Глюм осторожно улыбнулся: шеф, кажется, изволил шутить. Его слова вспыхивали северным сиянием над кратером-бухтой, мертвецами, вмёрзшими в береговой лёд, льдинками шуршали по стальному корпусу Белой Субмарины.
— Неужели ты всерьёз думаешь, что мне нравится кочевать во Времени? Абсурд! Когда в «Обитаемом острове» братьев-фантастов появились всего три строчки обо мне, я сразу понял, чем все обернётся. У тысяч наивных читателей возникло смутное представление об адском подводном корабле. Хырргрывак! Абсолций эт вуссара!..
Теперь я попал в этот жалкий опус. Ведь это самое настоящее литературное пиратство! Его автор бесцеремонно залезает в чужую книгу, абордажем захватывает сюжет, а её создателей, кстати, безмерно уважаемых мною, отправляет за борт. Чтоб его побрал ангел! Трижды в Эдем, в тошнотворные райские кущи с кисельными берегами и молочными реками! Да приди он со своей писаниной ко мне, я бы заплатил ему в тысячу раз больше, чем он рассчитывает. Но ведь он не пожелал, как ему ни намекали! Вот кого бы я с наслаждением пропустил через торпедный аппарат. Но он не пьёт, не курит! К тому же ещё придумал художника, который нарисовал картину «Белая Субмарина»! Представляешь? Художник ожил — задвигался, зашагал, стал думать. А от размышлений и поддавать. И в конце концов вместо того, чтобы ловить автора, чтобы тихонько свернуть ему шею, нам теперь придётся искать Леонида Ланоя. А иначе не выйдешь в море! «Пока не осыпется краска и не сгниёт холст». Проклятье!..
Глюм помнил, как однажды стариком-наркоманом из экипажа зарядили торпедный аппарат. Тот беззвучно вопил, от ужаса пропал голос, хватался костлявыми руками за крышку, обламывая в кровь ногти. Но вот крышку задраили, повернулся винт. Сжатый воздух выкинул жалкий окровавленный комок, бывший некогда человеческой плотью, со страшной глубины.
Дьявол шёл мимо стоявшего оцепенело экипажа, состоявшего из разноязыкого сволочного сброда, каждому матросу заглянул в глаза, пронизывая насквозь своими острыми игольчатыми зрачками. Пропускать через торпедный аппарат с тех нор называлось на корабле «пройти дезинтоксикацию».
— А впрочем, мазилка от нас не уйдёт. Лично ты будешь им заниматься. И пошевеливайся, пока не отведал после кофе на десерт своей же плети!..
Глюм засвистал в серебряную боцманскую дудочку, вызывая команду на палубу. Приказал убрать всех мертвецов и забросить в нижние отсеки. Там, на балласте из самого проклятого из благородных металлов — золота, они отойдут, оживут, в долгих мучениях будут содрогаться среди мрака, чтобы вечером вновь встать в ледяной прибой босыми ногами. И это будет повторяться и повторяться мною лет, покуда капитан-командору не взбредёт в голову придумать какое-нибудь новое, ещё более изуверское развлечение. Ведь им стоять на мёртвом якоре до тех пор, пока не осыпется краска с картины и не сгниёт холст. Пока художник Леонид Ланой сам не приползёт на корабль, покончив с собой в пьяном бреду.
Эй вы, пьющие! Весёленькая жизнь ждёт вас на том свете, если он есть. Пейте же все, от дихлофоса до тормозной жидкости, торопитесь! Подневольный экипаж Белой Субмарины рад пополнить свои ряды…
12
От неосторожного движения хозяина пустые бутылки со звоном раскатились по захламлённой прихожей. Ланой долго и мучительно всматривался в гостя, а узнав, пьяненько хихикнул и полез обниматься.
— Аркаша, черт старый! Сколько лет, сколько зим! Я уж думал, глюки пошли, звонишь по неподключенному аппарату.
— Да там какую-то японскую технику испытывали. Я и позвонил.
— Ну, японцы все могут. Только такие картонки, как я, сделают вряд ли… Сколько ж ты не показывался? С самой Разлаповки. Я тебе такой подарок приготовил! Назвал «Десять тысяч нагих негритянок».
— Ты все десять тысяч изобразил?
— Что ты! С перспективой не более трехсот. Да ты проходи, проходи, чего мы тут торчим…
Аркадий сбросил свой тяжеленный рюкзак на пол, жалобно взвизгнули бутылки. Перед своим приездом в Уссурийск он получил письмо от знакомых из Владивостока. Писали, что Леонид опять запил, что у него все чаще появляются случайные собутыльники. Кто-то из них спёр богатую коллекцию гонконгских безделушек из бронзы…
А ещё писали, что его имя гремит по Приморью.
— Я слышал, Аркаша, ты по тропе Арсеньева с ребятами ходил?
— Пробежечка была что надо! Дожди, наводнения, поголодали малость. В одном месте долинка заколдованная встретилась. В середине абсолютно круглая. Представляешь? Стреляй, кричи, за её пределами — ни звука! Ночевать в ней и врагу не пожелаю…
— А что так?
— Глюки, как ты говоришь, замучают. Всю ночь голоса: шепчут что-то, шепчут. Ребята говорят — вихревые электромагнитные колебания большой мощности, приборы зашкаливает, а радиационный фон в десять раз ниже естественного… Мы потом три дня еле ползли. Ни сил, ни желания двигаться.
Вид просторной и светлой квартиры в великолепном доме-башне над бухтой Тихой был жуток. Сотни бутылок загромождали её. Лежень продолжал рассказывать, с тревогой вглядываясь в опухшее, заросшее щетиной лицо друга.
— Раза два амба подходил, только фальшфойерами и отпугнули. До чего же любопытная кошка! Костра не боится совсем, ляжет в кустах и смотрит, что мы делаем. За водой надо — все шестеро идём. С факелами. Брякаем в котелки, орём… По нужде приспичит — тоже иллюминация с какофонией! И смех, и грех…
Хозяин слушал вполуха, суетился у плиты, готовя ужин. Да, грустная история запоя, подумал Аркадий, представленная многочисленными вещественными доказательствами. Итог творческой жизни, подведённый родимыми «чернилами». А ведь Леонид был дьявольски одарён, это признавали все, от друзой до врагов, Даже в тех работах, что каким-то чудом прошли цензуру, сиречь кастрацию выставкомов, чувствовалась его чудовищная экспрессивность. Кроме того, картины Леонида всегда были неожиданны. Аркадий хорошо помнил историю с «Карьеристом», переименованным комиссией в «Портрет молодого человека». Скандал разгорелся на выставке: «молодой человек» при искусственном освещении… раздвоился! Страшная, человекоподобная нечисть проступала из-под образа нашего современника с ровным пробором, в модном костюме с комсомольским значком на лацкане пиджака.
Картина, репродуцированная во многих зарубежных вестниках авангарда, теперь сиро и неприкаянно висела в прихожей, под трубкой люминесцентного света. А можно было и продать, за неё давали долларами, но в Леониде неожиданно взыграла гордость, не убитая «союзом от художников», не вытравленная водкой, и послал он импортных торгашей-перекупщиков по матушке ихней очень далеко.
Хвалить картину Аркадий не стал: Леонид мог обидеться. Он считал, что его последние работы — самые стоящие, а то, что раньше было, — ученическая мазня.
— Гамму-то ты у Фалька своровал, — Аркадий включил свет, в трубке затрещало, и вот на его глазах с полотном свершилась метаморфоза. На картине был оборотень. Выключил свет — снова появился приятный молодой человек.
— У Фалька? Хм… Был такой художник, Костомаров… Белогвардеец, русский офицер, каппелевец… Он ещё до твоего Фалька такие полотна выдавал! Только нет его картин больше. Нищенствовал мужик, таксистом в Орлеане работал. А умер, так картины его по дешёвке скупили и уничтожили. Сожгли… Вот у кого Фальку поучиться!
— Кто сжёг?
— Масоны, дружок… Дела их тайны и непонятны. Внешне обычные люди, но имеют пароль свой и язык особый, и страшную цель. Но не ведают того, что являются только маской-личиной более тёмных сил, перчаткой для дьявола… Впрочем, довольно об этом, Твой приезд мы обязаны отметить!
Леонид подвёл друга к картине, висевшей в гостиной и занявшей всю стену над диваном. Из шоколадных тропических сумерек смотрело лицо Аркадия. Он сидел в окружении бесчисленных нагих женщин. Прекрасные и уродливые, зрелые и совсем юные, мальгашки, эфиопки, зулуски, банту, нгони…
Аркадий, улёгшись на диване, долго рассматривал картину, собственную физиономию.
— Я бы назвал её иначе, — заметил он сонным голосом. — «Неосуществимая мечта».
— Жалко расставаться с мечтой, не так ли, друг Аркадий?
Художник чертыхался, собирая бутылки в большой джутовый мешок, пока не набил его доверху.
— Кстати, мне за неё дают четыре тысячи в твёрдой валюте! Как думаешь: продать?
Но уставший от долгой дороги Лежень уже крепко спал и не слышал ни звона посуды, ни воя пылесоса, ни шлёпанья мокрой тряпки по паркету. Проснулся он уже за полдень и спросонья не узнал квартиру. Леонид был на кухне, оттуда доносился дразнящий запах жареного картофеля, ещё чего-то вкусного.
— Черт возьми, ты наконец проснулся? — воскликнул Леонид, услышав скрип дивана.
— Не поминай имя его всуе, — совершенно серьёзно произнёс Лежень. — Слышишь?
— Ты что, уже знаешь? — с непонятной тревогой спросил Леонид, появляясь в комнате. Он словно прислушивался к чему-то. Будто некто невидимый говорил с ним, и был этот некто где-то рядом.
— О чем? — удивился Аркадий.
— Да это я так. Не обращай внимания. Давай-ка лучше за стол, давно пора.
В мгновение ока на раздвижном овальном столе появились зелёные перья лука, сыр, копчёная колбаса, гроздь спелых бананов, три ананаса, тяжёлые кисти винограда, жёлтого и иссиня-фиолетового, сочные, но безвкусные китайские груши, мелкие корейские яблочки… Украсили стол и громадные клешни и ноги вареного краба, банка консервированного трубача и дольки лимонов.
Первым делом Аркадий выловил улитку трубача, сбрызнул её соком лимона.
— В нашем доме овощной магазин, — пояснил Леонид. — Сделал я им оформление под Сальвадора Дали. Едут смотреть со всех концов города. Выручка растёт, завмаг не нарадуется, тем более у него с базой шахер-махер. А результат блатной связи художника и торгаша перед твоими очами. Все, что ни есть самого свеженького для райкомовских деятелей, на моем столе появляется раньше… Представляешь, обезьяны посреди тропического изобилия дерутся из-за красной рыбы. Волтузят друг друга по-чёрному, клочья шерсти летят…
— Картонку сняли?
— Если бы! Сначала была разгромная статья в краевой газете: «Куда нас зовёт художник Ланой?» Затем организовали два десятка отзывов типа: «Я картину не видел, но считаю своим долгом…» А уж затем с почестями оттащили её в кабинет зава. Сделал копию и для завбазой: зато в магазине всегда свежий товар. А у меня сразу и имя, и заказы, и деньги… Все торгаши считают за честь заказать что-нибудь эдакое у Ланоя. Попохабнее, посмачнее! И чтоб названия соответствовали скотским вкусам: «Пикник свиней на розовой лужайке», «Козлы на совещании в обкоме», «Декабрь проституток», «Акт в безвоздушном пространстве»…
Аркадий красноречиво глянул на бутылку водки, водружённую в центр стола.
— Тебе явно изменяет чутьё, Лёня, если на этот прекрасный натюрморт ты кладёшь такой грязный мазок. Убери с глаз долой!
— Ты прав, — Леонид огорчённо вздохнул и унёс водку на кухню. А там, полагая, что гость ничего не видит, с жадностью хлопнул фужер водки, с отвращением скривился. Эта грустная сценка отразилась в дверном стекле, но Аркадий не подал виду, когда Леонид вернулся и с ожесточением застучал по батарее. Через минуту в прихожей объявился плюгавенький пропитой старичок.
— Я перед тобой, Ленюшка, как лист перед травой, — отрапортовал он сиплым голосом.
— Найди мне шампанского. Лучше розового, нашего. У меня, сам видишь, друг приехал, стол накрыт, а вина хорошего нет.
— Лёня, милай, нет проблем! Мы все могем, раз плюнуть…
Ланой вытащил пятьдесят рублей сунул старику. Посыльный исчез.
— Проверенный мужичок, гонец что надо! На пароме как-то познакомились. Сам сейчас не пьёт, но услужить всегда рад. Из спиртного практически все может достать в любое время дня и ночи. А шалманы начнёт перечислять, так пальцев не хватит. Живёт тремя этажами ниже, телефона у него нет, но обходимся, как видишь.
Экспедитор вернулся через четверть часа. Выставил на стол три импозантных бутылки: шампанское, коньяк, бальзам. И тут же исчез, оставив сдачу себе — за услугу.
— Вообще-то я не пью, — Аркадий, не удержавшись, залюбовался благородными линиями дьявольских сосудов. Восхитился чудесным розовым цветом редкостного шампанского. — Разве что за встречу…
— Ты скучный человек, Аркаша. Надираешься до положения риз раз в пять лет! Для эмоциональной встряски подсознания. Но это же трамвайное расписание, а не жизнь! А я вот хочу…
Но Леонид не договорил. Долгий, наглый звонок раздался в прихожей. Ланой вновь жалко и потерянно завертел головой, в глазах его появилась тоска. Аркадий открыл дверь и увидел кривоногого рыжеватого субъекта. Не слишком дружелюбно глянул па него с высоты своего роста.
— Кого надо, земляк?
— Э-э-э, — явно растерялся субъект. — Иванов с супругой здесь живут?
— Этажом выше или этажом ниже устраивает? — Аркадию рыжий не поправился с первого взгляда, особенно противны ему были его лакированные калоши. Он глянул на гориллу попристальнее и не успел ещё плотно прикрыть дверь, как что-то громко лязгнуло на лестничной площадке. Аркадий снова выглянул наружу — никого. Посмотрел на часы, но электроника явно взбесилась. Цифры прыгали, секунды мигали беспрерывно, время же было одно и то же — 15 часов 36 минут…
— В мусоропровод, что ли, провалился этот ублюдок? — И Аркадий Лежень, коренной сибиряк и чалдон, недоуменно пожал плечами.
— Ошиблись адресом, — пояснил он, встретив тревожный взгляд друга.
«А ведь он кого-то здорово боится, — подумал Аркадий. — Я его таким ещё ни разу не видел».
— Вот я и пью… — пробормотал захмелевший художник. — Хорошо — значит, с радости, плохо — тогда с горя! Но я держусь, врёшь, я крепко держусь…
И Леонид погрозил пальцем кому-то невидимому.
— Я пить не хочу, — сказал Аркадий, — лучше поем по-человечески. Последние две недели на подножном корму был. Черемша без соли, представляешь? Она изрослась, дубовая-предубовая. О-о, как от нас воняло… В верховьях прошли дожди, нас ночью прихватило. От паводка еле ноги унесли, похватали второпях рюкзаки, ружья, фотоаппараты. А палатку и весь припас за двадцать секунд валом снесло…
Ланой его не слушал, снова воровато выпил, с тревогой оглянулся на дверь в мастерскую.
— Я тут картонку одну сделал, — сказал он трезвым голосом. Вынес из мастерской плоский пакет с картиной, расставил стулья. Разрезал ножом липкую лепту с иероглифами, намотанную в изобилии…
На полотне, представшем перед глазами Аркадия, неуютно штормило море, по нему шла в надводном положении белая подводная лодка. На рубке виднелись две фигуры — высокая худая и совсем карликовая. Они насмешливо смотрели на сидевших в комнате. Насмешливо и злобно…
Чтобы лучше рассмотреть картину, Аркадий встал из-за стола, отошёл к двери. Тяжёлый взгляд высокого явно последовал за ним! У него было странное лицо с постоянно меняющимися чертами. Ему почудилось вдруг, что карлик криво усмехнулся и нагло подмигнул ему.
«Уж не он ли только что приходил? — пришло в голову. — Ерунда какая-то…»
— Это Адмирал Преисподней и Великий Князь Тьмы… Его правая рука боцман Глюм, бывший пират…
Леонид сидел на стуле, закинув ногу за ногу и прикрыв глаза, медленно цедил слова — неживые какие-то, замороженные, странные. — У всего экипажа над ухом татуировка… Королевский краб, в три цвета, китайской тушью… Скоро и мне идти с ними. Навсегда, На Белой Субмарине…
13
Богодулы назвали бараки на мысе Чуркина «Вашингтоном». Пользовались бараки печальной славой. Купить здесь водку можно было в любое время дня и ночи. Постучи в любую дверь, протяни в щель пару червонцев и отваливай с «пузырём» за пазухой. Корни этого пьяного промысла уходили во времена китайских хунгузов-спиртоносов, преступных триад, знаменитого корейского «круга». Пороки более живучи, чем мы думаем, они переживают поколения, передаваясь вместе с сальным запахом грязных, нечестных денег.
Когда-то Аркадий работал докером в рыбпорту и хорошо знал толстую Шурочку-табельщицу. Она слыла грозой прогульщиков, обитавших в общежитии докеров и милиционеров на Берёзовой, 21. Она яростно гоняла нерадивых алкашей, и днём её боялись как огня. А по ночам Шурочка продавала тем же бичам-богодулам вино за пятёрку, а водку — за десятку.
Каждый месяц город принимал сотни грузовых кораблей. В рыбном порту таскали консервы в лёгких ящиках — «семечки», свежемороженую рыбу в коробах — «чемоданы», катали «шару» — пятидесятикилограммовые бочонки, устанавливая их в ряды, штабеля, пирамиды… Порт напротив — грузовой. Он в изобилии отправлял сырьё. Здесь платили валютой, а то и особо ценным грузом за «мусор» — гофтару, бумагу, пластмассу, магнитофонную ленту — отдавая взамен уголь с редкоземельными элементами, листовую сталь тончайшего проката, древесину, нефть, газ, пушнину и, наконец, золото, золото, золото! Золотым запасом расплачивалась страна не только за финскую туалетную бумагу, но и за тупость своих министров.
Через грузовой порт в город проникал и многоголовый Зелёный Змий. Коньяки, ромы, вьетнамские ликёры, китайская ханьша, японское сакэ, корейская водка «пхеньянсул», мускаты и мускатели, сухие и креплёные, виски, джины, марочное баночное пиво… И все долгие века человек изощрённо упаковывал сивуху всех марок в разноцветное фигурное стекло, чтобы бутылка, не дай бог, не выскользнула из трясущихся рук, лепил броские наклейки с благородными профилями президентов, силуэтами обнажённых див, орлами, кенгуру, красочными гербами… И каждый дьявольский сосуд взывает: купи меня и утешься! Выпей и отвлекись. Вмажь для рывка. Промочи горло. Шандарахни граммулечку. Пей, сукин сын, пей, дерьмо ты эдакое, пей, мерзавец, авось себя человеком почувствуешь! Пей, спивайся и пропадай ты пропадом. Освобождай место под солнцем другим!
Пей. Тобой будут помыкать на работе, платить тебе гроши. Пей, ты выгоден пьяный. Вот ты уже и встал на колени, венец мироздания, а затем — на четвереньки и скоро будешь лизать алкогольную лужу, обрезая язык об осколки разбитой бутылки, и весёлые юнцы станут потешаться над тобою, даже и не подозревая: они смотрят на своё будущее!
И вся эта алкогольная отрава — в картонных ящиках, в алюминиевых банках, в стальных цистернах и деревянных бочках — растекалась по стране. А она платила за неё не только валютой, но жизнями своих сыновей и дочерей, будущим их детей. Золото оседало в зарубежных банках, а жизни — на просторных российских кладбищах…
Размышляя о пьянстве, Аркадий приходил к выводу: алкоголизм имеет не только социальные корни, водочными деньгами не просто затыкают прорехи в бюджете страны, нечто мистически мрачное маячит за всей этой свистопляской. Печать потусторонних сил лежит на судьбах всех этих несчастных — замёрзших, сгоревших, утонувших, покончивших с собою в алкогольном бреду…
В овощной Аркадий зашёл специально. Первое, что он увидел, была громадная, во всю стену, картина, на которой белый носорог яростно бодал и топтал груду ананасов, а от него в испуге разбегались во все стороны темнокожие сборщики. Казалось, только рама сдерживает зверя, и не будь её, он бы набросился и на посетителей магазина. Какая-то старушка, глянув на картину, перекрестилась: «Господи, спаси и помилуй!»
В другом месте из банки с апельсиновым соком выглядывал грустный лемур-лори и протягивал зрителю очищенную кожуру от апельсина. Гроздь аппетитных бананов парила среди звёзд, вдалеке светил голубой серпик Земли, внизу мерцала лунная, в кратерах, поверхность.
На третьей картине была изображена обнажённая девушка, сидевшая в ажурном шезлонге. С томным видом она потягивала сок. По всему песчаному берегу в изобилии раскиданы и расставлены такие же банки с яркими этикетками. Печёт солнце, банка из-под сока запотела. Из прекрасной руки падает и никак не может упасть румяное сочное яблоко…
Аркадий не удержался от соблазна — хватил стакан грязно-жёлтого перекисшего сока и захохотал. Засмеялась и пожилая продавщица. Грустным был их смех…
14
Отрешась от суеты мирской и более не вмешиваясь в людские дела, ангел уже который день подряд сидел в видеокафе «Зодчий». Этот уютный бар давно стал опорным пунктом припортовой левобережной мафии, точно так же как ресторан «Утёс» на мысе Чуркина — правобережной. Но ангел этого не знал. Он грустил. Люди решительно не принимали его благих намерений, за что бы он ни взялся, все выходило наперекосяк. Всем было начхать на его добрые поступки и увещевания. Опасаясь, как бы его действия не обернулись непредсказуемыми последствиями, ангел самому себе объявил каникулы. Следовало основательно проштудировать Логику Пороков, найти отправную точку Дурного Поступка…
Днём бар пустовал. Бармен уже привык к грустному посетителю, у хлопца водились деньги, чего же больше? Ему наливали безалкогольные напитки, слушали его печальные пространные монологи, напичканные добродетельной библейской чепухой, и при расчёте накидывали сверху двадцать пять процентов — за моральные издержки.
Хотя ангел говорил весьма занудливо, вёл он себя вполне пристойно, а бармену Боре это нравилось. Днём Боря отдыхал от фарцы и навара. Он даже ставил ангелу видеокассеты бесплатно, в перерыв, когда бар обычно пустовал, с ландшафтами далёких стран, обнажёнными купальщицами в морской пене и гангстерскими фильмами. Порнографию ангел не переносил и предпочитал ей «Старфакс» и «Безумного Келли». На «Бонни и Клайд» он откровенно плакал, вытирая слезы огромным клетчатым платком.
Чаще всего ангел начинал неизбывно грустить после третьего стакана с ананасовым соком. Сок изрядно забродил и стал зело хмельным. Бармен же ананасовый сок не выносил, иначе бы он за него брал, какза коньяк.
Ангелу что-то смутно желалось. Иногда он представлял себя Клайдом, падающим с прелестницей Бонни под градом автоматных пуль. Случилось вполне естественное среди людей и, разумеется, самое страшное для посланца светлых сил. Ангел влюбился, сам не подозревая об этом, в особу, хорошо известную завсегдатаям всех ресторанов от Морпорта до Артёма — Светлану.
О её профессии ангел ничего незнал. Впрочем, им в раю как-то читали спецкурс о спасении заблудших душ проституток, но по лености своей он его пропустил.
Ему нравилось в Светлане абсолютно все. Как она водит свою машину, как входит в бар перекурить перед работой (ну должен же симпатичный человек иметь хоть одну плохую привычку!), как пьёт только сок и никогда не берет сдачу с рубля, как модно одевается. Особенно привлекала её свежесть. Светлана совсем не походила на затюканных беготнёй по магазинам остервенелых женщин.
А как она ходит! Бог ты мой и двенадцать праведников, как она ходит!..
— Что же делать? — задавал он себе сакраментальный вопрос и не находил ответа. Ангел был преисполнен решимости спасать всех, кого подцепил коготь дьявола. Например, художника. И хотя морской дьявол противник вдвое опаснее, чем сухопутный нетопырь, ангел умело противостоял Абсурду. Но воевать с Глюмом? Вот это действительно абсурд…
Дойдя до этой мысли, ангел уныло вздохнул и заказал пару шашлыков с помидорами.
— Желание клиента для меня закон, — сказал бармен Боря. Мимоходом заменил видеокассету, исчез в неприметной двери. Принёс из личного холодильника четыре банки с финским пивом.
— Будь, — с чувством произнёс бармен, — я тебя уважаю. Ты парень неплохой, цену деньгам знаешь!
— Будь и ты, — скорбно ответил ангел. — Ты хоть и нехорошим делом занят, но главное — осознаешь… А когда-нибудь горячо восплачешь и раскаешься!
— Насчёт раскаяния и плача ты прямо в самую точку.
Одна за другой банки хлопнули слабым алкогольным дымком. Два прозрачных змеёныша вознеслись вверх, но ангел только глянул на них, и они исчезли.
Боря был неплохим психологом, с первого раза безошибочно определяя, кто перед ним: сотрудник органов или мариман, потенциальный клиент или так, пустышка. Если клиент не знал, чего угодно его душе, это всегда знал Боря. Но сегодня что-то тревожило бармена, ангел чутко уловил его беспокойство.
— Что гнетёт тебя, брат мой?
— Ты не поймёшь, — Боря привычно отмахнулся. Расторопный малый принёс шашлыки и удалился к дымящим мангалам, на террасу, где уже гудела нетерпеливая очередь.
Хлопнули ещё две банки, глухо стукнулись друг о дружку. Ангел и бармен поглядели на цветной экран, где, разгромив очередной салун, хилый ковбой скакал куда-то по пыльной улице. Наконец бармен прервал молчание.
— Лежит у Меня деликатнейший и дефицитнейший товар. Четырех океанов товар, — поделился он с клиентом. — Надо продать. Сам не могу — работа, а человека надёжною найти не могу. Кругом одни подонки, дружище! Никому нельзя верить, никому!
— Ну почему все обязательно подонки? А я? Я очень надёжный человек!
— Ты другое дело, святой человек!
— Очень заметно, что я святой?
— Очень! — с жаром подтвердил Боря, танцуя у раскалённого на электроплитке песка. Он заваривал кофе в металлической джезве. — Кофе-капучино, для лучших друзей!
— Что ж, это скверно, — вздохнул ангел.
— Не пьёшь, не куришь, девочек не клеишь. А какие девочки… Монтана!
— Монтана, — повторил ангел идиотское сленговое слово, обозначавшее все и ничего. Он тосковал о чудной светлой девушке неимоверно. Он страдал!..
— Впрочем, важно не это. Важно то, что все тебя будут уважать, если ты займёшься реализацией моего товара. Один чувак из самых центровых сыграл в мороженое. Ума не приложу, как он ухитрился туда залезть вместе со своей «Глорией». Но левобережные ребята сказали: раскручивать такое дело они не будут! Залез, значит, залез сам, это его личные проблемы. Каждый волен уходить в мир иной тем способом, на какой решится. Но вся беда в том, что он, стервец, оставил мне аптечной резины на тысячи бабок!
— Старушкам надо помогать, Боря, здесь ты абсолютно прав. Ты почему улыбаешься? Ты меня извини, я снова половины слов не понял.
— Тебе и не надо ничего понимать, — сказал Боря и достал из-под стойки кейс «Атташе» с номерным замочком и стальной цепочкой с браслетом. Показал пёстренькие упаковочки с надписями и рисунками.
— Красиво упаковано, — осторожно похвалил ангел. Он вовсе не разбирался в подобного рода изделиях. — Ритуальные фетиши?
— Как, как? — Боря тоже весьма плохо понимал тот научный жаргон, на котором иногда изъяснялся его новообретенный стеснительный друг. — Не сомневайся, товар люкс. Проверено электроникой! — И Борис подмигнул. У него было много и хороших, и плохих, и просто отвратительных привычек.
— Разве этот товар — дефицит? — не унимался ангел по простоте душевной.
— Разве! У нас они по четыре копейки штука, — горестно воскликнул он. — Или по рублю десяток! Грубая дрянь. Я уже не говорю, что и её днём с огнём не найдёшь. Без шипов, усов, протекторов и окраски. А ведь порт четырех океанов. Народу — тьма! Мужиков море, а женщин… И всем подавай ритуальные фетиши, — ввернул он только что услышанные интеллектуальные словечки.
— А ты меня не обманываешь? — И ангел обратил на прохиндея взгляд голубых чистых глаз. — У тебя нет камня за пазухой, Борис?
— Упаси меня Господь! — Боря размашисто перекрестился. — Да провалиться мне на этом месте!
Пол не разверзся, земля не дрогнула, и вечером ангел сидел в уголке скромно и тихо, за бутылочкой фруктового сока. Изредка к нему подсаживались молодые парни. Спрашивали: «Есть?» Ангел смотрел вопросительно на бармена. Тот кивал согласно, и ангел, получив сиреневую или красную ассигнацию, укладывал её в кармашек дипломата и вручал клиенту элегантный пакетик. Брали ходовой товар, не скупясь, всяк опасался гонконгского или сингапурского забубённого сифилиса.
Вскоре все знали скромно одетого, стеснительного парнишку, пьющего только безалкогольное. Да и прозвище у него было вполне подходящее — Ангел.
15
Отключённый телефон привычно пылился под тахтой. Запой кончился, но не кончился кризис.
Все же телефон однажды вновь зазвонил. Леонид пошарил рукой, с трудом извлёк трубку.
— У телефона…
— Наконец-то я до тебя дозвонился, — произнёс незнакомый голос. — Это я, Глюм! Помнишь меня, мазилка?
— Я вас не знаю, — трубка стала ледяной, как сосулька, нужно было её бросить, но она словно примёрзла к пальцам, занемело и ухо.
— Парнишка, не шути так, не надо. Плохо кончишь… Договоримся полюбовно… К тебе сегодня придут за твоей картонкой. Хотя лично я считаю: это мазня! Нас в своё время рисовали Тернер и Айвазовский, но мы же не кричим об этом на каждом углу. Так вот, упакуй её и отдай. И дело с концом, мы разойдёмся, как в море корабли! Ты чего молчишь?
— Я не знаю, смогу ли нарисовать что-то стоящее. А картину не отдам никому. И не продам!
— Хочешь с нами в морях походить? За каждый флакон, выжратый тобой в жизни, отгуляешь месяц под плетью. Ты своей зубной щёткой будешь гальюны драить! Лично я, Глюм, устрою тебе такую весёленькую загробную жизнь, что потом ещё тысячу лет будешь меня вспоминать. Мазилка!..
Гудки отбоя, слабый запах серы…
Все в жизни давалось Ланою легко и беспечально, но только то, что действительно чего-то стоило. За стоящее надо было платить душой, каторжным потом, кровью и слезами. Зачем?.. С младых лет горя не знал да вдобавок имел немалый талант. Но когда он остался один-одинёшенек, тут-то хлебнул лиха вдоволь. Беззаботная жизнь осталась за кормой сладостным видением. Предстояло пахать и пахать. Жить в нищете и ходить в непризнанных гениях Ланой не собирался. Впрочем, характер у него был лёгкий. За твёрдую руку и верный глаз, за доброту и открытость его полюбили в мастерской. Затем он без особых усилий закончил высшее художественное училище и стал бы ещё одним средней руки оформителем во Дворце культуры, да помешал талант. Уж больно выпирал он из упрямого, как крепкий корень, парня. Но пока он работал в старой реалистической манере, жил впроголодь. Да ещё угораздило его жениться. Вот и скитался по чужим углам, не имея своей мастерской, не получая денежных заказов. Ему бы перетерпеть, смириться, глядишь, власть имущие и кинули бы пару-другую подачек…
Но он был тогда счастлив, как ни странно, и любим.