— Интересно, если Эйрик сбежит, то куда он рванет на этот раз? В Валланд? — шутили викинги Хильдрид.
— Куда бы ни рванул, делов он еще наделает, — заметил Хольгер.
— Сомневаюсь, что рванет. Зачем ему, в Денло он найдет себе сколько угодно сторонников, — ворчливо ответил Альв. — Он, говорят, тоже раздает земли направо и налево.
— Мне казалось, что норманны, вроде бы, так не делают, — сказал один из британских воинов Ятмунда, Кадок, которого не звали, но который пришел послушать — он тоже собирался драться с Эйриком.
— А чем норманны хуже других? Они тоже любят кушать хлеб и пить пиво. Для этого нужно растить зерно, и растить его на земле.
— А что — норманны сами роют землю? — поинтересовался другой англичанин.
— А что — за англичан это делают пикты? Или скотты?
— Нет, но рабы же…
— Рабы рабами, но не они же одни едят. У нас на севере работают все.
— Что — и короли?
Хильдрид не поднимала глаз от пола, и за плечами здоровенных мужчин была почти не видна, но когда она заговорила, все остальные замолчали.
— Конунг Харальд Прекрасноволосый был одним из лучших кузнецов Нордвегр. Я до сих пор ношу меч, который он выковал.
— Да? А еще чем он занимался?
— По дереву резал. Он был хорошим мастер.
— Да уж…
— Меч можно посмотреть? — спросил один из англичан. Гуннарсдоттер пожала плечами, вынула из ножен клинок, осторожно протянула рукоятью вперед. Осторожно не потому, что боялась обрезаться — по лезвию без опаски можно было провести пальцем, свой меч она никогда не пыталась заточить до бритвенной остроты, это ни к чему — а потому, что избегала касаться руками металла — под пальцами тот мог заржаветь. — Да, хорошая работа.
Гуннарсдоттер — единственная женщина в обществе нескольких десятков мужчин, собравшихся в общей зале, чтоб обсудить грядущее завоевание Нортимбраланда — ткнула сына локтем в бок.
— Итак, сколько тебе потребуется времени, чтоб собрать армию, юный хевдинг?
— Матушка, я полагаю, не пройдет и полугода.
— Что ж, это, конечно, замечательно, но во-первых, воевать принято летом — не тяни до Зимней Ночи. А во-вторых, доходят слухи, что Эйрик тоже не зевает. Говорят, что он отправился в Дюплинн. Или в Хлюмрек[36]. Куда-то на запад. Собирать людей. В Хьяльтланде[37] и на Северных островах он вроде как уже побывал.
— Откуда ты это знаешь? — вскинулся Орм.
— Купцы рассказали. Я сегодня покупала холст. Кстати, нортимбраландский. Отличный холст.
— Что еще тебе рассказал купец?
— Многое. Но об Эйрике я ничего больше не услышала.
На берегу готовили корабли — драккар Орма, «Змей», доставшийся ему от отца, драккар Хильдрид, «Лосось», и другие драккары. Несмотря на открытую нелюбовь Ятмунда к скандинавам отстаивать его интересы были готовы четыре отряда викингов, большинство из которых, как ни странно, происходили не из Денло, а с севера. Адальстейн был достаточно умен, чтоб привлечь под свою руку многих норманнов, на службу которых никогда не жаловался, а его брат был умен достаточно, чтобы не гнать их прочь.
И теперь, когда Нортимбраланд был поделен одновременно между последователями сразу двух херсиров, викингам предстояло встретиться в бою с викингами. Впрочем, для них это было самым обычным делом. В бою они встречались и на родине, и далеко от нее — разные отряды викингов могли служить разным государям. Жители Нордвегр, конечно, давно забыли о тех временах, когда за земли или добычу разные племена скандинавов сражались с другими — халейги воевали с ругиями, а ругии с трандами — но сталкиваться в бою приходилось. Наблюдая за тем, как смолят ее «Лосося», Хильдрид вспоминала о Регнвальде Прямоногом.
Прямоногий был нелюбимым сыном Харальда Прекрасноволосого. Конунга однажды в жизни угораздило потерять голову от красивой дочки финна, смуглой, черноволосой и большеглазой девицы, которую в Нордвегр называли Снефрид — как ее называли по-фински, не знал никто. Девица оказалась не слишком-то покладистой. Он женился на ней, потому что иначе не смог ее получить. Почему у него не поднялась рука убить ее отца и взять красотку силой, он и сам не понимал. Снефрид родила конунгу четырех сыновей. Что уж она там по ночам делала с Харальдом, никто не знал, но на шесть лет их брака конунг совершенно забыл обо всем на свете. Он занимался только женой.
А когда она умерла, любовь быстро сменилась ненавистью. Чтоб отвлечь Прекрасноволосого от мыслей о покойной супруге, к нему привели жреца, и тот послушно прошамкал что-то о приворотном зелье и колдовстве. Харальд пришел в ярость и приказал никогда при нем не поминать имени прелестной дочки финна. Уснувшей вечным сном Снефрид было уже все равно. А вот ее сыновьям — нет. Когда отец прогнал их, они были еще слишком малы, чтоб начать свару. Но зато было предостаточно доброхотов, которые ринулись в драку «в защиту детей». Как это бывало всегда, со временем Харальд оттаял и признал, что сыновья не виноваты в том, что их мать — колдунья, позволил воспитывать их, как полагается, посулил в будущем положенные владения.
Регнвальд Прямоногий, младший сын Снефрид, стал первым братом, на которым Эйрик опробовал свой знаменитый топор. Любимый отпрыск Прекрасноволосого с детства был единственным человеком в Нордвегр, которому отец позволял все. Конечно, по Скандинавии ходили слухи, будто сын Снефрид занимается колдовством, но о ком же, как не о сыне колдуньи, говорить подобные вещи? И была ли сама Снефрид колдуньей, или просто умной, красивой и чувственной женщиной, от которой мужчины теряли головы — никто не знал наверняка. Из всех четверых Регнвальд был самым смуглым, больше всех похож на финна, и потому ему тут же приписали сорок, а то и пятьдесят колдунов в дружине.
Харальд Прекрасноволосый отдал Прямоногому Хадоланд, а потом пожалел. Область была богатая, а как раз в то же самое время конунг начал задумываться, как он был неправ, наплодив такое количество сыновей, каждого из которых нужно наделить владением. Эйрику не стоило большого труда убедить батюшку, что без Регнвальда в Нордвегр будет лучше. Кто распускал слухи о колдовстве, так и осталось неизвестным, но этими слухами воспользовался именно Кровавая Секира. Глядя, как стареет отец, он начинал задумываться и о том, что братья — это потенциальные соперники на сан конунга, которые поодиночке ему, конечно, не смогут противостоять, но вот все вместе — вполне.
У него была прекрасная дружина. Для верности он взял еще сорок человек у отца и попросту сжег брата вместе с поместьем, всеми его людьми, женами и рабами. Это убийство в песнях скальдов превратилось в героическое сражение с колдунами, но Хильдрид-то прекрасно знала цену «подвигам» Кровавой Секиры. Он был отличным воином, этот старший из выживших отпрысков Харальда Прекрасноволосого, но везде и всюду предпочитал выбирать дорогу попроще. Может, именно поэтому Эйрик и не видел ни одного поражения?
Регнвальд Прямоногий стал первым в длинной череде смертей среди потомков первого конунга Нордвегр. О несчастном сыне Снефрид рассказывали, об остальных молчали, и все было представлено так, будто дети Харальда просто сами по себе потихоньку перемерли, в большинстве не оставив наследников. Те же, что остались, вряд ли могли рассчитывать на что-то большее, чем одно-другое хорошее поместье. Хакон мог считать, что ему повезло, когда батюшка решил посчитаться с конунгом Адальстейном и одновременно подшутить над ним. Хильдрид вспомнила, какое лицо было у Торы, когда женщина узнала, что ее единственного отпрыска увозят на Британские острова. Женщине Нордвегр гордость не позволяла плакать и жаловаться, и она лишь смотрела — взгляд как у раненой птицы — но на глаза наложницы конунг тогда не обратил никакого внимания.
Теперь Тора, наверное, счастлива от того, от чего прежде убивалась. Вот они, превратности судьбы.
— Неужели отец тогда и бровью не повел? — спросил Гуннарсдоттер Кадок, один из ближайших сподвижников Ятмунда, который был родом из Бретланда[38], из Гвиннеда, но служил брату Адальстейна и пользовался его огромным доверием. Он был высокий, крепкий, хоть и тощий, и быстрый, темно-русый, почти темноволосый, с внимательными серыми глазами, отлично владел оружием, и притом обладал несомненным талантом наставника, поэтому иногда натаскивал в драке старших мальчишек при дворе короля. Кроме того, Кадок знал несколько языков, и на нордвегрском болтал, как на своем родном.
— Повел, конечно. Я помню, как он ждал — что ему скажут ярлы. Он опасался, что они его осудят за… ну что ж, скажем прямо, за самое настоящее убийство сына.
— Осудили?
— Никто. А Эйрика и вовсе хвалили, как за настоящий подвиг.
— Вот так ерунда. Колдуны иногда бывают полезны. Конунг мог бы воспользоваться помощью сына и его подручных и покончить со своими врагами.
— Во-первых, конунг считал себя слишком сильным, чтоб прибегать к такого рода низким уловкам, а во-вторых, никто никогда не рассказывал хоть о каком-нибудь колдовстве, которое сотворил Регнвальд.
— Ну что ж. Тут все понятно. Отец решил избавиться от неудобного отпрыска. Потом то же самое случилось и с другими сыновьями этой Снефриды?
— С каждым свое. Да.
— Кто бы сомневался, — Кадок покачал головой. Потом покосился на Хильдрид. — Я давно хотел тебя спросить… Только не решался.
— Ну?
— Как так получилось, что ты — женщина — оказалась во главе дружины? Я прежде не слышал, чтоб y норманнов сражались женщины.
— Как получилось? Да как-то само собой. Уверяю тебя, очень многие женщины Нордвегр смогут постоять за себя, если придется. Они, правда, не ходят в походы, не облачаются в кольчуги, не обязательно берут мечи, но если попытаешься обидеть мою соотечественницу, можешь получить отпор от нее самой. Такое бывает. Нас всех учат, что свою честь нужно отстаивать при любых обстоятельствах, как угодно. Потерявший честь теряет все. Даже свободу. Даже жизнь.
— Хм… — ответил Кадок. — Теперь мне понятно, почему ваш народ так опасен… Я слышал, будто ты в Нордвегр лучший кормчий. Это так?
— Лучший? Нет, не так. Я хороший кормчий.
— Я не отказался бы ходить на твоем корабле.
— Да? — она подняла бровь. — С чего бы? Я тебе так нравлюсь?
— Еще не знаю. Но я люблю необычное.
Они сидели на краю крепостной стены Хельсингьяпорта, над самыми воротами.
Она охотно согласилась поговорить с Кадоком, когда тот попросил об этом. Она не сомневалась, что разговор пойдет об Эйрике. Воин хочет присмотреться к будущему соратнику, с которым, быть может, придется прикрываться одним щитом, да еще узнать какую-нибудь важную информацию.
— У меня большая семья, — сказал Кадок. — Шестнадцать братьев, да их сыновья, да двоюродные братья, да троюродные… Общим счетом пятьдесят восемь человек. Мы договорились, что вождем буду я. Я не старший, но самый сообразительный, как говорят. И, к тому же, хорошо болтаю на разных английских языках…
— Да уж, — проворчала она. — Как я понимаю, мой родной язык уже стал одним из английских наречий, так?
— Ха, такая большая область, как Денло, говорит на нордвегрском. И Нортумбрия тоже. Язык, который лучше бы знать.
— У вас в Бретланде принято, чтоб вожди командовали собственными семьями? — спросила она, улыбаясь.
— Бывает по-всякому. Я вот что скажу. Все норманны у тебя в отряде — отличные воины. А у меня… Ну что ж, они все очень разные. Есть крепкие, опытные ребята. А есть и очень молодые. Если случится так, что бой будет на суше — ты не против, если мой отряд встанет рядом с твоим? А?
Гуннарсдоттер лишь усмехнулась. Она прекрасно понимала мысль Кадока — он хочет подпереть свои полсотни воинов викингами хотя бы с одного бока, может, уговорит еще кого-нибудь из викингов, чтоб встали с другой стороны. И тогда, быть может, его людям будет полегче — в окружении опытных воинов так обычно и бывает. Но вместе с тем ей было лестно, что к ней обратились.
— Почему нет. Мы еще поговорим об этом.
По стене сонно расхаживали воины Ятмунда, вооруженные короткими копьями, в шлемах и кожаных бронях. Они равнодушно поглядывали на дочь Гуннара и ее собеседника, украдкой зевали в ладонь… Делать им было нечего, но болтать нельзя, пялиться особо не на что, а нордвегрского они не понимали.
На лестнице, ведущей в башню, появился Орм, он огляделся, нашел взглядом мать и направился к ней. Подошел и вместо приветствия взял ее за руку.
— Пойдем.
— Куда? — лениво поинтересовалась женщина. Она пригрелась на солнышке и разомлела — ей не хотелось шевелиться.
Не отвечая, молодой викинг стащил мать с края стены и потянул за собой.
— Мы еще все обсудим, — крикнул ей вдогонку ухмыляющийся Кадок.
— Куда ты меня тащишь? — возмутилась Хильдрид, когда поняла, что сын ее не отпустит.
— Пойдем-пойдем…
— Куда ты меня тащишь, я спрашиваю?
— Не скажу.
— Это еще что такое? Почему это не скажешь?
— Потому что если я скажу, ты со мной не пойдешь, — флегматично ответил Орм.
— Орм, — она попыталась освободиться. Не тут-то было — сын держал крепко. — Прекрати. Я никуда с тобой не пойду.
Он молчал и тащил ее за собой. Они спустились по лестнице, прошли насквозь две башни и жилую залу, где у стен были уложены свернутые постели тех, кто здесь ночевал, выбрались во двор и пошли к воротам. Женщина поняла, что сын направляется куда-то за пределы замка, и снова возмутилась.
— Да что же это такое? Разве так положено обращаться с матерью?
— Прости, матушка. Я веду тебя в церковь.
— Куда? — она выдернула руку. — Это еще зачем?
— Я хочу, чтоб ты поговорила со священником.
— Я не хочу ни с кем говорить.
— Ну, что ж делать, — невозмутимо ответил он.
— Орм!..
— Ты обещала мне подумать. Беседа со священником — прекрасный повод подумать о религии.
— Я не хочу сейчас.
— Когда же еще, матушка? Подходящее время может никогда и не прийти.
— А ты торопишься. Куда, спрашивается?
— После гибели Эйрика ты вернешься в Нордвегр. Я ведь правильно полагаю?
— Правильно. Я хочу жить на родине, там, где родилась. И там, где умерли мои отец, мать и муж, хочу умереть сама.
— Тебе рано думать о смерти. Но если ты обоснуешься в Нордвегр, в Ферверке, мне до тебя будет уже не дотянуться. Так что приходится спешить.
Хильдрид остановилась, глядя на сына. У него было усталое лицо, на лбу и возле рта появились морщинки, но глаза сияли, как два озерца под лучами яркого солнца на чистом небе. Его юность жила в глазах, и неважно, появились ли на лице морщинки, или нет. Лицо сдержанное, но по взгляду никак не понять, шутит ли он, или говорит правду. К подобному выражению его лица она легко привыкла, ведь когда-то как же на нее посматривал и Регнвальд.
— Ты хочешь изменить мои мысли по своему желанию. Ты хочешь, чтоб я думала так же, как ты. Но мне не позволяешь попытаться тоже. Я хочу, чтоб после схватки с Эйриком, когда Кровавая Секира уснет вечным сном, ты вернулся в Нордвегр вместе со мной. Но, как понимаю, добиться от тебя согласия не смогу.
— Нет. Я буду править в Нортимбраланде.
— Ты решил поселиться в чужой стране потому, что здесь можешь рассчитывать на кусок земли побольше?
— И это тоже. Ятмунд прислушивается ко мне, а Хакон не станет.
— Почему ты так думаешь?
— Мы не нашли общего языка, — Орм пожал плечами. — Я понимаю, матушка, твое желание умереть на земле, где ты родилась. Я бы тоже этого хотел. Как перелетная птица, я прилечу умирать на родные скалы. Но это случится не скоро. Я еще очень молод. Я оставлю Нортимбраланд не раньше, чем мой сын сможет править в моем фюльке не хуже меня.
Хильдрид долго смотрела на сына. Едва сын упомянул о скалах, как она вспомнила горную тропку, парящий под лучами солнца густо-зеленый мох, серые в потеках камни, весенний запах влажной, напоенной жизнью земли, аромат сосновой смолы и юных почек. Это было двадцать шесть лет назад. Она захворала, и жених повел ее в горы, к лекарю. Женщина вспомнила, как тяжело было забираться в гору, и как трудно ей было передвигать ноги, и каким обычным показался ей дом колдуна, к которому она тогда направлялась, чтоб попросить у него помощи.
Домик колдуна, пахнущий сухими травами. Его глаза, внимательные и улыбчивые. Их пронизывающий взгляд. Рокочущий спокойный голос, пронизанный такой уверенностью в своей правоте, что не верить ему невозможно.
— Ты знаешь… Двадцать шесть лет назад я едва не умерла. От болезни.
Орм насторожился. А женщина продолжала:
— Меня вылечил один колдун. Там, в Нордвегр. А еще он мне сказал, что когда-нибудь, через много-много лет, здесь, в Англии, будет править женщина… Она будет моим потомком. Он так сказал. Не знаю, правда это или нет, но говорил он убедительно. И убежденно.
— Почему же нет? — спокойно спросил Орм. — Это отличное предсказание. Если мои дети будут жить здесь и править в Нортимбраланде… Если они будут править там, то и предсказание осуществится с легкостью. Хоть и странно, как это Англией будет править женщина, — сын покосился на мать и усмехнулся. — Ну да, ну да. Я понимаю — всякое бывает в жизни.
Глава 11
Подразумевалось, что именно Йорвик, сильный и богатый город, расположенный почти в самом центре Англии, станет самым сердцем событий. Подразумевалось, что первый шаг сделает правитель Мерсии, не желающий подтверждать щедрый дар покойного брата. А уж Эйрику предстояло отвечать. Он, конечно, не позволил бы Орму разгуливать по своей части страны.
На то и был расчет. Орма устраивало, если б удалось закончить дело поскорее. Тем более, в его армии было немало саксов, которые смотрели на войну иначе, чем природные скандинавы, к тому же оказавшиеся вдали от родных поместий — драться, конечно, дело полезное и почетное, но урожай важнее. Бесконечно держать их под своим знаменем не получится.
Да, молодой викинг обзавелся даже знаменем, правда, не мог считать его своим. На этом настаивал Ятмунд, потому что у саксов и христиан именно так было принято. Разговор короля и Орма перед выступлением войска Хильдрид услышала сама, так как Ятмунд сам явился в залу, где ночевали люди ее сына и их предводитель, и где Орм обсуждал с ними и с матерью, что будет лучше — идти в Йорвик на корабле или тащиться по земле.
— Лошадей я уже видеть не могу, — сказал он. — Но голова должна быть с телом. А всех саксов на корабли не посадишь.
— В трюм набить! — предложил Харальд.
Викинги загоготали.
— Ну, так-то уж не надо, — сказал, придерживая дверь, Ятмунд. — Ты увидишь, Олаф, англичане отлично умеют биться.
— Моего сына зовут Орм.
— Да, конечно. Так вот, Олаф, в знак того, что ты выступаешь от моего имени, я даю тебе мой стяг. Ты должен будешь поднять его перед боем.
— Ладно. Только я Орм.
Ятмунд кивнул.
— Под этим стягом англичане встанут охотнее. Он освящен в Риме — я был там на паломничестве. И тебе бы не мешало, Олаф.
— Орм.
— Да, конечно. Еще ты можешь рассчитывать на пару сотен человек — они подойдут с запада. Но только две сотни.
— И то хорошо.
— Я распорядился, чтобы они отправлялись к Нортгемптону, куда они будут двигаться дальше, решишь сам.
— Не уверен, что мы дойдем до Нортингорда.
— У тебя будут гонцы, отправишь их. Разве мне нужно тебе это объяснять, Олаф?
— Орм.
— Да, разумеется.
— Знаешь, ради тебя, конунг, я, пожалуй, даже сменю имя, — рассмеялся Регнвальдарсон.
— Только попробуй, — возмутилась Хильдрид.
— Я был бы тебе очень благодарен, — серьезно ответил Ятмунд.
От его серьезности Гуннарсдоттер потянуло захохотать, и, хоть она и сумела сдержаться, лицо пришлось спрятать в ладонях.
План Орма провалился, как только стало известно, что Эйрик всех опередил. Война была любимейшим его занятием. В Хлюмреке он набрал немало воинов, к нему на двух больших кораблях присоединились молодые викинги, которым наскучило сидеть дома, заниматься хозяйством своих больших семей. Ему было все равно, кого грабить, и Кровавая Секира напал на Бретланд, на ближайшие прибрежные селенья — только пролив переплыть. Об этом стало известно быстро — беженцы, до полусмерти напуганные тем, что вытворяли его люди в захваченных деревеньках, на одном дыхании добежали до границ Мерсии, а уж оттуда гонцы принесли новость в Лундун[39] и Хельсингьяпорт.
Услышав эти вести, Кадок побелел. Он как раз сидел поблизости от Хильдрид, и женщина, больше заботящаяся о том, как ее драккар будет подниматься по Узе, и что с ним будет под стенами Йорвика, вздрогнула от его резкого движения, покосилась на бретландца с тревогой. Она ждала, что мужчина вскочит, закричит, потребует, чтоб войско конунга немедленно отправлялось спасать села Бретланда, но Кадок тут же взял себя в руки. Помолчав, он тихо сказал:
— Сдается мне, Эйрику Валлия[40] не так уж и нужна. Он нацелился на Мерсию.
— Ты веришь в то, во что хочешь верить! — крикнул ему кто-то, Гуннарсдоттер не разглядела, кто именно — в зале было тесно. За ужином собрались все ближайшие сподвижники Ятмунда и Орма, и все лучшие воины армии, а таких набралось столько, что каменные стены донжона, казалось, трещали под напором голосов и общего шума, и столы ломились под тяжестью яств, которыми нужно было ублаготворить всю эту ораву.
— Спорить будешь? Ну, посмотрим.
— Я согласен, — сказал Орм. — Вряд ли Кровавая Секира будет пытаться покорить Бретланд. Зачем ему этот небольшой захолустный уголок?..
— Но-но! — крикнул Кадок.
Все засмеялись. Не смеялся только Ятмунд — он молчал и очень внимательно слушал.
— Бретланд лежит слишком далеко от Нортимбраланда и Денло. Какой с него толк? Эйрик дает нам повод для схватки — что ж, очень любезно с его стороны. Гонцы говорят, что его армия направляется на восток. Мы выступим ему навстречу, — он повернулся к Ятмунду. — Если мой конунг не считает нужным предложить другой план.
— Действуй, Олаф, — ответил тот. — Чем скорее ты закончишь, тем лучше.
— Вечно получается так, что воевать мы отправляемся осенью, — шепнула Хильдрид Альву. Тот что-то неразборчиво буркнул в ответ.
Орм решил не тратить время даром. Уже на следующий день его войско отправилось в путь — личная дружина и отряд саксов короля по суше в сторону Северна, а драккары викингов — по морю, вокруг Корнуолла и в устье того же Северна. Предполагалось, что корабли поднимутся по реке до самого места сбора, и там их придется оставить.
Большая часть армии Орма отправилась на север посуху, а вдоль берега к устью Северна шли боевые корабли, набитые викингами. Среди них был и «Змей», где старшим Орм оставил уже немолодого и опытного Кетиля. Молодой Регнвальдарсон остался с пешими ратниками. Из Хельсингьяпорта и та, и другая часть воинства выступили почти одновременно, и прибыть в место сбора собирались тоже в одно время. Кораблям предстоял более долгий путь — чуть ли не в два раза — но и двигались они намного быстрее.
А войско набралось немалое. Адальстейну служило много викингов, они же привели сюда многих выходцев из Денло, тех, кому Эйрик не пришелся по вкусу. Некоторые норманны жили на землях британского короля, и признавали его власть. Тех, кто надеялся или наверняка рассчитывал получить свой кусок земли в Нортимбраланде, было еще больше. Большинство саксов, как это было им привычно, явились в войско пешими, кто-то верхом на коне, и в походе эта армия расплылась огромным пятном. Одни обозы чего стоили. Оценив цепким взглядом вереницу телег, Орм качнул головой и приказал обходиться вовсе без обозов. Он опасался, как бы Эйрик не опередил их и, разорив север Мерсии, где-нибудь ненароком не укрепился.
Это опасение сына Хильдрид вполне разделяла. Как-то само получилось, что десяток драккаров, спешивших к Северну, выстроились за нею, потому что «Лосось», которым она правила, оказался резвее всех кораблей «армады». Ночевали на берегу, спали вполглаза. Отдых длился лишь до тех пор, пока из-за темноты нельзя было продолжать путь. В устье Северна корабли вошли ранним утром, когда блеклый туман едва рассеялся, и в свете первых лучей солнца заиграла всеми красками хрустальная чистота ранней британской осени.
Течение в Северне оказалось не слишком сильным. Широкая величавая река — она не торопилась нести свои пресные воды в соленый океан, и драккары без труда поднимались вверх по течению силой одного ветра. Паруса были растянуты во всю ширь, но стоило ветру смолкнуть, как двое тут же скатывали его, а остальные рассаживались по румам, и на веслах корабль устремлялся вперед быстрее прежнего.
До места встречи оставалось всего ничего. Широкие просторы реки от ветра шли рябью. Деревья по берегам уже начали смурнеть, готовясь к холодам. Небо, кристально-чистое, с реденькими чешуйками облаков, уже не грело, как летом, оно казалось прохладным и строгим, как каменная плита. Каменная плита… «Мужество, мудрость, хамингия»… «Почему ты мне вспоминаешься, Реен»? — с нежностью подумала она.
А потом Харальд, сидевший на носу «Лосося» — он неотрывно смотрел на воду, для уверенности, что корабль не наскочит на мель, ведь Хильдрид не знала Северн, крикнул:
— Дымы!
Он был остроглаз. Викинги, сидевшие на веслах, начали оглядываться. Хильдрид вскочила, придерживая весло рукой. И действительно, над зеленой волнующейся грядой леса поднимался дым, лишь чуть темнее, чем облачка. Уже вполне различимый.
— Вооружиться! — крикнула женщина. — Альв, держи правило! — она посторонилась, пропуская викинга, и полезла под скамью за котомкой. — Держись стремнины.
— Не учи, не маленький, — проворчал он.
Гуннарсдоттер, вытащив сумку, посмотрела на него укоризненно, но ничего не ответила.
Викинги торопливо натягивали брони, у кого они были.
— Если они не дураки, то на берегах у них должны быть дозорные, — крикнул Хольгер.
— Когда жжешь деревню, некогда выставлять дозорных, — ответила Хильдрид, застегивая ремешки подкольчужника. — Вынула кольчугу. — Кто мне поможет?
Альв машинально дернулся, но от рулевого весла не отошел. Кольчугу у женщины взял другой викинг. Тяжелую «рубаху» из мелких стальных колец нужно было держать расправленной, а Хильдрид подныривала снизу, скукоживаясь и надеясь, что волосы не зацепятся за заусенец. Она, конечно, могла надеть кольчугу и сама, но это требовало больше времени, и движения выглядели забавно — мужчины начинали подшучивать.
— Держись ко мне поближе, — тихо проворчал Альв.
Женщина-ярл лишь холодно покосилась на него, и ничего не ответила. Замахала следующим за «Лососем» драккарам, но там тоже заметили дым, и уже заканчивали вооружаться. На кораблях старались хранить тишину, слышалось лишь позвякивание железа, глухой стук опускаемых на планшир щитов и тихие голоса. Потом и они смолкли. На переднем корабле не было ни одного мальчишки-новичка, никому и ничего не надо было объяснять. Пока драккар шел под парусом, но к берегу за мысом, вероятно, придется подходить на веслах, и быстро. Поэтому весла вставили в отверстия на бортах, но лопасти подтянули к самому борту — чтоб не тормозили движение. Чтоб опустить их на воду, потребуется всего пара мгновений.
Драккары скользили по воде, распустив паруса, опасные, как стая жалящих ос, бесшумные, как видения. Когда первый корабль обогнул мыс, и стал виден берег, где мертвыми китами лежали аски, а чуть дальше дымили соломенные крыши домиков, и уже почти затих бой, скрываться дольше было незачем, и Хильдрид махнула гребцам. Слаженно двигаясь, викинги опустили весла в воду, а парус опустили, и двое викингов принялись его сворачивать, сгибаясь, чтоб ненароком не попасть под стрелу, хотя для стрел было еще далековато. «Лосось» рванулся вперед, как рыба от рук рыболова.
За «Лососем» спешил «Змей», а следом — и все остальные.
На берегу их тут же увидели, раздались крики. Сколько нужно викингам времени, чтоб сбежаться на берег, оставив недограбленную полыхающую деревню? Как оказалось, немного. Видя, с какой скоростью они собираются вместе, Хильдрид поняла: эти — воины опытные и сильные. А присмотревшись к тому, как идет дело, она убедилась, что их очень много.
— Эй, Равнемерк, это Эйриковы! — негромко крикнул Хольгер.
Ей вдруг стало страшно. Она машинально скользнула взглядом по палубе, ища Регнвальда, чтоб в его облике, его спокойствии почерпнуть уверенности, но не увидела мужа. От чувства одиночества и бесприютности женщину пробило потом. Казалось, будто драккар ее одну несет на берег, где викинги, сбежавшиеся отовсюду, вытянулись длинным и плотным строем. Ощущение одиночества отозвалось головокружением, пропали звуки, пропал почти весь окружающий мир, остался только берег и викинги — почти все в доспехах, в шлемах, потрясающие оружием, выставившие щиты. Глаза Хильдрид расширились, влажная рука дрогнула на правиле, но незначительно — драккар продолжал лететь, и, высунувшись из-за щитов, ее викинги стали швырять в противника легкие копья, чтоб отогнать врагов от воды.
Тоска и одиночество, стиснувшие сердце Хильдрид, отступили прежде, чем нос корабля ткнулся в гальку берега. Она вспомнила, что Регнвальда больше нет, но есть Орм, и он ей верит. Он где-то на берегу, с основной армией. Где именно — узнать невозможно. Неизвестно, сможет ли он ей помочь. Но надо сражаться, никуда не денешься.
«А ведь ты можешь сейчас погибнуть», — подумала она. Но страха не испытала, только холод и кристальную чистоту мысли. Ей показалось, что время остановилось, остановился бег кораблей, и женщина вдруг вспомнила лицо священника, с которым говорила в Хельсингьяпорте тем вечером, когда ее потащил в храм сын. Он был рослый и очень щуплый, казался истощенным — настоящий постник. Он рассказывал ей о Сыне Божьем, который пошел на смерть ради других. Как обстоятельно объяснил священник, он сделал это ради того, чтоб указать людям путь.
— Но разве так уж важно, верю ли я в одного Бога, или в десяток богов? Что от этого поменяется в моей душе?
— Вера закладывает основу человеческого духа, — сакс слегка развел руками. У него было сосредоточенное и трагическое лицо. — Большая лавина начинается с маленького камушка. Ты кладешь первый камень в основание стены, когда начинаешь верить. Знаешь же, как говорят — принять Бога в сердце свое.