Парни во время допроса служили украшением входных дверей, с той лишь разницей, что атланты и кариатиды не позевывают и не работают челюстями, безнадежно перемалывая резину.

– Он часто не ночевал дома, ссылаясь на работу, – без тени смущения отвечала она на щекотливый вопрос. – Интересоваться? Выслеживать? Это скорее ваша работа. У меня и без того дел хватает.

Вскоре Беспалый убедился, что разговор этот ни к чему не приведет – ее совсем не интересовало, что творится за кулисами, – и, раздобыв телефон и домашний адрес заведующей зоомагазином, он откланялся, оставив двери несчастной вдовы без назойливого убранства.

К заведующей решил нагрянуть внезапно, опасаясь напугать ее телефонным звонком. Прояви он вчера хоть чуточку внимания к этой полногрудой валькирии, и она бы незамедлительно явилась на составление фоторобота. И голова его при таком раскладе была бы целехонька! Вот ведь как бывает. Стечение обстоятельств.

– Кто там? – спросил знакомый голос валькирии.

– Откройте! Милиция! громоподобно ответствовал Беспалый, а его охранники брызнули смехом.

– А-а, Пал Палыч! – с широкой, сладкой улыбкой встретила она гостя. – Проходите, проходите… А я, знаете, сегодня проспала! – с порога начала оправдываться заведующая. – Будильника совсем не слышала. За неделю так наишачишься, что и артиллерия бессильна! А потом, думаю, какая разница – сегодня, завтра? Понедельник ведь у меня тоже выходной.

От него не ускользнули растерянность хозяйки и даже некоторый испуг, но следователь отнес это на счет внезапности своего появления и присутствия нехилых ребятишек, которые явно нервировали мадам.

Она усадила его на диване в гостиной. Парни остались в прихожей.

– Одну минуточку! – опять слащаво улыбнулась заведующая бледным ненакрашенным ртом и отбыла на кухню. Беспалый обратил внимание, что без макияжа она выглядит еще хуже.

– Не надо ничего готовить! – предупредил он. – Мы на минуту!

Тем не менее заведующая там явно суетилась, двигала ящики шкафов, гремела посудой, и, когда она через некоторое время вернулась с пустыми руками, Пал Палыч даже смутился.

– Боже! Что с вами? – театрально скрестила она руки на груди и разинула рот. Интермедию она играла фальшиво. – Неужели Жо-Жо?

– Кто это? – хмуро спросил Беспалый, почувствовав издевку.

– У нас в магазине живет очень злой ворон!

– Жо-Жо тут ни при чем.

– Слава Богу! – вздохнула полной грудью мадам.

– Это работа не менее злого продавца из вашего… магазина. – Он хотел сказать «из вашего гадюшника», но передумал.

– Как?! – вновь скрестила она руки. – Неужели маленький птенчик Вова?

– Нет, большой старый идиот Серафимыч, – натянуто улыбнулся следователь и добавил:

– Собственно, поэтому я и нагрянул к вам. А что касается фоторобота, тут вы правы – это можно отложить и до завтра.

– Не могу поверить, – шептала заведующая, – Иван Серафимыч покушался на вас? Но зачем?

– Об этом надо спросить его. И я хочу это сделать как можно быстрее, но у меня нет домашнего адреса вашего старикана.

– У меня тоже, – развела она руками. – Он откуда-то из области. В городе живет у родни. В отделе кадров, разумеется, есть только адрес прописки.

– Но телефон вашего сотрудника у вас должен быть?

– Там нет телефона. Да и зачем? Иван Серафимыч всегда, если что, звонил мне сам. Он очень предупредительный человек, очень аккуратный… – Она вдруг остановилась, поняв, что сболтнула лишнее.

– Значит, предупредительный? – тут же ухватился следователь. – А не звонил ли он вам вчера вечером, чтобы взять отпуск без содержания, ведь во вторник он вряд ли выйдет на работу?

Заведующая отчаянно замотала головой, пытаясь что-то сказать, но по всему было видно, что он угодил в яблочко.

– Не в ваших интересах мне врать, – предупредил Беспалый. – Не хотите же вы быть соучастницей в этом паршивом деле?!

Она молчала, потупив взор.

– Не переживай, начальник! – На пороге гостиной возникли двое молодцов. – Эта старая корова у нас сейчас заговорит!

И не успел Пал Палыч что-либо возразить, как один из них подлетел к заведующей и двинул ей локтем в лицо. Она с визгом повалилась со стула на пол.

– Прекратите! – закричал следователь и помог женщине снова принять вертикальное положение.

Она долго не могла прийти в себя, заливаясь слезами и причитая, но, когда успокоилась, решительно произнесла:

– Я все расскажу, – при этом постоянно озиралась на прихожую, откуда доносились голоса и смех парней. – Иван Серафимыч был у меня сегодня утром.

Прибежал весь взмыленный. Я сразу догадалась: что-то случилось. Он рассказал о вчерашнем происшествии. Дело в том, что у него с директором был затяжной конфликт, они не переносили друг друга, но Серафимыч специально не увольнялся, чтобы сделать Сергею назло. Гибель директора его напугала, ведь все знали об их отношениях. К тому же накануне он решил подстроить ему подляну: взял и отравил любимую крысу Сергея! Ваш визит в магазин окончательно поверг его в смятение.

Ко всему прочему, он был одним из заказчиков скорпионов.

– Зачем они ему понадобились?

– Я ведь вам говорила, для лечения.

– Он не производит впечатление больного человека, разве что с головой не все в порядке! Так тут скорпионы не помогут.

– Короче, – продолжала она, – чтобы на него не пало подозрение, он выкрал книгу заказов.

– Так я и знал!

– Вы его застали врасплох, когда остановили на улице. И он вынужден был обороняться!

– Замечательно вывернули все наизнанку! – воскликнул Пал Палыч и, указав на перебинтованную голову, еще громче возопил:

– Хороша оборона! Я чуть не остался без мозгов! Мог бы мне все объяснить на месте, я бы понял! Ведь мы ищем девчонку, а не старикана! – Он вдруг резко замолчал, потом тихо спросил:

– Надо полагать, книга заказов теперь находится у вас?

– Да-а, – неуверенно пропела заведующая, – но страничку со своим телефоном он выдрал.

– Ах, значит, все-таки есть телефон! Женщина залилась краской.

– Уж не эту ли книгу вы так усердно прятали на кухне, когда мы пришли?

Крыть было нечем. Беспалый положил ее на обе лопатки – в переносном смысле. Не в переносном – она бы сама легла.

Она торжественно внесла книгу и водрузила перед ним на стол.

– Когда Алиса заказывала Демшину хамелеона? – с ходу озадачил ее Пал Палыч.

– Приблизительно полтора месяца назад. Он пролистал книгу до нужного места, остановился и прохрипел:

– Здесь выдран листок. – Поднял голову и посмотрел заведующей прямо в глаза. – Он что, из благородных целей это сделал, ваш Серафимыч? Сдается мне, что это его скорпионы поселились в багажнике директорского «форда».

Заведующая так и затряслась от гнева.

– Никому верить нельзя! – закричала она, а потом скомандовала Беспалому:

– Берите ручку! Записывайте адрес этого прощелыги!..

Следователь не надеялся, что Серафимыч сказал ему правду, будто бы он живет неподалеку от зоомагазина, но то, что дом старикана оказался совсем в другом конце города, навело Беспалого на свежую мысль. Ради чего принимал такие мучения Иван Серафимыч, ведь до магазина на общественном транспорте ему приходилось добираться часа полтора? Неужели нельзя было найти что-нибудь поблизости? А не входило ли в планы Серафимыча при устройстве в магазин убийство директора?

Придя к такой мысли, Пал Палыч прямо в машине набрал телефон заведующей и поинтересовался, с какого времени работает у них старикан.

Оказалось, всего полгода. И это подтверждало догадку следователя. А вдруг Серафимыч – главный в этом деле, задал он себе еще более трудный вопрос, но ответ на него оставил до лучших времен.

– А ведь это территория Лося, – сообщил тот, что сидел за рулем. – Не позвонить ли боссу? Насчет Лося он нам никаких инструкций не давал.

– Да брось ты! – махнул рукой его товарищ. – Тоже мне важная птица – этот старикан!

– Мы будем действовать в рамках закона, – вмешался в их спор Пал Палыч.

С этими ребятишками ему сам черт был не страшен. А то, что руки у них, возможно, по локоть в крови, это его не смущало. В данный момент они стоят на страже закона, ищут преступника или даже шайку преступников, выполняют, так сказать, роль дружинников. Осталось только повязать на их бицепсы красные повязки, чтобы окончательно оформить сделку с совестью. Впрочем, такие формальности его волновали меньше всего.

Квартира Серафимыча оказалась на последнем, четвертом этаже хрущевки.

Они долго звонили, им никто не открывал. Один из парней сбегал вниз, к машине, звонил по телефону – тот же результат. Беспалый, приложив ухо к замочной скважине, пытался уловить взволнованное дыхание или бешеный ритм сердца насмерть перепуганного хозяина квартиры, но ни черта не улавливалось. Тогда решили действовать по закону. Пал Палыч сходил в ЖЭК, прояснил обстановку, взял понятых, и все вместе взломали дверь.

Квартира представляла собой две комнаты-клетушки, одна меньше другой, и напоминала своей мрачной атмосферой берлогу одинокого зверя. В комнатах было только самое необходимое для существования, ничего лишнего, только в спальне – целая стена с фотографиями молоденьких девушек и совсем маленьких девочек.

Вглядевшись в них получше, Беспалый понял, что на всех снимках изображена только одна девушка, но это вряд ли была Алиса. Блондинка с длинными волосами, с темными круглыми глазами, очень тонкая в талии. «С аппетитом у нее проблемы!»

– усмехнулся про себя следователь.

В это время один из «дружинников» заметил на полу спальни не выключенный из сети магнитофон. Парень нажал «пуск», и Беспалый вздрогнул, вновь поразившись тембру стариковского голоса.

– «Вот ты и пришел ко мне в гости, легавый. Что ж, присаживайся, коли пришел, – так начиналось звуковое послание Ивана Серафимыча, и Беспалый по инерции сел на скрипучий стул, еще раз вздрогнув, уже от скрипа. – Я знал, что рано или поздно ты сюда войдешь. Я, конечно, мог бы постараться вчера и предотвратить твой визит навсегда… – В этом месте он тяжело вздохнул. – Но пришел бы другой легавый – мне без разницы. Ты, наверно, считаешь меня убийцей, уркаганом твое право. Я жил тихо и смирно, никого не задевал, пока не задели меня. Настоящие убийцы и уркаганы живут припеваючи, разъезжают на лимузинах, но тебе до них дела нет, ты их не ловишь. Ты ловишь меня. Твое право. Но знай, я так просто не дамся! Такие, как Демшин, получат свою пулю в лоб, прежде чем ты меня поймаешь! Мне терять больше нечего. Жизнь перестала меня интересовать с недавних пор. Так что до скорого, легавый! Для кого-то из нас это будет последняя встреча…»

Негромкий щелчок возвестил об окончании звукозаписи.

– А старпер-то оказался с выкрутасами! – загоготал тот, что обнаружил магнитофон.

Пал Палыч только поморщился в ответ.

– Начальник! – крикнул другой, вбежав в комнату. – На кухне включена плита! Он только что был здесь!

– Ушел через крышу, – предположил Беспалый. Парни, не мешкая, бросились в погоню, а следователь так и остался на скрипучем стуле, уставившись немигающим взглядом в магнитофон, как новогвинейский папуас, впервые столкнувшийся с чудом техники. Поправил сползшую на глаза повязку, поднял голову. Девушка на одной из фотографий подмигивала ему и дарила целомудренную, но в то же время кокетливую улыбку.

…На проспекте Мира было не так оживленно, как в будни. Федор занял наблюдательный пункт на скамейке, напротив кинотеатра «Знамя». Отсюда открывался неплохой обзор. Все три представлявших для него интерес дома были как на ладони. Ювелирный сегодня не работал, и это облегчало задачу.

Вопреки скептичному предсказанию Балуева, что девица вряд ли живет в этих домах, он все же заставил себя встать пораньше и уже в полдень грелся на солнце возле кинотеатра, нацепив на нос черные очки, как делают все профессиональные шпики. Но время от времени, когда в поле зрения появлялся подозрительный объект, очки приходилось снимать: он боялся обознаться и схватить за руку не ту девицу. Впрочем, хватать за руку не входило в его планы.

Необходимо было выследить и остаться незамеченным. Он и оделся сегодня по-другому, и «опель» свой поставил на платную стоянку метрах в пятистах от кинотеатра. Все предусмотрел, вот только высокая брюнетка с короткой стрижкой не попадалась на глаза. Один раз из булочной выбежало нечто похожее в белых джинсах и ярко-оранжевой майке. Он даже рванулся ей навстречу, чтобы лучше рассмотреть, от волнения забыв о конспирации. Это оказалось совсем еще юное созданьице, акселератка с круглым лицом. Федор выругался про себя и вернулся на скамейку.

Не забывал он также задирать голову вверх, изучая верхние этажи всех домов, но и тут ему мешали очки, приходилось их постоянно протирать носовым платком и подолгу рассматривать на солнце.

В какой-то момент Федор понял, что на него стали обращать внимание.

Старушка в белой косынке, поливавшая на втором этаже цветы, облокотилась на перила, подперев ладошкой сморщенное личико, и уставилась прямо на него. Он посмотрел на часы. Два часа усердного наблюдения не прошли даром: ноги затекли, хотелось есть.

Федор покинул свой пост и направился в булочную, где располагался кафетерий. Выбрав место у окна, он принялся быстрыми глотками запивать слоеную булку, не спуская глаз с улицы и досадуя, что изображение дурацкого рогалика на витрине мешает обзору. И тут нос Федора учуял нечто, заставившее его сменить направление слежки. Да, сомнений быть не могло. В кафетерии стоял удушливый арбузный запах. Он сразу сообразил, от кого мог исходить этот аромат. К буфетчице, женщине средних лет с отекшим лицом, подошла дама в салатовом брючном костюме, с высокой копной светло-русых волос. Она держала на поводке пуделя рыжеватого оттенка и о чем-то беседовала с буфетчицей. Пудель все рвался на волю, но дама крепко сжимала в руке поводок. Она стояла к Федору спиной, и ему оставалось только лицезреть ее стройную фигуру да смущенную улыбку буфетчицы. Они болтали, как давние знакомые. Мало ли от кого пахнет арбузом?

«Иссей Мияки» – все еще популярные духи.

В два глотка он покончил со снедью и вновь бросился к своей скамейке напротив кинотеатра. Оттуда как раз вывалился народ, и одна парочка любителей немецкого кино уселась рядом с ним. Они потягивали из банок пиво и без конца сыпали именами: Шлендорф, Херцог, Фасбиндер. Он хотел им крикнуть: «Хенде хох!»

– или еще что-нибудь в том же духе, чтобы прекратили трещать, но в это время из булочной вышла дама с пуделем. Она опять была к нему спиной. Шла медленно, как бы обдумывая каждый шаг, ровно, по-балетному держала спинку. Дама свернула во двор, а Федор окончательно убедился в том, что это не его ночная похитительница. Что-что, а быстро семенящую, вороватую походку он запомнил навсегда, и спину она немного сутулила, и комбинация на ней была не первой свежести. Вряд ли этот фирменный салатовый костюмчик из одного с ней гардероба!

Он почему-то никак не мог вспомнить, какого цвета была на ней комбинация. И это не давало ему покоя до тех пор, пока трескучая парочка любителей немецкого кино не покинула скамейку. И тогда он почувствовал, какими тяжелыми стали его веки.

В одиночестве и сытости, под палящими лучами солнца Федора потянуло в сон. И немудрено. В последние трое суток он отводил минимум времени на это удивительное мероприятие.

Он провалился не глубоко, слышал, как проносятся за спиной автомобили, как перед кинотеатром дети затеяли какую-то непонятную игру, веселую и крикливую, как время от времени сменяются его соседи по скамейке: мальчик просит у мамы мороженое, старик рассуждает вслух о политике, он говорит ей: «Ты растолстела. Посмотри на себя в зеркало. Разве не замечаешь?..» И вдруг снова удушливый запах арбуза. Теперь совсем близко.

Федор заставил себя открыть глаза. Рядом сидела та самая женщина в брючном костюме салатового цвета, с копной светло-русых волос. Только на этот раз без собаки. Она оказалась гораздо моложе, чем он предполагал. Она сидела к нему в профиль, закинув ногу на ногу. В тот миг, когда он открыл глаза, дама закуривала, но тут же, будто почувствовав его пробуждение, повернула голову. Он не смог рассмотреть ее глаз из-за дымчато-коричневых стекол очков, которые сегодня невозмутимо присутствовали на ее вздернутом а-ля Катрин Денев носике.

Он постепенно узнавал ночную странницу, выскочившую из-за кустов навстречу его «опелю», и в то же время не верил собственным глазам. Длинная смуглая шея, украшенная жемчужным колье, вырастала из перламутрового воротничка блузки и нежно переходила в гордый упрямый подбородок. И туфли на ней сегодня были другие, не те, что она упорно не желала надеть и прижимала к груди, а перламутровые, на высоком, но устойчивом каблуке.

Дама улыбнулась, и он понял, что никогда раньше не видел, как она это делает. Улыбка показалась Федору слишком очаровательной и бескорыстной, как у ангела, чтобы принадлежать его ночной похитительнице. Он вновь засомневался, и тогда она проговорила:

– Неужели не узнал? Бедненький! Три часа сидишь на солнцепеке и никак узнать не можешь! Как ты трогательно жевал булочку в кафетерии! Я чуть не расплакалась! И снова бежать! И снова искать ее! Какое самопожертвование!

Она неподдельно вздохнула, а он уже в который раз поразился ее умению перевоплощаться. И при этом больно ущипнул себя за руку – надо проснуться!

– Ты ничего мне не хочешь вернуть? – спросил он на всякий случай.

– Ах, да! Конечно-конечно! – замахала она руками. – Я ведь с тобой не расплатилась за то, что ты меня подвез! – И дама небрежно швырнула ему на колено пятидесятитысячную банкноту, которую тут же подхватил ветерок и понес по земле, прибив к мусорной урне.

– Знаешь, а я постоянно о тебе думаю, – выдал вдруг он. Во сне ведь не грех выболтать самое сокровенное. – Я никогда не встречал таких, как ты…

Она не дала ему договорить, прервав идиотским смехом.

– Ты, по-моему, до сих пор спишь, – предположила она, отсмеявшись, – и видишь во сне кого-то другого, не меня. Иначе первым делом спросил бы об изумрудах, а не стал бы признаваться в любви.

Она сняла очки, оставившие красный след на переносице, и он увидел, что в кошачьих глазах затаилось недоброе.

– Тебе с черными волосами лучше, – сказал Федор. – И духи мне твои не нравятся, слишком назойливые!

– Зато я совсем не назойливая! Пока, дурачок!

Она резко поднялась, помахала ему рукой и вчерашней семенящей походкой устремилась к дому с ювелирным магазином. На этот дом он меньше всего обращал внимание, потому что магазин не работал.

Он последовал за ней. Пусть сон продолжается! А если не сон? Тогда – пуля в лоб. Она с мужиками не церемонится! Ну и пусть! Ну и черт с ней! Если изумрудов не вернет, все равно в петлю лезть! Так и так не выжить!

Они свернули во двор. Дом стоял буквой "г". Федор насчитал шесть подъездов. Она не оборачивалась, но и не торопилась. Он почти догнал ее и во второй подъезд вошел вместе с ней, подождав, пока она наберет замысловатый код.

На площадке перед лифтом, нажав кнопку вызова, она наконец обернулась.

– Ты ко мне в гости?

– Приглашаешь? – усмехнулся Федор. Внутренний голос ему подсказывал, что не надо сейчас говорить об изумрудах.

– Пойдем, коли не трусишь! – Она тоже усмехнулась. Лифт пополз на предпоследний, пятый этаж. Они смотрели друг другу в глаза, пока он не вымолвил:

– Ты – чудо!

Она вдруг смутилась, отвернулась, но в следующий миг уже прошептала, загадочно улыбаясь:

– Чудеса впереди.

Но этот сон и без того казался ему слишком чудесным. Она поколдовала ключом в двери, и они очутились в просторной прихожей с бархатными обоями и тяжелыми бронзовыми бра. В дальней комнате раздался лай собаки. Взглянув в зеркало, висевшее под углом, Федор почувствовал себя лилипутом. Девушка, не церемонясь, стянула с головы парик и швырнула его на пол. Он, видно, доставил ей немало хлопот в такой жаркий день. Вслед за париком полетел салатовый пиджак. Она осталась в расстегнутой перламутровой блузке, сильно намокшей под мышками. Капли пота бороздили шею, свисали с подбородка. Федор завороженно следил, как одна капля беспардонно заползла на белую горку груди, выпиравшей из лифчика, но не удержалась на вершине и соскользнула в пропасть.

– Чего уставился? Проходи! – скомандовала девушка и первая двинулась по широкому коридору, в котором он насчитал не меньше пяти дверей.

Не успел он сделать и трех шагов, как на полу мелькнула огромная тень, и в тот же миг железные тиски сдавили ему горло. Тщетно Федор пытался кричать, отдирать чью-то волосатую мускулистую руку. В глазах потемнело. Ноги ослабли.

Теперь он точно знал, что это не сон, но явь с последним глотком воздуха становилась все сумрачней и сумрачней. И он не чаял уже когда-нибудь проснуться.

По случаю приезда мамы Светлана испекла яблочный пирог, который ей всегда удавался, а в этот торжественный день, как назло, подгорел.

– Не расстраивайся. – Татьяна Витальевна гладила дочь по головке, как в детстве. – Помнишь свой первый пирог, в третьем классе, когда вместо муки ты насыпала крахмал?

– Нет, ма, ты путаешь. Это были сырники. И не в третьем классе, а в пятом.

Светлана грустно улыбнулась и посмотрела на нее с упреком: «Как же ты, мама, такого не помнишь?»

Татьяна Витальевна вздохнула и в оправдание прошептала:

– Это было в другой жизни.

И верно, у каждой из них было по две, а то и больше жизней, как, наверно, бывает и у большинства людей. В одной своей жизни Татьяна Витальевна работала на износ, заботиться приходилось не только о Светке, но и о престарелой матери, которая получала в месяц шестьдесят рублей пенсии. Так что с учительством пришлось быстро распрощаться и пойти на завод, ученицей маляра.

Работала в две смены, и девочка иногда до поздней ночи не отходила от окна, ждала, когда заводской автобус высадит маму на противоположной стороне улицы и та опрометью бросится к подъезду. А на плите еще не остыл ужин. Света рано приобщилась к поварскому искусству.

Заработки в малярном цехе были высокие, но работа сдельная. Кто порасторопней, тот больше получит. Многое зависело от мастера: какие детали он даст в работу – легкие, трудные; по высокому или низкому разряду покрытия и какое их количество. К мастеру надо подмазаться, усластить свои речи медом.

Льстить Татьяна Витальевна не умела и первые полгода получала в цехе не больше, чем в школе. Потом ее взяли в бригаду, повысили разряд, и жить стало веселее.

Но сугубо женский коллектив малярного цеха не мог обойтись без каждодневных склок, интриг, а подчас открытой травли. Татьяну Витальевну сразу невзлюбили, во-первых, за ярко выраженную интеллигентность, а во-вторых: «Че она такая правильная?» Методов досадить «правильной» имелось множество. Бригадирша поручала самую тяжелую, грязную работу. Кладовщица, люто ее ненавидевшая – Бог знает за что, – иногда выдавала ей краску, разведенную в не правильных пропорциях. На глаз такое нарушение технологии мог приметить только опытный маляр. Татьяна же, спокойно залив краску в пульверизатор и подключив к шлангу сжатый воздух, смело нажимала на курок, выстреливая цветной струей в какой-нибудь каркас, предназначенный для подводной лодки. Она все делала, как учили: прогревала детали перед работой, изолировала отверстия, чтобы в них не попала краска, шпатлевала неровные поверхности, снова прогревала, чтобы высохла шпатлевка, потом накладывала грунт, сушила, потом другой грунт, и снова сушка, слегка проходилась наждачной бумагой, потому что к гладкой поверхности хуже пристает краска, и лишь после всех этих дьявольских ухищрений начинала импульсивно разбрызгивать краску слева направо, справа налево, продвигаясь сверху вниз и обратно. Первый слой очень тонкий, так что видны зеленоватые проплешины грунтовки. После этого – на десять минут в печь, потом каркасы должны охладиться. Второй слой уже будет погуще, и когда в малярной кабине утихнет нудный моросящий дождь, залюбуешься, какими нарядными стали унылые, страшные каркасы, как эмаль переливается, словно алмазная пыль, в свете прожекторов. И снова – печь, теперь уже на полтора часа. И уже в самом конце рабочей смены Татьяна Витальевна доставала из печи каркасы и не верила своим глазам: по краям деталей образовались уродливые наплывы. Бригадирша подняла такой хай, что работа в цехе остановилась. Кто-то уже сбегал за технологом.

Технологу ничего не докажешь – в ведерке не осталось краски. Придется краску обдирать шпателем, предварительно замочив каркасы на несколько часов в растворителе, потом прогревать и опять все сначала. Можно, конечно, спрятаться за печь и дать волю слезам, но слезами тут вряд ли поможешь. Заказ военный, к тому же срочный. Каркасы ждут в другом цехе. Технолог выписывает брак. Мастер лишает премии. Бригадирша рвет и мечет, ведь пострадает вся бригада, и все из-за этой неотесанной интеллигентки! И только кладовщица в дверях своей кладовки никак не уберет беззубой улыбки со своего крысиного лица.

Это продолжалось бы бесконечно, если бы какая-то добрая душа не подсказала Татьяне проверить краску. И она проверила ее в присутствии технолога. Кладовщицу не только лишили премии, но и уволили. С тех пор Татьяна никому не давала спуску, и вскоре ее выбрали бригадиром. С волками жить… Вот так и жила она в той своей жизни. Светку после школы пристроила в ювелирный техникум. Правда, та его не закончила – вышла замуж. Муж получал мало. Светка его пилила, но при этом сама бездельничала: привыкла с детства не выходить из дома, школа ее всегда тяготила, техникум тем более, подружек не было. Жили в основном за счет матери, пока зять не устроился на тот же военный завод.

Другая жизнь Татьяны Витальевны началась внезапно, невероятно, немыслимо, как в романах Диккенса.

Это произошло буквально через месяц после смерти старухи матери, когда Татьяна, которой уже перевалило за сорок, почувствовала, что у нее развязаны руки.

Лишь только забрезжил рассвет перестройки, в заводской Дворец культуры приехал с концертом детский ансамбль чилийцев. Это была сенсация, потому что, кроме побратимов чехов, в город, напичканный военными заводами, никого не пускали.

Она пошла на концерт не по своей инициативе, ее пригласила женщина из бригады, которой чилийцы тоже были до лампочки, но в одной программе с чилийцами выступал местный танцевальный коллектив, где лихо отплясывал арагонскую хоту сынок женщины.

В общественной жизни назревали крутые перемены, но Татьяна Витальевна никак не предполагала, что они отразятся на ее собственной жизни, и, ничего не подозревая, купила скромный букетик цветов для сынка подруги.

Арагонская хота отшумела в первом отделении, и во время перерыва женщины побежали за кулисы. Там полулежали в креслах полуживые танцоры, не в силах содрать со своих мокрых тел национальные испанские костюмы. Отдельно, в сторонке, волновались экзотические латиносы в пончо. Они тихо перешептывались и почти не улыбались. Там она увидела его или, вернее, он – ее. Невозможно было не заметить апрельские желто-фиолетовые фрезии на фоне черного – траур по маме – платья Татьяны Витальевны. Она несла их так, будто в жизни своей ничего другого в руки не брала. А сами руки – очень знакомые руки – с какой-то картины в Лувре или Прадо. Ничем их не возьмешь, эти руки, – ни ацетоном, ни растворителем! И тонкая талия, и широкие плечи, и спадающие на них пышные пепельные волосы, и замысловатые дуги серых бровей, и глаза, большие и темные, в которых прочитать можно что угодно – и грусть, и нежность, и лукавство, но только не технологический процесс покрытия каркасов. Он в одно мгновение охватил взглядом ее всю. Она лишь заметила маленькие, забавной формы уши, от этого на душе сразу стало как-то тепло. Она протянула бедному взмокшему мальчику букетик ароматных фрезии и тут же почувствовала совсем рядом другой аромат. Он исходил от букета алых роз (откуда в апреле розы в их северном городе!), протянутого ей со словами, старательно произнесенными на ломаном русском:

– Возьмите скорей! Вам нельзя без цветов!

– Что вы? Не надо! – смутилась Татьяна Витальевна. Может, в этот миг она вспомнила, что давала подписку – не общаться с иностранцами?

– Я весьма, весьма настаиваю, – несуразно лепетал чилиец, бравший в Сантьяго уроки русского языка у дряхлого белогвардейца.

– Танька, не ерепенься! Бери, раз дают! – подтолкнула ее в спину подруга.

Она взяла. Ей давно никто не дарил цветов, тем более таких.

– Ну, что ж, мерси, – пожала она плечами. – «Белые розы для моей черной подруги», – тотчас припомнился ей слезливый мексиканский фильм.

– А как зовут мою «черную подругу»? – не упустил момента поинтересоваться он. – Татьяна? Ларина?

– Вы читали «Евгения Онегина»? – удивилась она. Уж больно это не вязалось с его бахромчатым пончо, хоть и виднелись из-под него пиджак и галстук.

– О да! – воскликнул он с таким напором, будто все дети Анд с младенчества усвоили стихи Пушкина.

Ей же совершенно нечем было крыть. Разве что Паб-. ло Нерудой, стихов которого она не читала? Не петь же, в самом деле, «Венсеромос», нервно подергивая кулаком? Тошнотворные советские фильмы о пиночетовском путче невозможно было смотреть. Она перебрала в памяти несколько имен: Борхес, Маркес, Кортасар, Фуентес, Амаду… Но никто из них не был чилийцем! Однако ее новому знакомому, которого звали Луис Игнасио, коренастому брюнету с типичным, ничем не выдающимся латиноамериканским лицом, было абсолютно наплевать на филологическое образование Татьяны Витальевны. Уже несчастные танцоры давно высохли и ушли в зал, маленькие латиносы хором выводили что-то патриотическое, а они сидели в пустой гримерной, и Луис Игнасио все не мог остановиться:

– «Я помню чудное мгновенье: передо мной явилась ты…»

Она показала ему ночной город с чугунными перилами горбатых мостов над узкой загрязненной речкой, с тусклыми фонарями, сделанными под старину, и с примитивной церковкой, будто нарисованной художником-самоучкой.

Он оказался не эмигрантом, не коммунистом, а официально аккредитованным в Москве журналистом из той самой фашистской, пиночетовской страны. В их город попал чудом, под видом одного из руководителей ансамбля.