Такси останавливается у тротуара. Открывается пассажирская дверца, я сажусь.
      — Неприятности? — спрашивает Мюриэль, кивая на полицейский участок.
      Я хотел подождать ее внутри, чтобы она могла дать показания, но меня форменным образом вытолкали за дверь, посоветовав на прощание подлечиться. Минут десять я проторчал возле знака, запрещающего стоянку. Никто не обращал на меня внимания, только какой-то парень попросил прикурить. Я рылся для виду в карманах, когда подъехало такси.
      — Что случилось, Мартин?
      Я качаю головой и кусаю губы, сдерживая слезы. С тротуара раздается свисток. Ей машут: проезжайте. Метров через сто она спрашивает, куда ехать.
      — Послушайте, только не думайте, будто вы обязаны… Со мной произошло нечто ужасное, вот я и цепляюсь за вас, мне очень жаль, но… Я совершенно один. История просто невероятная, меня никто не слушает…
      — Сейчас, я только счетчик включу. Так что у вас за проблема?
      Я набираю в грудь побольше воздуха и в общих чертах рассказываю ей обо всем, что со мной произошло с тех пор, как она высадила меня у моего подъезда. Нам сигналят сзади. На светофоре давно загорелся зеленый, она трогает с места и паркуется у тротуара за перекрестком.
      — Постойте, Мартин. Значит, этот тип говорит, что он — вы, у него документы на ваше имя и с ним живет ваша жена.
      — Да, — киваю я с надеждой: тон у нее такой энергичный, что кажется, вот сейчас последует какое-то чудесное объяснение всему.
      — И никто в вашем доме вас не узнает.
      — Именно.
      Она отворачивается, постукивает ногтем по рулю и добавляет совсем тихо, глядя в ветровое стекло:
      — И вы пробыли трое суток в коме после удара головой.
      — При чем здесь это? Я тот же, что и до аварии. Вы свидетель. Только вы… — начинаю я и осекаюсь.
      — Только я?.. — подхватывает она, явно готовая принять любой довод в мою пользу.
      Я качаю головой, сглатываю, в горле ком. Моя последняя надежда рассыпалась в прах.
      — Никакой вы не свидетель. Я назвал вам свое имя, только когда очнулся. До аварии вы ничего обо мне не знали, кроме того, что я ехал в аэропорт Шарля де Голля и очень спешил.
      Ее молчание подтверждает то, до чего она все равно рано или поздно додумалась бы сама. Я чувствую, что только в одно она готова верить — в мою искренность. И, если я потеряю ее доверие, у меня не останется больше ничего.
      — Значит, получается, — подводит она итог, — вы ничем не можете доказать, что он — не вы.
      — И что из этого следует? — огрызаюсь я, даже не пытаясь скрыть раздражение. — Что у меня амнезия? Вы же сами видите, что нет: наоборот, я помню абсолютно все!
      — Может, вам только кажется, что вы помните… Может, вы забыли, кто вы на самом деле…
      Она сказала это очень мягко, подбирая слова, чтобы не обидеть: таким голосом врач, дабы не поступиться ни честностью, ни человечностью, сообщает больному, что он обречен. И, накрыв ладонью мою руку, ласково добила меня:
      — Такое бывает.
      — Да, бывает.
      Она даже вздрогнула от моего холодного, решительного тона. Я прошу ее дать мне мобильный телефон. Она смотрит, как я набираю номер, который вспомнился без малейшего усилия.
      — Может, вам вернуться в больницу, Мартин? Я сказала первое, что пришло в голову, это просто предположение, я ведь не врач. А они там, в реанимации, возможно, уже сталкивались с подобными случаями…
      — Ну конечно. Вышел человек из комы и — бац! — решил, что он кто-то другой. Откуда-то взял чужие воспоминания, характер, профессию, конфликты…
      — Я бы очень хотела вам поверить, но мне не с чем сравнивать… Вы же сами сказали: я не знала вас доаварии.
      — Как тут включается громкая связь?
      Она нажимает зеленую кнопку. Механический голос просит нас подождать, играет музыка.
      — Мюриэль… Дайте мне шанс, всего пару минут, я попробую убедить вас. Если не удастся, поедем в больницу и пусть меня там запрут. О'кей?
      — Я же для вас…
      — «Американ-Экспресс», добрый день, Вирджиния к вашим услугам.
      — Мой номер 4937 084312 75009, срок действия до июня 2004.
      Мюриэль пристально смотрит на меня. Я не отвожу глаз, но перестаю дышать.
      — Здравствуйте, мистер Харрис.
      Мы одновременно выдыхаем и улыбаемся друг другу. Она, похоже, испытывает такое же облегчение, как и я, освободившись от вполне обоснованных сомнений на мой счет. Мне приятно видеть, как она счастлива, что я не псих. Она все еще чувствует себя ответственной за аварию и мою кому, хотя я успел создать ей массу проблем.
      — Чем могу вам помочь? — спрашивает голос из лежащего между нами на подлокотнике телефона.
      — Я потерял карточку, мисс, хотел бы заблокировать ее и получить новую.
      — Хорошо, сэр. Вы позволите задать вам несколько вопросов?
      — Пожалуйста.
      Следуют обычные вопросы: место рождения, дата рождения, девичья фамилия матери… Я отвечаю сразу, не задумываясь, автоматически.
      — Ваш постоянный адрес?
      — 255, Соумилл-Лейн, Гринвич, штат Коннектикут. Но сейчас я живу в Париже: 1, улица Дюрас, восьмой округ…
      — Хорошо. Вы желаете получить новую карточку по этому адресу?
      — Нет, ни в коем случае!
      Я вздрогнул так сильно, что выронил телефон. Мюриэль поднимает его, вкладывает мне в руку.
      — По какому адресу, сэр?
      Я вопросительно смотрю на нее. Она колеблется секунд пять, потом медленно диктует:
      — Квартал Нумеа, Сите-дез-Иль, Клиши 92110. Мюриэль Караде.
      Я повторяю адрес и чуть опускаю веки: спасибо.
      — Ну вот, — говорю я, возвращая ей телефон. — Простите, что ввел вас в расход. Как только получу карточку, приглашаю вас в лучший ресторан Парижа.
      Моя горячность почему-то действует на нее как ушат ледяной воды. Эйфория, ненадолго охватившая нас обоих, когда мне удалось доказать, что я — это я, и одновременно перекрыть кислород самозванцу, сменяется неловкостью иного рода. Она, видно, подумала, что я ее, как это теперь называется, клею. Я лихорадочно соображаю, как бы рассеять недоразумение, не нахамив ей.
      — Это ничего не доказывает, Мартин.
      — О чем вы?
      — Я хочу сказать: это не доказывает, что настоящий — вы, а не тот, другой. Вы могли где-то подсмотреть номер кредитки и запомнить его, как и все остальные данные, впрочем. То, что вы сейчас сделали, уж извините, может с тем же успехом называться подлогом.
      Я развожу руками и бессильно роняю их на колени.
      — Поймите, я вовсе не обвиняю вас во лжи. Но полиции, если она вам не верит, это ничего не даст.
      Я убито откидываюсь назад, упершись затылком в подголовник, закрываю глаза. Она лепечет, что ей очень жаль, но лучше все-таки поехать в больницу. Я вдруг с силой бью кулаком по подлокотнику.
      — Но зачем бы мне это делать, черт возьми? Если бы я хотел присвоить чужую кредитку, то почему у вас на глазах? Ну хорошо, давайте поедем в НИАИ в Бур-ла-Рен, и я за пять минут докажу вам, что я — известный в Соединенных Штатах ботаник. Мои работы можно найти в интернете, наверняка где-то есть моя фотография…
      — Ну да, прямо сейчас и поедем! — в свою очередь взвивается она. — А если там окажется не ваша фотография, вы будете уверять, что он взломал сайт…
      — У вас есть другое объяснение? — фыркаю я, взбешенный тем, что она заранее обрекает любую попытку на провал, и еще сильнее — тем, что мне и в голову не приходила гипотеза, которую она сейчас так логично сформулировала.
      — Да. Вы могли прочитать статью о нем незадолго до аварии…
      — Ну конечно, статью, в которой был указан номер его кредитной карточки!
      — Послушайте, Мартин, я уж не знаю, что и думать. Я, конечно, хочу вам помочь, но всему есть предел!
      — Вокзал Монпарнас, — заявляет какой-то тип, вваливаясь в машину.
      Он плюхается на заднее сиденье, захлопывает дверцу. Мюриэль, обернувшись, говорит ему, что такси занято.
      — Дождь! — ноет он. — Битый час тут торчу, хоть бы одно такси остановилось! Я вас умоляю…
      — Ладно, — говорю я и распахиваю дверцу. — Только одолжите мне евро на автобус, я сразу же верну, когда…
      — Далеко же вы уедете с одним евро.
      — У меня поезд через двадцать минут! — нудит тип на заднем сиденье.
      — Мне плевать! — рявкает на него Мюриэль. — Я разговариваю! А вы сидите! — прикрикивает она на меня, закрывая дверцу. — Ладно уж, отвезу вас в Бур-ла-Рен, а его подбросим на Монпарнас, это по дороге.
      Она трогает машину так резко, что меня прижимает к сиденью.
      — Спасибо, — говорит пассажир.
      Пока она лавирует в потоке машин, он названивает по мобильному, раз, другой, говорит, что уже едет, просит перенести совещание в Нанте, если он не успеет на поезд. Каждому собеседнику повторяет одно и то же, но разным тоном, от почтительного до приказного, и ритм грассирующего голоса окутывает меня непроницаемым пузырем. Мне хочется остаться в нем одному. Я закрываю глаза, расслабляюсь, собираю себя по частям. У кого-то тоже есть проблемы, другие, не мои, и на их решение тратится больше энергии, чем они того стоят, — это как-то успокаивает.
      — А кроме вашего сайта, чем еще вы могли бы меня убедить?
      Я открываю глаза и с горечью констатирую, что каких-то двух километров на размышление ей хватило, чтобы переметнуться во враждебный лагерь.
      — Мюриэль, все обстряпала моя жена. Она узнала об аварии, решила, что я умер, и выдала своего любовника за меня…
      — Не проще ли было остаться вдовой?
      Ответить мне нечего, и я продолжаю свое логическое построение. Лиз могла вычеркнуть меня из своей жизни и вместе с сообщником ввести в заблуждение всех соседей, но и только. В Бур-ла-Рен он никого не сможет одурачить. Тут будет мало фальшивого паспорта и вызубренной наизусть биографии: двадцать лет работы, изысканий, открытий не сымпровизируешь; если он заменил меня в семье, то в профессии это не так просто.
      — Мой коллега Поль де Кермер, который и пригласил меня во Францию, чтобы приобщить результаты моих исследований к своим работам, часами общался со мной через интернет, он знает все мои труды о разуме растений… Его обмануть невозможно!
      — Еще только без пяти, вот это да! — радуется пассажир на заднем сиденье. — Сколько я вам должен?
      — Девятнадцать десять, — отвечает Мюриэль, показывая на счетчик, который работал для меня.
      Он дает ей двадцать евро, говорит, что сдачи не надо, и на рысях бежит к вокзалу, зажав под мышкой атташе-кейс. Мюриэль протягивает мне банкноту. Я качаю головой. Она настаивает: у меня ведь нет при себе денег, а проезд я оплачу, когда получу новую карточку. Как просто и естественно она снова приняла мою сторону — это обезоруживает. Я прячу двадцатку в карман.
      — Простите, что вспылил, Мюриэль.
      Она достает из бардачка серый пластмассовый чехольчик и выходит из машины. Чем-то стучит по крыше. Возвращается на свое место и протягивает мне телефон.
      — Раз уж вы все равно залезли в долги, почему бы не позвонить в Америку? Родным, друзьям…
      — Мой отец умер, где мать — я не знаю. Кроме жены у меня только знакомые, коллеги… И там сейчас четыре часа утра.
      — Как хотите, — хмыкает она, шаря за счетчиком. — Мне казалось, так проще всего: вы дадите мне трубку, я опишу вас и точно узнаю, вы это или нет.
      Я сглатываю слюну. Мне обидно, что ей еще нужны доказательства такого рода. Но в чем-то она права. Вот только как у нее с английским?
      — Немного знаю.
      — Я позвоню Родни Коулу, моему ассистенту в Йельском университете.
      После третьего гудка механический голос сообщает, что абонент недоступен. Мюриэль забирает у меня телефон и со вздохом выключает его.
      — Можем попробовать разбудить кого-нибудь другого.
      — Нет, хватит. Номер остался в памяти, я сама перезвоню, если захочу удостовериться. И узнаю, не набрали ли вы номер от фонаря.
      Она трогает с места. Съежившись на сиденье, я смотрю на поток машин. Вдруг ее рука ложится на мое колено.
      — Я очень хочу верить вам, Мартин. Но меня столько раз в жизни обманывали… Какая улица в Бур-ла-Рен?

      Мы входим в холл из черного стекла, украшенный чахлой юккой, засыхающей посреди сада камней.
      — Добрый день, — здороваюсь я с девушкой на ресепшне.
      Она поднимает глаза от глянцевого журнала.
      — Месье?
      — Месье Харрис.
      — Его сейчас нет, что передать?
      Я стискиваю зубы, стараясь не смотреть на Мюриэль, беру себя в руки и, как могу вежливо и естественно, отвечаю:
      — Это я!
      Она всматривается в меня, хмуря бровки, будто силится вспомнить.
      — Извините, месье, я подменяю Николь и еще не всех знаю… Вас зовут?…
      — Нет, вы не поняли: это я…
      — Поль де Кермер здесь? — по-хозяйски перебивает меня Мюриэль.
      — Нет, мадам, его тоже еше нет, он придет после трех.
      Девушка поворачивается, чтобы уйти, но я удерживаю ее за локоть.
      — Неправда. Он у себя в лаборатории, по утрам он ставит опыты, один, и не любит, когда ему мешают. Мадемуазель, пожалуйста, позвоните ему, 63–10. Скажите, что это срочно, по поводу тиннидей, скажите, что я от Мартина Харриса.
      — По поводу?…
      — Тиннидей. Это разновидность ос… он поймет.
      Облизывая языком уголок губ, секретарша жмет на клавиши и говорит в селектор:
      — Месье, тут пришел какой-то господин по поводу ос от месье Харриса. Хорошо.
      Она улыбается мне и голосом стюардессы сообщает, что я могу пройти. Я не двигаюсь, поджав от напряжения пальцы в ботинках. Вопросительный взгляд.
      — Это, кажется, напротив? — уточняю я.
      — Да, простите. Вам надо выйти на улицу и перейти на другую сторону, бежевое строение под номером С42. Я открою вам калитку.
      Пока мы переходим улицу, я объясняю Мюриэль, что у профессора де Кермера в НИАИ особый статус. Коллеги осуждают его за то, что он работает на стыке генетики, молекулярной биологии и паранормальных явлений. Это на словах, а не любят его за то, что его работа дает результаты, что во Франции, похоже, несовместимо со статусом ученого.
      — У нас он заведовал бы кафедрой в университете и получал ежегодную субсидию в полмиллиона долларов. Здесь же все только и ждут, когда можно будет по возрасту выпроводить его на пенсию, а пока загнали в самый скверный корпус, за мусорные баки.
      Она не сводит с меня глаз, когда я прохожу через калитку, автоматически закрывшуюся за нами, и, ускоряя шаг, пересекаю автостоянку. Облегченно перевожу дух, обнаруживая знакомые ориентиры. Хоть я попал сюда впервые, но чувствую себя как дома. Я узнаю все, что описывал Кермер в своих мейлах. Вот в этом сооружении, похожем на строительную бытовку, он упорно ищет доказательства того, что ДНК растений связана с «золотым числом» и что введение нового гена чревато катастрофическими последствиями. У дверей лаборатории Мюриэль удерживает меня за руку.
      — Вы с ним поаккуратней, не спешите. Он ведь уже работает с тем, другим, вы слышали. Не набрасывайтесь на него с порога: мол, здрасьте, я настоящий Мартин. Тут надо потоньше, подготовьте его, чтобы не принял вас в штыки.
      Я улыбаюсь ей. Мы стоим под дождем. Чем-то она волнует меня… Эти ее кое-как подстриженные волосы, прилипшие к впалым щекам, и взгляд человека, привыкшего к проблемам, опасностям, подвохам. Тут тебе и пробки, и брань, и пассажиры, распускающие руки, и ночные грабители, и брошенные без присмотра дети… Она, конечно, справляется, и со стороны может показаться, что ей все нипочем. То, как быстро ее вполне обоснованная подозрительность сменяется неоправданным доверием, а вспышки гнева — проявлениями чуткости, трогает меня глубже, чем можно было ожидать в подобных обстоятельствах. Она, как и я, одинокий ребенок и росла, наверно, с мечтой, которую сохранила, хотя так и не смогла осуществить, и поэтому жизнь не сломала ее. Я-то пошел по пути, который выбрал еще мальчишкой, и ни разу с него не свернул, я добился всего, о чем мечталось, но совершенно теряюсь перед изменой, разрывом, ложью. Лиз — та всегда лгала, как дышала. До нашей встречи она была адвокатом, но от ее красоты я легко забывал обо всем остальном. Я просто не хотел замечать надлома за внешним лоском, неуравновешенности за сильным характером, разлада, замаскированного молчанием, слабости, спрятанной под непрошибаемым спокойствием. Как же она должна меня ненавидеть, если дошла до такого… Неужели я настолько зациклился на своих растениях? Выходит, у нее не было другого способа дать мне понять, что она есть, что она живой человек, самостоятельный и свободный, что она еще молода и на мне свет клином не сошелся.
      — Подождем, пока промокнем окончательно, или все-таки войдем?
      Извинившись перед Мюриэль, я нажимаю кнопку над табличкой «Сектор 42». Что-то звякает, дверь открывается.
      — Входите, — бросает Поль де Кермер, не поднимая головы от микроскопа. — Я сейчас закончу, минутку.
      Он мало похож на тот образ, что сложился у меня на основании его научного пути и суховатого стиля писем. Я представлял себе этакого интеллектуала, озлобленного гонениями: стриженые волосы, упрямый нрав, квадратные очечки. А передо мной маленький суетливый человечек со стянутыми в хвост серыми волосами, в темно-синем свитере и хипповских штанах.
      — Почему же Харрис толковал мне о горите, если это тиннидея?
      Я удерживаюсь от ответа, который вертится на языке. Мюриэль права, надо его подготовить.
      — Я выписал их аж из Австралии! — добавляет он раздраженно.
      Я подтверждаю: да, именно тиннидея опыляет дракею. Он отрывает от микроскопа правый глаз с покрасневшими веками.
      — Дракея? Мне говорили — орхидея-молот.
      — Это одно и то же растение. Его назвали в честь мисс Дрейк, нашей английской коллеги, которая первой задалась вопросом, каким образом оно размножается, если ни одно насекомое не интересует его пыльца.
      — Она полагала, что его опыляет ветер? Как и Дарвин?
      — Доля истины тут есть, поскольку ветер распространяет феромоны самки тиннидеи.
      — Но это может привлечь и гориту.
      — Нет, Поль. Миметические опознавательные знаки привлекают только самцов соответствующего вида. Моногамия, так сказать, объясняющая, почему орхидея-молот никогда не образует гибридов.
      Я встречаю взгляд Мюриэль, которая ошарашенно смотрит то на меня, то на него, закусив губу и прищурившись. Написанная на ее лице радость оттого, что она не ошиблась, поверив мне, омолодила ее лет на десять.
      — Ради бога, без субтитров, — шепчет она мне на ухо. — Так интересней.
      — Минутку, сейчас закончится реакция, и я к вашим услугам, — говорит мой коллега, снова утыкаясь в микроскоп. — Присядьте.
      Мы с Мюриэль пробираемся через невообразимый бардак: вороха папок, перепутанные электрические провода, клетки с насекомыми и образцы растений занимают все свободное место между стеллажами и металлическими шкафчиками. Я расчищаю для нее краешек стула, сам сажусь на стопку книг.
      — Так тиннидея и горита — это осы? — подытоживает Мюриэль.
      О горите я велю ей забыть: я провел полгода в австралийском буше, чтобы доказать заблуждение мисс Дрейк.
      — А на что она похожа, эта тиннидея?
      — На муравья. Она питается личинками жуков, паразитирующих на корнях, поэтому вынуждена жить под землей, вот и утратила крылья — для рытья подземных ходов они ей ни к чему. На поверхность она выходит только для размножения и зовет самца, забравшись на цветок.
      — На эту самую орхидею-молот.
      — Нет. Орхидею интересует только самец тиннидеи: мужские особи сохранили крылья. И вот, чтобы привлечь его, она применяет гениальный ход: имитирует запах самки прежде, чем та выберется из-под земли. Пыльца насыщается в совершенстве воссозданными сексуальными феромонами; самец летит на цветок, ищет самку и улетает несолоно хлебавши, обнаружив обман. Но улетает он весь в пыльце и несет ее на другие цветы, что и требовалось.
      — Ну и стерва эта орхидея.
      — Инстинкт выживания.
      — И на это у вас ушло полгода?
      — Само по себе это продолжается меньше секунды. Ложное спаривание. Никому никогда не удавалось ни увидеть, ни заснять этот процесс. Поль хочет воссоздать его в лабораторных условиях с генетически измененной дракеей, чтобы определить, как влияет мутация на поведение тиннидеи.
      — Значит, он перепутал ос, тот тип, который выдает себя за вас?
      — Одно могу сказать наверняка: он читал последний номер «Нэйчур», это английский журнал. Я листал его в самолете. Одна исследовательница из Оксфорда изложила мое открытие, не ссылаясь на меня, да еще перепутала тиннидею с горитой.
      — Короче, все вас употребляют.
      Я хватаю ее за руку — чисто нервное движение.
      — Вы верите мне, Мюриэль?
      Она неопределенно поводит плечами.
      — Я не закончила школу, никуда дальше Корсики не ездила, и у меня аллергия на укусы насекомых. Так что вы можете втюхать мне все, что хотите… — Она поднимает руку: просит не перебивать. — …Но, по-моему, это интересно, звучит здорово и смахивает на правду. Вот. Вы ученый, это даже мне ясно. Не знаю, вы ли настоящий вы или нет, но ученый вы точно.
      Сглотнув слюну, я выдавливаю из себя «спасибо».
      — Вы очень помогаете мне, Мюриэль. Когда все обвиняют тебя во лжи, поневоле начинаешь сам в себе сомневаться. Не думал, что такое возможно.
      — Еще и не такое возможно. Мой муж, когда мы разводились, вылил на меня столько грязи, что я потом год не могла отмыться. Сколько ни пыталась раскрыть глаза детям, они верили мне все меньше. В конце концов пришлось начать врать — вот тогда убедила. Дочка была на грани самоубийства, когда я до нее достучалась. И не думайте, ваши проблемы меня волнуют не только потому, что я искупала вас в Сене.
      Я опускаю веки, киваю.
      — Так вы друг Мартина…
      К нам подходит Поль де Кермер. Во мне после слов Мюриэль прибавилось боевого духу: я вскакиваю и, оказавшись с ним лицом к лицу, выпаливаю «нет». Моя спутница, перехватив меня за левую руку, сжимает мне пальцы, напоминая: не спешите.
      — Работать с ним исключительно интересно, — продолжает Кермер, пропустив мой ответ мимо ушей.
      — Давно он здесь?
      — Неделю. Правда, появился всего раз, болеет. Ангина, простыл в самолете.
      — Ну конечно, — киваю я, переглянувшись с Мюриэль. — Он не может разговаривать, так что не рискует выдать себя голосом.
      — Выдать себя?
      Я смотрю на него со всем дружелюбием, на какое только способен, и, положив обе руки ему на плечи, слово в слово пересказываю последнее письмо, которое послал ему по электронной почте из Йельского университета. Он перебивает меня, тыча пальцем:
      — А, вы Родни, его ассистент!
      — Я — это он. То есть он пытается выдать себя за меня.
      — Что-что?
      Тут вступает Мюриэль, рассказывает об аварии, о коме и о том, как я, выйдя из больницы, обнаружил дома незнакомца в моей пижаме. Профессор слушает — его брови ползут вверх, лоб морщится, — потом поворачивается ко мне.
      — Это ваша жена?
      — Нет, моя жена с ним.
      Волосы у него рассыпались, он суетливо подбирает их, скручивает и снова стягивает в хвост.
      — Я ведь видел мадам Харрис!
      — Вы передали ей ключи от квартиры в кафе «Галери», — поспешно уточняю я, не давая ему времени усомниться во мне. — В день нашего приезда. Когда я в такси вот этой мадам ехал в аэропорт за ноутбуком… Кстати, Поль, когда вы виделись с ним, у него был ноутбук?
      — Как? Да, кажется… Постойте, вы что, хотите сказать, что я работаю с самозванцем?
      — Вы готовы дать показания в полиции?
      — Может, еще и газетчикам, если на то пошло? Нет, ну надо же! Я, стало быть, пускаю на ветер деньги налогоплательщиков, вовлекая НИАИ в программу совместных исследований с каким-то самозванцем!
      Он обессиленно плюхается на ящик.
      — Но кто мог подложить мне такую свинью? Не Топик же, в самом деле!
      — Топик?
      — Нобелевский лауреат. Он со страниц «Монда» обвинил меня в фальсификации, когда я доказал, что эксперименты с генными мутациями кукурузы нарушают код ДНК и могут привести к появлению нового вируса. Мы, в НИАИ, находимся на государственной службе: это значит, что он обвиняет меня в должностном преступлении. Я подал на него в суд за клевету, и теперь он пытается дискредитировать меня всеми возможными способами… Но все-таки… — продолжает Кермер, помедлив секунды три, на тон ниже. — Нет, ваше предположение не выдерживает критики.
      Я напоминаю, что это его предположение, а не мое. Он в негодовании вскакивает.
      — В конце концов, где это видано — вот так запросто выдать себя за другого? Есть же документы, отпечатки пальцев… Что? Что я такого сказал?
      — Спасибо. Я совсем забыл про отпечатки пальцев, — благодарю я и шепчу Мюриэль, что пойду в консульство, пусть мне их снимут для сравнения: они наверняка зарегистрированы в США.
      — Послушайте-ка, — вдруг прищуривается Кермер, цепко ухватив меня за рукав, — а что если это вы химичите, пытаясь прикинуться Мартином Харрисом?