– Идите с миром…

Тогда Саня не уловил подводного течения этих слов. Пожелание мира было в основном адресовано ему.

– Вот не думал – не гадал, что в последний день перед армией стану спекулянтом! – шутил он в переполненном автобусе.

– Тише, дурак! – попросила Люда и была права. Пассажиры при слове «спекулянт» стали косо поглядывать на молодых людей.

Но ему все было нипочем в этот день, море по колено. Главное, что Людку он сумел выцарапать из лап грозного родителя.

– На рынок не поедем! – заявила она, как только они очутились на автовокзале.

– А как же…

– Я знаю одно хорошее место. Универсам на улице Гегеля. Там всегда торгуют садоводы-любители, и, кроме того, нас там никто не знает!

Пришлось согласиться с ее доводами, хотя «хорошее место» находилось очень далеко от автовокзала и они потратили около двух часов, давясь в потных автобусах, пока добрались до цели.

Люда оказалась права, садоводов-любителей здесь куры не клевали, и, как назло, почти все торговали клубникой, и поллитровая банка уже стоила полтора рубля.

– Мы так с тобой простоим до вечера! – оценил ситуацию будущий предприниматель. –Давай просить рубль за банку.

– Отец меня убьет! – всплеснула руками Люда, но долго стоять на виду у всех ей тоже не хотелось.

– Подходите! Подходите! – зазывал Саня. – Всего рубль банка!

К ним выстроилась очередь. Люда только успевала накладывать. Александр принимал деньги. Ведро ушло за полчаса.

Это была его первая и самая дорогая выгода от продажи, и заключалась она, конечно, не в двадцати вырученных рублях, а в том, что он сэкономил целых полдня для прощания с любимой.

Пустое ведро с окровавленной марлей на дне досаждало, неприятно поскрипывая и привлекая внимание прохожих, но везти его домой значило снова тратить драгоценное время в автобусной давке. В советской стране, словно по завету дедушки Маркса, куда ни плюнь – везде борьба!

Взявшись за руки, они бодро вышагивали к ближайшему лесопарку, где надеялись найти свободную скамейку.

– А руки-то у нас сладкие, как у леденцовых зверушек! – смеялась Люда.

– У зверушек не бывает рук! – резонно заметил Саня.

– Не умничай, Шурик!

– Я не умничаю. Вот приклеишься ко мне, и пойдем вместе в армию!

– Представляю! Приходим на призывной пункт и дуэтом говорим:

«Дя-день-ка пол-ков-ник, мы расклеиться не можем!»

– Уж какой там спецнабор! Меня и осенью побоятся призвать!

Пустая скамейка все же отыскалась, но от комаров не было спасенья.

– Нет, Людка, надолго нас не хватит! Поцелуи получались беспокойные, нервные.

– Что ты предлагаешь?

– К тебе, – уверенно произнес он, по-видимому, считая, что сегодня его желания должны исполняться неукоснительно. – В общаге, сама понимаешь, проводы Витяя.

– Ты с ума сошел! – обиделась Люда. Дом ее родителей был с самого начала закрыт для их тайных свиданий. Даже когда они оставались одни в ее комнате, она не позволяла ему невиннейшего поцелуя. В доме безраздельно властвовал отец и в свое отсутствие оставлял невидимого пса сторожить девичью честь. Не зря Люда впадала в оцепенение, стоило прикоснуться к ней, и сама превращалась в Цербера, если он вел себя понастойчивей.

Все менялось в общаге. Несколько раз им удалось избавиться от Витяя.

Товарищ и сам понимал, что лишний, но иногда не проявлял инициативы, и Сане приходилось его выпроваживать к соседям на пару часов. Встречи всегда происходили днем, после занятий, а потом в обеденные перерывы. Здесь, в грязной обшарпанной комнате с казенным постельным бельем, Люда становилась гораздо податливей, благосклонно принимала его ласки, отвечая лишь тяжелым вздыманием груди, будто пела оперную арию. Первый эротический опыт в самом деле напоминает что-то оперное, фальшивое, театральное. Но в один прекрасный день, когда Люда вскрикнула громче обычного и он почувствовал всю глубину наслаждения, они стали мужчиной и женщиной. В тот раз обошлось без последствий, а потом Саня стал покупать презервативы, которые являлись дефицитом и составляли предмет гордости и хвастовства перед товарищами.

– Но почему? – настаивал он.

– Ты же знаешь. Я не могу там. И потом, разве нельзя обойтись без этого?

– Но я ведь два года буду обходиться без этого! Как ты не понимаешь?

– И что тебе даст всего один раз? – упрямо повела она плечом. – Неужели нельзя проститься, как люди?

– Но люди в основном так и прощаются!

– Не правда! Откуда ты это взял? Ты разве не видел в кино, как девушки провожали парней на фронт?

– Но ведь это кино! В жизни совсем по-другому.

– Значит, с сегодняшнего дня ты начнешь привыкать к суровым армейским будням! – выкрутилась Люда.

– Я знаю, – загрустил Саня, – это тебе не доставляет удовольствия. И ты меня скоро разлюбишь…

– Шурка, прекрати! – Она прижалась к нему всем телом и прошептала на ухо:

– Я люблю тебя, дурачка, и без этого! И никогда не разлюблю!

Они вышли из лесопарка на закате, сели в пустой трамвай и покатили к ее дому. Люда собрала в кулачок несколько шпилек, и волосы упали ей на плечи.

Он следил за ней, уткнувшись подбородком в поручень сиденья.

– Какая ты красивая!

– Да ну тебя! Самая обыкновенная. Вот Софи Лорен – другое дело! Она тебе нравится?

– Я люблю блондинок.

– Ничего ты не смыслишь в женской красоте! Блондинкам приходится много краситься, чтобы выглядеть привлекательными. А ведь лучше естественная красота.

– Но ты ведь не красишься.

– И что хорошего в этих белесых свинячьих ресницах?

Она явно напрашивалась на комплимент.

– Ты самая красивая в мире! – провозгласил он. Они добрались уже в сумерках. Как по заказу, поднялся ветер, нагнал тучи.

– Ты меня не провожай до подъезда, – попросила Люда. – Соседка на первом этаже все время сидит у окна и следит за всеми. Потом расскажет отцу.

Ветер усилился, трепал волосы и одежду, заглушал слова. Они стояли на пустыре с торца ее дома, обдуваемые со всех сторон.

Обнялись.

Пустое ведро с окровавленной марлей на дне зловеще поскрипывало на ветру.

– Я завтра приду тебя провожать, – пообещала она.

– Лучше не надо, – отказался он. – Мне будет тяжело…

– Пиши мне чаще…

– И ты… Не забывай.., –Никогда…

Путь от ее дома до заводского общежития проходил через цыганский поселок и занимал не более получаса.

Саня шел очень быстро, почти бежал, но не из страха, а потому что стыдился собственных слез. Вдали уже громыхало, но дождь не начинался. В поселке не было ни души. Все попрятались в ожидании ливня. Два года он ходил этим поселком, зимой и летом, ночью и днем, провожая Люду после занятий, после заводской смены. Он знал здесь каждое дерево, каждый кустик, но приходит время и надо сказать: «Прощайте, прощай…»

От поселка до общежития – рукой подать, но он вдруг остановился, ему показалось, что в порыве ветра, в раскате грома он слышит собственное имя.

Странное это ощущение, когда из черного тоннеля, каким предстал вдруг неосвещенный поселок, доносится:

– Шу-ура-а-а!

Он постоял с минуту, сомневаясь, но крик повторился. Это кричала она.

Саня ринулся в черноту тоннеля, ничего не различая в десяти шагах, кроме столбов пыли да деревянных резных ворот перед домами оседлых цыган.

– Лю-уда-а-а!

И вот уже совсем близко раздался жутковатый скрип пустого ведра.

Обнялись.

– Разве уже был дождь? – прижалась она к его мокрой щеке.

– Там, за поселком, накрапывал, – соврал он.

– А я, представляешь, оставила на даче ключ от квартиры! Господи, бежала за тобой целую вечность! И еще это проклятое ведро!

Молния шарахнула совсем близко и осветила марлю на дне ведра. Гром оглушил. И небо наконец прорвало. Ливень ударил с градом. Стало по-зимнему холодно.

Мокрые, замерзшие, счастливые, они ворвались в общежитие.

Им повезло дважды. Старик вахтер куда-то отлучился, и они беспрепятственно взлетели на третий этаж. А на столе в темной сырой комнате лежала записка от Витяя: «Решил попрощаться с городом. Проведу ночь на набережной. Встретимся на призывном. Привет Людмиле. Пока».

– Ура-а! – закричали они в голос, не подумав, каково Витяю на набережной в такой ливень.

Они развесили свою мокрую одежду на бельевой веревке, навечно протянутой от окна к двери.

Люда сразу забралась под одеяло, а Саня взялся за приготовление ужина.

В холодильнике обнаружилось кое-что. Банка рыбных консервов, яблоко, засахаренное малиновое варенье. Не густо, конечно, но до утра прожить хватит.

Он заварил чай, подал ей в постель бутерброды с рыбой и яблоко на десерт.

– Нет, яблоко – пополам! – не согласилась Люда. – У нас равноправие!

Они впервые проводили вместе ночь, и оттого возбуждение было крайним.

Саня доводил себя до изнеможения, отдыхал и вновь принимался за дело, словно хотел запастись на все два года. Люда не сопротивлялась, только тяжело вздымалась белая грудь – ария казалась бесконечной. Но на четвертый или пятый раз – они сбились со счета – ария вдруг прервалась коротким вскриком.

– Что с тобой?

– Не знаю, не знаю, – мотала она головой, как в бреду, и дрожала всем телом. – Кажется, я сейчас описаюсь…

– Давай же, давай! Еще немного! – подгонял он ее резкими движениями.

Люда застонала, всхлипнула, а потом обмякла, будто лишилась сознания.

– Вот теперь мы квиты, – обессиленно прошептал он ей в грудь. – Теперь равноправие.

– Ты именно этого хотел добиться?

– Иначе бы мне худо служилось.

– Шура, я тебя люблю! Я тебя люблю, Шурочка! Никого мне не надо, кроме тебя! Слышишь?

– Слышу…

– Веришь мне?

– Теперь верю…

Уже светало. Выпили чай с остатками варенья. Она натянула на себя полусырое платье. Ведро, умолкшее на ночь возле двери, вновь заскрипело у нее в руке.

Саня побрился. Влез в тренировочные, оставив единственные летние брюки сушиться навсегда.

– А как же брюки? – испугалась Люда.

– Из армии я вернусь совсем другим человеком, – махнул он рукой.

– Богатым, что ли?

– Просто другим. – Он не знал, как ей это объяснить.

Улица встретила их туманной дымкой. Вместо цыганского поселка – голубое пятно, будто не было уже обратной дороги.

– Ее и так нет, – грустно сказала она, когда они добрели до автобусной остановки, где по случаю воскресенья не было ни души.

– Что будешь делать?

– Поеду на автовокзал.

– А про ключ разве ты мне не наврала?

– Нет.

– Значит, если бы не ключ, ничего бы не случилось?

– Значит, так…

Обнялись.

Заревели навзрыд, как малые дети.

– Пиши мне чаще…

– И ты… Не забывай…

– Никогда.

Шаталин не спал всю ночь, вспоминал Люду. А под утро ему показалось, что внизу, в гостиной, кто-то ходит. Раздался знакомый скрип. Он не поверил своим ушам, но с места не тронулся. "Это сейчас пройдет, – успокаивал он себя.

– Зачем пугать маленькую?" Он слышал ровное дыхание рядом. Он чувствовал ее тело. Девушка крепко спала.

Однако скрип приближался, скрип поднимался по лестнице. Потом заскрипела дверь. Совершенно разные скрипы. А пол уже совсем по-другому скрипит.

На ней были белый платок в горошек и полусырое платье. Она несла ведро, накрытое марлей. Улыбнулась ему и сказала:

– Не бойся. Я ненадолго.

Села на край постели. Поставила ведро перед ним. Сняла платок, вытерла шею и под мышками. Собрала в кулачок шпильки. Распустила волосы.

Помолчали.

Она оглядела его огромную американскую спальню.

– Да, это не комнатка в общежитии!

– На что намекаешь?

– Просто так. Обязательно надо на что-то намекать?

– Зачем пришла?

– Соскучилась. Ты ведь не вернулся.

– Как это не вернулся? Это ты меня не дождалась!

– Не будем спорить, – предложила она. – Кто это рядом с тобой?

– Маленькая.

– Ты ее так зовешь?

– Да.

Ему вдруг стало стыдно перед Людой, что он до сих пор не знает имени девушки.

– Странно… – Она запустила обе руки себе в волосы и неожиданно попросила:

– Можно, я лягу с тобой?

– Не дури!

– Ну, хоть на секундочку! Пусти меня под одеяло! Ведь нам было так хорошо той ночью!

Он больше не мог возражать. Она мигом оказалась в его объятиях.

– Люда, Людочка, – шептал он в нежную девичью щеку. – Какая же ты дуреха! Не могла подождать еще полгода?

– Я испугалась. Ты сказал, что вернешься совсем другим.

– Мало ли что я сказал?

– Знаешь, я так растерялась, когда ты вышиб дверь. Я поняла, что ты не обманул…

Помолчали.

Краем глаза Саня заметил, что клубника в ведре шевелится, оставляя на марле темные пятна.

– Что там у тебя в ведре?

– Клубника. Мы ведь тогда даже не попробовали. Все продали.

Она встала. Бережно сняла марлю.

Сверху в ведре лежала голова с выпученным глазом. Голова шевелила губами, выпуская воздух, будто никак не могла отдышаться. А рот у головы был кривой.

– Узнаешь? – доброжелательно улыбнулась Люда. – Здесь их ровно четыре…

Он очнулся в холодном поту. В окнах спальни темнела ночь, шумел ливень, сверкали молнии. Где-то далеко раздавалось: «Шу-ура-а-а!»

Он спустился вниз. В окнах гостиной ослепительно сверкало солнце.

Он включил телевизор. Сел в кресло. На экране появились знакомые фигуры. Они шли молча. Никто не курил. Никто не глазел по сторонам…

Шаталин почувствовал движение у себя за спиной. Погасил экран.

– Это ты, маленькая? – спросил, не оборачиваясь. Ответа не последовало. – А мне, знаешь, приснилась Люда. Пришла, чтобы угостить клубникой. Чего молчишь?

Он обернулся. Девушка смотрела безумными глазами, направив на него пистолет.

– Убей меня, маленькая! Все правильно. Сколько можно? Давно пора.

Ее трясло. Она начала опускать пистолет.

– Нет! – закричал Саня. – Убей меня! Слышишь? Убей! Ты метко стреляешь, маленькая! Нажми на курок! Иначе не выжить!

Пистолет выпал из ее рук. Она заплакала.

– Не могу, Шура. Не могу! Как я буду без тебя? Они катались по полу, сцепившись, как два борца. Сначала рыдали. Потом смеялись.

Все окна в доме были распахнуты. Шторы сняты. Сброшен тюль. На дворе заливались птахи. Каркали вороны. Строители возились на самой макушке часовни.

Золотили купол.

В конце Тенистого переулка показались две машины. Два черных «шевроле» с затемненными стеклами.

Двое на полу в гостиной притихли, вслушиваясь в гармонию звуков, наполняющих мир.

В открытые окна доносились голоса сверху:

– Мы вчера с Гришуней на пару четыре поллитры раздавили!

– Да не звезди ты! Гришуня сто грамм опрокинет – уже лыка не вяжет!

– Я тебе говорю! Сукой буду!

– Побожись!