– Почти, – поправил Иван.

– Почти, – не жеманничая, согласился Логун. – Но разобрать детали в ночной схватке… Даже тебе… Усомнюсь, Ваня, уж не обессудь. И все-таки ты приехал сюда. Почему?

– А вот поэтому. – Иван наклонился к кожаной сумке, лежавшей под стулом, покопался, вытащил небольшой продолговатый сверток. Положил на стол, развернул тряпицу.

В тряпице оказался кистень. Его металлическое навершие, с ушком для цепи, было испещрено глубокими зарубинами. Цепь была рассечена натрое.

Логун взял кистень. В лице его мелькнуло что-то вроде страдания. И руки, кажется, дрогнули. Он повертел оружие так и сяк, с преувеличенной бережностью положил назад.

– Алмаска варит добрый булат, – сказал он глухо, в кружку. Глотки его больше не были мелкими. – Если постараться… если очень постараться…

– Согласен, – кивнул Иван. – Алмас отменный мастер. Его сталью можно рубить все. Даже, наверное, твой металл. Но – сталью, Логун! Сталью.

– Хочешь сказать, это была белая бронза? – Оружейник поднял потемневшие глаза.

– Точно, – безжалостно подытожил Иван. – Она.

Логун медленно отодвинул кружку с недопитым квасом в сторону. Хрустнул сильными пальцами и положил руки перед собой – одна поверх другой. Угрюмо уставился на них, тяжело двигая челюстями.

Ой-ой-ой, подумал Иван, что-то сейчас будет. Мужик горячий и с большущим самомнением. Как бы чего не отколол. Иван на всякий случай пошире расставил ноги и попробовал качнуться на стуле. Стул был тяжелым, поэтому, когда передние ножки оторвались от пола, Иван так и оставил их на весу. В крайнем случае, решил он, опрокинусь назад. Безопасно, зато эффектно и неожиданно.

Вступать в драку с мастером он не собирался. Ни при каких обстоятельствах.

Логун поднял глаза.

– Нет, – сказал он хрипло. – Наверное, ты все-таки обознался, имяхранитель. – Повисла пауза, полная горечи. Пауза длилась и длилась. Горечь, кажется, проникла даже в квас. – Или для чего-то говоришь неправду. Нарочно.

Иван прищурился и вопросительно посмотрел на него.

– Да, я сказал эти слова. Да, имяхранитель. Можешь вызвать меня… А, помню, тебе не положено. Мне, в общем, тоже. Ну что ж, можешь не вызывать. Короче, поступай, как сочтешь нужным, но… я опровергаю твои слова. Категорически. Если угодно, при свидетелях. Запомни. Логуны. Не. Работают. Пламенеющих. Клинков! – Отчеканив эту фразу, оружейник понизил тон: – За триста сорок лет я поручусь. Нет, не головой – вот этими руками. Они дороже. Именем поручусь.

Он поднес ладонь ко лбу. Лоб пересекала широкая полоса холщовой ленты, стянувшей длинные, пегие с проседью волосы. Лента была самой обыкновенной, даже слегка потрепанной. Но Иван видел: к льняному (да и любому другому) полотну она не имеет никакого отношения. Подтверждая его догадку, на повязке проступило, будто протлело без пламени и дыма, неровное оконце. Им открывался тоннель в иную вселенную. Тоннель тот казался колодцем, наполненным чем-то бурлящим, лиловым. Среди лилового мелькали белые искры, вились синие ленты, а по-над бурлением летал маленький, резко очерченный темный шарик. Затем шарик моргнул. Оказалось, это глаз, вроде птичьего.

– Зря ты так, Логун, – негромко сказал Иван. – Именем клянешься, меня лжецом называешь. Спешишь поссориться. Зря.

Он снова полез в сумку.

Логун, предчувствуя недоброе, шумно вздохнул. Иван выпрямился, держа в руке еще один сверток, значительно длинней первого, с разрубленным кистенем. Мастер громко проскрежетал зубами. Ивана этим звуком пробрало до самого спинного мозга. Он торопливо разорвал упаковку. Хватит с него театральных речей и сценических эффектов! Перед кем комедию ломаешь, имяхранитель? Зачем?

На верстак упала пара мечей с выгнутыми наружу крестовинами и простыми рукоятями. Клинки у мечей были обоюдоострыми и волнистыми, будто тонкие языки огня.

Мечи легли, как на гербе, правильным косым крестом.

По мастерской поплыл чистый глубокий звон.

Так могла звенеть только знаменитая белая бронза. Логуновская белая бронза.

На «пороге» каждого из мечей – в том месте, где клинок, теряя заточку, погружается в рукоять, стояли клейма: вписанное в стилизованный молоточек короткое слово – «Лог».

Логун сдавленно выдохнул: «Гулящая мать!» – и со всего сердца ахнул ладонями по столу.

Идущего по параллельной улице человека Иван услышал давно, однако не насторожился. Жарко. Душно. Мало ли кому не спится. Не горг, и ладно.

Оказалось – хуже горга. Намного хуже.

Лохматый мужчина в матерчатой рогатой маске быка выскочил из проулка как на пружинах; мечи уже были в руках. Он нырком ушел от пущенных Иваном фрез, перекатился через голову и устремился к ноктису. А тот стоял раззявив рот и хлопал глазами. То есть не хлопал, конечно, у него и век-то настоящих нет. Одни ресницы.

Обронив бранное слово, Иван смел ноктиса за спину.

Обруч для водящего уже катился.

Взвыла, завилась, уплотняясь, тьма. Застучали по мостовой когти…

Гигантский скорпион, само воплощение ужаса, вскинул клешни, заливая головогрудь потоками пузырящейся фосфоресцирующей слюны. Шипы, крючья и крючки, усеивающие сочленения, терлись со скрежетом о панцирь. Пустой медвежий череп на толстой змеиной шее вырастал из его спины.

«Бык» потратил на него мгновение. Чиркнул кончиком меча по обручу – небрежно, почти не глядя, будто восьмерку нарисовал, – и обруч развалился на четыре равных сегмента, катить которые дальше было невозможно. Осиротелый водящий бросился их ловить, все одновременно, и словно взорвался. Черный пепел быстро таял.

Мечами «бык» владел виртуозно. Как и телом, отнюдь не тщедушным. Минотавр! Он был резок и очень мало уступал имяхранителю в силе удара. От выпрямленного в полосу кистеня (спасибо, Логун!) летели искры. Ивану было предельно трудно не идти на поводу у нападавшего. Мечи минотавра, чертящие замысловатый узор, как бы звали: за нами, следуй за нами! Веди свое оружие, повторяя эти пленяющие линии, тянись за нами, примкни, слейся с нашим танцем! Это было сродни гипнозу, к которому Иван оказался восприимчив, но стократ опасней. Не сон ждал поддавшегося – смерть.

Обломок, медленно отступая, вылавливал мечи в конечных точках траектории и постепенно мрачнел. Сражаться с техничным минотавром на равных не было никакой возможности. Оказалось, кистень – совсем неподходящая штука для дуэли с бойцом, вооруженным отменно сбалансированными и, главное, специально предназначенными для подобных схваток мечами. Про фехтовальные навыки противника и говорить нечего. Иван успевал парировать молниеносные и все более непредсказуемые выпады только за счет реакции, да еще, пожалуй, интуиции. А этого в создавшейся ситуации было слишком, слишком мало! Вдобавок его сбивала с толку распущенная в многочисленные полосы и блестящая станиолем одежда лохматого. Металлизированные полосы широко развевались, отчего казалось, что количество вражеских клинков почти бесконечно. Попробуй уследи. И приходилось еще левой рукой прижимать к спине нескладеху ноктиса, который, будто назло, начал спотыкаться на ровном месте. Уже пару раз его костлявое тело выходило из-под защиты. Странно, что при этом он до сих пор не был ранен.

Не был? Но почему?

Потому, что целью незнакомца было не Имя, а имяхранитель.

Поняв это, Иван мигом успокоился. Раз подзащитному ничего не грозит, то и волноваться незачем. Проверяя догадку, он заслонился глухим блоком, надежным, но укрывающим только его самого. При этом рука Ивана, державшая ноктиса в безопасном положении, донельзя неловко «соскользнула». Ноктис грохнулся прямо под ноги минотавру.

Иван пронзительно, с мукой и гневом в голосе вскрикнул.

Мечи с необыкновенной силой обрушились…

Конечно же на имяхранителя!

Что и требовалось доказать. Бешеным наскоком оттеснив противника от ноктиса, запутавшегося в собственных конечностях, Иван перехватил оружие двумя руками, перестал пятиться и даже попробовал перейти в атаку. Продолжалось его наступление недолго. Минотавр взвинтил темп схватки. Удары раз от разу становились все тяжелее, и наконец хваленая белая бронза не выдержала. Жалобно хрупнув, чешуйчатая полоса кистеня лопнула. Ее гибель с блеском подтвердила догадку Ивана: ноктиса «человекобык» не мог уничтожить в принципе. Белая бронза проходит сквозь ночное воплощение Имени абсолютно без вреда. А промелькнувшая метка на одном из победоносных клинков извещала, что вышел он прямиком из логуновской кузни. Второй меч, по-видимому, был его братом-близнецом.

Иван опустил руки и закрыл глаза. Смерть его не страшила. И не ее ли он искал, становясь имяхранителем? Обломок улыбнулся.

Мечи, стригнув воздух, коснулись его шеи. Кожу обожгло. Время остановилось.

Остановилось? Иван открыл глаза.

Взлохмаченный минотавр тяжело дышал. Маска сбилась на сторону, и он напряженно гримасничал, пытаясь поправить ее без помощи рук. Один рог загнулся, став похожим на кроличье ухо, другой отсутствовал вовсе. Иван, оказывается, действовал кистенем довольно удачно. К огромному сожалению, гордиться собой было преждевременно. Мечи все еще пребывали в опасной близости от его шеи. Клинки, которые он сейчас великолепно рассмотрел, формой походили на ползущих змей, а изготовлены были действительно из белой бронзы.

«Интересно, – подумал Иван, – как долго это будет продолжаться? И, главное, чем закончится для меня? А для ноктиса?»

Стараясь не двигаться, он скосил глаза.

Ноктис опустился на корточки и увлеченно рассматривал здоровенного светляка, ползущего по кирпичному бордюру клумбы. Светоносная тварь была для него гораздо важнее имяхранителя, к чьему горлу приставил оружие странный незнакомец. Тюльпаны уже начинают отцветать, отметил Иван и вдруг изумленно приподнял брови и с нескрываемым восторгом хмыкнул. А когда любознательный минотавр мотнул башкой, попавшись на старый как мир обман, обломок молниеносно выбросил вперед руку…

Под маской скрывалось ничем не примечательное лицо мужчины средних лет, действительно отдаленно напоминающее бычью морду, – грубое, с плоским покатым лбом и чуть искривленным на сторону широким и длинным носом, развитыми скулами, покрытыми короткой густой щетиной, скошенным подбородком и толстыми бледными губами. Впрочем, бледными у него оказались не только губы, кровь отлила от всего лица. Иван бил хоть и раскрытой ладонью, но от души. Обморок минотавра закончится не скоро.

Татуировки над бровью, сообщающей о наличии «предохранителя», у мужчины не было. Даже фальшивой. И значило это, что разделать Ивана «а-ля парная оленина на ребрышках» быкоподобному рубаке не мешало ничто. Абсолютно ничто. Не разделал, однако ж. Загадка…

Любознательный ноктис, безусловно, не мог обойти вниманием такую замечательную штуку, как мечи минотавра. Иван не препятствовал, наблюдая, как острия, убийственные для человека или животного, пронизывали плоть Имени без малейшего вреда, вызывая единственно взрывы восторга.

Собрав оружие, имяхранитель забросил расслабленное тело поверженного соперника на плечо и сообщил ноктису, что прогулка закончена. Ноктис не прекословил.

– Ну и где он сейчас? – спросил Логун со зловещей заинтересованностью. Не хотелось бы Ивану, чтобы о его местоположении справлялись когда-нибудь таким тоном. – Сдох, что ли?

– Удрал, – сказал Иван. – Так прямиком с плеча и сиганул, что твой кузнечик. Сперва на забор, с забора – на дом. Я такой прыти не ожидал. Он ведь висел мешок мешком. А догонять… Я же при ноктисе был. Разве его бросишь?

– Так оно, конечно… – неохотно согласился Логун, но тут же сорвался: – Э-эх, Ваня! Связать его надо было, что ли! А, да чего теперь… – Он погладил пальцами плоскость лезвия одного из фламбергов, отметил: – Не новые, поработали. – Справился вполголоса: – Откуда ж вы взялись, такие красавцы?

– Не то ты спрашиваешь, – сказал Иван. – Не «откуда вы?», а «для чего вы?». Для кого? Кому выгоден был этот спектакль? С ноктисом покончить не собирались, это совершенно точно. Со мной, очевидно, тоже. Значит?..

– Хотели как можно наглядней показать тебе, что клинки – мои. И разозлить вдобавок. Должно быть, так, – сказал оружейник.

– Угу. Вот и я так же полагаю. И был это человек, который наверняка знал о нашем с тобой знакомстве. А первое и основное – знал о твоем крутом нраве. И надеялся на мою неуравновешенность. Крайняя вспыльчивость обломков общеизвестна. Расчет, думается, был на то, что хоть один из нас да непременно полезет в драку. И эти пламенеющие сабельки сыграют свою злую роль. Надеюсь, не стоит уточнять, кому предстояло отведать их остроты?

– Ладно, парень, ты меня вовсе-то за безрукого не держи! – сварливо прикрикнул Логун. – Чтобы кузнец, да мечом не владел! Где видано? Да я…

Пока мастер хвалился своим фехтовальным умением, Иван терпеливо помалкивал. Выпустив пар, Логун вздохнул:

– А вообще, ты прав, конечно. Так и растак, Ваня, ну кому я поперек горла встал? Нет, не соображу.

– Рынок сбыта? Уязвленная профессиональная гордость? – без уверенности предложил Иван. – Сипуха, скажем, или тот же Алмас.

– Ерунда! У них дела лучше моего идут. Они с заказчиками не привередничают и цену берут скромней. А по большому счету, не настолько их булаты хуже белой бронзы. Да и видом, между нами говоря, красивее. Причем намного красивее. Нет, не то.

– Тогда наследство.

– Ты вот что, Ваня! – вспылил Логун. – За языком следи маленько! Наследство… – Он хмыкнул. – Логуновский наследник еще у мамки в животе сидит, понял! Старуха моя бесплодная была. Что только не делали за двадцать-то лет, все без толку. А как узнала, что мужику бес в ребро впрыгнул, сама ушла. Не скандалила. В храме Цапли сейчас, повивальной бабкой. Даже помолодела вроде. Я и женился опять, не гляди, что полтинник спраздновал. С полгода тому… А девку какую взял! Королевна! Тебе не покажу, – торопливо предупредил он. – Кто знает, вдруг у тебя глаз недобрый?

– Жалко, – сказал Иван. – Впрочем, ладно. Не за тем пришел, чтобы на королевну твою пялиться. Скажи-ка лучше, у кого ее отбил?

– А-а, вон ты куда клонишь… У кого отбил, тот не приревнует. – Логун внезапно замкнулся. Поерзал на стуле, кашлянул и предложил: – Давай-ка, Ваня, будем закругляться. Работы у меня невпроворот. Время на болтовню терять неохота. Тебя это дело вряд ли еще каким боком коснется. В сыскной полиции ты вроде тоже не состоишь. Так что забудь. А о себе я сам позабочусь.

– Позаботится он! Сомневаюсь. А знаешь что? Ты найми меня, – предложил Иван, не торопясь прощаться. – Имяхранителем. Чтобы с полноименным разделаться, не обязательно его убивать. Ноктиса прикончат – сам в петлю полезешь.

– Мое Имя за ограду не ходит. А внутрь двора еще попасть надо. Кобелей видал?

– Видал, – сказал Иван. – Страшные. Только зря ты на них рассчитываешь. К твоему сведению, у самок торгов течка круглый год, и простые псы от их запаха с катушек полностью соскакивают. Это первое. Второе, охотятся горги чаще всего стаей, когда двое – кобель и сука, когда трое – сука и два кобеля, а соображают быстрей иного человека. Подытожу. Поскольку неизвестный враг с твоим скверным характером хорошо знаком, значит, обитает где-то рядом. Не сам, так его сообщник. Возможно, совсем под боком. Дворня у тебя многочисленная, подмастерья, молотобойцы… Глядишь, лунной ночкой отопрет один из них ворота, посвищет особым образом, и…

На счастье полноименных, особого свиста, вызывающего торгов, в природе не существовало. Однако знать об этом Логуну было вовсе не обязательно. Пуганая ворона куста боится. Поэтому настращать мастера следовало покрепче. Раз уж самому присмотреть за ним не получится.

– Сук заведу, – отрезал Логун. – Прямо завтра.

Он поднялся и смотрел на Ивана с нетерпением.

– Последний вопрос, – сказал Иван, укладывая мечи в сумку. – Ты был готов ручаться, что целых триста сорок лет Логуны не производили пламенеющих клинков. Охотно верю. А раньше?

– Трудно сказать, – буркнул оружейник. – По преданию, первооткрыватель белой бронзы Симеон Лог жил довольно долгое время за Пределами. Похоже, был там обвинен в колдовстве. Ну для полноименного неудивительно. Бежал на Перас. Чего и сколько он на Гее наковал, неведомо. Но запрет делать фламберги идет как раз от него. Наверное, причина была…

– Симеон был полноименным? Как и ты? Чудно! Так ведь, кажется, по наследству Имя не передается?

– Мужчины в нашем роду полноименные поголовно, – на удивление бесчувственно выговорил Логун.

Нет, он не хвалился, однако и не горевал. Признавал факт, и только.

– Такое вот фамильное уродство. Слушай, Ваня… я правда устал от тебя и твоих расспросов. Уйдешь ты когда-нибудь?

Иван допил выдохшийся квас, вставая, подхватил звякнувшую сумку.

– А кистенек оставь, – буркнул Логун, – починю. Через неделю подъезжай за готовым. Лучше прежнего станет. И денег не возьму.

– Ты все же пораскинь мозгами на досуге, – посмотрел ему в глаза Иван. – Может, наймешь-таки меня, а?

– Ступай, говорю, – отмахнулся мастер.

День едва перевалил за половину. Погода стояла как на заказ: тепло и безветренно. Тонко, словно откуда-то издалека, доносились ароматы цветущего сада. До обратного экспресса было еще долго, да Иван и не решил пока, уедет ли сегодня вообще. Слишком острыми были его воспоминания о минувшей ночи. И, выражаясь фигурально, отпечатки копыт проклятого минотавра вели почти наверняка в Арин.

Он брел, не обращая внимания на то, куда несут ноги. Улицы были пустынны – только вездесущие бюсты да почти неотличимые от них городовые, позевывающие в обманной позе «рвение и бодрость на посту».

«Все вы тут одним миром мазаны! – с неожиданным раздражением подумал Иван. – Болваны сонные. Обыватели. Вас заживо резать будут, а вы только на другой бок повернетесь да захрапите громче».

Ему вдруг неудержимо захотелось всколыхнуть этот дремотный плес, устроить какую-нибудь шалость. И он не стерпел. Дождавшись момента, когда поблизости совсем никого не оказалось, он воровато огляделся и нахлобучил на макушку некоему «славному гражданину Арина эву Титу Комнину» панаму-кораблик. Иван соорудил ее из газеты, купленной у мальчишки-разносчика еще утром. Газета называлась «Аринский колбасник». За смешное название и купил, читать он ее не собирался. Кровянисто-красная надпись, образованная цепочкой стилизованных сосисок, гордо украсила борт бумажного корабля, только что сошедшего со стапелей. Панама села залихватски, набекрень. Вкупе с устремленными в вечность очами, пушистыми бакенбардами и мясистым носом она придала лицу эва Комнина препохабное выражение.

Иван коротко гоготнул, сконфузился и поспешил спастись бегством.

«Все-таки есть вещи, которые нас, перионов, объединяют», – думал он с ноткой сентиментальности несколько минут спустя, усаживаясь на монументальную скамью из теплого камня дендронита. Скамья была совсем такой, как многие тысячи ее сестер в любом из населенных мест внутри Пределов. Высокая прямая спинка с орнаментом из двухголовых рыбоящеров поверху, неудобные подлокотники, вытертое низкое сиденье. И привычен был платан, под которым она размещалась, и ароматный капустный пирог, с которым Иван собирался на этой скамье расправиться, тоже был вполне привычен. Холостяцкий перекус на бегу.

Неся в каждой руке по большой чашке с поднимающимся парком, к нему подошел дородный продавец съестного, предложил:

– Пить что-нибудь будем? Зеленый чай? Пивной шоколад?

Еще минуту назад пирожник разглядывал проголодавшегося обломка с подозрением, но, очарованный его щедростью (чаевых, по обыкновению, Иван не пожалел), моментально сменил отношение на противоположное.

Что представлял собою загадочный пивной шоколад, можно было только догадываться. Какао, сваренное на пиве? Брага, «гулявшая» на шоколаде, а сейчас подогретая? Что-то еще более экзотичное? Осторожный Иван предпочел не экспериментировать. Искать потом в чужом городе отхожее место, опасливо вслушиваясь в бормотание взбунтовавшегося кишечника, – слуга покорный!

– Чай, сахару побольше, – пробормотал Иван, энергично жуя. – Кстати, милейший, я слышал, Арин славен колбасами? Парочку сарделек с горчицей не соорудите? И еще пирога.

Пирог был хорош!

– Зеленый чай с сахаром? – Пирожнику почти удалось скрыть недоумение. – Изволите вприкуску? У меня отменный тростниковый рафинад.

Иван изволил. Рафинад оказался и вправду отменным. Брошенный в чай, он растворился мгновенно. Иван с безмятежным видом помешал в чашке серебряным карандашиком, улыбнулся насупленному толстяку и принялся за обжигающую сардельку.

Смакуя взятую на десерт трубочку со взбитыми сливками, он поглядывал в спину удаляющемуся пирожнику. Тот катил свою благоухающую выпечкой тележку как раз туда, где давеча один вероломный гость Арина непочтительно созоровал над бюстом уважаемого Тита Комнина.

Потом мимо Ивана прошествовал городовой. Мина у блюстителя порядка была самая значительная, Иван условно присвоил ей наименование: «неусыпное рвение и выдающаяся бодрость на посту, возымевшие результатом пресечение закононарушения». В брезгливо отставленной руке он нес злосчастную газетную шляпу. На взгляд имяхранителя, городовому стоило бы больше внимания уделить не бумажному головному убору, а подозрительному обломку с еще более подозрительной сумкой.

Когда городовой с «Аринским колбасником» скрылся из виду, Иван закинул ногу на ногу и начал размышлять. Итак, что мы имеем помимо сарделек и пирога в желудке? Логун его выслушал, согласился с выводами, а после – скоренько выпроводил. И это вместо того, чтобы обдумать совместно дальнейший план защиты от новых нападений. Более чем вероятных. Не совсем понятно и совсем нелогично. Иван, конечно, мог махнуть на старого упрямца рукой, несмотря на свою к нему симпатию. Несмотря даже на то, что против оружейника пытались нахально использовать его самого (чего прощать, в общем, не следует)… если бы Логун не был полноименным. Вполне реальная угроза для Имени Логуна – вот что не давало имяхранителю успокоиться, сесть в обратный «сквозной» и забыть Арин надолго. А лучше навсегда.

Так, подумал Иван, попытаемся еще разок прикинуть, что к чему.

Логун встревожился и начал сворачивать разговор, когда я предположил, что в основе злого умысла лежит ревность. Следовательно, посчитал, что так оно и есть, но впутывать постороннего не захотел. Похоже на правду? Очень похоже. Поэтому двигаемся дальше. А почему не захотел впутывать постороннего? Потому что решил разобраться самостоятельно. Объяснимо? Да, конечно, если потенциальный ревнивец – близкий Логуну человек. И в таком случае соваться со своими детективными услугами впрямь не стоит, дело это глубоко личное. Но что, если версия о любовном соперничестве, толкающем на преступление, хоть и правдоподобная, однако насквозь ложная?

М-да, задача… Что ж, взялся искать – зовись сыщиком.

Тогда, господин новоявленный Нат Пинкертон, нужно вам поискать другой вариант. Попробовать сплясать сызнова, опять-таки от печки. То есть от пламенеющих мечей.

Значит, мечи. А кто у нас знает об оружии если не все, то очень много? Кому в первую очередь поставляют извне колющий, рубящий, режущий товар контрабандисты? К кому спешат за самым-самым лучшим клинком знатные перасские фехтовальщики? Разумеется, к дему Тростину, владельцу лучшего внутри Пределов оружейного магазина и богатейшего в Арине винного погреба.

Иван числил Тростина своим добрым приятелем. Во всяком случае, на «ты» они перешли давным-давно. Между прочим, с того дня памятен Ивану следующий казус. Когда они выпили на брудершафт, когда расцеловались и крепко похлопали друг друга по спине, Лео с печальной усмешкой сообщил, что Ивану следует знать: «Тростин» произносится все-таки с ударением на последний слог. Иное произношение неверно и отчасти даже оскорбительно. Поскольку фамилия древнейшая и некогда означала что-то весьма существенное, однако ныне – увы и ах! – решительно забытое. Зато все Тростины твердо помнят: перемена ударения меняла значение на абсолютно противоположное. Например, «благородный рыцарь» – «подлец законченный».

Выслушав справку, Иван искренне огорчился и заявил, что теперь он прямо-таки обязан выкупить самую залежалую, никчемную и дорогостоящую безделицу во всем «Эспадоне». В порядке минимальной компенсации за нанесенную обиду. Лео каркал: «Никогда!» – Иван в рифму вторил: «Я преставлюсь со стыда!» Перепалка свежеиспеченных друзей завершилась возле кассового аппарата. Иван сделался обладателем жутко дорогого складного ножичка из зеркального алмасовского булата. Ножичек, совсем крошечный, был красив, точно редкая драгоценность, остер, точно бритва, и совершенно Ивану не нужен. Он вручил его впоследствии одной из Цапель, слишком уж любившей командовать там, где ей больше надлежало подчиняться, и к тому же крайне острой на язык. Чертовка, кажется, отлично разобралась в символике подарка и была им премного довольна.

Каждый приезд в Арин (которые сделались особенно частыми в период изготовления кистеня и метательных фрез) сопровождался для Ивана традиционным посещением «Эспадона». Там они с Лео приговаривали стопочку-другую-третью бальзама и разыгрывали партию-другую-десятую в бридж. Первую партию неизменно выигрывал Иван, остальные – Тростин. Память торговца никогда не подводила, бальзам почти не пьянил, он оставался трезво-расчетливым. Ивана же губил азарт, возраставший в геометрической прогрессии от выпитого.

Кроме того, они болтали об экзотических видах холодного оружия, достоинствах и недостатках оружия метательного вообще и пружинного, в частности. Сетовали на ничтожно малую внутри Пределов эффективность оружия огнестрельного. Эрудиция Тростина в области оружиеведения поражала. Он способен был часами рассказывать о старых мастерах и их творениях. Был знаком, кажется, со всеми современными мастерами. Знал бесконечное количество связанных с оружием исторических анекдотов и так далее и так далее.

Натурально, Лео следовало навестить во что бы то ни стало.

К несказанному разочарованию Ивана, «Эспадон» оказался закрыт. Двери перекрещивали металлические перекладины с замками, раздвижные решетки на окнах были опущены. Иван обошел дом, сунулся во двор, но и задняя калитка была заперта тоже. Лео, а вместе с ним и Валентин отбыли в неизвестном направлении.

– Ну и куда мне сейчас податься? – вздохнул Иван, обращаясь за неимением других слушателей к собравшимся у его ног голубям. – Есть, сударики мои, такая штука – случайность. Препаскудная штука. Она разрушает самые великие замыслы. Губит самые тонкие механизмы. Например, от пустяка, от песчинки, случайно попавшей в выпускной канал, сплошь и рядом взрываются теплородные двигатели автомобилей…

Не успев договорить, он схватился за голову. В ушах загудело – и как будто тонкий, бешено крутящийся бур вошел в затылочную кость. Арин для него исчез…

…Грохот! Рваные обломки, еще мгновение назад бывшие красивым, великолепным скоростным «Кентавром», разлетаются на десять саженей вокруг. Ивана под вздох ударяет что-то острое, в глазах мутится от боли, а когда проясняется, он видит… Дородный мужчина сидит, неловко вытянув прямые ноги, прижимая к груди саквояж из ковровой ткани, словно саквояж этот, – самое ценное, что есть на свете, и трясет головой. Глаза мужчины безумны. Иван знает, что это пассажир. Наверняка контужен, думает он в следующий момент, и мысль эта злорадна. Другой мужчина, худой и длинный как жердь, весь в черном, облегающем, настойчиво ползет и ползет куда-то поперек дороги – медленно-медленно. За ним тянется влажный след, голенища его сапог оканчиваются какими-то ошметками. Кажется, ему оторвало ступню, если не обе. Это водитель, знает Иван; и еще он знает, какие у этого калеки были грандиозные замыслы всего за секунду до взрыва.

Потому что зовут того Платон Ромас. Он приходится младшим братом императору Василию XVII, месяц назад свалившемуся с жестокой и, похоже, смертельной болезнью. Пассажир же – не кто иной, как Младенец-Первенец, главный жрец Пантеонийского храма Фанеса. Тот, что согласился выполнить негласное миропомазание самозванца. Всяческие негодяи и просто дураки перешептываются повсюду, уже почти не скрываясь: «Слышали, даже гвардия готова присягнуть ему!» Относительно гвардии – грязная ложь, уверен Иван. Уверен так, словно сам один из оклеветанных преторианцев. Тех, у кого нет права без прямого императорского приказа арестовать вероломного великого князя, а есть только право бессильно скрежетать зубами да заступать в никчемные – накануне дворцового переворота, проклятье! – караулы. Да после напиваться до потери памяти и ждать, ждать, ждать короткой и неумолимой, словно удар стилета, команды: «Вяжи!» А император то в бреду, то в беспамятстве. А полковник все колеблется, – трус! трус! – не смея преступить Устав Преторианской гвардии. А лейтенанты на глазах сатанеют, и уже остро и опасно пахнет от них горячим мускусом близкого кровопролития. Большого кровопролития, страшного. И верный способ не допустить бойни существует только один. Один-единственный. Пролить кровь малую. Великокняжескую.

«…Уже своим считал ты императорский венец», – сбивчиво шепчет Иван, шагая сквозь туман к городу несколько минут спустя после взрыва. На руках у него – недвижимое тело, затянутое в черную кожу. Иван спешит. Раненого нужно спасти во что бы то ни стало. Иван продолжает шептать, хоть и понимает превосходно, что великий князь Платон Ромас его не слышит: «Но императорская власть не призовой кубок, который может выиграть всякий, у кого достанет честолюбия, проворства и везения. Она дается свыше, и тебе ведомо это лучше, чем кому-либо другому. Вот почему ты так люто боялся и тех, кто безмолвствовал, и тех, кто глухо и недовольно ворчал. А пуще всего – тех, кто настойчиво подталкивал тебя к этому шагу. Вот почему ты не доверял никому, вот почему сам отправился за Младенцем-Первенцем – главным жрецом. Тайком, под прикрытием глухого предрассветного «часа совы». Да и себя ты тоже боял…»