Грудь - горячая! Хочется жить!
      В наших банях Россия немытая
      Омовенье спешит совершить!
      Они пели и плакали, вспоминая далекую Россию.
      - Мы-то отмылись, - всхлипывали некоторые, - а Россия...
      Я и сам напелся и наплакался и задремал на плече капитана. Задремывая, я думал, что на этом острове можно бы остаться на всю жизнь.
      - Бежим! - шепнул мне вдруг капитан. - Бежим, иначе нам не открыть больше ни одного острова. Мы здесь погибнем. Лучше ходить немытым, чем прокиснуть в глубоком наслажденьи.
      И мы растолкали наших спящих сопарильщиков, кое-как приодели их, затолкали в шлюпку и покинули остров неподдельного счастья, о чем впоследствии множество раз сожалели.
      Глава XVII Мудрость капитана
      Только уже ночью, подплывая к "Лавру", мы обнаружили, что, кроме мичмана, прихватили с собой случайно еще одного Хренова. Ложного.
      Это Пахомыч расстарался в темноте.
      - Не понимаю, старпом, - досадовал Суер, - на кой хрен нам на "Лавре" два Хренова? Я и одним сыт по горло.
      - Не знаю, кэп, - оправдывался Пахомыч. - Орут все: "Хренов, Хренов" ну я и перепутал, прихватил лишнего.
      - А лишнего Семенова вы не прихватили?
      - Надо пересчитаться, - растерянно отвечал старпом. Стали считать Семеновых, которых, слава Богу, оказалось один.
      - А вдруг это не наш Семенов? - тревожился капитан. - Потрясите его.
      Мы потрясли подозреваемого. Он мычал и хватался за какие-то пассатижи.
      - Наш, - успокоился капитан.
      - Что же делать с лишним Хреновым, сэр? - спрашивал старпом. Прикажете выбросить?
      - Очень уж негуманно, - морщился Суер, - здесь полно акул. К тому же неизвестно, какой Хренов лучше: наш или ложный?
      Оба Хренова сидели на банке, тесно прижавшись друг к другу.
      Они посинели и дрожали, а наш посинел особенно. Мне стало жалко Хреновых, и я сказал: - Оставим обоих, кэп. Вон они какие синенькие.
      - Ну нет, - ответил Суер, - "Лавр Георгиевич" этого не потерпит.
      - Тогда возьмем того, что посинел сильнее.
      Наш Хренов приободрился, а ложный напрягся и вдруг посинел сильнее нашего. Тут и наш Хренов стал синеть изо всех сил, но ложного не пересинил.
      Это неожиданно понравилось капитану.
      - Зачем нам такой синий Хренов? - рассуждал он. - Нам хватит и нашего, слабосинего.
      - Капитан! - взмолился ложный Хренов. - Пожалейте меня! Возьмите на борт. Хотите, я покраснею?
      - А позеленеть можете?
      - Могу что угодно: краснеть, синеть, зеленеть, желтеть, белеть, сереть и чернеть.
      - Ну тогда ты, парень, не пропадешь, - сказал капитан и одним махом выкинул за борт неправильного Хренова.
      И ложный Хренов действительно не пропал. Как только к нему приближались акулы, он то синел морскою волной, то зеленел, будто островок водорослей, то краснел, как тряпочка, выброшенная за борт.
      Глава XVIII Старые матросы
      В эту ночь мы не ложились в дрейф. Хотели было лечь, но Суер не велел.
      - Нечего вам, - говорил он, - попусту в дрейф ложиться. А то привыкли: как ночь, так в дрейф, как ночь, так в дрейф.
      Ну, мы и не легли. Раздули паруса и пошли к ближайшему острову.
      Старые матросы болтали, что это остров печального пилигрима.
      - Никак не пойму, открыт этот остров или еще не открыт, - досадовал Суер. - На карте его нет, а старые матросы знают. Но отчего этот пилигрим печалится?
      - Вот это, сэр, совсем неудобно, - стеснялся Пахо-мыч. - Старые матросы болтают, будто бабу ждет, подругу судьбы.
      Старые матросы топтались на юте, били друг друга в
      грудь:
      - Бабу бы...
      - Вообще-то у нас есть мадам Френкель, - сказал Суер-Выер. - Чем не баба? Но она - непредсказуема.
      В этот момент мадам снова закуталась в свое одеяло, да так порывисто, что у "Лавра Георгиевича" стеньги задрожали.
      - Грогу бы... - забубнили старые матросы.
      - Старпом, - сказал Суер, - прикажите старым матросам, чтоб прояснились. То им грогу, то им бабу.
      Извините, сэр, бабу - пилигриму, а им только грогу. Ну ладно, дайте им грогу.
      Пахомыч пошел за грогом, но наш стюард Мак-Кингсли вместо грогу выдал брагу.
      - Грог, - говорит, - я сам выпил. Мне, как стюарду, положено, квинту в сутки.
      - Пинту тебе в пятки! - ругался Пахомыч. Дали старым матросам браги.
      Обрадовались старые матросы. Плачут и смеются, как малые ребята.
      - Старая гвардия, - орут, - Суера не подведет!
      А Суер-Выер машет им с капитанского мостика фуражкой с крабом. Добрый он был и справедливый капитан.
      Глава XIX Остров печального пилигрима
      Ботва - вот что мы увидели на острове печального пилигрима. Огуречная ботва. И хижина.
      Из хижины, покрытой шифером, и вышел пилигрим.
      Описывать его я особенно не собираюсь. Он был в коверкотовом пиджаке, плисовых шароварах, в яловых сапогах, в рубашке фирмы "Глобтроттер". Лицом же походил на господина Гагенбекова, если сбрить полбаки и вставить хотя бы стеклянный левый глаз. У пилигрима такой глаз был. Хорошего швейцарского стекла. С карею каемкой.
      Пилигрим поклонился капитану и произнес спич:
      Какой же это дирижабль
      Привез мою печаль?
      О, мой неведомый корабль!
      Причаль ко мне, причаль!
      Наш капитан поклонился и приготовил экспромт:
      Я видел, как растут дубы,
      Играл на флейте фугу.
      И я привез тебе судьбы
      Нетленную подругу.
      - Не может быть, - сказал пилигрим, протирая карюю каемку.
      - Привез, привез, - подтвердил старпом. - Она пока в каюте заперта, чтоб не попортилась. А то нам говорили, что вы без подруги печалитесь.
      - Я? - удивился пилигрим. - Печалюсь? Что за чушь? Но, конечно, не откажусь, если толк будет.
      - Это нам неизвестно, - сказал Суер. - Привезти-то привезли, а насчет толку ничего не знаем. Она в каюте заперта.
      - Крепко, что ли?
      - Не знаю, - смутился капитан, - я не пробовал. Но у меня тоже есть вопрос: почему вас пилигримом называют?
      - Кого? Меня? Кто? Первый раз слышу.
      - Послушайте, кэп, - кашлянул Пахомыч. - Кажись, ошибка. Это не пилигрим, а долбоеб какой-то. Поехали на "Лавра", надоел, спасу нет.
      - Ничего не пойму, - сказал Суер уже на борту. - Какой мы остров открыли? Печального пилигрима или какой другой?
      - Я предлагаю назвать этот остров, - сказал Пахомыч и произнес такое название, которое лежало на поверхности.
      Я тут же предложил другое, но и оно, как оказалось, тоже лежало на поверхности.
      Тут и матрос Вампиров предложил новое название, которое не то что лежало - оно стояло на поверхности!
      Ну что тут было делать? Так и остался остров под названием "Остров печального пилигрима", хотя не было на нем ни пилигрима, ни печали, а только огуречная ботва.
      Глава XX Сущность "Лавра"
      Под вечер и по якорной цепи на "Лавра" вскарабкался все-таки этот Псевдопилигрим. В руках он держал предмет, название которого многие из нас -позабыли, потому что давно не бывали на осмысленных берегах.
      - Что это? - спросил Пахомыч.
      - Гвоздодер, - ответил Псевдопилигрим и направился прямо к каюте мадам Френкель. Приладив свой инструмент ко гвоздю, он дернул и выругался:
      - Стодвадцатипятка!
      Под натиском гвоздодера гвозди гнило завывали. Они выползали, извиваясь, как ржавые червяки.
      Многие матросы побросали вахты и забрались на мачты, чтоб лучше все видеть.
      - Гвозди, - говорил между тем Суер-Выер. - Что такое гвозди? Это предметы, скрепляющие разные сущности. Сущность березы гвоздь способен скрепить со смыслом кипариса. Невыносимо! Отвратительно это: скреплять разные сущности таким ржавым железным и ударным образом.
      - Послушайте, кэп, - вмешался Пахомыч, - пора подавать команду.
      - Какую команду, друг мой?
      - Как это какую? Пилигрима бить.
      - Полноте, старпом. За что нам его бить? Лично я доволен тем, что он открыл для меня сущность гвоздей. А о мадам Френкель вы не беспокойтесь.
      - При чем здесь мадам Френкель, капитан? Он своим гвоздодером нам всего "Лавра Георгиевича" раскурочит.
      - Эх, Пахомыч-Пахомыч, дорогой мой человек. Сущность "Лавра Георгиевича" держится отнюдь не на гвоздях. Поверь, совсем на другом она держится. Пусть вынут из него все гвозди, а "Лавр Георгиевич" станет еще прочней. И все так же будет летать по меридианам.
      - Я прямо не понимаю, что это с вами сегодня, сэр! - сказал Пахомыч. Мне плевать на сущность гвоздей, но если в "Лавре" были гвозди, я никому не позволю их выдирать. Наш "Лавр" будет плавать со своими гвоздями.
      - Эх, Пахомыч-Пахомыч, - вздохнул Суер, - дорогой мой человек! Ну что с тобой поделаешь? Ладно, иди бей Псевдопилигрима, но прежде прикажи стюарду Мак-Кингсли принести мне в каюту ароматических микстур.
      Псевдо же пилигрим к этому моменту выдрал все гвозди. Он стоял перед каютой на коленях, шептал и что-то плакал:
      Я предан прожитым годам. Когда мы были вместе. Вернемся искренне, мадам, В сожженные поместья.
      Тут из каюты высунулась рука, обнаженная до плеч. Она выхватила гвоздодер и швырнула в небо. Гвоздодер взлетел ко грот-марса-рее, сшиб зазевавшегося альбатроса и зацепил матроса Вампирова. Матрос рухнул и вместе с гвоздодером и альбатросом завис на такелаже. Рука же белая за манишку втащила Псевдопилигрима в каюту. И только мы подумали, что соискатель испытывает сейчас верха блаженства миг, как раздался клич:
      - Пилигрим за бортом!
      - Она вытиснула меня в иллюминатор, - пояснял Псевдопилигрим, дружески захлебываясь в пене океана.
      И тут на него налетели чайки. Первая схватила его шляпу, нахлобучила себе на бигуди и улетела. Вторая чайка напялила коверкотовый пиджак, третья - плисовые шаровары, четвертая - пуловер ангорских шерстей, а уж из-за дубленки романовской дубки между парой чаек разгорелся настоящий бой.
      Тут подлетел ретивый альбатрос, сшибленный прежде гвоздодером, выхватил дубленку и полетел примерять ее в облака.
      Страсть наказуема, - пояснял стюарду наш капитан сэр Суер-Выер, нюхая ароматические соли и микстуры. В тишине раздался крепкий неверный
      Это Пахомыч заколачивал обратно вынутые преждевременно гвозди.
      Глава XXI Остров теплых щенков
      Моей жене Наталье Дегтяръ с любовью посвящаю.
      Линия холмов, отороченная серпилиями пальм, впадины лагун, обрамленные грубоидальными ромбодендронами, перистые гармоники дюн, укороченные кабанчиками вокабул, - вот краткий перечень мировоззрения, которое открылось нам с "Лавра", когда мы подходили к острову теплых щенков.
      Конечно, мы знали, что когда-нибудь попадем сюда, мечтали об этом, но боялись верить, что это начинает свершаться.
      Сэр Суер-Выер, который прежде бывал здесь, рассказывал, что остров сплошь заселен щенками разных пород. И самое главное, что щенки эти никогда не вырастают, никогда не достигают слова "собака". Они остаются вечными, эти теплые щенки.
      - Уважаемый сэр, - расспрашивали матросы, - нам очень хочется посмотреть на теплых щенков, но мы не знаем, что с ними делать.
      - Как чего делать? - отвечал Суер. - Их надо трепать. Трепать - вот и вся задача.
      - А щекотать их можно? - застенчиво спросил боцман Чугайло.
      - Щекотание входит в трепание, - веско пояснил капитан. Совершенно неожиданно трепать щенков вызвалось много
      желающих. Чуть не весь экипаж выстроился у трапа, требуя схода на берег.
      С сомнением осмотрев эту очередь, которая внутри себя пихалась и отталкивалась, капитан сказал:
      - Трепать щенков надо уметь. А то иной так понатрепет, что другим ничего не останется.
      - Кэп, позвольте потрепать хоть с полчасика, - просил Чугайло.
      - Трепать щенков будут старые, испытанные открыватели островов, - решил Суер. - Остальные останутся на "Лавре". А если кому хочется чего-нибудь потрепать, боцман даст пеньки, канатов, а также флаги сопредельных государств.
      - Сэр! Сэр! - кричал впередсмотрящий Ящиков. - Возьмите меня, я хочу полежать рядом с кабанчиком вокабул.
      - А мне хоть бы одну серпилию пальм понюхать, - говорил Вампиров.
      - Отвали от тырапа! - ревел Пахомыч. - А то привезу с острова кусок грубоидального ромбодендрона и как дам по башке!
      - А серпилии пальм нюхать нельзя, - объяснял Суер. - Человек, который нанюхался серпилии, становится некладоискательным. Если у него под ногами будет зарыт самый богатый клад - он его никогда не найдет.
      Это неожиданно многих отпугнуло.
      Все как-то надеялись, что когда-нибудь мы напоремся на какой-нибудь завалящий островок с кладом.
      Под завистливый свист команды мы погрузились в шлюпку и пошли к острову.
      Подплывая, мы глядели во все глаза, ожидая появления щенков, но их пока не было видно.
      Причалив честь по чести, первым делом мы побежали к ближайшей серпилии пальм, разодрали ее на куски и нанюхались до одурения.
      Суер серпилию нюхать не стал.
      Он разлегся под грубоидальным ромбодендроном и смеялся как ребенок, глядя, как мы кидаемся друг в друга остатками недонюханной серпилии.
      - А клада нам не надо! - рифмовал Пахомыч. - Нам серпилия роднее! К ней бы только стаканчик вермута!
      Ну я налил Пахомычу стаканчик. Я знал, что вермут к серпилии очень расположен, и захватил пару мехов этого напитка.
      Лоцман Кацман тоже запросил стаканчик, но тут капитан сказал:
      - Уберите вермут. Слушайте!
      В тишине послышался щемящий душу жалобный звук.
      - Это скулят щенки, - пояснил Суер, - они приближаются.
      Тут из-за ближайшего кабанчика вокабул выскочил первый щенок. Радостно поскуливая, взмахивая ушами, виляя хвостом, он уткнулся носом в грубые колени нашего капитана.
      - Ах ты, дурачок, - сказал Суер, - заждался ласк.
      - Угу-угу, - поскуливал щенок, и капитан начал его трепать.
      Поверьте, друзья, я никогда не видывал такого талантливого и веселого трепания!
      Суер щекотал его мизинцем под подбородком, гладил и похлопывал по бокам, хватал его за уши и навивал эти уши на собственные персты, чесал живот то свой, то щенячий, распуши-вал хвост и играл им, как пером павлина, бегал по его спине пальцами, делая вид, что это скачет табун маленьких жеребцов.
      Со всех сторон из-за кабанчиков и ромбодендронов к нам повалили щенки.
      Это были лайки и терьеры, доги и немецкие овчарки, пуделя и ризеншнауцеры, дратхаары и ирландские сеттеры.
      И мы принялись их трепать.
      Вы не поверите, но иногда у меня оказывалось под рукой сразу по семь по восемь щенков. Я катался с ними по траве и трепал то одного, то другого.
      Пахомыч, нанюхавшийся серпилии, частенько путал щенков с лоцманом Кацманом, трепал его и подымал за уши над землей.
      Кацман совершенно не спорил и блаженно скулил, путая себя со щенками. Правда, поднятый за уши, он больше походил на кролика.
      Должен сказать, что я трепал щенков, строго следуя примеру капитана, и за минуту оттрепывал по две - по три пары.
      - Главная задача, - пояснял Суер, - оттрепать всех щенков до единого.
      И мы трепали и трепали, и я не уставал удивляться, какие же они были теплые. Никогда в жизни не видывали мы эдакой теплоты и приятной влажности носа.
      У Пахомыча в карманах обнаружилась ливерная колбаса.
      Он кормил ею дворняг, одаривал такс и бульдогов. Вокруг старпома образовалась целая свора жаждущих ливера щенков.
      Лоцман Кацман, совершенно превратившийся в щенка, тоже выпрашивал кусочек. Пахомычу приходилось отпихивать лоцмана левым коленом.
      До самого вечера трепали мы щенков, а на закате стали прощаться.
      Суер плакал как ребенок. Он снова и снова кидался на колени и перецеловывал всех щенков.
      С большим трудом погрузились мы в шлюпку. Только лоцман катался еще по траве, разделяя со щенками прощальный кусок ливерной колбасы.
      Тут к нему подскочил какой-то кабанчик вокабул, боднул его в зад, и лоцман влетел в шлюпку.
      А в шлюпке мы обнаружили какого-то совершенно неоттрепанного щенка. Ему ничего в жизни не досталось.
      - Возьмем его с собою, капитан, - умолял старпом. - Оттрепем на борту, накормим. И команде будет повеселей!
      - Нельзя, - сказал капитан, - ему нельзя жить с людьми. Ну, оттрепем, накормим, а там он превратится в собаку и скоро умрет. Нет.
      - Извините, сэр, - не выдержал я, - неужели вы предполагаете, что на продолжительность жизни собаки влияет именно человек?
      - Не сомневаюсь, - сказал капитан. - К тому же преданность, или, если хочешь, собачья преданность, или, если хочешь - любовь, сокращает век, хотя и украшает жизнь.
      И мы оттрепали по очереди этого щенка, отпустили его, и он вплавь добрался до берега.
      К сожалению, на "Лавра" мы так ничего и не привезли - ни серпилии пальм, ни грубоидального ромбодендрона. Правда, Суер прихватил с собой одну небольшую перистую гармонику дюн.
      Мы подарили ее боцману, и Чугайло играл иногда на ней тоскливыми вечерами.
      Глава XXII Встречный корабль
      Сэр Суер требует, чтоб я записывал все подробности плаванья.
      - Пиши все, как было! - кричит он порой с капитанского мостика, на который никогда не всходит.
      Я стараюсь, но описывать некоторые подробности просто стило опускается.
      Ну зачем, скажите, описывать толстую бабу с хозяйственной сумкой, которая стояла посреди океана и махала нам, чтоб мы ее подвезли?
      На чем она стояла среди волн, я даже толком не разобрал, то ли на овощном ящике, то ли на бочке, то ли просто на подпяточном острове.
      Вы, конечно, слыхали, что на океане встречаются такие пяточные или подпяточные острова. Суши там ровно на пятку. Я даже знал одного капитана, который открыл такой остров и рядом с пяткой вонзил еще флаг собственного государства. Потом, говорят, открыл аптеку, два питейных заведения, корт, пункт обмена валюты, рулетку и бассейн. Этот бассейн возмутил население острова, и они свергли все, что было навергуто.
      Встречаются, конечно, острова и побольше. Боцман Чугайло называет их "попиджопные". Ну, это уж дело боцмана называть их как угодно, а лично я описывать их не собираюсь.
      Резко и решительно не желаю рассказывать о встреченных нами кораблях. Ну, проплывала однажды мимо нас пиратская галера "Тарас Шевченко", ну и что?
      Вообще-то мимо нас плавать опасались. Стороной обходили.
      Только однажды черный корвет подошел вплотную. Мы думали, это "Бигль" или "Коршун". Увы!
      Вот выписка из вахтенного журнала:
      "В двадцать пять часов сто минут, сильно кренясь на пра вый борт, салютуя из револьверов, мимо фрегата "Лавр Геор-гиевич" на полном ходу промчался корвет "Лаврентии вич". Напуганный скрипом нашей ватерлинии, через полминуты он затонул".
      Глава XXIII Дырки в фанере
      Остров посвящается Татьяне Бек.
      Недели, наверно, с две, а то и с три-четыре мы никак не могли открыть ни одного острова.
      Ну, не получалось!
      Острова-то, не означенные на картах, мелькали там и сям, но мы то обшивали палубу горбылем, то мочили яблоки, то попросту ленились.
      Сэр Суер-Выер, утомленный открыванием все новых и новых островов, говорил:
      - Невозможно открыть все острова на свете, друзья. Лично я открывать новые острова отказываюсь. Пусть на свете хоть что-нибудь останется не открытым мною.
      И наш старый фрегат "Лавр Георгиевич" пролетал мимо островов, с которых порой высовывались фиги и тянулись в сторону "Лавра". На других островах сияли туземные рожи, измазанные повидлой, а в пампасах пели хором какие-то младенцы без набедренных повязок. Все это мелькало мимо наших бортов, пролетало, не задевая души.
      Только на одном берегу задела душу стоящая на горе корова. Верхом на ней сидело штук двадцать человек, а с десяток других добровольцев сосали ее необъятное вымя.
      Я долго раздумывал о судьбе этой коровы, но скоро и корова позабылась, развеялась ветром океанов.
      Наконец запасы питьевой воды у нас истощились, и капитану пришлось согласиться на открывание какого-нибудь острова.
      И остров не замедлил появиться на горизонте.
      - Не знаю, есть ли на нем вода, - говорил Суер, - но, возможно, найдется хоть что-нибудь питьевое.
      - А пресное не обязательно, - поддерживали мы нашего капитана.
      На берег мы взяли с собою бочки и баклаги, баки, цистерны, ведра, лейки, пустые бутылки и нескольких матросов, которые должны были все это перетаскивать на борт.
      Не помню точно, кто там был из матросов. Ну, Петров-Лодкин, Веслоухов, возможно, и матрос Зализняк. А вот кочегара с нами не было. Впрочем, был. Конечно, был с нами и наш кочегар. Ковпак.
      Новооткрываемый остров весь был перерезан рвами, в которых и подозревалась вода. .
      Рвы эти и земляные валы что-то ненавязчиво напоминали, а что именно, мы не могли понять.
      Рядом с капитаном стояли мы на берегу, стараясь справиться со своей памятью, как вдруг послышался какой-то треск, и из ближайшего рва показался человек.
      Он был ромбической формы и стоял на одной ноге.
      И нога эта была какая-то такая - общая нога. Вы меня понимаете?
      - Человек, - сказал Суер и указал пальцем. Выслушав капитана, ромбический человек на общей ноге повернулся боком и тут же исчез.
      - Исчез, - сказал Суер, а человек снова появился, повернувшись к нам грудью.
      Что за чертовщина! Ромбический туземец явно вертелся. То он поворачивался к нам боком, и тогда его не было видно, то грудью - и тогда он виден был.
      - Батенька! - закричал Суер на языке Солнечной системы. - Кончайте вертеться и подойдите поближе!
      - Не могу, сударь, - послышался ответ на языке Млечного Пути, -здесь как раз двадцать пять метров.
      Высказав это, он опять завертелся.
      Тут мы рассмотрели его поподробней.
      Скорее всего, он был сделан из фанеры, вот почему и не был виден сбоку. Вернее, был виден как тоненькая черточка. Если это была фанера, то уж не толще десятки.
      Кроме того, туземец был весь в дырках, которые распределялись по всему телу, но больше всего дырок было на сердце и во лбу.
      - Ну что вы на меня уставились, господа? - закричал он на языке смежных галактик. - Стреляйте! Здесь как раз двадцать пять метров!
      Мы никак не могли понять, что происходит, возможно, из-за этих диалектов. Галактический слэнг припудрил наши мозги. Наши, но не нашего капитана!
      - Отойди на пятьдесят метров, - строго сказал он на русском языке.
      Фанерный отбежал, дико подпрыгивая на своей общей ноге.
      - Обнажаю ствол, - сказал капитан и вынул пистолет системы Максимова.
      - Стреляйте! - крикнул Фанерный, и капитан выстрелил.
      Пистолетный дым опалил черепушку какого-то матроса, возможно, Веслоухова, а пуля, вращаясь вокруг своей оси, врезалась в фанеру.
      - Браво! - закричал простреленный, окончательно переходя на русский язык. - Браво, капитан! Стреляйте еще! Десятка!
      Суер не заставил себя упрашивать и выпустил в фанеру всю обойму. Только один раз он попал в восьмерку, потому что лоцман Кацман нарочно ущипнул его за пиджак.
      - Какое наслажденье! - кричал Фанерный. - Счастье! Вы не можете себе представить, какое это блаженство, когда пуля пронзает твою грудь. А уж попадание в самое сердце - это вершина нашей жизни. Кого не простреливали тому этого не понять. Прошу! Стреляйте еще! В меня так давно никто не стрелял.
      - Хватит, - сказал капитан. - Патроны надо беречь. А вот вы скажите мне, любезный, где тут у вас колодец?
      Колодец вон там, поправее. В нем кабан сидит! Эй, кабан! Вылезай, старая ты глупая мишень! Вылезай, здесь здорово стреляют! Кабаняро! Вываливай!
      Недовольно и фанерно похрюкивая, из колодца поправее вылез здоровенный зеленый кабан, весь расчерченный белыми окружностями. Он повернулся к нам боком и вдруг помчался над траншеей, имитируя тараний бег.
      - Стреляйте же! Стреляйте! - крикнул наш ромбический приятель. Делайте опережение на три корпуса!
      Капитан отвернулся и спрятал ствол в карман нагрудного жилета.
      Лоцман Кацман вдруг засуетился, сорвал с плеча двустволку и грохнул сразу из обоих стволов! Дым дуплета сшиб пилотку с кочегара Ковпака, а сама дробь в кабана никак не попала. Она перешибла черточку в фамилии Петров-Лодкин.
      Первая половинка фамилии - а именно Петров - подлетела в небо, а вторая половинка - Лодкин - ухватила Петрова за ногу, ругая лоцмана последними словами, вроде "Хрен голландский".
      Кабан развернулся на 630 градусов, побежал обратно и спрятался в свой колодец.
      - Хреновенько стреляют, - хрюкал он из колодца фанерным голосом.
      - Да, братцы, - сказал наш ромбический друг на общей ноге, - огорчили вы кабана. Не попали. А ты бы, кабан, - закричал он в сторону колодца, бегал бы помедленней! Носишься, будто тебя ошпарили!
      - Эй, кабан, - крикнул Пахомыч, - у тебя там в колодце вода-то есть?
      - Откуда? - ворчал кабан. - Какая вода? Придумали еще! Дробью попасть не могут.
      - Эх, лоцман-лоцман, - хмурился капитан, - к чему эти фанерные манеры? Зачем надо было стрелять?
      - А я в кабана и не целился, - неожиданно заявил Кац-ман, - я в черточку целился. Попробуйте-ка, сэр, попадите в черточку фамилии Петров-Лодкин. Признаюсь, эта черточка давно меня раздражала.
      - Благодарите судьбу, что вы попали не в мою черточку, - сказал Суер-Выер.
      Между тем петровлодкинская черточка болталась в воздухе на довольно-таки недосягаемой высоте.
      - Эй ты, дефис! - орал матрос, лишенный черточки. - На место!
      - Мне и тут хорошо, - нагло отвечал дефис, - а то зажали совсем. С одной стороны Лодкин давит, с другой - Петров. Полетаю лучше, как чайка.
      - Хватит валять дурака, -решительно сказал Суер. -Эй, кабан, вылезай! Лоцман, одолжите ваш прибор.
      Кабан выскочил и, недовольно хрюкая, побежал по прямой. Капитан пальнул, и кабан рухнул в траншею.
      - Вот теперь неплохо, - хрюкнул он. - Перебили мне сонную артерию! Давненько такого не бывало! А если вам вода нужна - пожалуйста. У меня тут в траншее сколько угодно.
      С дождями натекло.
      На звуки наших выстрелов из соседних рвов и щелей стали вылезать все новые фанерные фигуры
      Были тут солдаты и офицеры, немцы и русские, душманы и ба-шибузуки и чуть ли не весь животный мир: слоны, косули, лебеди, утки, медведи, зайцы, черт знает что!
      Они маячили над своими рвами, явно приглашая нас пострелять.
      - Некогда, братцы! - кричал Пахомыч. - Воду надо таскать!
      Пока мы таскали воду, ромбический человек, простреленный Суером, успокаивал своих сотоварищей:
      - Не волнуйтесь, ребята! Они еще постреляют, когда воды наберут.
      - Мы потом по всем по вам картечью с борта жахнем! - уверял и Пахомыч.
      - Вы уж жахните, пожалуйста, - просил Фанерный, - не подводите меня.
      Между тем вся эта фанерная пинакотека тихо скулила и жалобно протягивала к нам свои простреленные десятки.
      Перепрыгивая рвы и траншеи, мы с капитаном обошли этот трагический ряд мишеней.
      Я чувствовал, что капитан очень жалеет их и готов пострелять, но тратить даром патроны было некапитанской глупостью.
      Суер-Выер гладил слонов, жал руки офицерам. Одного простреленного душмана он много раз прижимал к сердцу. Тот был до того жалок и так мало прострелен, что мы насчитали всего 143 дыры.
      - Пальните в меня, братцы! - просил душман. Капитан не выдержал и с двух шагов пальнул ему в сердце.
      А когда мы вернулись на корабль, Суер-Выер велел зарядить пушку картечью, и мы жахнули по острову.
      Выстрел получился на редкость удачным: многие мишени, разбитые вдребезги, были выбиты из своих траншей.
      От пушечного грома в небо взметнулась сотня тарелочек, ну тех самых допотопных тарелочек, по которым когда-то мы стреливали влет бекасинником.
      Стая тарелочек перепугала петровлодкинский дефис.
      В ужасе ринулся он с поднебесья вниз и, расталкивая боками Петрова и Лодкина, встал на свое место.
      Глава XXIV Остров Уникорн
      - А остров Уникорн, друзья, - рассказывал Суер-Выер, - открыт еще в пятом веке до новой эры капитаном Ктессом. Но сейчас это открытие считается недействительным, потому что эра - новая.
      - Новая? - удивился лоцман Кацман. - С чего это она такая уж новая?
      Капитан неожиданно закашлялся. Он явно не знал, что сказать. Прищурившись, внутренним своим взглядом рассматривал он нашу новую эру, но ничего такого уж особо нового в ней, кажется, не находил.
      - Ладно тебе, - толкнул лоцмана старпом, выручая капитана, - сказано тебе: новая, значит - новая, сиди и помалкивай.
      - По большому счету э... - продолжал Суер. - По большому счету э... надо бы снова открыть этот остров.
      - Ну давайте откроем, сэр, - сказал Пахомыч, - чего тянуть? Плевали мы на эру...
      Остров Уникорн сам открылся нам издалека.
      Подобный многоэтажному торту, лежал он среди океанских гладей, и, как марципаны, то там то сям торчали и блистали розовые везувии, а вместо сливочных роз пышно вздымались пальмы.
      Никаких серпилий, к сожалению, видно не было. Вместо листьев с пальм свешивались запятые, а также буквы "икс" и "игрек".
      - Запятых да игреков, пожалуй, не нанюхаешься, - задумчиво сказал Кацман.
      - Иксы можно сварить и съесть, - пояснил Суер, - очень неплохое блюдо, напоминает телятину, а игреков можно и на зиму насушить. Старпом, готовьте вельбот!
      - Почему не шлюпку, сэр?
      - В чем дело? - удивился капитан. - В вельбот мы сможем погрузить значительно больше иксов и игреков, а запятые, кстати, годятся к бульону вместо лаврового листа.
      Кроме весел, мы с собой в вельбот захватили еще и грабли, чтоб удобней было сгребать запятые, когда они понападают с пальм.
      Сойдя на берег, мы сразу принялись трясти пальмы.
      Запятые посыпались охотно. Правда, одна запятая упала на голову лоцману, пробила шляпу и вырвала клок волос, а другая умудрилась прорваться за шиворот старпому.
      Она корябалась под тельняшкой и щипалась.
      Пахомыч с проклятьем вырвал ее, шмякнул об камень и растоптал. Иксы и игреки отрывались с трудом, их приходилось срубать корабельными топорами, но все-таки мы набрали целую тачку этих латинских знаков.