Однажды к празднику на пасху пришли домой шахтеры из местных, работавшие на шахтах. Их оказалось около десяти человек. Для нас, мальчишек, в то время это было невиданное зрелище. Все парни стройные, красивые. Одеты совсем по-городскому. Все в сапогах с блестящими «бутылками» (голенищами). А некоторые даже в ботинках с блестящими на них галошами. Брюки на шахтерах синие, полосатые и других цветов. Особенно красивые были на них рубашки. Алые, синие, зеленые, красные атласные и другие. Пуговицы длинными рядами на косоворотках.
      Мы были в восторге от такого зрелища!
      Народ толпился вокруг шахтеров, все любовались их молодой красивой выправкой, их пестрой красивой городской одеждой.
      Вечером все они собрались в шинке у Лейбы. Начались сначала мирные выпивки. Потом разговоры стали громче, перешли на ругань, разгорелась драка. Пустые бутылки летали по головам. Потом грохнула и разбилась бутылка с карболовой кислотой. Брызги ядовитой кислоты посыпались на головы, на рубашки и по всей одежде. В панике люди начали разбегаться по домам. Шахтеры, выбившись из сил и изуродованные кислотой, тоже брели в разные стороны.
      Зрелище, прежде красивое, приняло ужасный вид. Рубашки от карболки распадались на клочья до самого тела. Брюки и сапоги – с дырками от ожогов. На головах – раны. С ужасом мы разбегались по домам.
      Оказывается, шахтеры еще на работе накопили вражду друг против друга. Причины у них были разные. И вот, возвратившись домой, в разгуле начали сводить счеты между собой.
      Видимо, подобные вредные явления на почве пьянства встречались во все времена общественной жизни. Но прежде, в начале нашего века, низкий материальный уровень жизни сельского населения являлся, по-моему, главным и решающим тормозом в развитии пьянства и алкоголизма. Каждый сельский труженик заботился прежде всего о куске хлеба. Как прокормить семью. И заработанные им с большим трудом гроши он никак не мог разрешить себе выбросить на водку. У него выработалась терпимость к водке в такой степени, что он легко переносил ее отсутствие.
      В нашей деревне из 30 домов только один хозяин Кузьма-мельник занимался пьянством. А стал он пьяницей только потому, что имел нетрудовой доход от ветряной мельницы. За внеочередной помол мешка зерна клиент давал Кузьме бутылку водки. Вот постепенно мельник и втягивался в пьянство.
      Было несколько хозяев – Патрей, Гордей, Третьяков, – которые во много раз зажиточнее Кузьмы. У них были деньги, заработанные тяжелым трудом, накопленные благодаря нечеловеческой скупости, бережливости, жадности к накопительству. И вот, думаю, благодаря трудностям при наживе своих денег эти владельцы были далеки от пьянства. Они всегда не прочь выпить, но своих денег на водку не давали.
      Таковы были все жители нашей деревни по отношению к пьянству.
      Коснемся вопроса семейной жизни в деревне.
      Как упоминалось выше, жили большими семьями. Домашнее хозяйство создавалось дедами, отцами и внуками. В одной семье часто можно было встретить семью из 3-х поколений. Нельзя сказать, что жили они тихо, мирно.
      В материальных недостатках, нужде много было причин для вражды. Но для раздела двора нужны были средства, а их не хватало. Так и продолжали жить вместе. Несколько семей были зажиточнее. Они отделяли старших сыновей, образовывали новое хозяйство.
      В каждой семье было по 5–7 человек детей. Наблюдалась печальная картина в деревенской жизни. Семья в нужде. Не хватает хлеба. Ходят все в лаптях, в рваной одежде. Никаких перспектив для улучшения жизни. А семья растет. Через два года, а чаще через год рожают ребенка. Со стороны смотреть – жутко становится за таких людей.
      Возникали разногласия в семьях.
      Причины были разные, и ссоры в семьях были самые разнообразные. Но большие семьи продолжали жить вместе, как будто у них все благополучно. Для раздела не хватало средств.
      А насколько прочны были семейные отношения в духовном смысле?
      В нашей деревне за все время, что помню, не было ни одного развода. Были в семьях и хорошие, дружелюбные отношения, были и разногласия, ссоры, а жили вместе, не разводились. Не слышно было о разводах и в окружающих нас селах и других деревнях. В то время, по-моему, даже не знали, что есть такое право – на разводы, расторжение браков. Хорошо это или плохо? С объективной стороны это положительное явление. Самое главное – дети вырастали под надзором родителей. Не было беспризорных детей.
      Во всей нашей деревне только Макар Баранков отделился от жены и жил раздельно, но развод не оформлял.
      Как же оценить такие перемены в семейных отношениях, сравнивая количество разводов в те времена и в наше советское время? По некоторым сведениям, в отдельных городах количество разводов в новых семьях доходит до 30 процентов и более. Конечно, такое явление не назовешь положительным. В чем причина? Приходится повторить, что здесь мы опять встречаемся с каким-то парадоксом. При рассуждении о причинах пьянства и алкоголизма мы заметили связь между уровнем материального благосостояния людей и количеством случаев пьянства. Из менее обеспеченных или менее зажиточных людей в деревне реже встречается пьяница. И наоборот.
      Некоторое сходство можно найти и в анализе причин развода в новых семьях. Прежде сельская семья не могла допустить мысли о разводе, так как некуда деваться после развода. Сдерживало семью от распада безвыходное материальное положение. В данное время молодые люди, выросшие в полном довольстве, получившие образование, не имеющие в советских условиях опасения за свое будущее, не могут переносить ни малейших случаев житейских неудач, ни мелочных бытовых неудобств, никаких противоречий в семейных делах. Легко, необдуманно идут на развод. Впрочем, это лишь одна сторона, и допускаю, что в своем суждении я не прав. Причин в этом сложном и тонком деле, конечно же, гораздо больше. И тут нужен особый, большой разговор...

МОИ УНИВЕРСИТЕТЫ

      Подошел сентябрь 1907 года. Мне исполнилось 9 лет. Школьный возраст. К этому времени в деревнях появилось больше грамотных, хотя взрослые и старших возрастов мужчины и женщины по-прежнему в основном были неграмотны. А если появлялся вдруг фельдшер, техник или инженер – выходцы из простых крестьян, на них с восхищением смотрели в деревне, как в наше время восхищаются подвигами космонавтов.
      Но уже назревало и среди неграмотных сознание полезности грамотности в жизни. Неграмотному человеку становилось все труднее вести хозяйство. На базаре он не мог справиться ни с покупкой, ни с продажей своего товара. Призванные в солдаты деревенские парни оказывались неполноценными служаками царю-батюшке. Уходили в города на заработки, на ремонт железной дороги, на шахты – везде неграмотному мужику было темно и не свободно в общении с людьми.
      Пришло время и моим родителям подумать о направлении меня в школу. При этом еще рано было думать о дальнейшем продолжении образования, о получении какой-то специальности и о других высоких перспективах жизни. Суждения моих дорогих родителей были самые злободневные, простые, реальные. Они рассуждали по-своему, так: «Без грамоты становится жить трудно. Хоть работник в хозяйстве и нужен, но мальчик по природе растет слабый. Пахарь из него не получится, косить и молотить он тоже бессилен. А растут, и еще прибавятся дети в семье. Сколько их еще родится – Бог знает. Настанет время, и каждому мальчику придется отрезать часть полосы в поле и огороде для его нового хозяйства. Где им земли возьмешь? Пускай он идет учиться. Может, в дальнейшем и „в люди выйдет“.
      Такие мотивы побудили родителей на поступление мое в школу. Главной причиной для их согласия, конечно, было то, что нас, детей, в то время было уже трое, из них мальчиков два. А в дальнейшем в нашей семье стало четыре мальчика и три девочки. Попробуй в условиях деревенской жизни устрой всех, создай домашнее хозяйство каждому сыну. В общем, решили меня учить в школе.
      Это было немалое семейное событие. Отец мой неграмотный крестьянин, его отец, дед, прадеды были крепостные крестьяне, не знавшие грамоты. А вот я, их далекий потомок, начинаю учиться и иногда, втайне, мечтаю о дальнейшей учебе, вплоть до учителя начальной школы или до волостного писаря. Мало ли о чем можно мечтать...
      Приближался сентябрь. Мать начала кое-что подбирать из одежды. Из куска красной материи вручную сшила мне рубашку. Подкрепила лапти. О сапогах тогда еще рано было говорить, а о ботинках нечего было и мечтать. Сшила сумку (кайстру) из белого самотканого полотна. Шубку и свитку ремонтировали позднее, осенью. Вот и все сборы.
      Начальное училище расположено в селе Николаевке, в нескольких верстах от нашей деревни. Сперва, в сентябре, золотой осенью, ходить было даже приятно. Но вот наступила сырая, холодная пора. Одолевать грязную проселочную дорогу (а потом – занесенную снегом) стало трудновато. Редко подвозили нас попутные подводы. Обычно брели пешком. В сырую дождливую погоду одежда, конечно, до нитки промокала. Ноги в лаптях – тоже хлюпали. Картина была такая. У каждого ученика сбоку через плечо висела сумка из белого простого полотна. В сумке обязательно лежала аспидная доска с грифелем, книги, карандаши и ручка. В сумку же клали продукты – хлеб с салом. В постные дни бутылочку с постным маслом привязывали к сумке. Чернильницу с чернилами привязывали к сумке или к одежде спереди. Получался школьник, обвешанный сумкой, бутылочками с маслом и чернилами. От частого ношения масла на пиджаке спереди образовывалось масляное пятно.
      Учебников в школе было недостаточно. Бумаги давали мало. Занятия с тремя классами вел один учитель. Условия для вечерних домашних занятий были совсем плохие: чтение и письмо выполнялись при лучине или маленькой пятилинейной лампе. Ну а все свободное от учебы время ученики работали дома по хозяйству.
      Хочу еще упомянуть о том, как я не только сам учился, но и учил.
      Получилось так. Отец мой, будучи неграмотным, наблюдая за мной, заинтересовался букварем. Рассматривал рисунки, подписи под ними. Потом запомнил буквы и начал слагать слова. При моей помощи он стал читать слова в букваре. И постепенно научился читать печатный книжный текст. Писать он не учился из-за недостатка времени.
      А один раз взял в руки карандаш, стал упражняться, и в результате упражнений он написал на бумаге слово «ЯГОР».
      Вот такого образовательного уровня достиг мой отец в свои примерно 35 лет.
      Скоро потом совершится у нас революция, затем культурная революция. Провозгласят лозунг: «ДОЛОЙ НЕГРАМОТНОСТЬ!» И я сам буду активно участвовать в ликбезе, то есть учить грамоте пожилых женщин и мужчин...
      Но вернусь к своим учебным делам.
      Об окончании начального училища мне выдали свидетельство за подписью шести высокопоставленных членов уездного училищного совета. В свидетельстве сказано, что Стефан Георгиев Кожемяко, сын крестьянина, вероисповедания православного, родившийся 2/15/августа 1898 г., успешно окончил курс учения в Николаевском начальном народном училище. 1910 г.
      Так в возрасте 12 лет я преодолел первую ступень образования. Имевшиеся несколько учебников вернул в школу. Своих книг не было, только несколько исписанных тетрадей да доска с грифелем. Вот и все, что осталось от учебы. В деревне не было библиотеки и каких-либо других учебно-воспитательных учреждений. Получился перерыв в учебе на неопределенное время. Меня захлестнули хозяйственные работы и заботы. Пройдет еще год-два – и у меня в голове не останется следов от учебы. Можно опять стать неграмотным.
      Но вот тут подвернулся редкий случай, который сыграл решающую роль в моей дальнейшей жизни.
      В Николаевке жил мой двоюродный брат по матери – Василий Емельянович Хромко. Он по возрасту был старше меня на пять лет. И как раз к тому времени получил звание учителя начальной школы – после окончания Выдренской двухклассной учительской школы. Огромное событие для всей нашей семейной династии!
      Иногда во время каникул он заходил к нам в дом. Однажды разговор у него возник с отцом на тему о возможности устройства меня на учебу в Выдренскую учительскую двухклассную школу.
      Но надежды на это были малые. Без хорошей подготовки поступить туда было невозможно. Мечты мои не сбывались, а отодвигались все дальше от реальной жизни. Деревенская тяжелая жизнь засасывала меня все глубже и глубже. А на Василия Емельяновича я смотрел как на Бога или какое-то другое высшее существо. Тем более, что был он в городской одежде, казавшейся мне необыкновенно красивой. Я же в это время выглядел забитым, бедно одетым, утомленным физическим трудом подростком.
      Контраст между нами, по моему мнению, был настолько велик, что я даже боялся встречаться с этим человеком, боялся его обидеть своим мужицким видом. Будучи на сенокосе или в поле на работе с граблями в руках, однажды я увидел, что по дороге идет Василий Емельянович. Я настолько был взволнован, что предпочел скрыться за кустами. А он не увидел меня и прошел своей дорогой.
      В дальнейшем судьба повернется в мою сторону, благодаря именно его участию. Поэтому считаю нужным особо рассказать, кто же был Василий Емельянович и как он достиг такой высоты в обществе.
      Бедно тогда жили крестьяне во всех селах и деревнях. Но в малых деревнях вести хозяйство было несколько легче. Ближе были посевы, сенокосы. За скотом уход был лучше. Кроме того, в нашей Александровке мужчины делали колеса для телег и этим зарабатывали деньги. А вот в селе
      Николаевке земледельцы жили намного беднее. Узенькие полосы посевов располагались далеко от дома. Урожаи снимали совсем скудные. Питались картошкой с огурцами. Одевались крайне бедно.
      Вот таким убогим бедняком жил и крестьянин Емельян Хромко – отец Василия, по прозвищу Белебень. Во всей Николаевке тогда трудно было найти хорошо грамотного человека, кроме попа, дьяка и членов их семей. Грамотные были еще «сиделец» – продавец водки да две-три семьи местных евреев. И надо же так сложиться обстоятельствам, что мальчик Вася Хромко жил по соседству с домами священника и дьякона. Поповичи и сыновья дьякона оказались по возрасту сверстниками Василия. Часто они встречались, ходили на прогулки, играли вместе и подружились.
      Поповичи и дьяконовы сыновья учились в городских училищах и в Выдренской двухклассной учительской школе. И вот кому-то из них пришла в голову дерзкая мысль: подготовить Василия к экзамену и помочь ему поступить в Выдренскую с учительским курсом школу. Так и сделали. Сделали великое дело. Василий поступил и начал успешно изучать программу на звание учителя начальной школы.
      Небывалое в истории явление в крестьянской бедной семье! Забитый, немощный бедняк – и вдруг дерзнул попасть в интеллигенты, стать учителем. Если поискать в этом событии какую-то аналогию с событиями наших дней, то можно привести опять-таки чуть ли не героизм космонавтов.
      Первый во всей окрестности и в Николаевке учитель из бедняков – крестьянин! Разве это не событие того далекого времени? Он стал учителем примерно в 1910–1911 годах. Это был мой родственник, и потом окажет он мне большую помощь в моем продвижении «в люди».
      У Василия Емельяновича был меньший брат Иван. Он был примерно мой ровесник. Иван окончил начальную школу, и Василий решил готовить его к поступлению в Выдренскую двухклассную школу. Для подготовки к экзаменам требовалось усиленно заниматься все лето. Василий брал на себя роль репетитора, учителя по всем предметам программы. В это время вспомнил и обо мне. Он решил, что с двумя учениками вести занятия даже удобнее и успешнее, чем с одним. Василий посоветовался с моим отцом. Согласились на этом.
      А для меня это был целый переворот в жизни. Прямо босиком зашагал в Николаевку на учебу. С мая до августа 1913 года занимался усиленно, напряженно. Мне, после трехлетнего перерыва, приходилось вновь проходить программу начального училища. Однако все трудности были преодолены. Программу проработали полностью. И в августе 1913-го Василий Емельянович повез нас в Выдренку для поступления в двухклассную учительскую школу.
      Летняя учебная подготовка помогла. Мы с Иваном выдержали вступительный экзамен. В сентябре 1913-го нас зачислили учениками Выдренской двухклассной с учительским курсом школы. Начались занятия. Сбылись мои многолетние заветные мечты. Сделаны первые шаги долгого и нелегкого пути «в люди».
      Хотя плоды учебы в этой школе еще были далеки и неизвестны, а уже хочется произнести приятное на слух слово «впервые».
      Оказывается, так же, как в Николаевке Василий Емельянович, я из всех жителей Александровки впервые достиг такой «высоты». Многие с недоверием и насмешкой отнеслись к факту моих успехов. «Ишь чего захотел, – говорили некоторые наши деревенцы. – Мужиком не хочет быть, добивается быть учителем. Посмотрим дальше».
      И действительно, смотрели все время. К счастью, учеба у меня пошла благополучно.
      Теперь скажу несколько слов о Выдренской школе.
      В белорусском селе Выдренке Могилевской губернии местный богатый помещик Барановский решил увековечить свое «благородное» имя. Из своего богатого имения он выделил жилые помещения под школу. Была организована Выдренская двухклассная с учительским курсом школа. Главная цель ее – готовить учителей начальных церковноприходских школ.
      Из литературы мы знаем, что поэт Сергей Есенин учился тоже в Клепиковской двухклассной школе. Она имела право присваивать звание учителя окончившим ее ученикам. Выдренская же школа не имела права самостоятельно присваивать звание учителя. Она давала знания в объеме учительских и выдавала удостоверение об окончании школы. А для получения звания учителя нужно было держать экзамен экстерном при комиссиях, специально учрежденных. Подобные комиссии создавались в городах, преимущественно при духовных семинариях и училищах. Испытания на звание учителя проводились на основе правил, изданных «по Высочайше утвержденному 26 ноября 1888 года определению Святейшего Синода».
      Как видно, присвоению звания учителя придавалось весьма важное значение. С точки зрения благонадежности. Поколению людей моего возраста выпало начинать жизнь, взрослеть, мужать, получать образование от букваря до вузов, пробивать себе дорогу «в люди» на грани двух веков – XIX и XX. Тут нельзя сказать, что у всех представителей данного исторического периода была какая-то общность в их жизненном пути. Каждый человек по своему общественному положению, по социальному сознанию принимал участие в великих революционных свершениях. В данном случае я имею в виду простых тружеников, начинавших свой жизненный путь на рубеже двух столетий. Нам, представителям этой эпохи, виднее различие в жизни дореволюционного периода и нового периода – советского. А многие события и явления общественной жизни царского времени стали для нас понятнее и получили другую оценку уже после свершения революции.
      К числу таких явлений, если говорить конкретно, можно отнести построение учебных программ – в частности, программу двухклассной учительской школы.
      Эта школа предназначалась для детей низшего сословия – крестьян, мелких служащих. Так вот, в ее программе, как и других школ для низших классов, умышленно были созданы тупики, препятствовавшие переходу в учебные заведения более высокой ступени – при желании повысить образование.
      Было, как я теперь понимаю, создание искусственных преград и ловушек для способных учащихся из крестьян. Чтобы совсем лишить их возможности перехода в другие учебные заведения, не было в программе алгебры, тригонометрии, химии и др. И получалась такая картина. Окончивший двухклассную учительскую школу по некоторым гуманитарным дисциплинам почти мог поступить в старшие классы гимназии или реального училища, а вот по математике, физике, химии и другим предметам надо было начинать с первого класса, то есть с первой страницы учебника.
      На преодоление умышленных тупиков и несоответствия программ энтузиастам из крестьянского сословия, желавшим продолжить свое образование, приходилось прилагать очень много непосильного труда. Сам был в числе таких энтузиастов. К счастью, только случайно не стал «жертвой наук». А вот мой единомышленник и друг Афанасенко Димитрий Васильевич не выдержал борьбы с преградами на пути к достижению высшего образования и погиб в возрасте 20 лет. В буквальном смысле – надорвался!
      Сначала, после окончания Выдренской школы, нам пришлось отправляться (конечно, пешком) за сотню километров в город Мстиславль Могилевской губернии, чтобы выдержать экзамены экстернами на звание учителя начальной школы.
      Надо сказать, что и дорога, и экзамены дались весьма нелегко. Димитрий очень переживал: «Вдруг срежусь на экзамене?» Семья бедная. Последние гроши израсходованы. В сумке остались последние сухари. Много вложено сил и труда на пути «в люди». А к тому же мой товарищ был человек впечатлительный, нервный. Можно сказать, тонкая натура.
      Вывесили после экзаменов списки нашей группы экстернов – кто выдержал полные испытания и получил звание учителя начальной школы. Быстро я нашел свою фамилию. Другой мой друг – Глушаков. И тоже есть в списке. А где же Афанасенко? Его фамилия по алфавиту должна быть сверху списка, в первых его строках. А фамилии такой нет ни сверху, ни в середине, ни в конце.
      Бедный Димитрий! Заметался, застонал, побежал искать членов комиссии. Но для членов комиссии – вершителей судеб человеческих – такие трагические случаи совсем не новость. Вероятно, они уже немало видели подобных сцен, поэтому все члены в данный момент разошлись по домам на отдых...
      Димитрий всю обратную дорогу крайне тяжело переживал свою неудачу. И так мы расстались на дороге Краснополье – Мхиничи 18 сентября 1916 года.
      Но несколько позже друга моего ждало еще более тяжкое испытание. Это когда мы с ним решились поступать в сельскохозяйственный институт, созданный вскоре после революции в белорусских Горках.
      ... Институт только начинал свою учебную деятельность. Проходил митинг по поводу открытия нового вуза. Студенты с нетерпением ожидали лучшего оратора – профессора Киркора. Но вот митинг окончился, и все разошлись по аудиториям. Началось чтение лекций.
      С внешней стороны можно было считать, что у меня и друга моего все благополучно. Как и все студенты, мы живем в общежитии, из котла берем кипяток бесплатно и пьем с домашними черными сухарями. Аккуратно посещаем лекции и стараемся поточнее записать содержание. По одним лекциям, без математических формул, у нас запись получается достаточно полная и правильная. А вот читается лекция по кристаллографии. Профессор на доске наносит математические формулы, студенты записывают. Пытаемся и мы записать, но без знаний алгебры ничего у нас не получается. А на лекциях по математике нам стало совсем нечего делать. С каждым днем становилось яснее, что без подготовки по алгебре, химии и тригонометрии мы институтского курса не одолеем. Надо было что-то предпринимать основательное. Попробовали пригласить студента-репетитора по математике. Раза два-три позанимались с ним, но это оказалось непосильно для нас физически и материально. Такой вариант не подходил. «Что будем делать?» – с тревогой думали мы каждый наедине с собой. При мысли о возвращении домой становилось совсем страшно. Нам же здесь выпал редкий случай, когда мы стали на положении студентов, и нас отсюда пока не гонят.
      Настроение наше становилось хуже и хуже. В данный момент мой друг Димитрий уже не стал покупать форменную студенческую фуражку, о которой столько мечтал. Слишком велики были обида и огорчение! Для него – неудачника повторилось несчастье, которое он пережил в Мстиславле на экзаменах.
      Проучились мы в таких условиях в сельхозинституте октябрь, ноябрь, декабрь 1919 года. Подошли зимние студенческие каникулы, студенты собирались к отъезду домой. До этого времени мы сдали зачеты по некоторым легким второстепенным дисциплинам, а главнейшие из учебного плана остались нетронутыми.
      Но уезжать домой нам было необходимо еще и потому, что сухари наши совсем «высохли», то есть мы их полностью израсходовали.
      Идет поезд до Орши – Гомеля и т. д. Едем, а о дальнейшем боимся даже сказать вслух – «совсем» или «временно». Про себя я уже решил, что еду «насовсем». Но мой дорогой друг Димитрий был далек от мысли, чтобы оставлять учебу, уж очень много эта учеба поглотила средств и энергии. Возместить трудно.
      После перерыва в школьной работе и по возвращении из Горок, я вернулся в свою Чиграевскую школу, где учительствовал. Место мое было свободно. Чиграевские граждане, увидев меня снова в школе, говорили: «У учителя остался один нос». Так я похудел за время студенческой жизни.
      Пришлось и здесь наверстывать упущенное время за четыре месяца. К весне наверстал. Учеба вошла в норму – и в школе, и по ликбезу.
      А Димитрий передохнул дома, насушил мешок сухарей и поехал опять в институт. Летом 1920 года я не вытерпел и тоже поехал в Горки – узнать о делах и проведать своего друга. Застал Димитрия в плохом состоянии. Физически он крайне ослаб. Из зачетов кое-что сдал, а по основным дисциплинам оставался в долгу перед институтом. Димитрий напрягал последние силы и не оставлял учебу. За лето он хотел подготовить некоторые дисциплины и сдать зачеты. Задолженность у него по учебе была большая, но он не сдавался.
      Я в то время взвешивал свои силы, но смелости не хватило вновь вступить в борьбу за институт. Отступил на дальние позиции. На этот раз, правда, отступил не «насовсем».
      Требовалось передохнуть, одолеть несколько страниц алгебры, а уж потом – снова в бой.
      В данный момент мои тактические соображения расходились с действиями моего друга. Этим предотвратил неминуемую беду – остался жив.
      А дорогой мой друг пал жертвой в борьбе за научный прогресс. Летом 1920 года он умер от истощения и нервного расстройства. Название причины смерти здесь приведено ненаучное. Но дело не в точности названия болезни, а в том, что человек погиб в неравной борьбе, взяв на себя непосильный груз науки. А проще говоря, главной конкретной причиной были алгебра, тригонометрия, химия, которые в свое время не включили в учебную программу Выдренской школы чиновники от науки старого царского режима.
      Вот к каким трагическим последствиям приводила разница в программах, рассчитанных на «верхи» и «низы», на «элиту» и «чернь»...

Автор очерка «Мужицкая доля» Стефан Георгиевич Кожемяко в саду своего дома под Рязанью

Большевики спасли Россию