Верность Отчизне

Инструктор, увидев в зеркале мое встревоженное лицо, хладнокровно сказал:

— А теряться не надо, голубчик. Скорость можно определить и по оборотам мотора. Управление беру я. И он уверенно повел самолет на посадку.

— В воздухе всякое бывает, — говорил Кальков в тот вечер — Запомните: во-первых, тщательно контролируйте машину перед вылетом, чтобы таких происшествий больше не повторялось; во-вторых, в полете сохраняйте полное спокойствие. — И добавил свое любимое: — Делайте все по порядку, не спеша, но поторапливаясь.

Вскоре началось самое интересное, но и сложное: полеты в зону. На самостоятельное выполнение фигур пилотажа отпускалось определенное время в минутах. Оставшись на земле, Кальков не сводил глаз с самолета. И мы понимали: нелегко нашему инструктору с земли наблюдать за тем, как его ученики выполняют пилотаж. И радовался он, и волновался.

Если учлет допускал ошибку, Кальков швырял летные перчатки, делал руками такое движение, будто помогал управлять самолетом, топал ногами, кричал:

— Уши развесил, уши! Да не так же, не так! Быстрее бери ручку на себя!

Такая уж у него была привычка!

Если полет был удачным, Кальков говорил с довольной усмешкой:

— Молодец! Грамотно летал!

В конце летного дня, когда наш «У-2» приземлялся в последний раз, инструктор, бывало, сядет на скамейку, облегченно вздохнет, вытрет пот со лба, вытащит портсигар и, закурив, скажет:

— Ну и достается же мне от вас!

Показав себе на затылок, добавит:

— Вот где у меня все ваши фортели да крендели.

Чуть передохнув, он подробно разбирал ошибки каждого, а за грамотные действия хвалил. Но на похвалу был скуп. Когда мы стали летать лучше, он часто повторял:

— Хоть вы и сами с усами, а делайте, как я вас учу.

Да, наш инструктор не пропускал буквально ни малейшего промаха в наших действиях, указывал на каждую ошибку. Он был требователен, с ним бывало нелегко. Но мы понимали сколько сил и нервного напряжения потратил он сам, выпуская нас в воздух. Понимали, какую он несет ответственность за каждого из нас, и наше уважение к нему росло. И теперь, много лет спустя, я с глубокой благодарностью вспоминаю своего первого учителя летного дела — Александра Семеновича Калькова.

Покидаю самолет в воздухе

Мы ждали машину, отвозившую нас на аэродром. Появился инструктор Науменко и спокойно сказал:

— Возьмите с собой парашюты. Сегодня начнем тренироваться в прыжках.

При этих словах я почувствовал безотчетное волнение. Посмотрел на товарищей, вижу — все взволнованы.

— Недаром нам ничего заранее не сказали, как и перед первыми самостоятельными полетами! Чтобы спокойно ночью спали, — говорили ребята.

Инструктор дал нам последние указания и добавил:

— Летаете вы, я знаю, неплохо, хотя дело это не простое. А прыжок ничего особенно сложного собой не представляет. Только все надо делать последовательно, как и в полете. Помните, как я вас учил, когда прыгали с вышки?

И вот мы на старте. Аэроклубовский врач (он приезжает и уезжает ежедневно вместе с нами) проверяет у нас пульс. И говорит то одному, то другому:

— Пульс частит. Полежите-ка на травке, успокойтесь.

Учлет смущен — перед товарищами неловко, но покорно ложится. Мне казалось, что я совсем спокоен, но пульс у меня немного частил.

Первым совершил прыжок инструктор, показав нам, как надо приземляться. Сделал он это мастерски. После него прыгали ребята из другой группы. Науменко сам управлял машиной, с плоскости которой они прыгали. Глядя на товарищей, я почувствовал уверенность в себе и с нетерпением ждал своей очереди. Но стало неприятно, когда инструктор привез обратно учлета, не решившегося прыгнуть.

Подошел и мой черед. Товарищи закричали:

— Приземляйся осторожнее, Ваня! На обе ступни! Держи ноги вместе! Смотри не сдрейфь!

Взлетаем. Смотрю на приборы. Кажется, будто самолет медленно набирает высоту. Но вот уже семьсот метров. Переходим в горизонтальный полет. Инструктор убирает газ.

Самолет начинает терять скорость: так легче вылезти на плоскость—не сдует с крыла потоком воздуха. Скорость падает. Становится очень тихо. Вот тут пульс у меня зачастил. Слышу команду:

— Вылезайте!

Отвечаю неестественно громко:

— Есть вылезать!

Сначала встал одной ногой на крыло, потом другой. Вылез. Уцепился за кабину. На ногах держусь крепко. Посмотрел вниз: ух ты, земля-то как близко! А вдруг парашют не успеет раскрыться…

Снова команда:

— Приготовиться!

— Есть приготовиться!

Нащупал кольцо, сжал его. Еще раз посмотрел вниз. Страшновато… Нет, не подкачаю! Рапортую решительно:

— Товарищ инструктор, готов к прыжку. Разрешите прыгать?

— Пошел!

— Есть пошел!

В первое мгновение я ничего не могу осознать — дух захватило. Но вдруг мысль заработала ясно. Я уверенно дернул за кольцо. Меня сильно встряхнуло. Смотрю вверх — надо мной белый купол.

Все в порядке. Снижаюсь плавно, словно плыву в голубоватом прозрачном воздухе, испытывая блаженное ощущение легкости и покоя. Стараюсь повернуться так, чтобы ветер дул в спину, ноги держу, полусогнув, вместе, ступни — горизонтально. Поправляю лямки, чтобы удобнее было сидеть.

Инструктор делает круг и, убедившись, что все благополучно, уходит на аэродром. И снова — тишина. Земля приближается медленно, почти незаметно.

И вдруг начинаю стремительно снижаться. Земля набегает все быстрее и быстрее. Приземляюсь удачно — встаю на обе ступни, по всем правилам.

Первый прыжок врезался мне в память, как и первый полет с инструктором. Не раз потом я прыгал с парашютом, уже никогда не испытывая ни боязни, ни тревоги, с чисто спортивным азартом отрабатывая технику прыжка.

В тот день мне очень хотелось прыгнуть еще раз, но инструктор не разрешил:

— На сегодня довольно.

А на обратном пути с аэродрома мы делимся впечатлениями, говорим без устали, перебивая друг друга. Учлет, не решившийся прыгнуть, сидит хмурый и молчит. Инструктор поглядывает на нас и добродушно посмеивается.

«Летали, как я учил, молодцы!»

Приближается осень. Все группы успешно закончили аэроклуб. Продолжаем отрабатывать технику пилотирования. И ждем приезда комиссии из военного авиаучилища. Калькой предупредил:

— Военные летчики строго принимают экзамены, придирчиво отбирают кандидатов в военное училище.

В какое же? На этот вопрос Александр Семенович ответил так:

— В какое отберут, в том вам и учиться. Вернее всего, истребителями станете.

Бои у Халхин-Гола, военная агрессия фашистской Германии на западе и последнее сообщение о том, что 1 сентября немцы вторглись в Польшу, — все это настораживало, заставляло готовить себя к обороне Родины. И теперь, по дороге на аэродром, мы с особым воодушевлением пели:

Если завтра война,

Если завтра в поход,

Будь сегодня к походу готов.

В военной авиации мы еще разбирались слабо. После рассказов летчика Бодни почти все мечтали стать истребителями. А после боев у Халхин-Гола и подавно: большое впечатление произвели на нас сообщения о подвигах летчиков-истребителей Грицевца, Кравченко и многих других. И случалось, в учебном полете я представлял себе, будто уже в строевой части охраняю с воздуха границу.

Миновал сентябрь, а комиссии все не было и не было. Я усиленно занимался на последнем, четвертом курсе техникума и, как все учлеты, продолжал тренировочные полеты.

Уже перепадали утренние заморозки, когда нам наконец сообщили: комиссия прибыла.

Ранним октябрьским утром мы стоим на линейке. Кальков держится спокойно, уверенно. Подбодрились и мы.

— Экзамен у нашей группы будет принимать старший лейтенант Сулейма, — говорит он, зорко осматривая нас, — вон тот коренастый брюнет в реглане.

Стоим навытяжку и молча следим глазами за старшим лейтенантом.

Кальков внушительно произносит хорошо знакомое нам напутствие:

— В воздухе не спешите, но поторапливайтесь. Действуйте четко и уверенно. Ведь комиссия из училища летчиков-истребителей!

К нам подходит старший лейтенант Сулейма. Словно во сне слышу бас Калькова:

— Четвертая летная группа готова к сдаче экзаменов!

Внимательно слежу за полетом товарищей из других групп. У большинства дела идут неплохо. Но вот один учлет произвел посадку «с плюхом». Инструкторы волнуются. И на всех нас нападает экзаменационный страх. Тут как раз и подходит моя очередь.

Не помня себя от волнения, иду к нашему «У-2». Но, сев в кабину, сразу успокаиваюсь. Взлетаю. Одну за другой выполняю фигуры пилотажа. Старший лейтенант, сидящий на месте Калькова, молчит. Его молчание тревожит: может быть, я что-нибудь неправильно делаю?

Вдруг он говорит в переговорную трубку:

— Идите на посадку.

Приземлился удачно — по всем правилам. Вышел из самолета и обратился к экзаменатору:

— Товарищ старший лейтенант, разрешите получить замечания?

Он ответил коротко:

— Отлично!

Отлично летали все ребята нашей группы, и Кальков сиял — таким радостным я еще никогда его не видел.

Как только испытания кончились, он собрал нас и сказал с довольной улыбкой:

— Летали, как я учил. Молодцы! — И тут же добавил: — Ну, а там видно будет. О решении комиссии узнаете скоро.

Наутро, когда учлеты в последний раз собрались на нашем маленьком аэродроме, к нам подошли начальник аэроклуба, комиссар, начлет. Начальник сказал, что учлеты всех групп определены кандидатами в Чугуевское военно-авиационное училище, где готовят летчиков-истребителей. Дружески, тепло попрощались с нами.

В последний раз собралась наша группа около «У-2» с хвостовым номером «4». Кальков сказал, как всегда, строго и раздельно:

— Напоследок тщательно осмотрите, законсервируйте самолет, бережно поставьте на место. Ему еще предстоит сделать много полетов.

Мы старательно выполнили последний приказ инструктора. Вкатив наш «У-2» в ангар, обступили техника Образцова. Мы благодарили его за все навыки и практические знания, которые получили за лето.

А потом — шумное, взволнованное прощание с Кальковым. Мы тесным кольцом окружили его, со всех сторон слышалось:

— Большое спасибо, товарищ инструктор! Вы столько вложили в нас труда, научили летать! Вы нам дали путевку в небо! Всегда будем помнить ваши советы, указания!

Александр Семенович был растроган.

— Уж извините, если бывал резок, — говорил он. — Но дисциплина прежде всего. Может, вы сами станете инструкторами, тогда поймете меня. И помните мой наказ: самолет уважать нужно. Желаю вам хорошо летать, совершенствоваться, а если понадобится, храбро и умело защищать Родину!

В путь

Накануне 22-й годовщины Великого Октября в общежитие пришли Панченко и Коломиец. Заводская комсомольская организация премировала их грамотами и деньгами «за успешное овладение самолетом без отрыва от производства».

Я порадовался за друзей. Как всегда, мы заговорили о том, что вызов задерживается.

Мы вспоминали аэроклуб, нашего инструктора. Все мы были заняты, но чувствовали какую-то пустоту: не хватало товарищей учлетов, инструктора, нашего «У-2».

А утром меня вызвали в комитет комсомола техникума. Меня тоже премировали грамотой и деньгами. Секретарь, энергично пожимая мне руку, сказал:

— Доверие комсомола ты оправдал — летать научился. А теперь подумай о дипломном задании. Вызова в авиационное училище, быть может, придется ждать долго, а учебу в техникуме бросать нельзя. Скоро поедем на практику.

Меня уже непреодолимо тянуло в авиацию. И я никак не мог примириться с мыслью, что мои мечты не осуществятся, хотя я старался рассуждать спокойно: «Ну что же делать! Буду работать техником на заводе. Это тоже интересно».

Премиальные деньги я отнес отцу.

— Радуешь старика, сынок, — сказал он мне.

— Вот видишь, тату, а ты говорил, что я за журавлем в небе погнался.

Подходил к концу январь 1940 года. Я сдал последние экзамены и получил дипломное задание. Еще год назад я мечтал о поездке на практику, теперь же настроение у меня было невеселое.

В последний раз я оформил стенгазету, собрал пожитки и совсем уже приготовился к отъезду, как вдруг 31 января меня вызвал к себе директор техникума.

Вне себя от волнения, боясь обмануться в своих ожиданиях, я вошел в кабинет.

Директор встретил меня, как всегда, приветливо. Оказалось, из райвоенкомата сообщили, что меня вызывают в Чугуевское авиаучилище. Выезжать надо завтра же.

— Как же нам с тобой быть? — сказал он. — Мы тебя растили, учили, а теперь отпускать приходится. Условие такое: если не пройдешь комиссию, поедешь на практику.

Конечно, я был согласен на все условия. Поблагодарив директора, я побежал в канцелярию оформлять документы. Меня уже разыскивали товарищи по аэроклубу Панченко и Коломиец. Они спешили сообщить, что получили вызов. Мы ликовали. Только мысль о разлуке с отцом омрачала мою радость. Быть может, расстанемся надолго…

По дороге в деревню я ломал себе голову, придумывая, как лучше сказать об отъезде.

Отец обрадовался моему приходу, сразу же спросил, успею ли я собраться.

— Все будет в порядке, тэту. Да вот ведь что… Только ты не волнуйся. Не поеду я на практику.

— Что еще выдумал?

— В летное училище вызов получил. Еду туда завтра.

Отец всплеснул руками и молча опустился на стул. У меня слезы подступили к глазам, и я тоже молчал. А отец вдруг сказал твердо и спокойно:

— Ты у меня уже не маленький. Раз вызов пришел, ехать надо. А теперь расскажи все по порядку.

Выслушав, он встал, подошел ко мне и обнял со словами:

— Вот тебе, сынок, мой наказ: Родине служи честно, учись прилежно да отцу пиши почаще!

Вступаем в новую жизнь

Мы, бывшие учлеты шосткинского аэроклуба, едем на грузовике по прямым улицам Чугуева. С нами старшина, встретивший нас на станции.

Чугуев расположен на возвышенном берегу Северного Донца. В прошлом веке Аракчеев основал тут военное поселение, где солдат наказывали шпицрутенами.

С особым интересом смотрел я по сторонам, зная, что здесь, в Чугуеве, родился и провел детство Репин.

Нам понравился уютный мирный городок. Кто бы мог подумать, что два года спустя наши войска будут вести здесь долгие кровопролитные бои с немецко-фашистскими захватчиками!

Выехали на окраину. И тут показался авиагородок: за оградой виднелись новые каменные дома, а за ними — аэродром. Слышался гул самолетов: несколько истребителей взмыли высоко в небо.

Старшина построил нас. Чтобы показать свою строевую выправку, мы чеканным шагом вошли в широкие ворота. После обеда и недолгого отдыха нас повели на медицинскую комиссию. Мы очень волновались: многие говорили, что здешние врачи придирчивы. И действительно, обследовали нас несколько дней.

Наконец, как-то вечером нам сообщили, что все мы приняты в училище, кроме Кохана: у него почему-то повысилось кровяное давление и врачи его забраковали. А он так мечтал о летной профессии. Нам, его старым товарищам, взгрустнулось — жаль было расставаться. А он, как всегда, был спокоен и даже весел. На прощание сказал:

— Из-за меня не портите себе настроения: я ведь не унываю. Вернусь к своей работе на завод. Это тоже интересно!

Утром, проводив Кохана, мы увидели из окна курсантов первого отряда, уже оканчивающих училище. Они строем шли в столовую. Лица у них обветренные, загорелые. Вот у кого настоящая военная выправка! Как складно сидит на них обмундирование! Неужели и мы станем такими же?

Наше преображение произошло через несколько дней. Нас повели в город, в баню. Там всю гражданскую одежду приказали сложить в мешки. И мы с ног до головы оделись в военное обмундирование. Мы оглядывали друг друга, подталкивали локтями: да нас в форме и не узнать!

В училище мы возвращались, словно став совсем другими людьми. Подтянутые, в новеньких красноармейских шинелях, туго перехваченных ремнем. Вася Лысенко — мой товарищ по аэроклубу — звонко запел:

Там, где пехота не пройдет,

Где бронепоезд не промчится,

Тяжелый танк не проползет,

Там пролетит стальная птица…

И мы, как бывало по дороге на аэроклубовский аэродром, подхватываем нашу любимую песню, чувствуя, как она объединяет нас в едином ритме, словно мы действительно становимся единым целым.

Нас построили перед казармой. Раздалась команда:

— Смирно! Равнение направо!

К нам подходят командир эскадрильи капитан Дорин и старший политрук Кантер.

Командир эскадрильи, поздравив нас с зачислением в эскадрилью, сказал:

— Ваш молодой отряд должен с первого дня службы быть дисциплинированным и спаянным. Берите пример с первого отряда.

Он представил нам командира роты:

— Вы должны выполнять все приказания и распоряжения лейтенанта Малыгина. Учтите, командир у вас требовательный. Так и положено в армии. Первое время вы будете изучать уставы, проходить строевую подготовку. А потом примете присягу и вам вверят оружие. Сейчас для вас главное — дисциплина и строевая выучка.

Мы в казарме. Просторное, светлое помещение. Койки стоят в ряд, аккуратно заправлены, между ними — тумбочки. Все блестит чистотой, нигде ни пылинки. Порядок безукоризненный.

— Вот так у вас и должно быть всегда, — заметил командир роты.

Нас разбивают на отделения. Каждому отделению отводится свое место. Каждому курсанту хочется, чтобы его койка была рядом с койкой друга. Это нам разрешается. Со мной рядом устроился мой старый товарищ — Коломиец.

К нашему удивлению, Малыгин приказал нам выдвинуть на середину комнаты одну из коек. Он стал показывать, как нужно ее заправлять по единому образцу, да так, чтобы не делать ни одного лишнего движения. Сам он делал все быстро, аккуратно и по-своему красиво.

— Теперь смотрите, как надо складывать обмундирование, где ставить сапоги. — И, проделав все, он добавил: — В армии порядок во всем нужен. И когда каждый боец научится четко, быстро выполнять приказ, успех обеспечен. И летчикам надо научиться этому на земле.

День прошел незаметно. После сытного ужина мы с песней строем вышли на прогулку по территории авиагородка.

После отбоя долго не могли уснуть. Шепотом переговаривались, хотя это и не положено.

— Разговаривать нельзя, тс-с… — раздается голос старшины.

Умолкаем, и я сразу же крепко засыпаю.

Рано утром нас разбудила команда дежурного:

— Подъем!

Мы вскочили, привели себя в порядок. Появился Малыгин и быстро нас построил. И тут обнаружилось, что кое-кто из курсантов еще спит.

— Вот вы как, голубчики! — сказал командир сконфуженным заспанным курсантам. — Больше не просыпать! Помните: бойцу мешкать нельзя.

Наше отделение

В нашем четвертом отделении двенадцать человек, все закончили аэроклубы. Ребята дружные, дисциплинированные. Все горячо любят авиацию, страстно хотят быть летчиками, и это нас сближает еще больше.

Из новых товарищей мне особенно нравится белорус Иванов — общительный, веселый паренек, а в другом отделении — Гриша Усменцев: в нем жизнерадостность сочетается с упорством и трудолюбием.

Василия Лысенко назначили старшиной звена, в нем было три отделения. Спустя день-два меня назначили командиром отделения.

— Ближайшие командиры курсантов — сами курсанты, — сказал Малыгин, сообщив мне о назначении. — Помните: заботиться о каждом курсанте отделения, узнавать его характер, отвечать за его дисциплину — обязанность командира.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.