- Ну-ну, так уж прямо...
      - Суди сам. Посылают постоянно сторожи, большие, по полсотне человек, на самые опасные дороги между Коломной и Серпуховом, так что прорех полно. Сторожи эти летом за Оку вообще не уходят. Зимой заезжают на тот берег, и то, кажется, недалеко, поприщ пятьдесят - и назад. Основная разведка на местных - коломенских, серпуховских, каширских. В Кашире наш Константин суетился летом. Не знаю, чего он там насуетился, больно народу там мало, да и тот весь промыслом занят.
      - Промысел - не война, можно и оторвать.
      - Да промысел-то непростой...
      - А что такое?
      - Железо добывают.
      - О-о! Тогда понятно.
      - Вот видишь... Ну а Коломенские и Серпуховские отряжают отряды по Оке, у этих уже надежней. Опорой там служит Лопасня, на полпути между Каширой и Серпуховом городок, на той стороне Оки. Вообще-то он рязанский бывший, за него до сих пор с Олегом спор идет. Его Калита еще то ли выкупил, то ли оттягал как-то у Рязани. Но стоит изумительно ловко, без него хорошей разведки по Оке не выстроишь. Конечно, если ограничиваться Окой, то все в порядке, но нам ведь далеко за Оку руки тянуть придется, а для этого база нужна, гнездо. А лучшего гнезда, чем Лопасня, не сыскать. Понимаешь?
      - Понимаешь...
      - Тут такое дело... Княгиня вон говорит, большие неприятности с Рязанью из-за этой Лопасни. Василий Василич склоняется договориться с Олегом, чтобы споров не было, разделиться Окой. Что его на нашей стороне нам, что наше на той - Рязани (нам даже выгодней), всем спорам конец, и с Рязанью вечный мир и братская дружба...
      Дмитрий вскинул глаза на жену, та кивнула.
      - ... только нам, князь, без Лопасни (хочешь - верь, хочешь проверь) - никуда. Это все равно, что самим себе руки поотрубать. Впрочем, что я тебе доказываю, сам, что ли, не понимаешь...
      - Понимаешь... - задумчиво повторил Дмитрий.
      - Ты бы поговорил с Великим князем, обсказал ему наши заботы.
      - Поговорим, обскажем. Только сначала разберемся давайте, а то ведь... Мы ведь у него не одни. Ему не только наши заботы учитывать приходится. Ну а ты, Алексей, что скажешь?
      - Добавить нечего.
      - Как же так?!
      - Да так. Сам теперь в московских окрестностях не заблужусь, а у разведчиков местных, я тебе еще той зимой сказал, учиться нечему.
      - Послушайте, а какого ж вы ... здесь сидите, коли ничего толкового для себя не находите?
      - А куда деваться?
      - На порубежье, милые, на Оку!
      - А кто нас там ждет? Нам-то что, сели да поехали. А там? Определиться надо.
      - Да ну хотя бы к Константину.
      - Константин сам там неизвестно кто. Рехеков подмастерье...
      - Ладно, определю. Собирайтесь. Через два дня со мной в Серпухов.
      - Надолго?
      - Надолго. Может, и насовсем. Чего вам тут без дела киснуть, все навыки растеряете. Считайте, вся разведка по Окскому рубежу ляжет на вас, от москвичей подмоги, я так полагаю, не дождемся.
      - Весь рубеж нереально.
      - Реально, нереально... Сколько осилим. Для начала от Серпухова и от Каширы будем заставы к Лопасне надвигать, а то, что там уже есть, под себя подгребать и по-своему перекраивать. Кашира всем хороша: и расположена удобно, и своя, - от нее бы и плясать. Да очень голо там, совсем пусто. И человека подходящего нет, чтоб и свой, и с головой. А, Ефим?
      - Это, княже, тебе надо только захотеть. Будет и свой, и с головой, коли то к спеху и важней чем тут. Тут двор еще не до конца устроен.
      - Устраивай, устраивай. Но Каширу в виду имей. Нам спешить и разрываться - пока никакого резону. От Серпухова плясать будем. Там чехи, арбалеты, железо. Все это беречь надо пуще глаза. Вот и выплывает для нас Серпухов как главный опорный пункт. Наш, бобровский. Вот только владельца его нельзя из виду упускать, он тоже нашим стать должен, иначе...
      - Ымк! - монах проглотил очередной кусок вслух, а когда все обернулись к нему, сделал успокаивающий жест - все, мол, в порядке - и, прочистив глотку изрядной порцией браги, прорычал:
      - Об том не беспокойся, княже, - удовлетворенно погладил брюхо, - в этом направлении один из непутевых слуг твоих ведет упорную, целенаправленную и (значительно поднял палец) небезуспешную работу.
      - Хха! Сам себя не похвалишь... - хмыкнула Юли.
      - Конечно! - монах вознамерился продолжить трапезу, - А что? От вас дождешься...
      - А ты попроси. Я тя знаешь как похвалю! У-у-у!..
      - У-у-у, бесова душа! Знаю. Потому и не прошу. И не попрошу. От греха...
      - А может, рискнешь?
      - Не! - под общий смех монах решительно мотнул головой.
      Слуги понесли жаренья: карасей в сметане, звенья осетровые, белужьи, обжаренные в постном масле куски оленины, свиной бок, бараньи ребра, а к ним горы пышек, оладьев, сырников.
      Разведчики пыхтели и отдувались, еле ковырялись в подаваемых блюдах есть больше не могли. Женщины давно уже откинулись на спинки скамей. Дмитрий чувствовал и себя уже набитым до отказа, ему казалось, что наелся он на неделю вперед.
      Продолжали есть трое: Монах - как будто только начал, Ефим - гораздо медленнее и часто прикладываясь к жбану, и (самое удивительное!) Иоганн, спокойно, неторопливо, основательно и без признаков усталости. "В тебя-то куда помещается?" - поразился Дмитрий.
      - Иоганн, порасскажи-ка нам насчет кремля.
      - Что именно, князь? - Иоганн отложил ложку и спокойно тщательно вытер губы.
      - Больше всего меня интересуют сроки.
      - Если на возведении стен будут работать так же, как на копке рва и заготовке камня, то к концу лета должны закончить.
      - К осени?! Не шустро ли?
      - Вот именно шустро. Работают удивительно быстро, навалом, на одном дыхании. Дыхания хватило бы... Я видел, как возводят стены в Мальборке. Немцы работают не так. С основательной подготовкой, не спеша, размеренно, но расчетливо, экономно и очень быстро. Однако там я таких темпов не видел. Тут ломят как сослепу! Работа, правда, пока дурная - земля, камень... Только и надо, что силу приложить, тут она, видать, немеряная. А стены ставить - не камень колоть. Да и мастера не московские, может замедлиться. Хотя скорость не столько от мастеров, сколько от подсобников зависит. Посмотрим.
      - Ну а в остальном как? Все по плану? Как сначала решили?
      - Да, все по плану. Девять башен, шесть воротных: на Москву-реку средняя, на Неглинку две - Боровицкая и напротив моста Ризоположенская, на посадскую сторону тоже две - Никольская и Фроловская, и одна на спуск. По углам три круглых, глухих. Стены рассчитываем высотой сажени в четыре, толщиной - две. Башни как у немцев, на полстены выше. Только...
      - Что только?
      - Бояре на Москве шибко гордые. Башни порасхватали, теперь друг на друга косятся, чья лучше выйдет. Камень уже друг у дружки тягать начали, чтобы, значит, "моя больше". Боюсь, как бы со стен не потащили, тогда вовсе беда. Стены-то - ничьи.
      - Ах ты! - Дмитрий не на шутку расстроился. - Даже тут с вывертом! На Москве, гляжу, ничего просто так не делается. Какое бы дело ни затеяли, каждый прежде всего начинает выискивать, как бы побольше украсть. А я-то, дурень, придумал на свою голову! Люба, ты брату не забывай об этом напоминать. А то растащат весь камень к чертям, поставят башни до неба, а между ними деревянный забор.
      - С этими станется, - фыркнула Юли. - Мое! А дальше хоть трава не расти.
      Заговорили погромче. Вспомнили Бобровку. Тут сразу посмурнели женщины. Люба глянула грустно:
      - Мить, от Любарта весть пришла. Плохо ему этим летом пришлось.
      - Неужели татары?!
      - Нет, Казимир. Отнял опять и Белз, и Холм. Пишет: еле Владимир удержал.
      - Ах ты, дьявол! Как быстро ожил, стервец! Жаль. Хоть скачи помогать. А, отец Ипат?
      Отец Ипат помурзился, прожевал:
      - Пусть теперь Олгерд покрутится. Любарта он бросить не сможет, а понять, может, поймет, что потерял.
      За столом стало не то чтобы грустно, а как-то скучно. Иоганн с Ефимом наелись, отвалились от стола, мелкими глоточками отхлебывали сбитень. Гаврюха с Алешкой совсем увяли, приказ собираться в Серпухов (от беременных-то жен!) не прибавил им настроения. Люба и Юли посматривали настороженно, ожидая своей очереди говорить. Дмитрий же медлил, явно намереваясь послушать сначала монаха.
      А монах ел. Ел и ел и, кажется, не собирался останавливаться. Наконец князю это надоело, да и обстановка за столом сама повернулась к завершению.
      - Ну ладно, ребята. Я думал, отец Ипат нам чего-нибудь порасскажет, а он, видать, с голодных краев к нам завернул... Княгиня, ты его в следующий раз уж покорми, пожалуйста, заранее.
      Юли фыркнула, все осторожно усмехнулись, монах никак не прореагировал. Мужчины стали подниматься, благодарить хозяйку. Поднялась и Люба, немного неуклюже, бочком, Юли поддержала ее за локоть, а Дмитрий с неудовольствием отметил себе (и сам удивился), как покалечил ее фигуру далеко выпиравший живот: "вроде в прежние разы не так было страшно".
      - На здоровье, ребята, на здоровье! Завтра на обед приходите. Только с женами, не стесняйтесь. Помните, мы тут одна семья.
      - Спасибо, княгиня, большое спасибо.
      Юли вскочила, убежала наверх. Иоганн подвинулся к Дмитрию:
      - Я об одном одолжении хотел попросить тебя, князь.
      - Что за одолжение? Говори.
      - Да так, пустяк. Чего людей задерживать...
      Дмитрий сообразил наконец: "не то что-то":
      - Хорошо. Пойдемте, провожу вас, свежим воздухом дохну. Там и скажешь.
      * * *
      На крыльце распрощались. Алешка с Гаврюхой пошли через улицу, Ефим нырнул в подклет. Дмитрий неприятно удивился: "неужели он с челядью в подклете? нехорошо. Что ж это Люба-то?"
      Иоганн замешкался на крыльце.
      - Ну что там у тебя? - Дмитрий крепко потер руки, передернул плечами мороз потрескивал порядочный.
      - Дело важное, князь, - Иоганн понизил голос, - и такое, чтобы не знал о нем НИКТО.
      - Даже княгиня? - князь не удержался от иронии.
      - Даже княгиня, - Иоганн остался совершенно невозмутим.
      - Ого! Ну говори.
      - В кремле намечено сделать тайный ход, то тебе ведомо...
      - Ведомо.
      - А где - ведомо?
      - Ведомо. Из средней башни, Чешковой.
      - А ведомо тебе, что о том уже вся Москва знает? И башню, она еще не построена, а ее уже тайницкой прозвали.
      - Тьфу!!!
      - Так то. Понимаешь теперь?
      - Признаться - нет. Что ж теперь поделаешь?
      - Не могу же я Великому князю подсказывать. Это твое дело.
      - Да что подсказывать?
      - Обрисуй обстановку. И пусть на слуху все так и останется. Тайницкая, так тайницкая. Возиться дальше, колодец в ней, конечно, обязательно... Но ход из нее не делать. А сделать его (я все посмотрел и прикинул) в угловой, в Собакиной башне, к берегу Неглинки. Там удобней и незаметней всего. Но только уже после окончания стройки, когда и башня будет стоять, и колодец в ней будет отрыт, и вообще все устроено. Землекопов набрать из пойманных разбойников, обещать им свободу, чтоб лучше работали, а потом в честь окончания работ, на дорожку угостить как следует, бражкой напоить,.. чтоб уснули с устатку...
      - И не проснулись.
      - Иначе нельзя, князь. Иначе опять вся Москва узнает, а за ней весь свет. А знать должны только Великий князь, ты и я. Впрочем, я - это тоже совсем не обязательно, подумай о том на досуге.
      - Что?!!
      Иоганн был совершенно серьезен:
      - Все будет зависеть от того, какое значение станете придавать этому ходу ты и Великий князь. Чем меньше свидетелей, тем лучше.
      Дмитрий смотрел на него ошалело:
      - Каков ты, однако, Иоганн Иваныч. Поднабрался от немцев-то... Черт-те что! Но это как-то уж слишком по-немецки.
      Иоганн пожал плечами:
      - Если кому понадобится, то спрашивать начнут меня. Как следует. А мне такого во второй раз не вынести. Да и интереса уж... Впрочем, ладно. Только это вот, с ходом, надо сделать обязательно.
      - Что ж, обязательно и сделаем. Только ты сам-то туда, - Дмитрий показал большим пальцем в небо, - не спеши. Ты мне тут нужен.
      - Я не спешу. Но дело - прежде всего. Спокойной ночи, князь.
      - Спокойной ночи.
      Дмитрий вернулся в теплую повалушу крайне озадаченный. "Бобры" поразили его новым уровнем мышления. Сначала Юли, теперь этот... Они, помогая ему, даже принося себя в жертву ради его интересов, опередили его в осмыслении этих интересов, собственных действий в их осуществлении, а он... А ведь еще монах ничего не сказал!
      И взор его уперся в монаха. Тот сидел за столом один, откинувшись на спинку скамьи, свесив руки вдоль туловища и выпятив вперед свой чудовищный живот. Взгляд его был сварлив и выражал крайнюю степень недовольства.
      - Ты что же, хочешь, чтобы я тут у тебя до смерти обожрался, что ль?
      - О чем ты, отче?!
      - О чем... Перестань я жрать, ты бы меня о делах начал спрашивать. И куда мне тогда деваться? Не отвечать? Все сразу поймут и обидятся. А отвечать при всех я, может, не хочу.
      По лесенке неслышно сбежала и присела на краешек скамьи Юли. Дмитрий усмехнулся криво, уже понимая, что последует дальше:
      - Почему же, когда все свои...
      - Это в Бобровке мы были все... И дела у всех были общие. А теперь...
      - Что же теперь?
      - Теперь у каждого свое дело, и совсем не обязательно мне, например, знать, о чем просил тебя сейчас Иоганн (Дмитрий вспыхнул, а монах заметил) или Алешке слышать, с кем нынче спит его бывшая, но и посейчас, пожалуй, не забытая, возлюбленная Юли.
      Дмитрий подумал, что Юли сейчас вцепится монаху в морду, быстро бросил на нее опасливый взгляд и обомлел: Юли хоть и зло, но спокойно кривила губы в непонятной улыбке.
      Появилась Люба, неуклюже присела на край другой скамьи, пошевелилась, укладывая живот поудобнее на коленях:
      - Ругаетесь?
      - Нет пока, - монах перевалился наперед, уперся брюхом в стол, пытаемся вот из князя бобровские привычки вышибить.
      - Да-а, ребята, - Дмитрий почувствовал, что вспотел, - видать, зря я в Нижний уехал. Крутенько вы тут развернулись, мне не поспеть... Не знаю уж, что и сказать. А-а, пожалуй, и говорить ничего не буду. Буду слушать добивайте.
      - Зачем добивать, коль понял. Слушай, рассказывать будем. Захочешь узнать бояр московских, Юли расспроси. Но лучше наедине, чтобы она нас с княгиней не застеснялась. Заинтересуешься, что у Великого князя делается, в окружении да в дому, то тебе княгиня расскажет, они с Евдокией теперь лучшие подруги. Но тоже лучше после, мне там знать, может, чего и не надо, да и неинтересно. А вот я что тебе сейчас поведаю, смекай, тебе завтра с Великим князем большой разговор держать. На него ты влияние заимел - это хорошо. Но у него дел, кроме твоих, - невпроворот. И помощников в тех делах - множество. Так что как бы он тебе ни симпатизировал, войском ему заниматься не дадут. От него только один вид помощи будет: стукнуть кулаком по столу, где потребуется, заставить кого-то что-то исполнить очень неприятное и непонятное, или наоборот: цыкнуть, чтобы тебя оставили в покое. Войска своего в твое распоряжение он дать не сможет, оно у него все время будет занято во внутрикняжеских разборках.
      - Что-то ты слишком уж мрачно. Как же быть?
      - А-а! Радуйся, что есть у тебя такой пузатый грешник, который нашел прямо-таки гениальный выход! - монах плесканул себе в жбан, хлебнул, сожалеюще крякнул: - Нет! Не лезет! - и грохнул им об стол. Полетели брызги, женщины айкнули, засмеялись.
      - Сам себя не... - решил подзудеть Дмитрий и осекся, вспомнив, что сегодня это уже было.
      - У-у! И ты туда же! - монах набычился, показывая обиду. - Нет бы спросить - что за выход...
      - Ну-ну! Что за выход?
      - А выход сей... - монах откачнулся на спинку и любовно огладил живот, - ... тут, рядом, за Архангельским собором живет.
      - О, Господи! Диво открыл, - перебивает Юли, - Володька что ль?
      - Погодь, женщина! Не путайся под ногами. Да, Володька. Но не Володька, а Владимир Андреич, князь Серпуховской, второй человек на Москве!
      - Раньше ты говорил, что второй человек - я.
      - Когда я это говорил?! Что ты выше всех бояр московских сразу стал говорил. Но ты ведь зять. А то брат, хоть и двоюродный. К тому же самостоятельный наследник определенной части княжества. Что есть для нас главное! Вот откуда войско можно начать строить! Тут тебе не твои пяток полков. Тут, почитай, треть княжества! И если он на нашей стороне окажется, он все свое войско по-нашему построит! А?!
      - Так ведь его еще завлечь, убедить...
      - Э-э!! А ты думаешь, я зря все время в его тереме убиваю?! Одно скажу тебе - везет нам. Бог помогает, не иначе! Парень оказался мировой! Простой, бесхитростный, без барских замашек. На Митрия похож. Дак ведь они росли вместе, чего тут удивительного. А он и маловат еще, не сложился. Так что очень вовремя я за него взялся. Теперь он спит и видит, как татар расколошматит. Под твоим руководством, между прочим! Ты для него теперь и Александр, и Ганнибал, и Цезарь в одном лице. Понял?!
      - А не перехватил? Ведь это чего понаплести надобно, чтоб человек так думать стал.
      - Фу ты, прости Господи! Ты кого обижаешь?! Ты божьего человека и первого за тебя радетеля обижаешь! - только тут Дмитрий заметил, что монах изрядно нагрузился. - Ничего не плел! Рассказывал все как было, чистую правду! Только, конечно, - он повертел пальцами у себя перед носом, красиво...
      Женщины прыснули. Монах удивленно оглянулся на них, словно вспоминая, кто это и зачем здесь, и вдруг поплыл в широченной ухмылке.
      "Ну вот, наконец, все как прежде. Все довольны, все смеются", Дмитрию стало тепло и уютно в этом новом и совсем пока чужом для него доме, но он не успел еще как следует это тепло прочувствовать, как монах уже вскинулся:
      - Ох, засиделся я! А у меня дел завтра - о-е-ей! Да и у тебя тоже. Но! Как бы занят ни был, найди время поговорить с Владимиром. Как себя держать - сам решай, только помни, что я тебе сказал. Что в Серпухов собираешься - намекни. Он с тобой обязательно увяжется - возьми. Я тоже с вами поеду. Повоспитываем его по дороге. Подтверди, что приехал ни много, ни мало - разбить татар. И что ему главная роль. Если захочет! Ну и так далее. А теперь я пошел... Устал. Да и нажрался на неделю. Уфф!.. Всю ночь Тоська сниться будет.
      Женщины заливаются хохотом.
      - Какая Тоська? Та что ль, бобровская "економка"?!
      - Та, сыне, та. Нет для меня страшней кошмара, чем ее во сне увидать. Сразу просыпаюсь в холодном поту.
      Люба и Юли покатываются аж до слез.
      - Ну ладно, прощевайте. До завтра. Пойду. Кошмар кошмаром, а отдохнуть надо. Утром зайду, обговорим, что делать, - и монах тяжело поднялся.
      Дмитрий дернулся было задержать, усадить, поговорить. Так хорошо ему было сейчас! Но вспомнил уроки, преподанные ему Юли, Иоганном, самим монахом... Сдержался. Пожал протянутую руку:
      - До завтра, отче. Утром жду.
      * * *
      Когда монах вышел, ненадолго повисла тишина. Потом резко поднялась Юли:
      - Пойду и я, князь. Мой рассказ потерпит, ничего спешного в нем нет, а тебе отдохнуть с дороги надо. Да и у княгини рассказов тебе на всю ночь хватит. А я завтра отчитаюсь. Покойной ночи!
      - Покойной ночи, - только и успели ответить Дмитрий с Любой, а она скользнула из-за стола, бесшумно по лесенке вверх и исчезла.
      - За что я ее люблю, - Люба покачала головой, - с тех пор, как ты ее тогда поругал, или что уж там у вас произошло, всегда все у нее к месту, вовремя, ловко, незаметно и - лучше не придумаешь.
      - Этого у нее не отнимешь, - Дмитрий улыбнулся и откровенно посмотрел на жену, - но тут бы и дурак догадался.
      Люба смутилась:
      - Ладно, идем. Только как же?.. нельзя ведь... нехорошо... Видишь, какая я... тяжелая, некрасивая...
      - Ты у меня самая красивая всегда. А меня не бойся. Но хоть обнять-то тебя, потрогать... Можно же?..
      Люба краснеет:
      - Можно, пойдем.
      - Пойдем!
      - Не забыл, где спальня-то?
      - А я и не помнил.
      - Эх ты, бродяга. Когда ж ты домой-то вернешься насовсем?
      - Не скоро. А может...
      - Типун тебе на язык.
      * * *
      Несмотря на сильнейшую разрядку с Юли, Дмитрия потянуло к Любе с такой силой, что он сам себе изумился. Это было тем более удивительно, что Люба была уже очень тяжела, нехороша. Но груди ее!
      И когда разделись в спальне, он кинулся на нее сзади, обхватил, начал тискать так, что она застонала и даже попыталась вырываться. Это уж и вовсе свихнуло его, так что лишь едва успев войти, он уже почувствовал томленье и, не успев толком ощупать и как следует ощутить ее, застонал и ослаб. Люба сразу же вырвалась и ехидно хихикнула:
      - Ишь как изголодался-то! Едва донес. Не стыдно беременную жену мучить?
      - Ань! - Дмитрий искренне изумлялся, - ты меня беременная гораздо страшней зажигаешь.
      - Ладно, ладно. Зубы не заговаривай. Небось набрал там себе нижегородских - гарем. Они, говорят, там все толстые, да пузатые, как я сейчас.
      - Да-а, в Нижнем мне только гарема и не хватает. Пузатых особенно (а перед глазами почему-то нарисовалась жена разбойника Гришки, ее далеко вперед торчащая грудь). Слушай, а что это ты про нижегородских баб? Тебе и про меня кто-то доводит?
      - Да пока Бог милует. Просто вижу, как они от тебя обмирают...
      - Как же это ты видишь?!
      - Да уж вижу.
      - Ишь ты, ясновидящая! - он обнимает ее, хватает за грудь, снова начинает тискать. Но Люба, хотя и осторожно, но решительно высвобождается:
      - Э-эй, делу время, потехе час. Ты слушать-то меня собираешься? - в голосе знакомые нотки.
      - Да я чуть позже хотел... - Дмитрий с досадой откинулся на подушку. "Все, любовь кончилась, дела начались". Он вздыхает:
      - Ладно. Давай.
      - Ну слушай, - и начала неторопливо, нараспев даже, как сказку, Великая княгиня - девочка славная. Упряма немного, немного заносится, но если с ней поладить... Я поладила. Ей только сразу поперек не говорить, и все. Тогда она быстро раскрывается. По-моему, до конца. Все рассказывает, даже про постельные дела. Жалуется, что устает очень, что братик гоняет ее ночи напролет, а сам такой большой, тяжелый...
      - Это скоро пройдет.
      - Как сказать, люди все разные... Но для меня-то это не главное. Главное, что все рассказывает, делится. А вот братик, видать, не очень с ней откровенничает. О его заботах от нее - ничего.
      - Помилуй, какие заботы, если, говоришь, всю ночь только давай и давай! Вот когда для разговоров время появится, тогда и...
      - Ну, может быть... Да и не страшно, потому что он от меня ничего не таит пока. Особенно, если я от твоего имени начинаю. С ушкуйниками этими: мне и преподносить ничего не пришлось, сам взвился: "Я их!" да "Я им покажу!" Но его от дел пока оттирают, как могут. Видят, что куда бы он ни полез, уже по-другому, по-своему гнет. Может, это и правильно в какой-то степени, чтобы дров по молодости не наломал, но если так и дальше пойдет, останется он куклой сидеть над теми, кто настоящие дела творит. Особенно заметно, прямо в глаза бросается, это во внутригородских делах. Тут "ДЯДЯ ВАСЯ". Тысяцкий!
      - Люб, а как тут у них в городе сам механизм власти? От Вильны отличается?
      - Не сильно. Весь город поделен на участки, по слободам в основном, чтоб одного пошиба люди жили: гончары, кузнецы, кожевники, оружейники, каретники, ну и так далее. Каждая слобода выбирает себе соцкого, сотника, значит. А уж соцкими заправляет тысяцкий. Они ему и оброк, и налоги, и штрафы, и работы, а от него им приказы, наказы, распоряжения. В эти дела Василь Василич никому нос сунуть не дает, даже Великому князю.
      - Откуда известно?
      - Соцкие сильно стонут. Зажал их Василий Василич, и пожаловаться некому.
      - А что значит - зажал? Дочиста обирает?
      - Пожалуй, нет... Живут на Москве очень неплохо. Крепко живут. Даже если с Бобровкой сравнивать... Тут ведь главное наказание, когда в Орду "ВЫХОД" собирают. Но с "выходом" уже как бы обычай сложился: обдирают крестьян (насчет хлеба), охотников (насчет мехов, соболей), а налегают на окрестные, подвластные княжества. Все же текущие дела, оброк там, налоги все это терпимо.
      - Чего ж они стонут?
      - В сравнении, видно, дело. Поговаривают, что при князе Иване налогов платили гораздо меньше, а казна княжеская богаче была. А при Босоволкове Алексее Петровиче и того пуще.
      - О! Это уже серьезно! Раз говорят, значит, есть что-то? Дыма ведь без огня...
      - Безусловно. Он же никого бояться не стал.
      - А митрополит?
      - Похоже, митрополит не желает лезть в межбоярские отношения. Вообще во всякие хозяйственные дела. Ему вполне хватает дел церковных и межгосударственных. И все его люди, то есть лично ему преданные, занимаются внешнеполитическими делами. Главные из них - брат его Феофан и племянник, Феофанов сын Данило. По слухам, сынок похлеще отца, Феофан староват и болеет часто. Так вот Данило для митрополита как... ну, как отец твой для Олгерда был.
      - О! Тогда бы познакомиться не мешало.
      - Он сейчас в Орде.
      - Да? Ну тогда как вернется - сведи.
      - Ты-то когда вернешься?
      - Не знаю, Любань, еще с год, пожалуй.
      - Господи! Долго как.
      - Ничего. Ты башню построй. Как построишь, так я и вернусь.
      - Построим. Там у меня Иоганн.
      - Иоганн молодец, но мы отвлеклись.
      - Да. Второй племянник Алексия, Степан Феофаныч, хлопочет на западной стороне. Дебрянск, Смоленск и дальше в Литву. Понимаешь, ведь Алексий считается митрополитом всея Руси, а доступа, скажем, в Чернигов, даже в Киев, прежнюю свою резиденцию, не имеет. Не говоря уже о Галиче, Львове, той же Волыни. Сунулся в 65-м (1357) - помнишь? - еле ноги унес, целых три года Олгерд его мучил, чуть не уморил. Теперь ему приходится полулегально с тамошними епископами общаться. Все это через Степана. Работка, я тебе скажу, - не позавидуешь. А отступать ни на вот столечко нельзя - сразу католики тут как тут! И дядюшка твой все время норовит своего митрополита в Литве посадить. Так что церковная борьба давно стала политической. Ясно ведь как белый день: кто признает Алексия, тот подчиняется Москве, кто против него копает, тот отворачивается к Литве. Тверь вон... А ведь у митрополита нет главней задачи, чтобы единство митрополии сохранить.
      - Чтобы единство сохранить, - усмехнулся Дмитрий, - надо политику бросить. И заниматься чисто церковными делами.
      - Как бросить?! Все, что своими руками создавал, с Калитой еще - и бросить?! Брось он сейчас Москву - и что станется?!
      - Хм! Да не волнуйся ты так, все я понимаю, защитница. Не бросит он Москву теперь никогда. Но и митрополию не соединит. А ведь как бы это укрепило Русь! А?! Но что об этом говорить... А что же, своих у него только и есть, что два племянника?
      - Ну что ты. Там семья мощная. Кроме Феофана еще три брата, четыре племянника. Но и кроме родни много... Из тех, кто чисто государственными делами занят, много говорят о Муромском князе, Федоре Глебовиче. В Москве же все молодые Алексию в рот глядят, а те, кто постарше, за спиной у Василь Василича мнутся, стараются ему не перечить...
      - А кто эти, постарше которые?
      - Ну... Квашня Иван Родионыч, Зерно Дмитрий Василич, Добрынский, Кочевин, татарин этот, Черкиз. Кто не в Москве, а по уделам сидят, на вотчинах...
      - В общем ясно. Стало быть главная задача тебе вырисовывается - все о Василь Василиче знать. Он наш главный противник. Так?
      - Так, Митя, так. Страшноватый человек, боюсь я. Ведь Алексея Петровича не иначе, как он...
      - Больше некому.
      - А ну как он почует (хитер и осторожен как бес!), да и тебя... - Люба крестится.
      - Вряд ли, если ты у него под ногами путаться не начнешь. Нечего еще чуять-то. Меня тут вовсе пока нет, так что... Ты не особенно усердствуй, но все, что узнаешь не очень красивого, от братика не таи.
      - О, это я уже! Так, между прочим...
      - А откуда узнаешь?
      - От Юли. Она там жуткую авантюру затеяла, сам расспроси.
      - Умница ты моя! Ладно, хватит на сегодня.
      - Хватит, так хватит.
      - Слушай, а что там митрополит с сыновьями нашими затеял? Уж не в монастырь ли прочит? Если так, я против.
      - Что ты! Он из них грамотеев делает, помощников себе. Приставил к ним двух монахов, по учителю к каждому, стало быть. Они уже читают бойко, что твой пономарь. А еще боярина Аминку, татарина. Ну и Иоганна. Аминка с ними по-татарски бормочет, а Иоганн по-немецки.
      - Ух ты! Ну и как, получается?
      - Еще как! Они Аминке только по-татарски, а Иоганну только по-немецки отвечают, даже если те их по-русски спрашивают. Смех и грех, ей-Богу!
      - Ай, здорово! Ну а насчет подраться? Из лука, там, пострелять, на коне поноситься?
      - Мить, да ведь маленькие они еще, ты уж все сразу хочешь. Но если честно, особо на улицу не рвутся.
      - Вот что значит - отца подолгу нет. Женское воспитание.
      - Ну при чем тут я?! - обижается Люба. - Когда митрополит их от меня чуть не насовсем отнял! А ты еще с упреками.
      - Да что ты, маленькая! Я очень рад. Не всем же мечом махать, в самом деле. Если они к грамоте охочи, да еще языки чужие знать будут!.. Далеко пойдут, ни один князь, ни один митрополит без них не обойдется. Только вот в монахи бы не забрели.
      - Ну а если и в монахи - чего страшного?
      - Знаешь, - Дмитрий помялся, подыскивая слова, - не хочется, чтобы мое дитя половину, а то и больше, прекрасных на этом свете вещей пропустило. Живешь-то ведь всего раз, а там, - он ткнул большим пальцем вверх, - может, и лучше будет, только ведь совсем не так, не то...
      - А чего же ты не хочешь в этой жизни пропустить? - Дмитрий слышит в ее голосе лукавую настороженность.
      - Пропустить?.. Ну вот тебя, например... Груди твои... - он находит и стискивает ее грудь, - губы твои, глаза, ночи рядом с тобой... А потом появление нового человека. Разве это не чудо? А ведь у монаха ничего такого не может быть. А еще веселый пир, лихая охота. Поход, битва и - победа! Вот главное! Чувство, когда ты победил и кого-то спас, кого-то защитил! Понимаешь?!