Глава 2

Принц вышел на террасу замка. Он давно снял красивую котту, покрытую жирными пятнами, и остался в одной рубашке – камизе. Конечно, весна была теплая, и днем солнце пригревало на совесть, но вот ночью потягивало холодком. Поверх рубашки, чтоб не замерзнуть, Эльфред накинул плащ.

Он постоял, глядя, как у костра препираются дозорные – чей черед тащиться на стену, на холод и темень, потом прошелся до дверей донжона.

Рядом с ними, опираясь на каменный парапет, стоял Этельред. Он обернулся лишь на миг, увидел брата и снова вернулся взглядом на бревенчатую стену замка.

– Не спишь? Что так?

– Не спится.

– Докучает рана? Ты смотри, может, позвать лекаря – пусть еще разок посмотрит, а? Может, железом прижечь?

– Ерунда, брат. Не докучает нисколько. И лекаря незачем тревожить. Если станет гнить, я сам прижгу.

– Когда станет гнить, будет уже поздно, – Этельред помолчал. – Послезавтра выступаем. Ты, я так понимаю, останешься?

– С чего бы вдруг?

– Ты же ранен. К тому же… Разве годится будущему пастырю проливать кровь?

– Фу… Брат, все священники с амвонов провозглашают, что война с северными язычниками – святая война.

– Полагаю, тебе стоит остаться здесь хотя бы затем, чтоб на время моего отсутствия взять власть в свои руки.

Эльфред подумал, покачал головой.

– Не стоит. Не должно быть двух королей.

– Ты же не королем будешь.

– Ты уверен? – принц покосился на брата. – А ты помнишь о коронации в Риме?

– Так это правда?

– Истинная.

– Да как ты можешь помнить? Тебе было тогда лет пять.

– Но не годик же. Все помню. Многие таны об этом помнят тоже. Ни к чему все это, брат. Да и вообще, не хочу я находиться где-то в безопасности, в то время как все мужчины королевства идут на датчан. Это как-то… не по-мужски.

– Странное рассуждение для книжника.

– А что – книжник не мужчина? Ты поменьше слушай королеву.

– При чем тут королева?

– Вульфтрит твердит, что мне пора в монастырь. А я пока не собираюсь. Я женат, молод, хочу повеселиться. И оставим это. Я вот не понимаю. Бургред не помогал тебе воевать с датчанами, когда они высадились на Вектисе[4]. Почему же ты должен помогать ему?

Этельред молчал, будто не слышал.

Они помолчали. Во дворе все стихло, и две одинаковые фигуры стражников у костра в скачущих бликах света напоминали статуи фурий, неподвижные, как камень. Лишь время от времени один из них шевелился, чтоб подбросить хвороста в костер. Король медленно пошел к лестнице, ведущей на стену, Эльфред следовал за ним. Деревянные ступени заскрипели под ногами, и воин, стоящий на бревенчатой площадке, у верха лестницы, встрепенулся и склонился перед Этельредом.

– Взгляни, – негромко сказал король брату и обвел рукой темный горизонт. Небо еще и не начинало светлеть, но совершенной темноты ночью в этих краях не бывало, и без труда можно было разглядеть верхнюю кромку леса, огоньки дальней деревни, где тоже жгли костры, и полосу холмов вдали. – Это наша земля. Наше королевство. Здесь живут наши люди, которых мы должны защищать. Датчане – это страшная напасть, как саранча, даже хуже. Саранча сжирает урожай, а датчане – как огненный дождь, как… как…

– Всадники Апокалипсиса, – пробормотал Эльфред.

Король покосился на него. Поколебался – он явно плохо знал Апокалипсис, если вообще его знал – и, решив, что грамотному брату виднее, согласился.

– Ну да, именно. Сам понимаешь. Датчане из тех, кому нельзя позволить даже одной ногой ступить на землю. Они расползаются по земле, уничтожая все на своем пути. Если они укоренятся в Мерсии, то и из Уэссекса их будет уже не выкурить. Не те они соседи, чтоб жить с ними мирно.

Эльфред покачал головой.

– Датчане осели у Скнотенгагама еще осенью. И только весной Бургред сообразил, что с этим надо что-то делать?

– Видимо, соседство стало беспокойным. Датчане начали совершать набеги на окрестные селения, так я понимаю. Вокруг Скнотенгагама много селений. Уверен, что уцелели лишь те, которые прикрыты лесом, Шервудом. И потом, мерсийская вотчина – это дело Бургреда. Я же не могу вмешиваться в его дела, пока он не обратится за помощью. Теперь он обратился. И, сказать по правде, я рад, что ты решил идти со мной. Я тебе доверяю.

Этельред похлопал брата по плечу. А в голове того уже вертелись мысли, что нужно взять с собой, что – подчинить и еще разок проверить перед походом. Войско короля собиралось быстро, потому что правитель брал с собой только те отряды, до которых мог дотянуться теперь же, а к остальным отправлял юнцов. Таким же гонцам он велел отправляться к подвластным ему графам и танам. Каждый из танов обязан был являться на службу к королю сам, в хорошем доспехе, при хорошем оружии и в сопровождении пяти воинов и оруженосцев из числа свободных людей. Каждый эрл, занимавший положение элдормена, то есть главы графства, должен был предоставлять королю дружину – от тридцати до пятидесяти воинов, а по возможности и больше. Вооружать и содержать их он должен был за свой счет.

Несмотря на высокое положение, принц не управлял большими земельными владениями, лишь носил почетный титул эрла. За него вполне управлялись другие. Потому Эльфреду не нужно было собирать свой отряд и приводить его к королю – он собирался лишь ждать, когда его элдормен приведет уже снаряженное маленькое войско. Пока его заботило лишь собственное снаряжение. Эльсвиса, услышав, что муж отправляется вместе с королем, отнеслась к этому довольно спокойно, и принц вздохнул с видимым облегчением – он не хотел лишний раз тревожить ее. Юной девушке, должно быть, просто не приходило в голову, что она может остаться вдовой в свои семнадцать лет, с еще нерожденным ребенком – она думала лишь о том, что все настоящие мужчины воюют, и раз так, то ее муж должен тоже.

Ей оставалось меньше, чем полтора месяца, до срока. Натирая кольчугу пропитанной маслом холстинкой, Эльфред втолковывал жене:

– Как только родишь, немедленно отправляй ко мне гонца. До того, как я тебе отвечу, не называй его и не крести, ясно? Разве что уж он будет совсем слаб.

– Конечно, – с примерной покорностью отвечала Эльсвиса. Подумала и осторожно осведомилась. – А если все-таки родится девочка?

– Что за ерунду ты городишь? – от удивления Эльфред даже уронил тряпочку. – Какая девочка? Откуда девочка? Где это видано, чтоб у мужчины нашего рода первенцем была девочка? Никогда. Только мальчишка.

– А как же твоя старшая сестра, Этельсвит, жена Бургреда?

– Она была не самым первым ребенком. Первым родился мальчик, но его не успели даже окрестить. И потом, повитуха смотрела твой живот, она сказала, что ты ждешь мальчика. Повитуха – лучшая в Уэссексе. Ты ей не веришь?

– Верю. Но…

– Вот и все. Не о чем больше говорить.

Эльфред отложил кольчугу, выкинул в очаг тряпочку и натянул на себя подкольчужник – грубую короткую куртку из стеганого сукна, которая надевалась на простую рубашку. Своими доспехами и воружением занимались все воины Солсбери, которым предстояло выступать на следующее утро в армии правителя. Король торопил – его отряд брал с собой лишь те припасы, которые были необходимы. В ближайшие несколько дней обозу предстояло догнать войско.

Подобная спешка обычно сопровождала выступление королевской армии навстречу датчанам, только-только высадившимся на побережье. Этельред был мрачен, лицо непроницаемое, и только Бог мог бы заглянуть в его душу и увидеть, насколько королю Уэссекса надоело одно и то же. С тех самых пор, как вступил на трон, сын короля Этельвольфа постоянно воевал. То с датчанами, то с Родри Мауром, все не оставлявшим надежд распространить свою власть с Валлии на Западные области Англии, а может, и на весь Британский остров, то с его сыновьями, тоже очень беспокойными. Королю было всего двадцать семь лет, но он уже устал.

Мерсия встретила уэссекцев неласково. Поселяне косились на воинов соседнего королевства (узнать Этельреда по одежде, не зная его в лицо, было невозможно, потому что дорогой крашеный плащ – знак королевского достоинства – хозяйственный оруженосец припрятал во вьюке у своего седла) и провожали взглядами довольно настороженными. Это и понятно. Как бы предводитель ни приказывал настрого, чтоб крестьян оставили в покое, воины все-таки с неизбежностью грабили местных жителей. То отнимут курицу, то соль или мешочек зерна, то заберут весь овес на прокорм лошадей, то между делом поваляют девицу в кустах за сараем. Дело житейское.

Для них – мелочь, а крестьянам – головная боль.

Эльфред покачивался в седле и вяло поглядывал по сторонам. Он совершенно не выспался, был голоден, и мрачные лица поселян занимали его менее всего. Он думал то о Бургреде, женатом на его старшей сестре, то о датчанах у Скнотенгагама, а иногда и о том, почему же человек непременно должен подниматься на рассвете и трудиться до заката, коль скоро Бог дал ему тягу ко сну. Воину приходится, проспав два-три часа на земле, завернувшись в плащ, выступать в поход на рассвете, и идти, идти… Тот, кто познатнее, побогаче, трясется в седле, мозоля себе зад – весьма малоприятное занятие – и безуспешно борется со сном, чтоб не свалиться с лошади при всем честном народе.

Монашеский удел – тоже не мечта для лежебоки, что бы там ни болтали фигляры. Полжизни в церкви, на твердой и холодной скамье, дрожа от мучительного озноба, в тягостном состоянии полусна. Усталость и морок непонимания, зачем же, в самом деле, это нужно – вот что сопровождает жизнь монаха.

Об остальных жизненных уделах и говорить нечего. Крестьянин все лето напролет почти не смыкает глаз, а зимой бьется изо всех сил, чтобы выжить на тех скудных остатках, которые оседают у него в закромах после уплаты всех податей и поборов. Ремесленник круглый год гнет спину над верстаком, гоня сон и мечтая, чтоб усталость его руками не испортила дорогой материал. Жажда сна довлеет над каждым человеком, который так или иначе исполняет свой долг. Но в чем же смысл этой муки, настигающей любого, кто старается следовать велению Божию – «трудитесь»? И есть ли в ней смысл, как и в других муках, настигающих человека?

Лес вокруг сменялся холмами и пустошами, потом снова плотно обступал армии на марше. Время от времени коней пускали вскачь, но нечасто – им надо было непременно давать отдохнуть. Даже если кормить лошадей питательным овсом, а не травку на обочине заставлять щипать, они все равно будут сильно уставать под тяжестью вооруженных и одоспешенных мужчин. «Заводные», то есть запасные кони были далеко не у всех.

Да и они тоже требовали отдыха. Их наличие лишь увеличивало расстояние, которое путники могли преодолеть за один день.

Этельред злился. Он понимал, что чрезмерно торопить воинов нельзя – падут лошади, но дорогу он ненавидел. Не то, чтоб королю так уж хотелось схватиться с датчанами, он, что совершенно естественно, предпочел бы, чтоб датчане в Британии вообще не появлялись – и без них хватало забот. И не так уж правитель Уэссекса волновался за сохранность владений Бургреда, своего зятя. Просто для Этельреда всегда была очень тягостна неизвестность. Бог его знает, что происходит сейчас под Скнотенгагамом. Вернее было бы взглянуть собственными глазами.

– Его величество не дает людям покоя, – сказал Ассер, подгоняя свою кобылку, чтоб нагнать Эльфреда. – Да и лошади скоро начнут изнемогать.

– Ты? – обрадовался Эльфред. – Я не знал, что ты направляешься на север с нами.

– Я добрался до Солсбери накануне выступления и решил, что обязанность хрониста – быть рядом с королем, чтоб все увидеть своими глазами и затем с уверенностью занести в свои записи.

– Ты теперь хронист?

– Да. Настоятель аббатства Уилтон, ознакомившись с моим почерком и с тем, как я описываю события, велел мне быть хронистом, и отдал целый ворох чистых пергаментов. Остальных каллиграфов монастыря сейчас засадили за переписку Священного Писания для тех монастырей, которые были пожжены датчанами прямо с библиотеками. Монахи восстанавливают стены и кельи, но восстановить Писание не так просто. К тому же, их собственные каллиграфы в большинстве своем заблудились…

– Заблудились, – рассмеялся Эльфред. – У тебя есть чувство юмора. Но что же ты не пытаешься вернуться в свою Валлию?

– Там немало своих хронистов, да и жить там все равно не смогу. Я не поладил с королем Хиваиддом Дифедским, не поладил и с Родри Мауром, но зато договорился с Этельредом. Ему нравится мой почерк.

– Что ж, за тебя можно порадоваться, – рассмеялся принц. – Я не сомневаюсь, что в Уэссексе ты найдешь приют и почет в любом монастыре. Везде тебе будут рады, тем более, раз у тебя такой прекрасный почерк.

– Да, принц, – Ассер вновь подогнал свою лошадку. Та помотала головой, недовольно покосилась на наездника, заплясала. – Ух… Нет, следовало брать мерина, как мне и советовали. Уж больно злая кобылка. Уже разок пыталась укусить меня за колено.

– Давай ей по носу, если только попытается это сделать снова. Подтяни повод и намотай на руки, – посоветовал принц. – Так будет легче справиться. Женщины вообще норовисты, знаешь ли…

Ассер справился со своим скакуном и вновь нагнал Эльфреда. Но поговорить они не смогли – Этельред пустил своего коня вскачь, и остальные были принуждены следовать за ним. Когда лошади идут галопом, разговаривать практически невозможно. Разве что кричать.

А когда утомились кони, устал и монах. Ему было не до бесед. Он явно не отличался большим искусством наездника, его неловко скроенные башмаки постоянно выскакивали из стремян. К тому же, круглые стремена были весьма неудобны. Эльфред и его венценосный старший брат без труда держались в седле не потому, что им помогали стремена, а потому, что их колени легко сжимали бока лошади настолько сильно и умело, что опора для ступней, по сути, была не так и нужна. Фактически стремена играли по-настоящему важную роль лишь в бою, где воин замахивался копьем или мечом, и тиски колен здесь не помогали.

«Монаха стоило бы отправить в обоз», – подумал принц, но потом вспомнил, что обоз догонит их лишь через пару деньков, а, может, и позже, уже у самого Скнотенгагама.

– Придется тебе и дальше трястись с нами, достопочтенный брат, – сочувственно сказал он.

– Ничего, – ответил Ассер. – Господь посылает испытания телу, чтоб закалять душу.

И горько вздохнул.

На ночлег остановились лишь после заката. Живо собрали хворост и все дерево, до которого смогли дотянуться – на королевский костер пошла половина амбара из хозяйства того крестьянина, чей надел имел несчастье оказаться поблизости (и, поскольку купить лес на новый амбар бедняку, разумеется, было не на что, ему предстояло воровать дерево у графа). В котел бросили лишь немного зерна, зачерствевших сухарей и репы, но зато в мясе не было недостатка. У селян отобрали большую свинью и теленка, зарезали этих несчастных животных, а теперь варили и жарили, как только могли, во всех видах. Эльфред вместе с Ассером устроились у костра и не без интереса следили, как слуга короля, Эадберн Тонкоусый, кидает в котел один кусок свинины за другим.

– Будешь печень? – спросил Эадберн, заметив пристальный взгляд принца, и протянул ему капающий кровью здоровенный кусок, кое-как завернутый в листья. Эльфред отрицательно покачал головой. – А ты, монах?

– Свиную-то? Нет. Вот если телячью…

– Телячью и я охотно съем, – сказал, подходя, Этельред. – Святой отец, не жди ужина, ложись вздремнуть сейчас. Ночного отдыха воинов тебе не хватит.

– Я не такой уж лежебока, государь, – добродушно ответил Ассер. Сейчас он казался много старше своих лет.

– Ну, посмотрим, посмотрим… Зачем ты поехал с нами, книжник? – рассмеялся Этельред. Он отдыхал, и ему хотелось поговорить. О чем угодно, только не о войне. Хоть немного отвлечься. – Уж не проповедовать ли среди датчан? Не трудись. Еще прежде, чем ты успеешь открыть рот, тебе вынут легкие[5].

– Бог да не оставит своего слугу, – хладнокровно ответил тот. – А я, если получится, подробно опишу все твои подвиги, король, и твои, принц. У меня с собой достаточно перьев и пергаментов.