Суер-Выер. Пергамент

Главы LV-LVI. Крюк

Младенец-господин-юнга-Ю соскочил с бочки, сбросил одеяло и, оказавшись нагим, заявил:

– Я наг, сэр! Где ваш кастелян?

– Спился! – гаркнул Чугайло.

– И где теперь?

– Утопили!

– Подать ему тельняшку и штаны, – приказал старпом.

Боцман сбегал в рундук, притащил тельняшку, усевшую после многотысячных стирок, и выполосканные до предела брюки-клёш.

Младенец облачился, превратился в юнгу и тут же принялся скакать и летать, как воробушек, по мачтам.

– Какое счастье! – кричал он. – Теперь я юнга! Я всю жизнь об этом мечтал! Быть юнгой на таком великом корабле, как «Лавр Георгиевич», под водительством сэра Суера-Выера! Гениальная судьба для молодого человека! НЕЧТО породило юнгу! Пусть оно и дальше порождает юнг, кассиров, трактористов и парикмахеров. Впрочем, вы немного ошиблись, капитан. Меня породило не НЕЧТО. Мою маму зовут Гортензия, а вот папа… действительно неизвестен. Не знаю, где папа, не знаю. Может быть, и найдётся на островах Великого Океана!

– Госпожа Гортензия говорила, что вы на острове цветущих младенцев, а мы обрели вас совсем в другом месте.

– Вы знаете, – сказал юнга, – эти цветущие младенцы обрыдли мне до невозможности! Толстощёкие и круглопузые, вечно они ссорятся из-за трёхколёсных велосипедов, я и перебрался в другое место. К тому же, я был там самым худосочным и слабеньким. Они все обжираются самым бессовестным образом, едят всё подряд – и колбасу, и сардельки, курятину и сыр пошехонский, а мне всё капуста отварная, овсянка да овсянка – аллергия, сэр, диатез.

– Странно даже, что у такой могучей мамаши столь худосочное дитя, – заметил Суер.

– Вы имеете в виду шесть грудей? – засмеялся мальчик. – Ну и что? Ведь в них содержится только смысл, а вовсе не здоровье.

– Какой же смысл?

– Ну, в данном случае:

РАЗУМ,

ДОБРОДЕТЕЛЬ,

ВЕЗЕНИЕ,

ПРЕДВИДЕНИЕ,

ОСТОРОЖНОСТЬ и, к сожалению,

ТРУСОСТЬ.

Увы, последняя, шестая, грудь немного меня разочаровала, да ещё эти цветущие младенцы здорово напугали своими игрушками и криком, а так, в остальном, я в порядке.

– Странно, – сказал капитан. – Какие необычные качества. А где же ВЕРА, НАДЕЖДА, ЛЮБОВЬ?

– У меня их нету, – просто ответил юнга. – К тому же вовсе не у всех они встречаются. Большинство вскормлено двугрудыми мамашами, так что в каждом человеке есть всего два качества, у всех разные, но всего – два. Не буду называть имён, но и здесь, у вас на борту, я наблюдаю людей, в которых соединяются порой самые разные и странные качества:

в одном – ЖАДНОСТЬ И ЛЮБОПЫТСТВО,

в другом – БЕДНОСТЬ И ПОРОК,

в третьем – ГЛУПОСТЬ И ВОЗВЫШЕННОСТЬ ДУШИ,

в четвёртом – ЛЮБОВЬ И МЕЛОЧНОСТЬ,

в пятом – ПРОЦВЕТАНИЕ И КРЮК.

– Гм, гм, гм, – прервал капитан. – Крюк?

– Именно крюк.

– Но крюк – это не качество, это предмет.

– Предмет? Какой предмет?

– Вы что, никогда не видели крюк?

– Не видел, только чувствовал в других.

– Боцман, покажите юнге крюк.

– Извините, сэр, – подскочил Чугайло, – какой крюк?

– Всё равно… какой-нибудь крюк, да и подцепите на него что-нибудь.

– Чем подцепить, сэр?

– Чёрт вас побери, чем угодно, лебёдкой, краном, провались пропадом!

Боцман заскакал по палубе, двигая подзатыльниками направо и налево:

– Живо! – орал он. – Тащите сюда крюк! Шевелись, скотина!

Матросы забегали по судну в поисках крюка. Найти им, кажется, никакого крюка не удавалось.

– Извините, сэр! – задыхаясь, крикнул боцман. – Крюка нету!

– Как это нету?

– Нигде нету, сэр!

Тут боцман подскочил к матросу Вампирову и врезал ему по зубам:

– Где крюк, сука?

– Да не брал я, не брал!

– А кто брал? Говори!

– Не скажу, – процедил Вампиров.

Боцман уж и скакал, и орал, и дрался, сулился рублём – матрос молчал.

– Пытать его! – орал боцман. – Тащите скуловорот!

– Пусть кэп прикажет, – сказал наконец матрос. – Тогда скажу.

– Говорите, матрос, – приказал Суер-Выер. – Кто взял крюк?

– Извините, сэр, но это вы взяли.

– Я? – изумился капитан. – Когда?

– Две вахты назад, сэр. Я как раз драил рынду, когда вы выскочили из каюты с криком: «Я вижу истину!» Схватили крюк, привязали его на верёвку и стали шарить в волнах океана и сильно ругались.

– Не может быть, – сказал Суер. – Я ругался?

– Сильно ругались, сэр! «Никак не подцепляется, зараза!» – вот вы что говорили. А я ещё вас спросил, что вы подцепляете, а вы и сказали: «Да истину эту, ети её мать!» Так и сказали, сэр!

Сэр Суер-Выер мрачно прошёлся по палубе.

– Все по вахтам! – приказал он.

Грознее тучи ходил капитан, и я не знаю, чем бы кончилось дело с этим крюком, если б вперёдсмотрящий Ящиков не крикнул вдруг:

– Земля!

Глава LVII. Название и форма

Две крутобёдрых скалы выросли вдруг перед нами из кромешных пучин.

Валунный перешеек объединял их в одно целое, но волны, набегая, то и дело разъединяли их. То соединят, то разъединят, то соединят, то разъединят…

– Какой-то остров соединений и разъединений, – хмыкнул Хренов. – Всё это напоминает мне простую коно…

– Хватит, Хренов, – резко прервал капитан. – Никого не интересует, что это вам напоминает. А если потомкам будет любопытно, что именно мичман Хренов называет «простой коно…», пусть сами догадываются.

Пристать к этому острову, состоящему из двух скал, было невозможно. Разбиваясь о каменные подошвы, волны рокотали как-то особенно, и казалось, что они толкуют о чём-то, бормочут и разговаривают.

Наш корабельный священник Фалл Фаллыч, которого матросы по простоте душевной называли чаще Пал Палычем, умилённо вслушивался в смысл гортанной морской речи.

– Вот-вот запоют, родимые, – шептал он, – ангельские песни… Капитан, вы столько понаоткрывали островов, а я всё в кают-часовне, из кают-часовни в кель-каюту, разрешите и мне открыть вот этот остров и дать ему название.

– Вообще-то, батюшка, – сказал капитан, – ваше возникновение несколько неожиданно. Мы даже и не подозревали, что вы на борту. Но раз уж вы возникли – открывайте, мы не возражаем. Но назвать остров пока трудно. Мы не знаем, кто на нём живёт и что вообще здесь происходит.

– Это не важно! – сказал Фалл Фаллыч. – Я по наитию!

– Валяйте, батя, – сказал капитан.

– Это очень просто, – сказал Фалл Фаллыч. – Назовём его ОСТРОВ РАЗГОВОРА ДВУХ РАВНОАПОСТОЛЬНЫХ БРАТЬЕВ С НЕБОМ.

– Шикарно, – сказал капитан. – Тонко и умно, но не длинновато ли? И где вы видите равноапостольных братьев?

– Да вот они, две эти вечные скалы. Они и объясняются с Небом посредством бурления вод, рокота пенных волн, пения звонкой гальки.

– И вы уверены, что они разговаривают с Небом? А может, между собой?

Фалл Палыч прислушался, вытянув шею к равноапостольным скалам.

– Они толкуют о любви и вере, – сказал он, – о страсти и грехе. В их речах звучит очень много философских размышлений. Да, они говорят между собой, но Небо их слышит!

– Назовите просто: ОСТРОВ РАЗГОВОР.

– А насчёт равноапостольных братьев?

– Опустите, батюшка, от греха, да и не поймёшь, кто тут из них Кирилл, кто Мефодий.

– Разговор, – сморщил носик Пал Фаллыч. – Фю, фю… Диалог! Вот слово! Где мой жезл?

Длиннющий жезл с вострым наконечником и набалдашником, украшенный золотом и каменьями – слава Богу, не крюк! – быстро нашёлся и с поклоном был подан служителю культа.

Надо сказать, что к этому торжественному моменту на палубе собралась вся команда. Все с интересом ожидали, как наш поп станет нарекать и открывать остров.

– Слушай меня, о Остров! – сказал Фалл Фаллыч и возложил с борта на берег свой могучий жезл. – Нарекаю тебя: ОСТРОВ ДИАЛОГ. А вы, о Скалы, говорите между собой о вере и страсти, о добропорядочности и о вечном блаженстве, о высокой нра…

– Хорош, – прервал священника капитан. – Хватит, батя, нарекли – и достаточно, и закончим на высокой нра… и пускай потомки думают, что это такое. Название «Остров диалог», конечно, никуда не годится, и мне придётся из всей вашей речи вычленить действительно сильное название. Итак, этот остров называется – ОСТРОВ ВЫСОКОЙ НРА…

Глава LVIII. Драма жизни[12]

Между тем на левой скале что-то заскрипело, открылась дверь из пещеры, и на свет Божий вышел человек в брюках с карманами и в пиджаке без карман.

Он стал потягиваться,

крякать,

зевать,

протирать очи,

икать, чесаться по всему телу и в затылке,

хлопать себя по лбу, ковырять в носу,

хвататься за сердце с криком: «Корвалолу!», сморкаться,

чихать,

пердеть так, что с гор срывались камни, и выделывать разные прочие номера и коленца.

Мы только надеялись, что он не заблюёть, но он вполне скромно поссал в пролив.

Короче, человек этот не был похож на равноапостольного брата, потому что явно был с похмелья. Даже с борта нашего фрегата чувствовался могучий запах прерванного сном богатырского перегара.

На другой же скале, как раз напротив, открылась другая дверь, и новый из пещеры явился человек. У этого карманов на брюках не было, карманы были на клетчатом жилете, а в руках он держал рентгеновский снимок, который с интересом разглядывал против солнца.

– Ты ль это предо мною, Гена? – крикнул Похмельный.

Гена не отвечал.

Рентгеновский снимок занимал его внимание чрезмерно. Гена хмыкал и прищуривался, разглядывая его, шептал себе под нос: «Ой-ёй-ёй!», детально изучал какие-то детали и хватался иногда за свои собственные кости. Глянет на снимок, почешет во лбу и хвать за ту самую кость, что увидел на снимке.

– Ты ль это предо мною, Гена?

Гена молчал, нервно трогая берцовую свою кость. Она его чем-то явно не устраивала, то ли величиной, то ли прочностью.

– Ты ль это предо мною, Гена? – яростно уже закричал Похмельный, и только тут Гена оторвался от плёнки.

– Да, это я, – ответил он. – Иду с рентгена.

И тут перед нами была разыграна величайшая драма жизни, которую возможно записать только в драматических принципах письма. То есть вот так:

БАСОВ и ГЕНА

(ПЬЕСА)

БАСОВ. – Ты ль это предо мною, Гена?

ГЕНА. – Да, это я. Иду с рентгена.

БАСОВ. – Туберкулёз?

ГЕНА. – Да нет, пустяк.

Ходил просвечивать костяк.

Вот погляди на плёнку эту.

Что видишь?

БАСОВ. – Признаки скелету!

Ужели этот строй костей –

Твоих вместилище страстей?

ГЕНА. – Да, это так!

Зимой и летом

Я этим пользуюсь скелетом.

БАСОВ. – Ну, друг, с такою арматурой

Широкой надо быть натурой!

Пойдём в киосок «Вина-Воды»,

Ведь протекают наши годы!

ГЕНА. – Да, всё течёт!

И с каждым летом

ВМЕСТЕ.– Всё больше шансов

Стать скелетом!

С этими мрачными словами други – а назвать их можно было только так – други! – обнявшись, удалились за каменные кулисы.

Бурные аплодисменты потрясли фрегат, многие плакали, щупали друг другу кости, пробовали на прочность лбы и колени.

Великие артисты много раз выходили на поклон, выскакивали с книксенами в коленах.

Мы просили сыграть спектакль ещё парочку раз, и они с наслаждением его повторяли, причём каждый раз играли всё лучше и лучше, и на восемнадцатый, по-моему, раз заключительные строчки:

«Всё больше шансов стать скелетом!» – орали уже в диких конвульсиях, подающих, правда, надежду на скорую встречу с кагором.

Наконец Басов сказал:

– Мы можем разыграть ещё один спектакль, только бабу нужно. У нас в труппе была заслуженная артистка, да теперь играет в театре Советской Армии. Савельева Рая. Не видали? У вас-то на корабле есть хоть какая баба?

– Да есть одна, в одеяле завёрнутая. Ни за что не согласится.

– Это в артистки-то сходить не согласится?

К удивлению, мадам Френкель действительно выперлась на палубу, в одеяле женского цвета, в клеточку, усыпанную конскими каштанами. Одеяло это элегантно подчёркивало её многообразную фигуру.

– Перебирайтесь на берег, мадам.

– Да ладно, чего там, я и отсюда сыграю.

– Да ведь надо выучить роль.

– Знаем роль. Я этот спектакль сто раз видела, правда, в постановке Петра Наумовича.

– Как, вы знаете великого Фоменко?

– И не один раз, – с достоинством ответила поднаторевшая на «Лавре» мадам.

И они сыграли спектакль. Басов на своей скале, Гена своей, а мадам на палубе нашего фрегата.

Глава LIX. Судьба художника

Начал дело Гена, который, как мы поняли, был великий мим.

Во всём спектакле он не сказал ни слова, ибо изображал великого художника. Это была немая преамбула, чистая пластика, шарм.

Он писал картину, накидываясь на холст, ломая кисти,

скрипя зубами,

тщательно размешивая краску на палитре,

сипел,

хрипел,

смазывал изображённое пятернёй,

взъерошивал волосы,

глядел на холст в кулак,

поворачивался к картине задом и глядел на неё между ног,

тёр картиной землю,

с дикими скачками, гримасничая и кривляясь, выл, когда получался удачный мазок,

рвал на себе волосы от малейшей неудачи,

пытался повеситься на мольберте, но срывался,

много раз плакал,

разрезал холст, но потом всё аккуратно заштопал, хохотал от счастья и катался по земле от восторга, снова всё затирал и начинал сначала,

закалывался кистью,

грыз палитру,

мочился под мольберт,

отбегал от картины на пять шагов и, зажмурившись,

кидался на неё,

растопырив кисти, как бык рога,

в общем, это был тяжелейший поединок гения и культуры.

Наконец он отошёл от картины, опустив голову.

Он победил, он выиграл великий поединок.

С этого момента и началось то, что можно написать в виде

БАСОВ И ЗОЯ

(ПЬЕСА)

БАСОВ. – Под вечер на лугу

Усталый Верещагин

Кисть опустил

И сделал шаг назад.

ЗОЯ. – Кисть опустил

Усталый Верещагин

И сделал шаг назад

Под вечер на лугу.

БАСОВ (раздражаясь,). – Да, шаг назад!

Но, Боже! Сколь

огромный

Обычный шаг назад

Дал миру скок вперёд!

ЗОЯ (восторженно).– Обычный шаг назад,

Но, Боже! Сколь

огромный

Тот шаг назад

Дал миру скок вперёд!

БАСОВ. – Слова мои, зараза, повторяешь?

Ты вдумайся в значенье этих слов!

ЗОЯ. – Дай мармеладу, Басов!

БАСОВ. – Мармеладу?

ЗОЯ (твёрдо). – Да, мармеладу!

БАСОВ (гневно). – Мармеладу дать???!!!

ЗОЯ (к публике). – Он мармелад для женщины жалеет!

БАСОВ. – Ты что сказала, стерва? Повтори!

ЗОЯ. – Под вечер на лугу

Усталый Верещагин

Кисть опустил

И сделал шаг назад.

И снова шторм аплодисментов, крики «браво» с ударением на оба слога и комментарии:

– А ведь не дал мырмилату (Чугайло).

– А чего она повторяет! Думай сама! (старпом)

– Я бы дал, если б она дала! (Фалл Фаллыч)

– Кисть рано опустил (Суер).

– Но всё-таки Верещагин сильно писал черепа! Молодец! (Петров-Лодкин)

Пока мы все так комментировали, на сцене разыгрался второй акт.

БАСОВ И ЗОЯ

(ВТОРОЙ АКТ ПЬЕСЫ)

БАСОВ. – Ну, всё!

Теперь конец!

Теперь терпеть не буду!

Теперь – я не дурак!

ЗОЯ. – Молчи!

БАСОВ.– Теперь конец!

Теперь я не дурак!

Теперь терпеть не буду!

Был круглым дураком!

ЗОЯ.– Молчи!

БАСОВ. – Терпел всю жизнь!

Теперь я – не дурак!

Терпеть?

Теперь не буду!

Теперь – я не дурак!

Теперь…

ЗОЯ. – Молчи, говно!

Глава LX. Иоанн Грозный убивает своего сына[13]

– Мысленно обнимаю вас, друзья, – говорил Суер, растроганно благодаря актёров. – Мысленно посылаю вам море цветов. Меня поражает, как правильно мы назвали остров. Вижу, ясно вижу очень много высокой нра… на ваших берегах. А теперь сыграйте нам последнюю пьесу, и пусть это будет про Ивана Грозного. Нам известно, что эта великая вещь, не испорченная Шекспиром, имеется у вас в репертуаре. Сыграйте же, а мы незаметно отплывём, не прощаясь, по-английски…

ИОАНН ГРОЗНЫЙ УБИВАЕТ СВОЕГО СЫНА

ТРАГЕДИЯ

(Сцена представляет собой интерьер знаменитой картины Ильи Ефимовича Репина. СЫН сидит на ковре, играет. Врывается

ИОАНН ГРОЗНЫЙ. Он быстр в бледном гневе).

СЫН. – Отец! Что с вами?

ИОАНН. – На колени!

СЫН. – За что?

Ну ладно.

Вот.

Стою.

ИОАНН. – Подлец!

СЫН. – К чему такие пени?

ИОАНН. – Ты обесчестил честь мою!

СЫН. – Отец!

Не надо жезла трогать!

Не троньте жезл!

Пускай стоит!

Зачем вам жезл?

Ведь даже ноготь

Десницы царской устрашит!

Как нынче грозны ваши очи.

Слепит сиянье царских глаз.

Оставьте жезл, отец!

ИОАНН. – Короче!

Меня ты предал!

СЫН. – Предал? Аз?

ИОАНН. – Ты продал душу супостату!

Стал отвратительным козлом!

СЫН. – Оставьте жезл!

Прошу вас, тату!

Отец!

Не балуйте жезлом!

ИОАНН. – Ты без ножа меня зарезал!

Засранец!

СЫН. – Батя!

Бросьте жезл!

ИОАНН. – Не брошу!

Понял???

СЫН. – Батя!

Бросьте!

ИОАНН. – Ты строил козни мне назло!

СЫН. – Отец! Неловко!

В доме – гости…

ИОАНН. – Засранец!

СЫН. – Батя!

Брось жезло!…

КРОВЬ

ЗАНАВЕСЬ

Глава LXI. Остров, обозначенный на карте

– Вы знаете, капитан! – воскликнул однажды утром лоцман Кацман. – Мы совсем неподалёку от острова, обозначенного на карте! Всего каких-нибудь десяток морских миль. Может, заглянем, а? А то мы всё время открываем острова необозначенные, можно ведь и на обозначенный иногда поглядеть.

– Вообще-то здравая мысль, – согласился сэр Суер-Выер. – А как он называется?

– Что? – спросил Кацман.

– Остров как называется?

– Понимаете, сэр, остров-то на карте виден, а вот название заляпано.

– Чем еще, черт возьми, заляпано?

– Хреновым, скорей всего. Не карта, а лошадь в яблоках.

– Не знаю, – сказал Суер, – стоит ли заглядывать на этот остров. На карте он обозначен, а название – неизвестно.

– Да вы не беспокойтесь насчёт названия, сэр, – сказал Кацман. – Мы ведь только на остров глянем – враз догадаемся, как он называется.

– Ну ладно, заглянем на этот остров, – сказал Суер. – Посмотрим, стоило ли, в сущности, его на карте обозначать. Сколько там до него, лоцман?

– Теперь уж всего два лье, сэр.

– Это недалеко. Возьмите льевей, старпом!

– Льево руля! – крикнул Стархомыч.

– Не понимаю, в чём дело, – сказал капитан. – Заснул, что ли, вперёдсмотрящий? Остров давно должен быть виден.

– Ящиков! – гаркнул боцман. – Спишь, сучья лапа?

– Никак нет, господин боцман. Смотрю!

– А чего ж не орёшь: «Земля! Земля!»?

– Не вижу!

– А ты протри очко, кобылий хрящ!

– Да вы сами посмотрите, – обиделся вперёдсмотрящий. – Не видать же ничего.

Мы посмотрели вперёд, но, как и Ящиков, земли нигде не заметили. Болталась на воде деревянная посудина, в которой сидели два каких-то морских хвоща.

– Где же остров? – удивлялся лоцман. – Долгота и широта совпадают, а острова нет!

– Эй, на лодке! – крикнул в мегафон старпом. – Где тут у вас остров?

– Какой остров? – спросили хвощи.

– Да этот, обозначенный на карте.

– А как он называется?

– Да не поймёшь. У нас на карте название чем-то заляпано.

– А-а… так это вы не волнуйтесь, – отвечали с лодки. – У этого острова на всех картах название чем-то заляпано. На нашей тоже.

– А как же он называется?

– Да хрен его знает, название-то заляпано.

– Ну ладно, – сказал старпом, – заляпано так заляпано, а где сам-то остров?

– Остров-то? Да вы мимо проехали.

– Как это проехали?

– Уж это мы не знаем, а только проехали. Остров-то лежит вон там, поправее.

– Разворачивайтесь, старпом. Давайте на правый галс.

«Лавра» развернули, прошли ещё парочку лье туда-сюда, туда-сюда. Никакого острова видно не было. Только в лодке сидел какой-то лопух в кепке.

– Эй! – крикнул старпом. – Где тут у вас остров?

– Да ничего, – отвечал лопух, – берёть помаленьку.

– Остров, говорю, где?

– На червя, конечно, – отвечал в кепке, – а бывает, и на голый, бля, крючок. Да вы сами попробуйте.

– А где остров, у которого название заляпано?

– Но мелочь, бля, замучила… тырк-тырк-тырк… за кончик дёргаеть, а взять не можеть… дрочить и дрочить…

– Господин лоцман, – сказал капитан, – это была ваша идея – заглянуть на остров, означенный на карте. Где он?

– Не знаю, сэр! Тут должен быть, а его нету. Не замыло ли?

– Что за хреновина? – возмутился капитан. – Название заляпали, остров замыли!

– Не знаем, сэр, – оправдывались мы. – Бывает и такое! Погодите, вон ещё одна лодка. Давайте спросим.

Мы приблизились к лодке, в которой сидели три на вид вполне благоразумных монстра.

– Господа! – крикнул старпом. – Где тут у вас остров, обозначенный на карте, у которого название заляпано?

– А, вон вы чего ищете, – отвечал старшой. – А мы-то думаем, чего это вы взад-вперёд катаетесь? А вы остров ищете! Ага, вон чего! Так вы его проехали, вам поправее надо, а после налево взять, тут увидите – лопух сидит в кепке, врёт, что мелочь замучила, у самого в рундуке вон такие лапти лежат! От него всё время прямо, потом круто налево – и увидите двух ещё харь, вроде хвощей, вот у них точно мелочь, а они врут, что у них на карте тоже заляпано. У них-то как раз и не заляпано. Они точно название знают.

– Ну и какое же это название?

– Так мы не знаем. У нас-то заляпано.

– А эти-то что, не говорят, что ли?

– Не говорят. Сами пользуются, жлобы!

– Ну, а сам-то где остров?

– Да вы его проскочили. Назад ворочайтесь.

– Всё, – сказал капитан. – К чёрту этот остров! Возвращаться никуда не будем! Полный вперёд!

Глава LXII. Капитанское пари[14]

Мы проплыли ещё немного вперёд, проскочили мимо тех двух жлобов, у которых на карте название было, и довольно скоро увидели впереди обширнейший остров.

Издали заметны были богатые подвалы и крепостные рвы, капитальные фундаменты, выгребные ямы, оросительные системы, каналы.

Встречать «Лавра Георгиевича», вошедшего в гавань, высыпало много островитян, сильно напоминающих здаких мгребо-индюков. У которых был весьма и весьма зажравшийся вид.

– Извините, господа, – сказал капитан, когда мы высадились на берег, – ваш остров обозначен на карте?

– О, нет! О, нет! Что вы, капитан! Ни в коем случае! Мы ни за что не желаем обозначать наш остров.

– А не тот ли это остров, название которого заляпано?

– Нет-нет-нет! Тот остров, название которого заляпано, вы проплыли.

– Ну и как же он называется?

– А мы не знаем. На нашей карте его название тоже заляпано.

– А ваш-то остров как называется?

– А вы никому не скажете?

– Клянусь! – сказал сэр Суер-Выер, совершенно измученный всеми этими трудностями.

– Пожалуйста, сэр. Никому не говорите и не обозначайте наш остров на карте.

– Ну и? – спросил Суер-Выер.

– Что «ну и»? – спрашивали островитяне.

– Как он называется?

– Сэр, мы боимся вас напугать.

– Да что вы, ей-богу, говорите, пожалуйста, я вас прошу. Мы устали с этими названиями…

– Хорошо, капитан, не волнуйтесь…

– Да я не волнуюсь, говорите скорей.

– Приготовились?

– Да-да-да! Да!

– Ну так слушайте. Это – ОСТРОВ, НА КОТОРОМ ВСЁ ЕСТЬ.

– Как то есть ВСЕ ЕСТЬ?

– Ну всё, абсолютно ВСЕ.

– И это не тот остров, название которого заляпано?

– Да нет же, капитан. У нас название есть, но самого острова нет на карте, а у тех название заляпано. Ясно?

– Ну и что у вас есть?

– Всё-всё. Абсолютно.

– Шахматы и каштаны?

– Есть.

– Женщины,

лошади,

подтяжки,

сухофрукты,

водка,

вкусная жратва,

керосиновые лавки,

мебель,

канделябры,

кокаин,

мольберты,

дети,

скульптура?

– Есть.

– Самовары,

очки,

шоколадные изделия,

брёвна,

ювелирные мастерские,

обменные бюро,

тёщи,

факиры,

носки?

– Есть. Есть всё это, сэр. Вы особо не утруждайтесь, не напрягайте мозги. У нас есть всё.

– И вы всё это можете нам дать?

– Дать? Почему это дать? Продать можем.

– Покажите товар, – сказал сэр Суер-Выер, и нас повели по лавкам.

На этот раз досточтимый сэр отпустил на берег весь экипаж. Матросам пора было поразвлечься, купить, кто что мог по своим карманным возможностям.

На «Лавре» капитан всё-таки оставил дежурного. Дежурить неожиданно вызвался боцман Чугайло.

– А ну их на хрен, – говорил он. – У меня тоже всё есть! Не пойду, подежурю, только уж вы, сэр, потом мне два отгула, пожалуйста.

– О чём речь, господин Чугайло. Два отгула – две вахты, слово капитана!

Чугайло остался на борту, ну а мы – иэх! – покатили по местным ларькам и керосиновым лавкам.

Многие, многие из нас тогда кой-чего купили.

Кацман купил два фейерверка.

Старпом Пахомыч – запасной форштевень для «Лавра».

Сэр Суер-Выер хотел было купить третью частичку для своей фамилии, чтоб получилось Суер-Выер-Дояр, но мы отсоветовали: дороговато, и по вкусу нам не подходит.

Мичман Хренов купил специальную клизму с хрустальным горлышком-раструбом. Этой клизмою, оказывается, собирают случайно пролитые из рюмок на стол напитки. Полезный и дорогостоящий прибор. Он потом сильно себя оправдал.

Механик Семёнов купил было пассатижи, которые давно утерял, да тут случился конфуз.

Продавец уже взял деньги, сунул их за пазуху и крикнул: – Эй, Пассатижи!

Тут из подсобки вышел приземистый человек с жуткими плоскими челюстями.

– Чего, – говорит, – такое?

– А ничего. Тебя просто купили. Вот этот самый господин. Служи рачительно!

– Слушаюсь, товарищ продавец!

– Как?! – напугался Семёнов. – Это пассатижи?

– Ну конечно, – сказал Пассатижи. – Зажать, отвернуть, придержать.

И он схватил зубами какую-то водопроводную гайку и мигом открутил её от трубы, хотя и та, и другая заросли ржавчиной, как пни опятами.

– Я и за гаечный ключ могу, за шведский, – пояснил Пассатижи.

– Да ну вас к хренам! – сказал Семёнов. – Вертайте деньги! Я хотел нормальные пассатижи, а вы чёрт знает что подсунули.

– Но это же гораздо лучше, – уверял продавец. – Значительно удобней, и не надо прилагать усилий.

– Гони деньги! Я думал, нормальные пассатижи, а так-то я и сам могу.

И он зажал зубами ту же гайку и навинтил её обратно на трубу.

Мадам Френкель долго торчала в ларьке с одеялами и не выдержала, купила всё-таки хорошее верблюжье покрывало.

Матрос Вампиров купил ухо кита.

Петров-Лодкин – стеклярус.

Вперёдсмотрящий – ящик пива.

Рулевой Рыков купил румпель, а румпелевой Раков купил руль.

Суперкарго Пердоний Пердюк купил водки верблюжий курдюк.

Матрос Веслоухов – полкило ложных слухов.

Кок Хашкин купил чулок милашкин.

Кочегар Ковпак купил папаху-колпак.

Валет трефовый купил жилет пуховый.

– Откуда он взялся? – недоумевал Суер-Выер.

– Кто?

– Да этот вон валет.

– А, – сказал Кацман, – это из моей колоды. Выскочил – и покупать.

Сэр Суер-Выер присмотрел себе неплохую курительную трубку, ничего особенного, но – чистый вереск, удобный мундштук. Туда-сюда – дороговато.

– Послушайте, – сказал Суер островитянам, – хочется иметь эту трубку. Может, подарите?

– Извините, сэр, мы вас уважаем, но трубку продаем. Если вы, конечно, купите трубку, то мы бесплатно добавим вам ёршики, чтоб её чистить.

– А табачку?

– А табачку, извините, сэр.

– Хорошо, – сказал Суер. – Итак, вы говорите, что у вас на острове всё есть? Не так ли.

– Это так, сэр, – печально почему-то отвечали зажравшиеся островитяне.

– Предлагаю пари, – сказал Суер-Выер. – Я называю ТО, чего у вас на острове нет, и ставлю свой капитанский краб против этой трубки. Подчёркиваю: краб чистого золота.