Впрочем, совсем недолго мы так баловались и прохлаждались с иксами и запятыми. Ненавязчивый, но все нарастающий гром и топот послышались вдали.
      - Скорее в вельбот! - крикнул капитан. - К черту лишние запятые! Бросайте их! Бежим! Бежим! Это - Уникорн!
      Немыслимый глухой рев послышался за скалами, и мы увидели вдруг острую пику. Она вылезала из-за скалы и нарастала, нарастала, постепенно утолщаясь.
      - Черт подери! - кричал капитан. - Я не думал, что он еще жив! Капитан Ктесс видел его в пятом веке до нашей эры! А сейчас эра-то новая!
      - Навались! Навались! - командовал Суер. - Левая - загребай! Правая табань! Подальше от берега, а то он достанет нас! Достанет!
      Матросы наваливались изо всех сил, а пика, толстенная, как сосновое бревно, и острая, как сапожное шило, все вываливала из-за скалы.
      Наконец дьявольский вывал прекратился, и мы увидели, что это не пика, а огромный рог, приделанный ко лбу мускулистого существа с бедрами оленя, хребтиной буйвола, холкой харрабанды, ребрами зебры, жабрами жаббры, умбрами кобры и шкундрами шоколандры. У него были густые вепри, ноздри и брежни.
      - Это он! - кричал капитан. - Это - Уникорн! О Боже правый! Какой у него страшный корн! Какой рог! Какой церос!
      Да, друзья, это был Уникорн, или так называемый Моно-церос, которого русские подполковники чаще всего называют Единорогом.
      Разъяренный отсутствием многих запятых, он подскакал к берегу и стал тыкать своим рогом в наш хорошо осмоленный вельбот.
      Слава Создателю, что мы успели уже далеко отвалить от берега, и страшный бивень полосовал нейтральные воды, подкидывая в воздух акул и осьминогов.
      Глава XXV Дротики и кортики
      - Да, это - единственный выход, - говорил сэр Суер-Выер, расхаживая по палубе взад и вперед. - Единственный.
      Мы никак не могли понять, что творится с нашим капитаном, и жарили свои запятые.
      Их, оказывается, очень даже легко жарить.
      Получается вкуснее, чем грибы.
      Только масло нужно особое. Мы жарили на масле, которое накачали на острове масляных пчел. Тамошние пчелы откладывают в соты первоклассное подсолнечное масло. Забавно, что подсолнухи на острове не растут, и пчелы собирают масло прямо с облаков. Правда, с особых облаков, с тех, что называются - кумулюсы.
      А боцман Чугайло от этих жареных запятых вообще с ума посходил.
      У него как-то в голове не укладывалось, что знаки препинания можно жарить. А когда уложилось, он нанизал запятых, как шашлык, на шампур, натолок иксов и игреков.
      - А это, - говорит, -у меня будет сухой соус. Развел мангал и стал прокаливать запятые. Вонь стояла ужасная, а боцман ел, обливаясь потом. Кошмарный, скажу вам, тип был наш боцман Чугайло.
      - Да! Это - единственный выход! - окончательно и твердо произнес Суер-Выер, стукнул кулаком по бочке с порохом и подошел к каюте мадам Френкель.
      - Мадам! - сдержанно сказал он в закрытое дверью пространство. Поверьте, это - единственный выход!
      - Не знаю ничего, не желаю, - послышалось за дверью.
      - Мадам! Вы мне обещали! Дело в том, что мы находимся неподалеку от острова Уникорн.
      - Неужели уже?
      - Увы.
      И капитан отошел от каюты.
      На следующее утро самые дюжие матросы выстроились у дверей каюты мадам Френкель.
      Дверь приоткрылась, и на пороге явилась мадам, абсолютно закутанная в свое одеяло. Мне показалось, что одеяло даже не одно, потому что виднелись еще какие-то квадраты и полосочки, но в точности я не ручаюсь. Возможно, и одно, но высочайшего класса закутки.
      Самой же мадам видно никак не было. Только прядеклок ражих волос торчал из конвертика, венчающего это стеганое сооружение.
      Взвалив мадам на плечи, матросы понесли ее к вельботу и опустили на талях в это просторное судно. За нею попрыгали и мы с капитаном.
      Капитан приказал нам захватить с собою разное холодное оружие, и мы взяли в основном дротики и кортики.
      - Зачем нам все это? - расспрашивал лоцман Кацман, неуверенно размахивая дротиком.
      - Уникорна колоть, - сдержанно ответил Суер.
      - Сэр! - удивленно сказал лоцман, открывая рот наподобие буквы "Э". Сэ-Э-эр! Зачем нам его колоть?
      - Чтоб добыть его рог, - пояснил капитан. - Рог Уникорна - это ценный товар. Мы после продадим его на рынке возле пролива Маточкин Шар.
      - Да! Да! - заорали мы с Пахомычем. - Продадим рог у пролива!
      - Но зачем же нам мадам Френкель, господа?
      - Это приманка, лоцман. Понимаете? Бешеного Уникорна можно успокоить только видом прекрасной и молодой женщины.
      - Да так ли уж она молода и прекрасна? - спрашивал надоедливый лоцман.
      Тут из одеяла высунулась рука, обнаженная до плеч, влепила лоцману пощечину и снова вкуталась в свое одеяло.
      Добравшись до берега, мы возложили мадам Френкель на бледную скалу галапагосского порфира, напоминающую ложе Амфитриты.
      - Здесь, мадам, и будете разворачиваться, - сказал капитан. - Все должно быть по плану. Как только услышите топот копыт - сразу начинайте разворачиваться... В укрытие, друзья! Готовьте дротики и кортики!
      Мы нырнули в укрытие, которое состояло из беспорядочно наваленных обломков иксов и игреков, и Пахомыч сразу начал точить свой дротик.
      Точил он его обломком икса, визг и скрежет раздавались ужасные.
      - Прекратить точить дротик! - приказал капитан. В этот момент и послышался чудовищный топот.
      Главы ХХVI-ХХVII Рог Уникорна
      - Разворачивайтесь! - крикнул Суер. - Мадам, раскутывайтесь скорей!
      Мадам мешкала.
      Развернуть одеяло после многомесячной закутки сразу никак не удавалось.
      Топот все нарастал, нарастал.
      Из-за скалы показался острый витой и спиральный рог Уникорна.
      Мадам, чертыхаясь, дергала одеяло взад-вперед, но вылезти из него никак не могла.
      - Надо было самим ее раскутать! - шептал, дрожа, лоцман. - Эх, кэп, погибнем ни за грош из-за одеяла.
      Яростный Уникорн выскочил из-за скалы и первым делом, конечно, заметил нас в укрытии. Эти чертовы иксы и игреки ни черта нас не скрывали. То оттуда, то отсюда торчали наши уши и ботинки.
      Дьявольский блеск вспыхнул в глазах единорогого чудовища. Топающим шагом он направился к нам, совершенно не замечая, что на скале бьется в одеяле наша пресловутая мадам.
      Тут из укрытия выскочил лоцман Кацман и, подпрыгивая, бросился к вельботу. Уникорн взревел. - Дрянь! - крикнул Кацман и метнул в чудовище свой дрожащий дротик.
      Дротик в Моноцероса, конечно, не попал. Он подлетел к мадам Френкель и стал как-то необъяснимо копаться в ее одеяле.
      От этих копаний одеяло внезапно развернулось, и мадам Френкель предстала перед островом обнаженная, как свеча.
      Дротик отвалился.
      Мы обмерли за своими иксами, а Уникорн, с проклятьями размахивая рогом, носился за лоцманом по песчаному берегу океана. Лоцман увертывался, как сверчок.
      Уникорн сопел. Он совершенно не замечал нашей мадам Френкель, которая заманчиво поворачивалась из стороны в сторону. Понимая, что ее красота пропадает даром, мадам крикнула:
      - У-ни-коорн!
      Страстно прозвучало в ее устах это суховатое слово и особенно гортанно и обещающе - "коорн".
      Зверь туповато потряс башкой, проверяя, не ослышался ли, и тут увидел мадам.
      Это зрелище совершенно потрясло его. Он мелко заблеял, засеменил ресницами, завертел флюгером хвоста.
      Мадам неожиданно зевнула, потянулась и вообще отвернулась в сторону. Она показывала свою фигуру то оттедова, то отседова, делала ручки над головой и хохотала, виляя бедром.
      Уникорн буквально разинул пасть. Ничтожно сопя, направился он к мадам Френкель и, не доходя двух шагов, рухнул перед нею на колени.
      - У-ни-коорн, - шептала мадам, - иди сюда, не бойся.
      Подползя к мадам Френкель, бедняга-Уникорн засунул рог свой меж ее грудей и успокоился. Он блаженно блеял и нервно дрожал. Мадам щекотала его за ухом.
      - Все! - сказал Суер. - Теперь он готов. Пошли его колоть!
      И мы пошли колоть Уникорна, размахивая своими дротиками и кортиками. Несмотря на дрожь, которую мы производили, Единорог ничего не слышал, намертво пораженный красотой мадам Френкель.
      - Черт возьми! - говорил многоопытный Пахо-мыч. - Я и не думал, что у нас на борту имеется такая красота!
      И здесь, уважаемый читатель, не дойдя еще до описания колки Уникорна, я должен описать красоту обнаженной мадам Френкель.
      Ну, скажем, пятки. Розовые пятки, круглые и тугие, как апельсины, плавно переходящие в икры, тоже тугие, хотя и не такие розовые, но набитые икрой, как рыбьи самки. И колени были розовые, как апельсины, и апельсиновость колен вызывала жажду и любовь к цитрусовым, которые прежде я не
      очень-то привечал.
      Ну а дальше, по направлению к верху, возвышался так называемый черный треугольник, который отрицал возможность сравнения с апельсином, но не уничтожал возникшей внезапно любви к цитрусовым.
      Этот убийственный треугольник нуждался бы в более тщательном сравнении и по форме, и по содержанию, но я, пораженный редчайшими углами, шептал про себя:
      - Тубероза... тубероза...
      Над этой зверобойной туберозой покоился живот, полный вариаций округлого, элегантно подчеркнутый выстрелом пупка. Он манил, звал, притягивал и, в конце концов, ждал.
      То же, что находилось над животом, я бы даже как-то постеснялся назвать грудями.
      Я бы назвал это взрывами смысла, ретортами безумия.
      Они разбегались в стороны, как галактики, в то же время собирая в единое целое тебя как личность.
      Между этими галактиками торчал, как в тумане, кривой рог Уникорна.
      Капитан схватил Уникорна за рог и стал отрывать его от мадам Френкель. Бедняга-Уникорн упирался изо всех сил, дорвавшись до красоты.
      - Колите его дротиками, оралы! - кричал Суер. В этой нервозной обстановке капитан комкал слова, называя нас вместо орлов оралами. Но мы действительно менее были орлами и более - оралами.
      Дротики наши не втыкались в монстра. Пахомыч ругал механика Семенова, который перезатупил их, пользуясь дротиками вместо отверток и ковырялок в разных патрубках машинного отделения. Мы переломали все дротики и кортики,
      но оторвать однорогое чудовище от взрывов смысла, то есть от грудей нашей достопочтенной мадам, никак не удавалось.
      - Он заходит все дальше, - тревожно шептала мадам. - Капитан, мы так не договаривались.
      Уникорн и вправду, что называется - дорвался. И его, в сущности, можно было понять.
      - Понять-то мы его понимаем, - задумчиво говорил капитан, - но и отрывать как-то придется.
      - Выход есть, - сказал Пахомыч, - но очень сложный. Надо привязать его на буксирный канат и рвануть как следует.
      - Чем же рвануть, старпом? - спросил Кацман.
      - Как это чем? "Лавром"!
      Решение было принято, но разгорелись жаркие споры, за какое именно место надо вязать Уникорна буксирным канатом.
      - За рог! За его дивный рог! - орал лоцман.
      Но тут резко воспротивилась наша покладистая, в сущности, мадам.
      - От ваших буксирных канатов воняет дегтем, - говорила она. - Попрошу вязать от меня подальше.
      Подальше от мадам Френкель оказались только копыта, а самозабвенный зверь так брыкался, что вязать его пришлось за талию.
      Талия его была толщиной с коньячную бочку, но мы все-таки обхватили ее канатом, задевая, к сожалению, иногда и пачкая талию мадам Френкель. Дергая своей испачканной талией, мадам переругивалась с Пахомычем.
      Наконец мы обвязали Единорога морскими узлами, подняли все паруса, разогнали "Лавра" как следует и рванули изо всех сил.
      Как ни странно - это помогло. Медленно-медленно пятясь, Моноцерос отъехал от мадам Френкель.
      И тут сэр Суер-Выер подошел к чудовищу и одним взмахом корабельного топора отрубил его дивный рог.
      Мадам заплакала.
      - Я - предательница, - твердила она. - Я - тля.
      - Не волнуйтесь, мадам, не волнуйтесь, - успокаивал Суер-Выер, закутывая ее в одеяло, - рог этот останется с нами на борту. Он будет вечно с вами.
      Пока "Лавр" держал Уникорна на привязи, мы кинули рог, тяжелый, как многодубовое бревно, в свой вельбот, сами попрыгали вслед за рогом и быстро довеслались до фрегата.
      Как только мы перерубили буксирный канат, Уникорн принялся бессмысленно скакать по пляжу. От легкости у него кружилась голова, и он падал поройна колени.
      Больно было видеть, горько наблюдать эту картину, и мы с Пахомычем невольно отвернулись.
      - Ничего, ничего, - успокаивал нас капитан, - у него новый рог отрастет. Таков закон произрастаний.
      И действительно, не успели мы толком отчалить и сняться с буев, у нашего обезроженного друга стал появляться новый рог.
      Вначале маленький и невзрачный, он все удлинялся, удлинялся, и самое неприятное заключалось в том, что направлялся он в сторону "Лавра".
      - Черт возьми! - сказал Суер. - Он растет со скоростью большей, чем наше движение.
      А рог рос и рос и уже мчался на наш корабль с дьявольской стремительностью и силой.
      - Он прошибет нашу ватерлинию! - орал Пахо-мыч. - Поднять паруса! Румпель под ветер! Шевелитесь, бесенята!
      - Отставить, - сказал Суер. - Придется, видимо, бодаться с ним всеми нашими мачтами.
      Устрашительный рог дорос тем временем до нашего фрегата и завис над палубой, беспокойно оглядываясь.
      Матрос Вампиров подвесил на него гирлянду сарделек, но рог недовольно стряхнул их. Он явно искал чего-то другого.
      - Мадам Френкелью не насытился, - сказал Пахомыч.
      Тут снова мы вывели нашу несчастную мадам, развернули ее, и грандиозный новейший рог удовлетворенно хмыкнул, улегся между реторт безумия и успокоился.
      Это была, поверьте, редкая картина, и мы очень удивлялись, как рог, произрастающий на носу прибрежного животного, пересекая океан, очутился на грудях с нашего фрегата.
      - Это закон чувства, - задумчиво сказал Суер-Выер. - Как порой любопытно наблюдать такие законы в действии... Но - понаблюдали и надо плыть дальше. Бодаться мачтами нам некогда, поступим просто: закутаем мадам.
      Мы закутали мадам, и рог сразу потерял ориентиры.
      Разочарованно помыкался он над палубой и, подцепив-таки гирлянду сарделек, всосался обратно на остров.
      А тот первый, отрубленный рог мы отполировали, трубили в него по праздникам, призывая команду к бражке, а потом продали за бутылку джина какому-то грузчику из Одессы.
      Глава XXVIII Остров большого вна
      Это был единственный остров, на который сэр Суер-Выер решил не сходить.
      - Останусь на борту, - твердил он.
      - В чем дело, кэп? - спрашивали мы с лоцманом. - Все-таки это не полагается. Открывать остров без вас как-то неудобно.
      - Ничего страшного. Откроете один остров без меня.
      - Но нам важно знать причины, - настаивал лоцман. - В чем причины вашего несхода на берег?
      - Причины личного порядка, - отвечал Суер. - Не могу. С этого острова пахнет.
      Мы принюхались, но никакого запаха не ощутили.
      Остров был явно вулканического происхождения.
      Посредине возвышался давно, кажется, потухший вулкан. Лава изверглась из него, застыла и окаменела. Она стекала к берегу плавными грядами.
      - Возьмите с собою мичмана Хренова, - рекомендовал нам капитан. Остров унылый и гнусный, может быть, хоть мичман что-нибудь отчебучит.
      На берег мы высадились в таком порядке: Пахомыч, лоцман и мичман. Я замыкал шествие, крайне огорченный отсутствием капитана. Кроме того, мне казалось, что действительно чем-то пахнет, и я уже ругал себя, что не остался с Суером на борту.
      Первым делом мы решили взобраться на вулкан и посмотреть, действует ли он или уже бездействует.
      - Кажется, бездействует, - рассуждал я, - но какой-то запах испускает, значит, немного действует. Чем же это пахнет?
      - Да не пахнет ничем, - успокаивал Пахомыч. - А если и пахнет, так это вулканической пемзой, ну той, которой ноги моют. Весьма специфический запах.
      - А по-моему, старпом, пахнет чем-то более тонким, - спорил с ним лоцман.
      Мичман Хренов вроде бы и не чувствовал никаких запахов. Ничего пока не отчебучивая, он дышал полной грудью, довольный, что его списали на берег.
      Так мы продвигались по направлению к вулкану, медленно поднимаясь на его отроги. Удивляло отсутствие чего-нибудь живого, хоть бы птичка какая или травинка - лава, лава, лава.
      Отчебучил неожиданно лоцман.
      - У меня что-то с животом, - сказал вдруг он. - Бурчит что-то. Это, наверно, акулья кулебяка! Наш кок Хашкин, пожалуй, ее недожарил. Не могу больше, братцы!
      И лоцман вдруг скинул шаровары и стремительно присел.
      Этот жест лоцмана послужил неминуемым сигналом. Мы все сразу вдруг почувствовали неправильность акульей кулебяки. Пахомыч крепился, а мы с мичманом, ругая кока Хашкина, решили немедленно испытать облегчение и присели.
      Оправившись чин по чину, мы продолжили восхождение.
      Вдруг не выдержал Пахомыч. И этот мощный дуб внезапно рухнул, то есть повторил наши поступки.
      С ним за компанию присел и лоцман.
      Мы с мичманом продержались минутки две и, ругая Хашкина, вторично испытали облегчение, за нами вскорости лоцман и снова Пахомыч.
      Это было какое-то чудовищное действие акульей кулебяки.
      Мы продолжали восхождение, но уже приседали через каждые пять шагов по очереди. В единицу времени из всех четверых, движущихся к вулкану, был по крайней мере один приседающий.
      - Боже мой, - сказал вдруг лоцман, - я все понял! Все это вокруг нас вовсе не вулканическая лава.
      - А что же это? - воскликнули мы, смутно догадываясь.
      - Это - вно!
      - Не может быть, - сказал мичман. - Откуда вно? Ведь здесь же нету ни одного человека. Откуда взяться вну?
      И тут в недрах острова послышались какие-то взрывы и толчки. Что-то заклекотало, забурчало, забулькало.
      - Назад! Назад! - закричал старпом. - Скорее в шлюпку!
      В его голосе прозвучал такой неподдельный ужас, что мы кинулись к берегу.
      Остров затрясся. Оглушительный взрыв раздался на вершине вулкана, и из кратера вырвалось облако удушливого газа.
      - Боже мой! Боже! - орал мичман, полуоглядываясь. - Обратите внимание на форму вулкана! Это же каменная задница!
      Мы бежали к шлюпке, а вулкан действовал уже вовсю. Лава, если это было можно так назвать, перла из жерла потоками. Она нагоняла нас, нагоняла.
      Первым увяз мичман, за ним лоцман.
      Только мы с Пахомычем успели вспрыгнуть в шлюпку. Лоцман и мичман прочно увязли во вне.
      - Внодышащий вулкан! Внодышащий вулкан! - орал лоцман, изобретая новый географический термин. - Сэр старпом, не покидайте нас, а то мы утопнем во вне! Старпом-сэр! Стар-пом-сэр! Стар-сэр-пом!
      Мичман Хренов, к удивлению, молчал и отбрыкивался от вна меланхолически.
      - Бывали мы и во вне, - бурчал он, - и не раз еще будем, так что чем-чем, а уж вном нас не удивишь. Кстати, мне кажется, что это уже не совсем чистое вно, состав его как-то переменился. Господин старпом, бросьте мне, пожалуйста, черпак.
      Пахомыч бросил ему черпак, которым мы откачивали воду со дна шлюпки, мичман черпанул вна и стал его внимательно изучать в монокль. Только тут мы заметили, что так называемая внолава заблистала под пасмурным небом тяжело, желто и металлически.
      - Это уже не вно, - сказал Хренов, - это золото.
      Киньте мне корзинку.
      И действительно, золото, черт побери, золото перло из жерла, сдобренное, правда, невероятнейшим запахом.
      - Это не золото, - сказал Пахомыч. - Это - золотое вно.
      Он кинул мичману корзину, и мичман, зажимая нос, набрал полную корзину золотого вна.
      Потом, уже на борту, он вручил эту корзину нашему капитану.
      - Похоже на золото, сэр, - сказал он. - Большая редкость, думаю, что дорого стоит.
      - Отчего же такая вонь?
      - Думается, что это все-таки не совсем золото, а, скорей, золотое вно, - сказал мичман, - но я знаю в Москве пару банков, в которых особое чутье на золото. Они затыкают нос, сэр, поверьте, заткнут и на этот раз.
      - Вно есть вно, - сказал Суер, - даже и золотое. - И он одним ударом капитанского сапога вышиб за борт корзину с золотым вном.
      Корзина, конечно, не затонула и до сих пор болтается где-то в волнах Великого Океана.
      Глава XXIX Кроки и кошаса
      Открывая наши острова, мы, конечно, заносили их на карту. Это ответственнейшее дело было поручено мичману Хренову.
      Обычно после открывания очередного острова в кают-компании собиралась сверхсекретная группа, в которую, кроме меня и капитана, входили старпом и лоцман.
      Под рюмочку кошасы мы придумывали название очередному острову, а после вместе с широтами и долготами выдавали это все мичману. Полагалась ему и рюмочка кошасы.
      Взяв кошасу под мышку, мичман, хмыкая, уходил куда-то к себе и заносил все на карту. Карту эту он почему-то называл "кроки".
      - Сейчас занесу на кроки, - говорил он обычно, помахивая кошасой.
      И вот, что, бывало, ни скажешь мичману, дрова пилить или
      картошку чистить, он всегда отнекивался:
      - Кроки, кроки, у меня кроки.
      Когда он не появлялся в кают-компании на наших вечерних приемах корвалолу, мы оправдывали его:
      - Кроки! Хренов делает кроки!
      Как же, собственно, он их делает, толком никто не проверял.
      Однажды въедливый Кацман предложил все-таки эти кроки осмотреть. Мы заманили мичмана кошасой и предложили предъявить кроки.
      Боже мой, что же это были за кроки! Я таких крок никогда не видывал: грязные, облитые какао, прожженные пеплом сигар.
      Кроме того, все острова по виду У него напоминали овал. Огурчик побольше, огурчик поменьше, то банан, а то баклажан. Мы, конечно, бывали и на таких баклажановых островах, но встречались и треугольные груши, и квадратный картофель, я уж не говорю о более сложных формах, вроде кружки пива.
      Мы отругали мичмана и перерисовали все острова собственноручно. Установили окончательные официальные названия всех островов и определили их формы. Вот краткий перечень:
      1. ОСТРОВ ВАЛЕРЬЯН БОРИСЫЧЕЙ - формы кривого карандаша.
      2. ОСТРОВ СУХОЙ ГРУШИ - яйцеобразный с деревом посредине.
      3. ОСТРОВ НЕПОДДЕЛЬНОГО СЧАСТЬЯ - напоминает Италию без Сицилии, сапогом кверху.
      4. ОСТРОВ ПЕЧАЛЬНОГО ПИЛИГРИМА -определенной формы не имеет, более всего склоняясь очертаниями к скульптуре "Рабочий и колхозница".
      5. ОСТРОВ ТЁПЛЫХ ЩЕНКОВ - по форме напоминает двух кабанчиков вокабул, соединенных между собой хвостами.
      6. ОСТРОВ ЗАБРОШЕННЫХ МИШЕНЕЙ - в форме офицера.
      7. ОСТРОВ УНИКОРН - по форме напоминает ланиты Хариты.
      8. ОСТРОВ БОЛЬШОГО ВНА - золотое руно с вулканическим задом.
      Пожурив мичмана, капитан выдал ему новые кроки с приложением небольшого количества кошасы. А мичман снова все перепутал: кроки выпил, а на кошасе стал красками рисовать.
      Глава XXX Остров пониженной гениальности
      Этот непознанный остров, это причудливое изобретение природы вначале просто-напросто никто не заметил. Дело в том, что он лежал - ниже уровня океана. И значительно! Метра на четыре с половиной! Не знаю уж, каким чудом мы не напоролись на рифы и вообще не ввалились вместе со всем нашим "Лавром Георгиевичем" в бездну этого куска суши.
      А волны морские, дотекая до острова, странным образом обходили его стороной, не говоря уж о приливах и отливах.
      Мы притормозили "Лавра" на гребне какого-то полудевятого вала, отдали якоря... гм... боцману Чугайле, и он, поиграв с ними, бросил якоря в воду.
      К сожалению, боцман промахнулся, и один якорек, названием "верп", залепил прямо на остров.
      Наш верп, прилетевший с неба, вызвал значительный переполох среди жителей. В нижнем белье они выскочили на улицу из своих домиков, в большинстве девятиэтажных с лоджиями, и принялись скакать вокруг якоря. Некоторые решительно хватали верп наш и пытались забросить его на "Лавра".
      - Сбросить верп полегче, чем закинуть на борт, - заметил Пахомыч, крайне недовольный боцманом. - Господин Чугайло, вы мне еще ответите за этот якорь.
      - Господин старпом, обратно я заброшу его играючи.
      По якорной цепи боцман ловко, как шимпанзе, спустился на остров и только хотел кинуть верп, как туземцы окружили его, схватили и стали, как говорится, бить боцмана в белы груди.
      Боцман машинально отвечал им тем же: хватал туземцев и бил их в белы груди.
      - Сэр! Сэр! - кричали мы капитану. - Они бьют друг друга в белы груди!
      - В сущности, - отвечал Суер, - в сущности, некоторые из побиваемых грудей не так уж и белы. Но, конечно, надо выручать боцмана.
      Вслед за капитаном и лоцманом и мы с Пахомычем поползли вниз по якорной цепи выручать верп и боцмана.
      Как только мы ступили на сушу, туземцы кинулись на нас.
      - Позвольте, - сказал Суер-Выер, - неужели на вас сверху ничего не кидали? Чего вы так разъярились?
      - Кидали! Кидали! - орали туземцы. - Вечно нас забрасывают всякою дрянью!
      - Верп - вещь порядочная, очень изящный якорек, - сказал Суер. - А кто тут у вас за старшого?
      Вперед выступил невысокий туземец с подушкой в руках.
      - Позвольте представиться, - поклонился ему капитан. - Суер-Выер.
      Туземец протянул руку:
      - Калий Оротат.
      - Боже мой! - сказал Суер. - Неужели Калий? Калий Оротат? Гениальный поэт? Это так?
      - Да здесь все поэты, - недовольно поморщился Калий Оротат. - Да вы что, разве не слыхали про нас? Это ведь остров пониженной гениальности. Нас сюда забросили катапультой. Из разных концов планеты. Но в большинстве пишут на русском. Даже вон тот парень, по национальности сервант, и тот пишет на русском. Эй, сервант, почитай что-нибудь достойным господам.
      - Прямо не знаю, что и почитать, - сказал сервант. - У меня много философской лирики - циклы верлибров, ли-мерики, танки...
      - Почитайте нам что-нибудь из философской лирики, - предложил лоцман Кацман, глотнув мадеры.
      Сервант поклонился:
      Остров есть на окияне,
      А кругом - вода.
      Пальмы стройными киями,
      Тигры, овода.
      Я хочу на остров дольный
      Топоров послать,
      Палем блеск пирамидальный
      Дабы порубать.
      Чтоб горели топорами
      Яхонты селитр,
      Открывая штопорами
      Керосину литр.
      Чтобы штопором топорить
      Окаянный мир,
      Чтобы штормом откупорить
      Океанный жир!
      - Ну, это же совсем неплохо! - воскликнул Суер, похлопывая серванта по плечу. - Какая рифма: "тигры - овода"! А как топоры горели?! Мне даже очень понравилось.
      - А мне так про керосину литр, - встрял неожиданно Чугайло. - Только не пойму, почему керосину. Напишите лучше "самогону литр"!
      - А мне так очень много философии послышалось в слове "селитра", сказал лоцман. - И в штопоре такая глубокая, я бы даже сказал, спиральная философия, ведь не только искусство, но и история человека развивается по спирали. Неплохо, очень неплохо.
      - Может быть, и неплохо, - скептически прищурился Калий Оротат, - но разве гениально? Не очень гениально, не очень. А если и гениально, то как-то пониженно, вы чувствуете? В этом-то вся загвоздка. Все наши ребята пишут неплохо и даже порой гениально, но... но... как-то пониженно, вот что обидно.
      - Перестаньте сокрушаться, Калий, - улыбнулся капитан. - Гениальность, даже и пониженная, все-таки гениальность. Радоваться надо. Почитайте теперь вы, а мы оценим вашу гениальность.
      - Извольте слушать, - поклонился поэт.
      Ты не бойся, но знай:
      В этой грустной судьбе
      На корявых обкусанных лапах
      Приближаются сзади и сбоку к тебе
      Зависть, Злоба, Запах.
      Напряженное сердце держи и молчи,
      Но готовься, посматривай в оба.
      Зарождаются днем, дозревают в ночи
      Зависть, Запах, Злоба.
      Нержавеющий кольт между тем заряжай.
      Но держи под подушкой покаместь.
      Видишь Запах - по Злобе, не целясь, стреляй,
      Попадешь обязательно в Зависть.
      Не убьешь, но - стреляй!
      Не удушишь - души!
      Не горюй и под крышкою гроба.
      Поползут по следам твоей грустной души
      Зависть, Запах, Злоба.
      - Бог мой! - сказал Суер, прижимая поэта к груди. - Калий! Это гениально!
      - Вы думаете? - смутился Оротат.
      - Чувствую! - воскликнул Суер. - Ведь всегда было "ЗЗЖ", а вы создали три "3". Потрясающе! "Зависть, Злоба, Жадность" - вот о чем писали великие гуманисты, а вы нашли самое емкое - "Запах"! Какие пласты мысли, образа, чувства!
      - Да-да, - поддержал капитана лоцман Кацман. - Гениально!
      - А не пониженно ли? - жалобно спрашивал поэт.
      - Повышенно! - орал Чугайло. - Все хреновина! Повышенно, Колька! Молоток! Не бзди горохом!
      - Эх, - вздыхал поэт, - я понимаю, вы - добрые люди, хотите меня поддержать, но я и сам чувствую... пониженно. Все-таки пониженно. Обидно ужасно. Обидно. А ничего поделать не могу. Что ни напишу - вроде бы гениально, а после чувствую: пониженно, пониженно. Ужасные муки, капитан.
      Между прочим, пока Калий читал и жаловался, я заметил, что из толпы туземных поэтов все время то вычленялись, то вчленивались обратно какие-то пятнистые собакоиды, напоминающие гиенопардов.
      - Это они, - прошептал вдруг Калий Оротат, хватая за рукав нашего капитана, - это они, три ужасные "Зэ", они постоянно овеществляются, верней, оживотновляются, становятся собакоидами и гиенопардами. Постоянно терзают меня. Вот почему я все время ношу подушку.
      Тут первый собакоид - черный с красными и желтыми звездами на боках бросился к поэту, хотел схватить за горло, но Калий выхватил из-под подушки кольт и расстрелял монстра тремя выстрелами.
      Другой псопард - желтый с черными и красными звездами - подкрался к нашему капитану, но боцман схватил верп и одним ударом размозжил плоскую балду с зубами.
      Красный гиенопес - с черными и желтыми звездами - подскакал к Пахомычу и, как шприц, впился в чугунную ляжку старпома.
      Она оказалась настолько тверда, что морда-игла обломилась, а старпом схватил поганую шавку за хвост и швырнул ее куда-то в полуподвалы.