- Да вот взять хоть Лизушку Золотареву, ведь она же весит три тонны! хохотнул князь.
      - Лгунишка! - засмеялась и Лиза, хлопнув князя мизинчиком по устам. Не три, а две с хвостиком.
      - Две тонны чистого золота?! - потрясение спросил Пахомыч.
      - Да нет, - потупилась Лиза, - кое-какие детали серебряные.
      - Это какие же?
      - Ну, - покраснела Лизанька, - хоть вот ноготки.
      Мне показалось очень и очень симпатичным, как она покраснела. Ну совершенно золотая, и вдруг - краснеет. Приятно, красиво и как-то правильно.
      - У меня, конечно, куда меньше золота, - скромно заметил князь, - но есть все-таки кое-что и золотое! - И князь подмигнул Суеру-Выеру. - Вы меня поняли, капитан?! А? Ха-ха-ха! Из чистого золота! Поняли, что это? Ха-ха-ха!
      - Ну конечно, понял, мой дорогой друг! - воскликнул Суер. - Конечно, понял! Это - ДУША!
      И тут они с князем так стали дурачиться, что госпожа Золотарева предложила выпить шампанского. Оказывается, щичек шампанского "Новый Свет" зарыт был у них в песочке для специального охлаждения.
      Выкопали ящичек, хлопнули парой пробок.
      - Это - чудо! - восклицал Суер-Выер. - Я не раз выпивал в компании золотых людей! Но - в переносном смысле! А тут пью в прямом! Виват! Прозит! Цум воль! На здоровье!
      - А надо быть золотым и в прямом, и в переносном! - объяснял князь. - У нас так полагается. Уж если ты золотой в прямом - будь любезен, стань золотым и в переносном. Тогда про тебя можно действительно сказать - золотой человек.
      - Это - огромная редкость, - задумался сэр Суер-Выер. - На материке почти не встречаются золотые как в прямом, так и в переносном. Золотых в переносном - полно, но все они нищие до мозга костей. Только чуть разбогатеют - сразу переносное золото теряют.
      - Свинец! - сказал князь. - Это - свинец. У нас такие сразу превращаются в свинец или уж в ртуть. Ха-ха-ха! Мы их так и зовем - свины и рты.
      - Но иметь такую вот золотую жену - это же потрясающе! - воскликнул старпом. - Это же невероятное богатство!
      - Пожалуйста! - захохотал князь Серебряный. - Вот наша Лизушка - она свободна! Вперед, старпом!
      - А как же вы, князь? - смутился Пахомыч. - Я думал, что госпожа Золотарева - ваша, так сказать, герл-френд или, как там, - невеста?!
      - Я? - удивился князь. - Да я же известный ветреник! Легкомысленник!
      - Изменщик! - добавила Лизушка. - И баламут!
      - То есть как? - сказал Пахомыч и впервые за всю историю нашего плаванья открыл свои прищуренные глаза. - Я мог бы жениться на госпоже Золотаревой?
      - Ну а что такого-то? - хлопал шампанским князь Серебряный. - Это со всяким может случиться! Житейский вопрос! Попробуйте! Сделайте предложение! Смелей!
      Глава XCI. Мизинчик
      Лоцман, Суер да и я, признаться, как-то слегка удивились, что старпом обскакал нас на повороте. Не знаю уж, о чем думали мои приятели, меня же в глубине души интересовало, какие детали у госпожи серебряные. Серебро на золоте, прямо скажу, меня всегда волновало, возбуждало и поднимало. И я даже думал немного еще выпить и приступить к делу, а тут старпом, да еще с самыми серьезными намерениями. И ходит так индюком вокруг барышни, и делает английские развороты, перуанские обиходы.
      - А что вы любите на завтрак? - спрашивает. - Овсянку или яйцо?
      - Молоко с пирожным!
      - Ах! Ах! Парное или снятое?
      - Перламутровое!
      Короче, через пару минут всем стало ясно, что Лизушка Золотарева готова вступить в брак с нашим старпомом, и Пахомыч смело мог готовить брачные чертоги, о которых давно уже мечтал.
      Князь отвел нас немного в сторону, чтоб не мешать их церемониям, но я отошел не совсем, а так, наполовину.
      - А это не опасно? - осторожно спрашивал князя Суер-Выер. - Не задавит ли в объятьях в прямом смысле слова?
      - Да нет, что вы! - успокаивал князь. - Она же золотая и в постели, все понимает. Ну, для обычного человека, может, чуть прохладна поначалу, но если этот металл разогреешь - о-го-го!
      - Давайте прямо сейчас устроим помолвку! - воскликнул старпом. Он так растерялся, так заторопился, что прямо засуетился. И его, в сущности, можно было понять: и баба хорошая, видно, что добродушная, и груда золота! Черт подери! И детали серебряные потом поглядеть! И-эх! Я не то что позавидовал, но к бабам неравнодушен, особенно к золотым. Эх!
      Объявили помолвку. Шампанское! Спичи! Соусы! Анахореты в сметане! Я не удержался да и ляпнул:
      - Не пойму, что это: любовь к женщине или к золоту?
      - Конечно, к женщине, - твердо отрубил Пахомыч. - А то, что она золотая, моя судьбина.
      - Ну тогда другое дело, - сказал я. - А то я думаю, на кой старпому столько золота, если он не может им воспользоваться?
      - Как то есть? - спросил старпом.
      - Но ведь вы не сможете перевести это золото в деньги, ничего не сможете на это золото купить, даже бутылку водки.
      - Как то есть? - туго проворотил Пахомыч.
      - Ну а так. Вы можете это золото только иметь и на него глядеть. Правильно я думаю, Лизушка?
      - И ласкать, - смутилось симпатичное и доверчивое дитя.
      - Как же так? - сказал старпом. - Неужели для своего любимого мужа ты не отломишь пальчик?
      - Как то есть? - спросила теперь Лиза. - Пальчик?! Отломить?! Какой пальчик?
      - Да вот хоть мизинчик.
      - Мой мизинчик? Зачем?
      - Ну, чтоб жить по-человечески: молоко перламутровое, ананасы, костюм, брюки!
      - Боже мой! - воскликнула Лиза. - Я должна отломить пальчик, чтоб ты портки себе, старая галоша, покупал! Ах ты, дерьмо вшивое, проститутка, ведро оцинкованное!
      И она уже размахнулась, чтоб дать старпому оплеуху, но я успел крикнуть:
      - Стой, Лиза! Стой!
      Думаю, что в этот момент я спас старпому жизнь, золотая плюха прикончила бы его на месте.
      - Пойдем скорей со мной, Лиза, - нагло сказал я.
      Иди, я буду только любоваться.
      - А еще что? - спросила она капризно, вздернув губку.
      - И ласкать, деточка. Конечно, еще и ласкать.
      Глава ХСII. Золотая любовь
      И тут такое началось! Такое!
      Ну, тот, кто ласкал золотых женщин, меня поймет! Я оробел страшно, а тут еще она сорвала платье - светопреставление!
      Как быть???
      Нет, не надо!
      Ладно, я поехал на Таганку!
      Нашатыря!
      Все это, прямо скажу, происходило в каком-то замке, в который она меня утащила. Я уже потом вышел на балкон, чтоб выпить кофий, и увидел своих друзей, стоящих там вдали около шампанского.
      Хорошая, скромная девушка, ничего особенного, но золотая. И серебряные детали меня потрясли до глубины души. Дурацкая гордость, мне почему-то не хотелось показать, насколько я увлечен и потрясен ею, и небрежно так вел себя, велел налить мне водки, разрезать помидор.
      Разрезала, налила.
      Вы думаете, это все моя фантазия? Да какая там фантазия! Правда! Чистейшая! И все эти острова! И Лиза! И Су-ер! И Пахомыч, который стоял там сейчас около уже остатков шампанского! Какая же это жуткая правда! Весь пергамент правда! Весь! До единого слова.
      Я только сказал:
      - Прикройся, неловко.
      И они правда глазели снизу на все эти ее золотые и серебряные выкрутасы. И я глянул краем глаза, и снова бросил к черту кофий, рухнул на колени и потащил ее с балкона внутрь спальни.
      Спальни? Да! Это была спальня, черт меня подери!
      И опять вышли на балкон - и снова вовнутрь.
      И пошло - туда-сюда, туда-сюда. Кофий остыл. В конце концов я вяло валялся в полубудуаре, искренне сожалея, что я не бесконечен. Она так разогрелась, что просто обжигала плечиком, только грудь серебряная (небольшая) оставалась прохладной.
      - Неужели ты и вправду хочешь МЕНЯ? - говорила Лизушка. - Другим только и нравится факт, что я - золотая.
      - Ну золотая и золотая, - зевнул я. Устал, скажу вам, невероятно.
      - Ты знаешь, - рассказывала Лиза, - они так хотят золота, что один дурак даже кувалдой меня по затылку ударил. Вначале все шло хорошо, а после - бах! - кувалдой по затылку.
      И она засмеялась.
      - Но тут такой звон раздался, что не только князь Серебряный - сам золотой телец прискакал. Он сейчас уж здоровый бык - бодает направо и налево. Смеялись три дня!.. Не понимаю только, ты-то с чего меня полюбил? За что? Неужели искренне?
      - Лиза, - сказал я, - ты - золотая, а я - простой человек, дай хоть передохнуть, отдышаться.
      - Ну ладно, передохни.
      Я приоткрыл глаза и вдруг снова открыл их. глянул на Лизушку. Боже мой! Я действительно, кажется, попал! Невероятная баба! Ну, конечно, золотая, неотесанная, лексикон, дурацкие манеры. Но все это - окружение, ил. Не может быть! Так плавать вольно всю жизнь! И вдруг полюбить - кого? Золотую женщину! Из золота!
      Это же конец!
      Саморасстрел!
      - Я тебя люблю, - сказал я устало и искренне. - Просто так люблю, не за золото. - И я вдруг разрыдался отчаянно и безвозвратно.
      С кошмарной ясностью я увидел, что мы несовместимы.
      - Ты - редкий, редкий, редкий, - с упоением утешала меня Лиза. - Никто меня не ласкал так, как ты. Я люблю тебя. И только для тебя я ЭТО СДЕЛАЮ.
      - Что еще?
      - Отломлю пальчик! Мизинчик!
      И она схватила свой мизинец и отвела его назад с такой золотой силой, что он действительно мог вот-вот отломиться.
      - Стой, дура! - закричал я. - Не надо мизинца!
      - Нет, нет, отломлю! Я знаю, что ты уедешь, ускачешь, умчишься, уплывешь - возьми хоть мой мизинец!
      - Не ломай же! Умоляю! Не надо мне!
      - Да ты на этот мизинец сто лет проживешь, а мне будет только приятно, что на МОИ.
      - Не тронь мизинец! Иди ко мне!
      На некоторое время разговоры про мизинец я замял, но она снова и снова твердила:
      - Отломлю, чтоб ты стал богатым. Ясно, что на острове ты не останешься.
      - И ты думаешь, что я смогу продать твой мизинец?
      - А что такого? - спросила Лиза. - Конечно, продашь.
      В этот момент я снова сошел с ума, как давеча на острове нищих. Я кинулся на нее и стал молотить золотое и прекрасное лицо своими бедными кулаками. Я бил и бил, и только кровь лилась из моих костяшек. Потом упал у ее ног.
      - Успокоился?
      - Да, - равнодушно ответил я.
      - Ну что? Ломать мизинец или нет?
      - Что-что-что? Мизинец? Ты про это?
      - Ну да, про мой мизинец золотой. Ломать или нет?
      - Девяносто шестой пробы? - спросил я. - Хрен с ним, с мизинцем. Не жалко - ломай. Мне наплевать.
      - Ну вот и все, - облегченно вздохнула Лизушка. - Все ясно.
      - Что именно?
      - Ты - такой же, как все. Можешь и кувалдой по башке. Ладно, отломлю тебе мизинчик, все-таки ты - редкость, я таких встречала двух или трех.
      - Двух или трех?
      - Сама не помню, - улыбнулась госпожа Золотарева.
      - А мне бы хотелось точно знать, сколько вы ТАКИХ встречали! прошептал я. - Пожалуйте мне топор!
      - Какой топор?
      - Вот тот! Что там в углу стоит!
      Там, в углу замка, и вправду стоял красный топор на черном пне.
      - Зачем тебе топор?
      - Попрошу на "вы". Подставляйте свой мизинец.
      - Рубить?! Золото?
      - Ну не ломать же. Она заколебалась.
      - Послушай, - сказала она, - надо тебе сказать самое главное. Мы золотые, пока живем, а как помрем - превращаемся в обычных людей. Неживых только.
      - Эва, удивила, - сказал я. - Мы тоже, как помрем, в неживых превращаемся.
      - Но с мизинцем ничего не получится. Это я тебя испытывала. Понимаешь? Его отрубишь - он и рассыплется в прах.
      - Зато с моим получится, - ответил я, положил руку на черный пень и рубанул изо всех сил.
      Глава XCIII. Кадастр
      Совершенно не помню, каким образом доставили меня на "Лавра", только слышал в забытьи:
      - У него сильный ожог.
      - Сам так бабу раскалил.
      - А я-то думаю, кто это ему ногу отрубил?
      - А может, сифилис или инфлюэнца?
      - Да какой там ожог - пить надо меньше!
      - Еще бы - столько керосинить!
      Все эти диагнозы и толкования моего болезненного состояния дружно, в конце концов, сходились на том, что "пить надо меньше". И я, конечно, внутренне с этим соглашался и клялся себе, что, как только приду в себя, сразу брошу пить.
      Когда же я пришел в себя, я сделался неприятно удивлен следующим оригинальным обстоятельством. Дело в том, что у меня была забинтована правая нога, в то время как я точно помнил, что рубанул себя топором по левой руке. Хоть и сделал я это в состоянии аффекта, из-за безумной несовместимой любви, все-таки помнил дело точно: да, рубанул, да, по левой руке.
      - В чем дело, Чугайло? - спросил я склонившегося ко мне боцмана. - Что с моей ногой?
      - Точно не знаю, - говорил Чугайло, прикрываясь от меня фанеркой. Говорят, какая-то баба покусала. От страсти.
      - Тьфу! - плюнул я. - Черт бы вас всех побрал. А фанерка зачем?
      - Какая фанерка?
      - Да эта вот, которой ты прикрываешься.
      - А это от посылки, - пояснил Чугайло. - Это я прикрываюсь, чтоб перегаром на вас не дышать, чтоб вам не поплохело.
      - А рому нету?
      - Нету. Только самогон.
      - Ну тащи, хрен с ним.
      - А чего его таскать, он тут рядом лежит.
      - Лежит?
      - Ну да, я его положил. А то старпом, как заметит, что самогон стоит сильно ругается.
      - А на лежачий что ж?
      - А с лежачего чего возьмешь? Лежит и лежит. Нет, старпом не такой, чтоб лежачего, нет...
      В этот момент боцман неловко двинул фанеркой, и я отключился.
      Когда же я снова пришел в себя, то оказался сидящим в кают-компании и почувствовал странное ощущение. Это было ощущение, будто я произношу слово: "лавровишня".
      - Лавровишня? - переспросил меня сэр Суер-Выер.
      - Лавровишня, - подтвердил я.
      - А Кацман говорит - фиговый листок.
      - Лавровишня, - упорно твердил я.
      Потом уже я узнал, что это был спор о форме острова злато-серебряных людей. И спор этот я выиграл, признали, что остров страдает формой лавровишни. Так и записали - "страдает формой". Да вы сами почитайте. Вот окончательный
      КАДАСТР
      всех островов, открытых сэром Суером-Выером
      и другими кавалерами во время плаванья на фрегате
      "ЛАВР ГЕОРГИЕВИЧ"
      с 1955 по 1995 год
      1. ОСТРОВ ВАЛЕРЬЯН БОРИСЫЧЕЙ - формы кривого карандаша.
      2. ОСТРОВ СУХОЙ ГРУШИ - яйцеобразный с деревом посредине.
      3. ОСТРОВ НЕПОДДЕЛЬНОГО СЧАСТЬЯ -напоминает Италию без Сицилии, сапогом кверху.
      4. ОСТРОВ ПЕЧАЛЬНОГО ПИЛИГРИМА - определенной формы не имеет, более всего склоняясь очертаниями к скульптуре "Рабочий и колхозница".
      5. ОСТРОВ ТЁПЛЫХ ЩЕНКОВ - по форме напоминает двух кабанчиков вокабул, соединенных между собой хвостами.
      6. ОСТРОВ ЗАБРОШЕННЫХ МИШЕНЕЙ - в форме офицера.
      7. ОСТРОВ УНИКОРН - по форме напоминает ланиты Хариты.
      8. ОСТРОВ БОЛЬШОГО ВНА - золотое руно с вулканическим задом.
      9. ОСТРОВ ПОНИЖЕННОЙ ГЕНИАЛЬНОСТИ - действительно, лежит ниже уровня Океана, формою похож на венок сонетов.
      10. ОСТРОВ ГОЛЫХ ЖЕНЩИН - обширен как вдоль, так и поперек. Во время отлива имеет форму яйца, во время прилива - двух.
      11. ОСТРОВ СЛИЯНИЯ В ОДНО ЛИЦО - формы крюка, впоследствии утопленного капитаном.
      12. ОСТРОВ ПОСЛАННЫХ НА... - откровенный каменный фаллос работы федоскинских мастеров и палехской школы.
      13. ОСТРОВ ЛЕШИ МЕЗИНОВА - более всего похож по форме на подмосковную станцию Кучино.
      14. ОСТРОВ СЦИАПОД - чистый додекаэдр левого нажима.
      15. ОСТРОВ ОТКРЫТЫХ ДВЕРЕЙ - формы утиного крыла в полете.
      16. ОСТРОВ САМОВОСПЛАМЕНЯЮЩИХСЯ КАМНЕЙ - напоминает, грубо говоря, умывальник, но с двумя камнями на крышке.
      17. ОСТРОВ ГЕРБАРИЙ - формы серпа, раздробленного молотом.
      18. ОСТРОВ, НА КОТОРОМ НИЧЕГО НЕ БЫЛО - имеет форму формальных формирований.
      19. ОСТРОВ ВЫСОКОЙ НРА... - в форме очков, переносицу между которыми то и дело заливает водой и высокой нра...
      20. ОСТРОВ, ОБОЗНАЧЕННЫЙ НА КАРТЕ - хотя мы остров так и не увидели, точно знаем, что по форме он представляет второй слог отчества нашего старпома и звучит бодро: "ХО!"
      21. ОСТРОВ, НА КОТОРОМ ВСЁ ЕСТЬ - формы Вавилонской башни, обращенной вовнутрь земли, и это как бы такие погреба и подвалы, в которых и ВСЁ ЕСТЬ, кроме, конечно, боцмана Чугайлы.
      22. ОСТРОВ КРАТИЙ - скала в форме оскала.
      23. ОСТРОВ НИЩИХ - во-первых, изрезан фьордами, а во-вторых, нищие так его загадили, что не видно и первоначальной формы, и окончательной.
      24. ОСТРОВ ОСОБЫХ ВЕСЕЛИЙ - рассудочно-пологой формы с примесью прямоугольных октанов Рудика Руби.
      25. ОСТРОВ ЭНЕРГОПОЛ - форма его целиком зависит от названия, в случае перестановки слогов - ПОЛ-ЭНЕРГО - передняя часть острова меняется с задней местами и наоборот.
      26. ОСТРОВ ВЕДОМЫХ УЕМ - откровенный фаллос, но не каменный, как в пункте 12, а засаженный морковью.
      27. ОСТРОВ СОКРОВИЩ БОЦМАНА ЧУГАЙЛО - в форме, кстати, института востоковедения, что вряд ли.
      28. ОСТРОВ ЕДОРЕП - в форме Эйфелевой башни, которую разобрали и сложили штабелем.
      29. ОСТРОВ ЗЛАТО-СЕРЕБРЯНЫХ ЛЮДЕЙ - страдает формой лавровишни.
      - Ну вот и все, - сказал сэр Суер-Выер, обнимая меня. - Двадцать девять островов, не так уж и много, могли бы открыть еще пару.
      - Жалко, что мы так и не доплыли до Острова Истины, сэр.
      - Как то есть? Погляди-ка вперед.
      Фрегат наш, любезный сердцу "Лавр Георгиевич", приближался к некоему островку. Островку? Да нет, пожалуй, это был обширный остров. Виднелись не только деревья, но даже целые города, поля, болота и вырубки.
      - И вы думаете, сэр, что это Остров Истины?
      - Без всякого сомнения, - сказал сэр Суер-Выер.
      - Но почему?
      - А потому что - пора, брат! Пора! Старпом! Шлюпку!
      - Будем открывать? - спросил я.
      - Обязательно.
      - Извините, сэр, - сказал я, перед тем, как открыть остров, можно задать вопрос?
      - Пожалуйста.
      - Не пойму, почему мне забинтовали ногу?
      - А... дело простое. Ты так орал, что отрубил себе руку, что пришлось хоть что-нибудь забинтовать, дабы успокоить экипаж. Итак, пожалуйте, в шлюпку.
      - После вас, сэр, - сказал я.
      - Нет-нет, - сказал сэр Суер-Выер. - Истина познается в одиночестве, друг мой. Иди.
      И я спустился в шлюпку, разбинтовывая забинтованное не мною.
      Глава XCIV. Остров Истины
      Как только нос шлюпки врезался в песок - сразу и началась истина.
      - Ну как там у тебя? - крикнули с фрегата. - Есть ли там истина?
      - До хрена! - ответил я и бодро двинул в глубь острова.
      "Пойду, не оглядываясь, - вот что я про себя решил. - Оглянусь, когда пройду весь остров и увижу океан с другой стороны".
      Я шел неторопливо, разглядывая
      лица девушек и деревьев,
      перья птиц и товарные вагоны,
      хозблоки и профиль Данте.
      Довольно быстро я прошел весь остров и снова увидел океан с другой его стороны.
      "Пора оглянуться", - подумал я, но почему-то не хотелось. Заставил себя - оглянулся.
      Как я и предполагал, сзади - ничего не было, океан двигался следом, замывая - какое неприятное слово - каждый мой шаг. Конечно, я об этом догадывался и всегда слышал его шуршанье за спиной.
      Сокращался остров, уменьшался. Я убивал его своими шагами. Пройти до конца оставалось совсем немного, но - очень интересно. И хозблоки там еще виднелись,
      и профиль Данте,
      лица девушек и деревьев,
      перья птиц и товарные вагоны,
      и еще мальчик и девочка...
      Я это ясно увидел и решил закончить этот пергамент. Закончим его внезапно, как внезапно кончится когда-то и наша жизнь.
      В НАЧАЛЕ БЫЛО - СЛОВО, В КОНЦЕ ЕГО КОНЕЧНО, УЖЕ НЕ БУДЕТ.
      Глава XCV. Девяносто пятая
      Конечно, есть и другие толкования этого сложного предмета, из которых нас устроит только одно:
      В НАЧАЛЕ БЫЛО СЛОВО, И БЫЛО ОНО - БЕСКОНЕЧНО...
      ПРИЛОЖЕНИЕ
      Глава XLIX. Ненависть
      - Я что-то ненавижу, а что именно - позабыл, - обмолвился однажды лоцман Кацман.
      - Давайте, давайте, лоцман, вспоминайте, - поторопил Суер. - Мы твердо должны помнить, что ненавидим.
      Лоцман попал в ловушку. Он заюлил, заскулил. Нас это никак не удовлетворило. Чувствовалось, что корни ненависти уходят в лоцмана поглубже.
      - Не дай вам Бог, лоцман, - со значением заговорил Пахомыч, - не дай вам Бог ненавидеть то, что мы любим.
      - Что вы! Что вы! Я же с вами плыву, значит, и ненавижу то, что вы.
      - Хотелось бы знать, что именно, - настаивал старпом под одобрительным глазом капитана.
      - Ну я вон то ненавижу, вон то, - ныл Кацман, указывая пальцем на то, что болталось неподалеку.
      - Это мы действительно все ненавидим, - подтвердил Суер-Выер. - Кстати, боцман, когда вы уберете это самое, что болтается? Меня давно интересует, долго ли оно еще будет болтаться? Немедленно убрать!
      Раздавая подзатыльники и матерясь на каждом шагу, боцман кинулся исполнять приказ капитана.
      - А еще я ненавижу вон то, - показал Кацман, - вон то, что к стенке прислонено.
      - А стенку, - спросил капитан, - тоже ненавидите?
      - Что вы, сэр! Стенку я очень даже уважаю, люблю, в ней много того, что заслуживает полного... а вот то, что прислонено, сильно ненавижу!
      - Боцман! Ну вы закончили там? Отслоните прислоненное!
      - А куда после деть?
      - Это меня не касается. Сказано "отслонить" - отслоните немедленно и девайте куда хотите.
      - Эй, Ковпак! - крикнул боцман проходящему кочегару. - Ну-ка давай, это самое, помоги! Хватайся вон за тот край, да полегче, это самое, заноси левее, дубина...
      - Ну -с, лоцман, - сказал Суер, - это все?
      - Ой, что вы, кэп! Я еще ненавижу всякое, какое высовывается! Ух! - И лоцман сжал кулаки с закипающей яростью. - Высовывается и высовывается!
      Мы огляделись.
      Да, вокруг нас многое, конечно, высовывалось. Но я считаю - терпимо; противно, нет слов, но можно и не впадать в такую ярость, нервы все-таки, сосуды...
      - Э, господин Чугайло, э... - сказал капитан. - Попрошу вас все, что высовывается, загнать на место. Я не говорю уничтожить, просто загнать на место.
      - Чего куда загонять, кэп? - сказал боцман, вытирая руки об штаны. Вон то, что ль? Что высовывается?
      - Желательно.
      Боцман плюнул и чугунным своим сапогом стал заталкивать на место то, что высовывалось.
      - Все, что ль, запихнул? - раздраженно спросил он лоцмана.
      - Не все не все, вон там еще что-то торчит
      - Погодите, - сказал старпом, - это всего-навсего "торчит". Торчит, но не высовывается. То, что высовывается, это я и сам ненавижу, а то, что торчит, пускай себе торчит на здоровье.
      - Нет-нет, - закапризничал лоцман, - запихните это или сломайте!
      - Послушайте, кэп, - сказал Пахомыч, - эдак он нам все мачты переломает. Прикажите отставить!
      - Отставить! - приказал Суер, и в этот момент то, что боцман отслонил недавно от стенки, как-то крякнуло, покачнулось и медленно стало падать.
      - Поберегись! - закричал Чугайло, и тут же все, что раньше высовывалось, снова повыскакивало отовсюду, а что болталось, вылетело из-за угла, да еще на какой-то палке, и снова стало болтаться, приплясывая.
      Боцман не знал, куда кидаться. Он и падающее подхватывал, и топтал каблуком.
      - Жалко боцмана, сэр, - крякнул Пахомыч. - Какой-никакой, а все-таки боцман. Разрешите все оставить по-старому.
      - Это - мудрое решение, - согласился Суер. - Боцман, вы свободны.
      "Лавр Георгиевич" спокойно продолжил свое плаванье, но вокруг нас, к сожалению, всегда что-то болталось, высовывалось и прислонялось к стенке.
      Глава L. Ведра и альбомы (Остров Гербарий)
      Очередной остров, к которому мы подошли с пушечым салютом, остался поначалу нем.
      Он не ответил на наш салют и тихо безмолвствовал, лежа, как тюлень, в скользких волнах океана. Потом из березовой рощи выглянула какая-то бордовая харя, заросшая, как морж, тугими водорослями, крикнула: "Гербарий!" - и исчезла.
      - Разнообразие, - сказал Суер, - вот чем поражает Великий Океан!
      - Ну взять хоть бы этого гербария, - подхватил Кацман. - Ну как же это многообразно! Давайте бороздить океан и находить новое!
      - Борозджение - дело серьезное, - сказал старпом, - но наше бессмысленно. Мы ничего не ищем.
      - Эх, Старпомыч, - рассмеялся капитан, - зато многое находим! Подумаешь, ерунда: кто ищет, тот всегда найдет. Он знает, что ищет, и находит это. Для меня эта пословица устарела. Я - ничего не ищу, я только нахожу!
      - Извините, кэп, - сказал старпом, - но сейчас-то что мы нашли? Этот гербарий? Да это чушь!
      - И мы ее нашли? - спросил капитан.
      - Нашли.
      - Вот и чудесно! Мы можем проплыть мимо этого острова и оставить чушь за бортом, а можем и задуматься. Как-никак, а гербарий - это альбом засушенных растений.
      - Лично мне нравятся засушенные рыбы в стиле вяленой воблы, - сказал Кацман.
      - Интересно, нет ли на этом острове чего-нибудь подобного. Давайте маленько притормозим. Узнаем, что здесь, собственно, засушивают.
      - Эй, на острове! - крикнул Пахомыч, изрядно притормозив ручным кабельстаном.
      - Чего изволите? - высунулся все тот же бордовый лик.
      - Ну как вы тут? Засушиваете, что ли?
      - Не всегда, - послышалось в ответ, - только если уж очень мокрые.
      - А потом чего делаете?
      - В ведра складываем.
      - В какие еще ведра?
      - В эмалированные. С крышкой.
      - А не в альбомы?
      - В какие альбомы?
      - Вот хрен морской, - плюнул Пахомыч. - Ты ведь сам орал: "Гербарий! Гербарий!" Какого же черта гербарий в ведра? А? В альбомы надо!
      - Да? - удивился борджовый. - А у нас все больше в ведра.
      - Ну вот, кэп, - вздохнул старпом, вытирая плот собла *. - Изволите видеть... добороздились... гербарий хренов...
      - Да ну, - сказал Кацман, - у вас, старпом, нет подхода к людям, разговариваете пес знает как! Вопроса не можете толком поставить! Давайте-ка я поставлю!
      - Тпу! - плюнул старпом. - Ставьте, ядрена вошь!
      - Эй, милый друг! - крикнул Кацман. - Во-первых, здравствуйте, а во-вторых, вы засушиваете растения, не так ли?
      - Так-так, - согласно закивал Бордж, немного удивившись. - А как вы догадались?
      - Мы просто знаем, что такое гербарий, - с легким раздражением пояснил Кацман. - Итак, засушиваете, а потом что ж? Неужто складываете в ведра?
      - Зачем же? - удивился островитянин. - В банки! Это чтоб ведро набрать, сколько ж надо насушить? Мы вначале в банки и потом уж по вкусу добавляем.
      - Ха! - засмеялся Кацман. - Ну вот, теперь все ясно. Они засушивают укроп и зверобой, складывают в банки и потом по вкусу добавляют. Вот он, ихний гербарий!
      - Так-так! - поддакивал мордж. - Петрушку, пустырник, ромашку.
      - Ха! - смеялся лоцман. - А в ведра-то чего кладете? Грибы, что ли, солите?
      - Так-так! - поддакивал морбрдж. - Гербы.
      - Грибы, - подправил лоцман. - Кэп!
      У них - грибарий! Как называются грибы-то ваши? Сыроежки? Свинушки? Опенки?
      - Да нет, - отвечал морджовитянин. - Герб
      Синегории,
      Татароманджурии,
      Фанаберии,
      Сарайстана,
      Демонкратии,
      Страстотерпии,
      Охреновании.
      - И это все в ведра.
      - Ну конечно, в ведра удобнее.
      - А гербы откуда берете?
      - Да они растут тут повсюду, прям под кустами, а больше на пеньках.
      - Давайте высадимся, кзп, - предложил Кацман. - Наберем гербов, насолим.
      - Да стоит ли? Не будем попусту шлюпку марать. Если б это были хорошие грибы, вроде шампиньонов, с которыми мы встречались, а слишком много гербов нам не надо. Эй, любезный, ты кинь нам сюда на судно пару-тройку гербов.
      - Пожалуйста, сколь хошь накидаю, - ответил бордж и накидал нам с берега пару ведер гербов. Все больше Казахстана.
      Солить мы их не стали, а просто нанизали на суровые нитки и развесили между мачтами сушить.
      Они долго болтались под соленым морским солнцем, хорошо провялились, и мы любили, бывало, выпить портеру и закусить вяленым гербом.