Он лежал в неглубокой ямке. Немецкий снаряд ударил как раз около Бирюкова, но ему не причинил вреда, а люди, сидевшие около него, все были убиты. Так все рядком и легли. Тут мы и закопали их и даже никакой надписи не сделали. Позже я всегда любил ходить на этот бугор, когда уже темно, ибо с него очень красиво было наблюдать "иллюминацию" на передовой. И я всегда заставлял себя проходить по тому месту, где зарыли мы наших ребят, хотя во мне всегда присутствовала при этом частичка какого-то мистического страха, ибо этот участок холма более других находился под прицелом у немцев.
      Днем машины спустились в овраг и окопались. Приехала наша кухня, штаб и прочее, и стояли мы в этом овраге дней 20. В нем, очевидно, проходила предыдущая линия обороны немцев. Оборудованы великолепные блиндажи, целые подземные дома. По всему оврагу, да и кругом него в полях, масса немецких трупов, кое-как присыпанных землей. Во многих местах торчат из земли ноги, руки, головы. Вони особой не чувствовалось, но стоять в этом овраге было очень неприятно. Я хорошо оборудовал себе землянку и жил в ней неплохо. Иногда далее спал прямо на открытом месте, хотя осколки от разрыва снарядов падали частенько в непосредственной близости. В сторону противника, ближе к нему, было большое виноградное поле, и виноград уже начал поспевать. И вот мы повадились лазить в этот виноградник и таскать оттуда виноград целыми мешками. Немцам это дело было очень хорошо видно, и они обычно обстреливали нас из минометов, но мы все равно лазали, несмотря на опасность и запрещения собственного начальства. От всего этого виноград казался еще слаще.
      Из этого оврага я ездил в Краснодар. Купил там гитару и мандолину, хотя и старенькие, но весьма приятные по звуку, и в последующие дни уделял очень много времени игре на них. Иногда к нам в овраг приезжала кинопередвижка, и мы, замаскировавшись сверху вездесущими плащ-палатками от вражеских самолетов, "наслаждались культурой". Если у нас не было никакого занятия, то мы по звуку разыскивали кино где-либо в соседней части, иногда за 1 - 2 км, и лазали туда и оттуда ночью напрямик, рискуя подорваться на мине или какой другой чертовине, а разной сволочи валялось в этом районе жутко сколько, и, что хуже всего, неизвестного устройства.
      Женщины на фронте
      Очень много женщин в организациях, хотя и военных, но находящихся обычно далеко от передовой. Это медсанбаты, госпитали, банно-прачечные комбинаты, пекарни, всевозможные канцелярии и так далее - эта категория женщин в мою тему не входит. Я мало бывал в подобных учреждениях, но, думаю, что характер существования вышеупомянутых женщин совершенно иной, чем у женщин, находящихся непосредственно на фронте, то есть в частях действующей армии: в пехоте, в артиллерии, в танковых частях, в самоходных артполках, в саперных батальонах и так далее, и тому подобное.
      Этих "фронтовых" женщин очень немного. Есть они обычно в каждой части, от 2 до 5 человек. В подавляющем большинстве - это санинструкторы или, как их раньше называли, медсестры. Меньшее количество - это фельдшеры в звании лейтенантов или старших лейтенантов медицинской службы. Иногда встречаются медички в звании капитанов, но это редко, так как в действующих частях у передовой нужно уметь только оказать раненому первую помощь и возможно быстрее отправить его в медсанбат, находящийся обычно километрах в 10 - 12 от передовой. Там уж его будут оперировать, если нужно, следовательно, там нужны крупные медицинские силы.
      Возраст этих "фронтовых" женщин обычно 20 лет +- 2 - 3 года. Деятельностью своей они, конечно, приносят огромную пользу нашей армии. Все лишения и тяготы военной жизни достаются им в полной мере, и, надо сказать, что выносят они все это стоически и снисхождения не просят.
      Больше всего достается, конечно, тем, кто служит в пехотных частях. Сотни километров пешком, с полной выкладкой, в жару и пыль или по снегу и морозу - это очень не легко даже для мужчин. Это на походе. В боевых условиях им тоже не слаще, чем остальным бойцам. Они находятся все время вместе с бойцами: и на походе, и в бою, и переносят все то же, что и остальные. Иной раз смотришь на них и думаешь: "За что же ты, бедняжка, мучаешься?"
      Особенно тяжело смотреть на израненных или убитых девушек. В отношении храбрости можно с уверенностью сказать, что мужчинам они не уступают ни в коей мере. Мне приходилось видеть много случаев, когда было даже наоборот. Бывает в них и задор, и веселость во время опасности. Например, в том же овраге. Однажды немец вел сильный артобстрел. Все залезли по норам и щелям, и на поверхности земли никого не было. Я, правда, не спрятался, потому что тоже люблю пофорсить, хотя это, может быть, и не умно. Я сидел на некотором подобии стола на открытом месте и что-то писал. Вдруг вижу, идет по направлению ко мне молодая красивая женщина-медичка в чине капитана. Идет спокойно, не торопясь, и вдруг раздается ее мелодичный голос: "Хлопчики, и что ж это вы все заховались?" И пошла дальше своей дорогой. Эти простые слова ее и сам вид спокойно идущей женщины, да притом еще такой миловидной, так ободряюще и успокаивающе подействовал, что многие повылезали из своих убежищ и принялись за прерванные дела. Так часто бывало и в боевой обстановке: видишь вдруг девушку, ведущую себя в момент опасности спокойно и смело, ну, и сейчас же мыслишь: "А мне ведь положено быть вдвое храбрее ее".
      О том, как девушки-санитарки спасают раненых под огнем противника, уже много писано - это факт. Также и уход их за ранеными и больными бойцами, конечно, очень приятен, гораздо приятнее, чем если бы вместо них были мужчины. В общем, за все это хвала им и честь: они делают огромную работу на фронте и гордиться этим имеют неотъемлемое право.
      Все вышесказанное является, как бы сказать, деловой стороной вопроса, а теперь мне хочется немножко проанализировать еще моральную, что ли, сторону моей темы, то есть "Женщины на фронте".
      В основном, придется коснуться их взаимоотношений с мужчинами и затем сказать пару слов о том влиянии, которое оказывает на них фронтовая жизнь. Чтобы не ограничиваться в этом вопросе одними заключениями, чтобы избежать голословности, я, для начала, хотя бы вкратце опишу жизнь тех женщин, с которыми мне приходилось сталкиваться, то есть женщин нашего полка. Начнем с самой первой - наш полковой врач, женщина в чине капитана медицинской службы. Ей 25 лет. Она москвичка. Наружность ее самая обыкновенная. По крайней мере, нет в ней ничего неприятного. В общем, по нашей мужской оценке, как баба она вполне удовлетворительная. Замужем до войны не была, но все же поступила к нам она, будучи отнюдь не наивненькой. В Москве у нее хорошая квартира и любящие папа и мама.
      Эпопею свою она начала с того, что вступила в сожительство с нашим командиром части. Такое предпочтение начальству бывает очень и очень часто Думаю, что фронтовики согласятся со мной, если я, в целях упрощения формулировки, скажу: "Полковой врач, ее ли это, конечно, женщина, живет с командиром полка; батальонный - с командиром батальона; ротный санинструктор - с командиром роты, батарейный - с командиром батареи и так далее". Конечно, часто бывает и не так но, во всяком случае, такая "организационная структура" в этом деле весьма характерна. Дело в том, что уставные обычаи в армии настолько сильны, то есть во всем и всегда отдавать предпочтение старшим по званию и должности что эти "старшие" обычно имеют в деле любви вдвойне выгодную позицию. Во первых, и сами женщины предпочитают людей вышестоящих, и, кроме того, в силу описанных мною выше уставных традиций, подчиненные-мужчины предоставляют все возможности своему начальнику. Если начальник части или подразделения захочет связаться с женщиной, поступившей в его подчинение, чаще всего он, во-первых, не встретит особого сопротивления со стороны намеченного объекта, а во-вторых, у него не будет соперников. Но начальнику следует сразу же по прибытии в его подчинение женщины конкретно и явно определить свое отношение к ней, ибо подчиненные будут живо интересоваться этой ситуацией, и если будет видно в течение первых же дней, а иногда и часов, что начальник не думает заняться вновь прибывшей, то кто-либо из других, меньших начальников, возьмет инициативу в свои руки. Такой неписаный закон обычно имеет место, если сама по себе вновь прибывшая женщина представляет нечто привлекательное. Причем мы здесь, конечно, гораздо менее требовательны, чем в тылу. Если же этой привлекательности в объекте нет, то начальство обычно ею заниматься не будет, и она попадет в зону интересов сержантского и рядового состава. И в этой зоне старшины и сержанты будут иметь преимущество перед рядовыми. В общем, бедному солдату в отношении любви на фронте если и достается, то только самый последний сорт. Впрочем, слово "любовь" употреблять в этих моих рассуждениях будет кощунством потому, что если любовь и существует где-нибудь на этом свете, то уж, во всяком случае, не на фронте. А здесь одна е...
      Если все вышесказанное можно назвать некоторым правилом, то, как и из всякого правила, и здесь бывает много исключений. Однако я далеко отвлекся. Вернусь к начатому описанию существовавшей у нас А. Ф. М. Впрочем, подобные отступления будут у меня и в дальнейшем, если они будут, кстати, ибо меня ведь интересуют, собственно говоря, не те живые персонажи, о которых я пишу, а те выводы и заключения, которые можно сделать, опираясь на факты из их действительного существования.
      Итак, А. Ф. М. сошлась с командиром части, и время у них побежало весьма недурно. Всю дорогу от Москвы до фронта ехали они вместе. Водочки и деликатной закуски в фонде командира полка всегда хватает. В общем, наслаждались друг с дружкой и веселились, как могли. Но прошло немного времени, мы вступили в боевые операции, и нашего командира полка убило наповал немецким снарядом. Мы отдали убитому командиру последние почести, а А. Ф. поплакала над его телом, затем присвоила себе "на память" некоторые его личные вещи и... весьма скоро забыла о нем. О ее следующих связях ходило много всяких разговоров, но поскольку у нас вообще говорят обычно в десять раз больше, чем делают, а, кроме того, я сам не имел возможности видеть подтверждение этим слухам, то и не буду о них писать. Я лично имею основание сказать, что в дальнейшем было с ней так: временно исполняющим обязанности командира полка был назначен наш начальник штаба - очень несимпатичный человек, даже, можно сказать, очень большая сволочь - С. Его все в полку ненавидели. (И довольно скоро выгнали.) Этот С. решил занять место убитого не только в должности, но и в постели. Впрочем, это часто так и бывает и соответствует моим рассуждениям. Но на этот раз (хотя и болтали досужие языки) дела не получилось, - он получил отпор. После этого начали уверять, что она находится в связи с нашим начальником разведки, капитаном, но, однако, она сама под большим секретом рассказала мне, что как только он прибыл к нам, то обратился к ней с просьбой закончить начатый им курс вливаний от сифилиса, который он еще не вполне закончил. И этот случай лишний раз доказывает, как у нас любят по малейшему поводу выдумывать всякую напраслину. Поводом к этим ложным утверждениям было то, что их часто видели вместе. Ко мне в гости они приходили вдвоем. Он хорошо играл на гитаре, знал много хороших песен и сочинял их замечательно, ибо учился в Консерватории, кажется, в ленинградской. В сентябре 43 года во время уличных боев в г. Новороссийске этого симпатичного молодого капитана убило немецким снарядом, когда он находился на колокольне одной церквушки, откуда вел наблюдение за боем. Так А. Ф. довелось лично похоронить второго своего близкого знакомого. Отношения у них были очень теплые, но если версия о сифилисе верна, то это, конечно, исключает возможность каких-либо предположений.
      Не прошло и 10 дней, как я имел случай убедиться в том, что она находится в связи с нашим командиром батареи лейтенантом С. Впрочем, об этом говорили еще раньше, да и сам я замечал кое-что, примерно с месяц назад. Однако и с этим лейтенантом связь продолжалась недолго, так как вскоре после Взятия Новороссийска он погиб в бою смертью храбрых, как и большинство наших ребят. Ей же опять по должности и по желанию пришлось заняться его похоронами. Парень был он тоже хороший, впрочем, "парнями" всех этих людей называть будет неправильно, ибо все они имеют где-то жен, а некоторые и детей.
      В следующее время, то есть во время нашего боевого пути от Новороссийска до Тамани, она мало появлялась на передовой, а была больше во втором эшелоне, поэтому я мало ее видел, да и не до нее было. Помню только, что кто-то рассказывал мне о том, что она в интимной беседе говорила, что желает забеременеть, чтобы развязаться с надоевшим фронтом, и что мать с отцом ей на такой вариант намекают в письмах.
      После боевых операций мы довольно долго стояли в довольно паршивой станице Благовещенской. Это было в октябре. В это время я заметил, что она очень часто находится вместе с командиром полка и что близость их весьма интимна. Выяснилось, что она добивалась разрешения съездить в Москву в отпуск. Эта затея ей удалась, и, по некоторым признакам, я думаю, что командир полка перед отъездом с ней все же "побаловался". Она говорила мне, что надеется на возможность остаться в Москве, ибо у нее есть там соответствующие связи. Однако ей не удалось это, и она вернулась к нам, когда мы стояли на формировании в одной симпатичной станице. Это было в ноябре. В этот период я с ней мало встречался. У каждого были свои занятия и развлечения. Кроме того, было в этой станице много женщин из гражданского населения, а в таких случаях мы всегда очень мало внимания уделяем своим полковым, и на это время они как-то отходят на второй план. Но это временно: как только мы опять будем в походе, в лесу или в горах и они будут вновь среди нас одна на 100 человек, - снова они будут "королевами". В то время на должности командира одной из наших батарей был хорошенький молоденький парень 1924 года рождения. Звали его Саша X. Он был очень веселый, и смех у него был звонкий и чистый. Бывало, еще издали слышно его по его смеху. Правда, никакого особого "внутреннего" содержания я в нем не заметил, хотя особенно интимной дружбы с ним у меня не было, так что я не имею права касаться ничего, кроме наружных впечатлений, производимых им.
      Однажды он крепко заболел и долгое время лежал в нашей санчасти. С этого времени, не знаю, по любви или по случаю, но А. Ф. соединила с ним свою дальнейшую судьбу. В скором времени они подали рапорт командиру полка, чтобы он разрешил им брак. Командир полка был согласен, и они стали мужем и женой. Так оформляется бракосочетание на фронте. Впрочем, это бывает весьма редко. В дальнейшем я несколько раз собирался поговорить с ней о том, насколько этот брак будет полный и прочный, но так как-то и не собрался. Поэтому ограничусь коротким описанием своих собственных наблюдений по этому поводу.
      Некоторое время отношения их были, по-видимому, весьма хорошие, тем более мы в эту зиму не воевали, и они, следовательно, имели полную возможность наслаждаться друг другом. Однако к концу зимы я стал замечать, что в их отношениях появилась некоторая трещина. Имели место некоторые сплетни, доходившие до Саши, и он принимал их близко к сердцу. А следовательно, были неприятные объяснения и прочее, а это уж не идет обычно на пользу укрепления любви. Кроме того, он уже к тому времени ею насытился, а она забеременела. Я видел часто, что она очень печальна, хотя и старается скрыть свою печаль. Мне, признаться, было жаль ее. В конце июля наша часть вступила в жаркие бои, и я опять на некоторое время потерял ее из вида. Но когда я иногда видел ее, то она справлялась с тревогой о своем Саше и передавала ему привет. И вот в начале августа Сашу постигла участь его предшественников по А. Ф. Короче говоря, его здорово искалечило немецким снарядом, и его отвезли в госпиталь. Не знаю, как это повлияло на А. Ф., я ее в то время не видел. Все же было заключение, что он, хоть калекой, но будет жить. Однако через несколько дней известили, что Саша умер. Стали подготавливаться к его похоронам, заказали ему гроб, но сообщение оказалось ложным. В это время наша часть с боями продвинулась вперед. Все же через несколько дней Саша умер в госпитале, уже далеко от нас, и А. Ф. поехала хоронить его. Я видел ее и говорил с ней после ее возвращения. Она была довольно спокойна, пробыла у нас еще с месяц. Затем ей дали провожатого, и она уехала в Москву, и больше, конечно, к нам не вернется. Недавно она ездила в Воронеж к Сашиным родителям. Пишет, что они очень убиваются о своем сыночке. Вот и вся ее полковая история. В общем, скажу, что она была лучше многих мною виденных фронтовых женщин не в отношении наружности, а в отношении своего содержания и даже поведения. Она хорошо умела обращаться с нами. С большинством она была в дружеских и даже панибратских отношениях, но все же умела не терять человеческого облика и имела вследствие этого некоторое уважение у нас в полку, несмотря на резкую и полнейшую критику со стороны мужчин, конечно, заглазно. Но это уж неизбежно.
      Вместо А. Ф. нам прислали из какой-то танковой части тоже женщину, старшего лейтенанта медслужбы. Она молодая, фигуру имеет неплохую, но лицо очень грубое. В армии она уже шесть лет, два раза ранена. Участвовала в финской кампании и на этой войне с самого начала. За это время она до того испохабилась, что прямо жуть. Ругается матом, очень свободно выговаривает самые похабнейшие слова - все это очень противно. Пробыла она у нас всего месяц, а за это время короткое успела удовлетворить желания нескольких наших офицеров... Но можно ли все-таки считать ее дрянью, если она уже шесть лет в армии, из которых четыре года на фронте, и два раза уже проливала свою кровь за нашу Родину? Ее от нас перевели и вместо нее прислали мужчину, ст. лейтенанта медслужбы. Оно и лучше - меньше будет страстей.
      В июне 1943 года, когда мы стояли на ремонте в лагерях близ станицы Абинской на Кубани, нам в полк прислали сразу трех или четырех женщин - все молоденькие, но по наружному виду все "так себе". Одну из них, Валю, определили в нашу санчасть в качестве санинструктора. Она была лучше трех других. Все они были направлены на нашу кухню. Две из них как-то ничем не отличились, в памяти моей что-то они не остались и скоро были от нас отправлены. Но одна из них оставила в нашем полку "хорошую" память, отличилась. Она несколько дней, что называется, осматривалась, а затем в одну ночь сумела заразить триппером одиннадцать наших ребят, причем восемь человек офицеров. Ну, эту, конечно, тоже выгнали. Осталась из них только одна Валя.
      Она из Сталинграда. Имела там мужа и ребенка. Попала в армию в качестве санинструктора и с самого начала войны работала в полевых госпиталях, многому научилась, была ранена, - это все до зачисления к нам. Поведение ее было в нашем полку неплохое, хотя болтали о ней черт знает что, но верить - оснований нет. Скоро она связалась с шофером санитарной машины и больше года жила с ним дружно. Друг другу они не изменяли и напоминали супружескую пару. В отношении работы досталось этой Вале у нас нелегко. Приходилось ей быть с нашими машинами в бою, в самом пекле. В одном из таких боев она получила тяжелую контузию. После контузии долго тряслась и не могла говорить, но потом это у нее прошло. Два раза ее придавливало автомашиной, но и это кончилось благополучно. Она вообще многое пережила, и это повлияло на нее удручающе. Она редко улыбалась и никогда не веселилась. Да и поводов к веселью у нее было мало. Остались у нее родные в Сталинграде, а известий от них долго никаких не было. В санчасти ее что-то обижали сотрудники. Кроме того, много, очень много пришлось ей видеть смертей наших товарищей. Она им устраивала похороны, когда к этому были возможности: украшала гробы цветами и так далее. Возилась с ранеными товарищами. Все это отнюдь не весело, но она как-то спокойно занималась этим. А однажды как-то попал маленький щенок в колодец, и вот она прибежала ко мне, плачет и просит, чтобы я помог ей вытащить этого щенка, так как все только смеются, а помочь не хотят. Я выполнил ее просьбу, но мне было удивительно, что над людьми она никогда не плакала, а о щенке - плачет. А все же огрубела она за это время здорово. Матом ругается как-то особенно, как мужик. Причем это получается у нее как-то особенно спокойно, как будто это ничего не значит. Ребята в батареях обычно при ней изощряются в такой похабщине, что прямо уши вянут. Это им доставляет какое-то особое удовольствие, а ей - безразлично. В сентябре Валю отправили домой, так как она имела 4 месяца беременности.
      Сейчас у нас есть две "девушки"-санитарки. Обе уже беременны, и скоро их тоже отправят. Поневоле вспоминается анекдот: "Какая разница существует между бомбой и фронтовой девушкой?" А разница, дескать, та, что бомбу заряжают в тылу, а разряжают на фронте, а фронтовых девушек наоборот.
      В виде исключения я пока знаю одну девушку - Веру. Она санинструктор в саперной роте. Ей 20 лет. Уже третий год, как она в армии, и все это время - на фронте. Перенесла много всяких лишений. У меня с ней установились довольно близкие отношения. Она довольно хорошенькая, умница. Мне очень приятно проводить с ней время. Она позволяет мне довольно много, но не все... Добившись откровенности, я получил от нее такое объяснение: она, несмотря на свои 20 лет и приятную наружность, на условия и обычаи фронтовой жизни, - еще невинна. И думает остаться таковой до конца войны, чтобы тот, кто будет ее мужем, не мог бы упрекать ее... Говорит, что жалко ей только меня, поскольку я, вероятно, сильно разгораюсь, когда держу ее в объятьях и ласкаю ее. Но надежды у нее на меня нет: "Если бы ты был не женат, то я могла бы решиться отдаться тебе уже теперь, так как могла бы на что-то надеяться в дальнейшем, а так, хоть и жаль мне тебя, но уж прости меня, если можешь".
      Я лично не люблю думать о том, что будет в дальнейшем, так как считаю, что в нашем положении такие размышления нерациональны, ибо может быть, что и нас самих к тому времени, то есть к концу войны, не останется в живых. Такие шансы имеем и я, и она. Сейчас мне хотелось бы иметь ее всю полностью, но я признаю за ней полное право иметь собственную точку зрения на этот счет.
      Через горы к морю
      Все лето, то есть с апреля до сентября, я провел около гор, за которыми лежит Черное море. Сколько раз я мечтал пересечь их! Они и сами меня интересовали, и море, лежащее за ними, меня очень прельщало. Два раза я все же забирался в эти горы - участвовали в боях под Ниберджаевской. Но ведь за каждой достигнутой горой показывается другая, и она всегда кажется еще заманчивее. Так что исчерпывающее удовольствие я полагал получить, только пройдя все эти горы насквозь до моря. Но военный человек никогда не знает, "где его проляжет путь", и поэтому у меня не было уверенности, что желания мои сбудутся, тем более, что нашим боевым машинам действовать в горах очень трудно, они к этому не приспособлены. Но однажды снимаемся с очередной стоянки и трогаемся, - куда и что - точно не знаем, но направление - в горы.
      Военная горная дорога. Крутые завороты, подъемы, спуски, обрывы, наспех наведенные мосты. Горы очень красивые, все поросшие лесом. Здесь хорошая охота на кабанов, оленей, коз. Недавно прошли дожди - грязно. Машины идут с большим трудом, надрываются. Провести их по такой дороге нужно уметь. Навстречу нам идут машины с ранеными, бочками из-под горючего, с ящиками из-под снарядов. Эти три категории машин всегда едут навстречу, если ехать к фронту. Вся дорога и окраины ее полны военной дорожной жизнью. Гул моторов, стук топоров, крики людей - все это, повторяемое горным эхом, создает какой-то непрерывный шум.
      На крутых заворотах и опасных спусках - регулировщики: они здесь очень нужны, и работы им хватает. На более удобных местах - дорожные пункты для раненых. Здесь им дают 10 - 20 минут отдохнуть от дорожной тряски, поят водой, водят или носят оправиться. Работают в этих пунктах преимущественно девушки. Работенка у них не особенно приятная, и крутиться им приходится довольно быстро.
      У меня в то время не было еще своей машины, и я со своими мастерами ехал на полуторке, груженной разными тяжелыми металлическими запчастями для самоходок. Впереди нас шла одна из наших самоходок. Сверху на броне сидело человек шесть наших людей. Впереди - глубокий овраг, через него земляной мост, очень узкий, только-только пройти нашей самоходке. Но водитель немного не рассчитал. Правая гусеница пришлась по самому краю моста. Сырая от дождей земля не выдержала, обвалилась, и самоходка со всеми людьми полетела в овраг. В воздухе она перевернулась кверху гусеницами. Большинство людей отделались легкими ушибами, но командир орудия угодил прямо под самоходку, но тоже сравнительно счастливо. Он попал под бронемаску пушки, и эта маска придавила ему обе ноги к земле. Но хуже всего было то, что вытащить его оттуда сразу не было возможности, а самоходка, упав на мягкий грунт, погружалась в него все ниже и все сильнее давила на нашего несчастного парня. Парень был молодой; он плакал, кричал, чтобы его скорей вытащили, а потом стал просить, чтобы его застрелили. В таком бедственном положении он пробыл не меньше сорока минут. Мы в это время, конечно, не спали. Сначала мы, с риском для себя, полезли под самоходку и попробовали вытащить его. Но ноги у него были придавлены, и это не удалось, только боль ему причинили. Потом мы остановили несколько проходящих машин и, взяв у них домкраты, стали стараться приподнять самоходку или хотя бы прекратить ее дальнейшее оседание в грунт, а другие стали подкапывать землю под нашим товарищем. В конце концов человека удалось спасти и отправить в ближайший медсанбат. Конечно, при работе этой было много безалаберщины, лишнего шума и нервозности, иначе можно было бы все это проделать скорее. Ну, а за самоходкой потом пришел наш тягач и еще два трактора и выдрали ее со всей землей из оврага, причем оказалось, что вследствие падения ее на мягкий грунт она почти не пострадала.
      В пути до главного перевала мы встретили еще несколько наших самоходок, остановившихся по причине различных неисправностей. Потом они все к нам присоединились.
      Медленно, с большим трудом машины идут к главному перевалу. Я решил пройтись пешком и пошел вперед к перевалу. Я не знал, где именно наивысшая точка и что я увижу за ней, да как-то в эту минуту задумался о чем-то. Вдруг подъем кончился - я на самом гребне Кабардинского перевала. Поднимаю голову, и... передо мной громадное водное пространство переливается и искрится под лучами солнца. Черное море! Как я давно мечтал увидеть море, и вот оно - передо мной. Берег высокий, горный, скалистый. На берегу красивое маленькое селение - Кабардинка. Смотрю 5, 10 минут и не могу насмотреться. До чего же красиво!
      Наша полуторка тоже вскарабкалась на перевал. Дальше - крутой, извилистый, опасный спуск - до самого моря. Залезаем все в машину, а нас было в кузове человек 7. Водитель у нас был молоденький, неопытный. Машина старенькая, трепаная. Поехали. С правой стороны дороги все время очень крутой откос: дорога вырублена в склоне горы. До конца этого откоса очень и очень далеко. Если сорвешься с дороги, то даже и без машины остановиться не сумеешь.
      Уже с самого начала нашего спуска водитель наш чуть было не задушил одну подводу, и у меня возникли солидные опасения за благополучный исход нашего путешествия. Так и получилось. В одном месте водитель хотел переключитьс третьей скорости на вторую, но у него это не сразу вышло. Машина стала набирать скорость. Водитель, видя такое дело, очевидно, слишком резко нажал на тормоза. Тормозные тяги лопнули, ну, и пошла наша полуторка, как ей хотелось, скорость все больше и больше, и вот уже скоро крутой поворот, - там мы полетим в пропасть. Все это проносится в моей голове молниеносно, да и события развиваются во время, измеряемое секундами. Момент, чтобы спрыгнуть, уже упущен. Теперь я хочу хотя бы избежать ударов металлических частей, которые накроют нас при переворачивании машины. Для этого я выбираю ноги на борт и готовлюсь спрыгнуть как можно дальше, чтобы гробиться отдельно от машины. Но дело обернулось иначе. Не знаю, нарочно или нечаянно, но водитель резко дал руль налево. Машина ударилась в каменную стенку, образованную при вырубании дороги. Она перевернулась, но не совсем, то есть не вверх колесами, а встала на бок. Все, кто был в кузове, вылетели, как пробки, а за ними полетели все запчасти из кузова, угрожая нам увечьем. Однако в откос никто из нас не полетел, а все ударились о каменную дорогу. Я, помню, изо всех сил оттолкнулся ногами от кузова, чтобы не быть придавленным перевернувшейся машиной и ее содержимым. Упал я на дорогу на локти и на коленки, саданулся крепко, но все же, хоть по-собачьи, но сделал два прыжка подальше от машины. Однако на четвереньках мне пришлось оставаться недолго, ибо на меня с разлету уселся один из моих мастеров, но в следующее мгновение он был сбит с меня вылетевшей из кузова тяжелой металлической деталью. За другими участниками нашего полета я не имел возможности и времени наблюдать, но в конечном результате на всех была кровь из разных источников, все хромали и охали. Некоторых помяло здорово, но никого не убило, - и то ладно.
      Однако полеты полетами, а дело делом. Собрались мы, кто еще имел силы, поставили свою машину на колеса. Кое-как произвели необходимый ремонт, нагрузили разбросанные детали, сели сами, но не все: некоторые побоялись садиться, чтобы не испытать еще раз вышеописанного. Ехали вниз уже черепашьим шагом, не выключая 2-й скорости, и спустились к морю благополучно.
      Интересно получилось с моей гитарой и мандолиной, которые лежали у нас в кузове вместе с металлическими частями. Они были в чехлах, и, поднимая их с дороги, чтобы вновь бросить в машину, я был уверен, что это уж одни щепки. Однако оказалось, что они не получили ни малейших повреждений.
      Новороссийск
      С перевала мы спустились к морю в маленькое красивое местечко Кабардинка. Из Кабардинки видны "Малая земля" и Новороссийск, вернее, часть его. В Новороссийске день и ночь грохот боя. Наши на окраине - у цементных заводов. Враг в городе. Наша артиллерия и авиация наносят беспрерывные удары по вражеским расположениям. Ночью несколько пожаров одновременно озаряют город. Смотреть ночью на горящий Новороссийск было хоть и печально, конечно, но чертовски красиво. Зарево отражалось в море. Новороссийск взяли одновременным штурмом с суши, с моря и с воздуха.
      Наши самоходки принимали активное участие в уличных боях. Они в упор били из пушек по домам, занятым немцами, и уничтожали препятствия, мешавшие нашей пехоте. Жертвы у нас были не очень значительные. Подбили у нас немцы три машины, убили нескольких товарищей, несколько человек ранило.