, все дела забыли. Пошли!
      Алешка с Гаврюхой не поняли, но привычно вскочили:
      - Куда, князь?
      - К чехам, куда ж еще.
      * * *
      У чехов было все по-прежнему: один дом темный, в другом светился первый этаж, а на улицу доносились то шум, то вой. Вой означал пение. Не то чтобы чешские песни были некрасивы, немелодичны. Просто у Иржи и Рехека в сочетании с огромной любовью к пению имелись такие вокальные данные, что слушатель, закрыв глаза, ни за что не отгадал бы, находится ли он среди певцов или в овечьем закуте, или даже в свином хлеву. Чехов, впрочем, сие не смущало ни капли, и стоило только им употребить кружки по три своего пойла, как концерт начинался и продолжался с перерывами до тех пор, пока певцы не валились спать.
      Сторожа окликнули, Константин отозвался. Подошли к крыльцу. Бобер оглянулся на монаха:
      - Поют. Что теперь от них толку?
      - Не страшно. И расспросим, и растолкуем. Что ж нам, из-за их пьянки лишний день терять? Завтра с утра они еще тупей будут с похмелуги-то.
      В дом ввалились вшестером и были встречены восторженным ревом и даже слезами. Женщины (все четыре были тут, все навеселе) кинулись целоваться. Хозяева прекратили выть, моментально прослезились и, раскрыв объятья, поднялись, крича одновременно:
      - Ой же ж, княже! От не ждали ж! Откуда Боже принес?! От же ж радость!
      Гости: четверо старых арбалетчиков и двое незнакомых (новые мастера?) молча почтительно поднялись, осторожно улыбались. Пришедших усадили, женщины кинулись обновить стол. Чехи, перебивая друг друга, начали выспрашивать - откуда? как? какие новости в Москве? Но Дмитрий жестко остановил их:
      - Стоп! Наши новости вам воевода после расскажет. Рассказывайте вы. Все! Как дела и какие проблемы.
      - Тай дела ж - лучшей не надо. Хотя надо б и лучшей.
      - Это как же?
      - Ну й, сам видишь: стукарня готова, действует. Сушильни аж три - тебе сказали? - материала достаточно. Арбалетов вже три десятка сделали. Дело пойшло. Но медленно. На такую стукарню можно с полсотни подмастерьев взять. Так рассчитывали, на то и три сушильни, да нет народу. Толковых мастеров вот они, все тут. Остальные мальчишки, из них мастера если й выйдут, так года через три, а то й и не выйдут.
      - Ну и что? Учите, готовьте. Нам тут не три года сидеть - дольше. Мне - так, пожалуй, и до конца. Ну а вам, как решите, но только и вы ведь отсюда нищими не захотите уехать. Верно?