-- Позвольте пройти.
      Кот не шевельнулся.
      -- Вы не правы,-- как можно мягче заметил я.-- Ну, согласитесь, это мой дом, приобретенный недавно по случаю. Вы спросите, откуда у меня такие деньги? Я работал, уважаемый. Работал ночами, над-ры-ва-ясь! Позвольте же пройти мне в свою собственность.
      Пока я нес эту белиберду, кот отворил оба глаза, слушая меня с интересом. На слове "над-ры-ва-ясь" он встал, потянулся и отошел в сторону, освобождая проход. Я открыл дверь.
      -- Прошу,-- сказал я.-- Пожалуйста, заходите.
      Пропустив меня вперед, кот вошел следом. Он вел себя разумно, интеллигентно, но все-таки это был опасный кот. Его благородство было окрашено в рыжий пиратский цвет. Неслышно ступал он за мной, но я чувствовал за спиной его рыжее пиратство. Вошли в комнату.
      -- Располагайтесь,-- предложил я.-- Вот печь, вот табурет.
      Гость оглядел печь и табурет и, заметив на полу солнечное пятно, падающее из окна, лег под солнце и задремал. Я отрезал кусок колбасы, которую берег для гостей, положил поближе к его усам. Он повел носом и отвернулся.
      -- Ну, это уже неправильно. Угощаю чем могу. Обидно.
      Кот выслушал мое замечание, кивнул и опять задремал.
      -- Не понимаю,-- сказал я.-- В чем дело? Неужели не нравится колбаса? Странно. Многие любят. Вы сыты? Ночь, полная пиратств? А? Неужели птички? Cкажите честно, это так? Птички?
      На слове "птички" котяра замурлыкал.
      -- Не могу приветствовать! -- сказал я.-- Не одобряю!
      Пират с наслаждением развалился в солнечном пятне. Мотор мурлыканья работал ровно и мощно. Странно было, что при таком моторе кот никуда не ехал. Он грохотал, как большой мотоцикл с коляской.
      Я сел к столу и занялся каким-то делом, скорей всего писательским скрипучим застольным трудом. Но дело не клеилось. Огненный и грохочущий бандит на полу отвлекал мысли в рыжую сторону. Отодвинув скрипучий свой труд, я достал кисть и акварель.
      Кот приоткрыл глаз.
      -- Один набросок... приподнимите голову.
      Гость приподнял голову, и я стал его рисовать.
      Солнечное пятно двигалось по полу к закату. Кот пятился, перемещался вслед за пятном, за ним пятился и мой рисунок.
      Солнечное движение не мешало мне. Рыжий сохранял позу, не опускал голову. Похоже, он понимал, что рисование котов -- дело ответственное в наше время, важное дело. Когда пятно солнечное полезло на стенку, я кончил работу.
      -- На сегодня хватит.
      Кот поднялся на ноги, размялся, потянулся, мельком оценил рисунок, что-то муркнул, вроде "неплохо", и, не прощаясь, вышел. Пожалуй, отправился пиратствовать. Просыпаясь иногда ночью, я слышал в палисаднике треск сирени, мягкие темные прыжки, кошачьи вздохи. Наутро кот снова поджидал меня на крыльце.
      -- Ну, как прошла ночь? Пиратство совершилось?
      Котяро замурлыкал на полную мощь, и я понял: да, совершилось.
      Я впустил его в комнату, и кот улегся в солнечное пятно на полу. Оно ему явно понравилось. Кажется, у меня в пятне ему было неплохо. Никто не трогал, не приставал. Так и повелось у нас. Каждое утро кот приходил, ложился на пол, дремал и мурлыкал, а когда пятно солнечное залезало на стенку, отправлялся пиратствовать.
      Однажды он не нашел на полу солнечного пятна. Весьма недовольно поглядел на меня.
      -- Помилуйте, батенька,-- сказал я.-- Дождь на дворе. Пасмур. Откуда же взяться солнечному пятну? Переждем, лезьте на печку.
      Кот вслушивался в мои слова, но не желал понять и постукивал когтями в пол, требуя пятна.
      -- Не могу,-- разводил я руками.-- Не в силах... Пасмур!
      Неожиданное слово подействовало. Кот перестал метаться в поисках пятна, глянул мне в глаза.
      "И у вас пасмур? -- задумался он.-- Нехорошо". Изумруд и лазурь потускнели в его глазах. Не прощаясь, кот вышел.
      "Да что же это такое! -- возмущенно подумал я.-- Разве я виноват? Ведь не я же укладываю на пол солнечные пятна! " Начались долгие дожди. Серые капли колотились в тусклые стекла. Пасмур! Пасмур! Проходили ночи, полные дождя.
      Но вот дождь рассеялся, вчера выглянуло и солнце. Скоро, наверно, объявится рыжий пират. Во всяком случае, солнечное пятно у меня на полу опять наготове.
      ---------------------------------------------------------------------------------------------
      Сиротская зима
      Посвящается М. К.
      1
      Был серый, тусклый, был пасмурный, был вялый день. С утра шел снег. Он ложился на землю и лежал кое-как, с трудом сдерживаясь, чтоб не растаять.
      Еловые ветки были для него слишком живыми и теплыми. На них снег таял, падал на землю мутными хвойными каплями. Скоро после обеда снег перестал, и я подумал, что пора возвращаться домой. Огляделся -- и не узнал леса, окружавшего меня. Всегда узнавал, а тут растерялся. Забрел, видно, далеко, в чужие места.
      Передо мной была заснеженная поляна, которая подымалась пригорком или, вернее, гривкой. Я решил взойти на нее, еще раз оглядеться и, если не узнаю леса,-- возвращаться к дому по собственным следам.
      Перейдя поляну, я поднялся на гривку, огляделся. Нет, никогда я не видел этих елок и вывернутых пней, этой травы с пышными седыми метелками.
      -- Белоус,-- вспомнил я. Так называется трава... А местечко-то гиблое. Не хочется лезть в чащу, в эти перепутанные елки. Надо возвращаться назад, по своим следам. Я оглянулся назад, на поляну, и обмер.
      Прямо через поляну -- поперек -- был отпечатан мой след, след, по которому я собирался возвращаться. Он пробил снег до земли. А сбоку его пересек другой след, такой же черный и четкий.
      Кто-то прошел у меня за спиной, пока я стоял на гривке.
      2
      Человека с яблоком в кармане я почуял издалека. Я надеялся, что его пронесет мимо, но он шел прямо на меня.
      В нескольких прыжках он вдруг круто свернул в сторону, поднялся на гривку и встал.
      Этого человека я знаю давно. Сейчас немногие ходят по лесу, жмутся ближе к деревням. В общем-то, ходят трое.
      Тот, первый, который гоняет зайцев.
      Тот, второй, кто лает по-собачьи.
      И этот -- с яблоком в кармане.
      3
      Кто-то прошел у меня за спиной, пока я стоял на гривке... И елки черные, и серое меж елок -- все посветлело у меня в глазах и все обесцветилось -- только след чужой черным и четким остался в глазах.
      Как же так? Почему я не слышал? Кто это прошел только что бесшумно за спиной? Я еще не знал, кто это прошел, и уже точно знал, кто это. Знал, а про себя как-то не мог назвать, не решался.
      Готовый попятиться, спустился я с гривки и осторожно пошел к месту пересечения следов. Для чего-то и пот полил с меня.
      Я посмотрел на следы. На свои, на чужие и на их пересечение.
      Чужой след был много больше моего, шире, мощней, и спереди отпечатались кривые когти. Когти эти не были распластаны по снегу, они были подобраны.
      В том месте, где следы наши пересеклись, он -- прошедший за спиной -остановился. Он постоял, подумал и вдруг поставил свою лапу на отпечаток моей ноги. Он как бы проверил -- у кого больше?
      4
      ... И этот, с яблоком в кармане.
      Никогда он не подходил ко мне так близко. Раньше, когда он приближался, я всегда отходил в сторону. Не хочу, чтоб меня видели, неприятно. И на людей нападает ужас.
      Человек с яблоком в кармане подошел ко мне слишком близко. Надо было вставать.
      Поднявшись, я вышел на поляну и увидел его спину, наверху, на гривке, в шуршащей траве. И хотя я знал, кто это,-- все-таки подошел понюхать его след.
      От следа пахло тяжело -- порохом, табаком, мокрой резиной, коровой и мышами. В деревне у них есть и крысы. А яблоко точно было в кармане.
      Не удержавшись, я наступил на оттиск сапога. Я и прежде делал это, да он не замечал -- на мху, на траве, на мокрой глине. Уж на мокрой-то глине мог бы и заметить.
      Он все не оборачивался, и я ушел с поляны. Из елочек глядел я, что он делает.
      5
      Он как бы проверил, у кого -- больше?
      Его след был значительно больше -- шире и мощней. И спереди отпечатались кривые когти.
      Судорожно озираясь, я ковырялся в патронташе -- есть ли пули? Пули были. Две. Круглые. Подкалиберные. Шестнадцатого калибра. А у меня двенадцатый, но оба ствола -- чеки. Шестнадцатый подходит как раз. Я перезарядил ружье. Прислушался.
      Ни вздоха, ни треска сучка не слышал я, но слышал: он -- пересекший след -- рядом.
      Я как-то все позабыл. Что-то надо было вспомнить. Что? Ах вон что -- я ведь заблудился, я ведь заблудился и взошел на гривку, чтоб оглядеться. Я ведь решил возвращаться обратно по своим следам.
      Расхотелось. Возвращаться обратно по своим следам расхотелось.
      Но и подниматься на гривку к шуршащей траве, искать дорогу в незнакомом лесу казалось безнадежным. Я стоял на месте пересечения следов и пытался сообразить, что делать.
      "Все это случайность,-- торопливо думал я.-- Случайно я его поднял, и он вышел на поляну за моей спиной. Он лег здесь в буреломе, среди выворотней-корней, но крепко еще не заснул. Куда уж тут заснуть! Господи, какая зима! Мокрая, вялая, тепловатая... Сиротская зима... Сиротская... так говорят, потому что тепло в такую зиму сироте. Не так жутко, не так холодно в старом дырявом пальто. Но что-то еще есть в этих словах -- "сиротская зима"... Случайно я его стронул, и он вышел на поляну за моей спиной, постоял, примерил лапу к моему следу. Зачем? Может, пошутил? Вон, мол, какая у меня лапа. Пошутил и пошел своей дорогой. А я мог идти своей, возвращаться домой по старому следу. Не на гривку же снова лезть!"
      Немного успокоившись, я перешел поляну и точно по старым своим следам ступил под густые елки. Здесь было мрачно, и я пошел скорее, чтоб сразу подальше уйти от опасного места.
      Я не глядел по сторонам, но видел все. Все кусты, все стволы деревьев, все капли, падающие с веток, и свой черный след.
      В темных, древних, обомшелых стволах чудилась угроза, хотелось поскорее выбраться из-под елок -- я ускорил шаг и даже побежал.
      Я выбежал в осинник на светлое место. Перевел дыхание и тут же его затаил.
      Теперь уже не справа, а слева пересекали мой след когтистые оттиски. Как в первый раз, на поляне, он снова наступил на отпечаток моего сапога, словно проверяя -- у кого же все-таки больше?
      6
      Из елочек глядел я, что он делает.
      Он обернулся и сразу заметил мой след. Я думал -- не заметит.
      Человек с яблоком в кармане долго стоял у моего следа и все удивлялся, что моя лапа больше. Я видел, как он то подымал ногу, то опускал и ставил ее на мой след. Он даже не понимал, какую ногу примеривать -- правую или левую?
      Щелкнув ружьем, он вдруг пошел прямо на меня. Еще бы два шага, и я поднялся бы навстречу, но он вдруг свернул в сторону и побежал.
      Человек с яблоком в кармане бежал, цепляясь за ветки. Иногда он останавливался, хотел спрятаться, затаивался. Спрятаться от меня невозможно. Даже если б он стоял, прижавшись к елке спиной, стоял, чуть дыша, мне хватило бы яблока у него в кармане.
      В осиннике я снова наткнулся на его старый след. Много он напетлял по лесу. Чего искал?
      Тот, кто гоняет зайцев, в такую глушь не забирается. Зайца больше на опушках.
      А тот, другой, кто лает по-собачьи, по лесу ходит смело. Иногда только охватывает его ужас. Когда он чувствует, что я рядом.
      -- Дамка! -- кричит он.-- Дамка! Ко мне!
      И лает по-собачьи.
      Нарочно, чтоб я подумал, что он не один в лесу. Боится, что я на него нападу. А ведь и вправду как-то неловко нападать на того, кто лает по-собачьи.
      7
      -- У кого же все-таки больше? Господи, ясно у кого... Но на человека они нападают очень редко. В крайнем случае. Только скотинники или инвалиды. Но, может, это и есть крайний случай? Ведь я его стронул, разбудил... Кажется, я и раньше видел эти следы на мокрой глине.
      Я стоял у второго пересечения следов и думал, что же ждет меня впереди...
      Дважды пересек он мой след и теперь бродил рядом, забегал вперед, подстерегал. Рядом он, совсем близко, я это чувствовал. А зяпах? Какой странный запах! От влажных елок будто от собачьей шерсти. И еще что-то... Да ведь не осина же... Вроде валенки... Черт, что еще за валенки?..
      Чужим и равнодушным стал окружающий лес. Всегда терпеливый ко мне, он вдруг отдалился, распался на отдельные деревья, охолодел. Мертво стоял лес вокруг меня.
      Старый мой след, хотя бы и дважды пересеченный, был теплее. За него можно было держаться.
      "Нельзя стоять,-- почему-то подумал я.-- На месте стоять нельзя. Надо двигаться".
      Я пошел вперед, придерживаясь старого следа. Вот-вот ожидал я увидеть багровую башку, а сбоку и сзади вздрагивали красные и серые ветки, двигались деревья, дрожали кусты. Рыхлый зеленоватый снег шуршал под сапогами, я пошел быстрее, быстрее -- и побежал.
      Скоро я оказался у лесного оврага, заросшего дудником и бересклетом. Старый след вел вниз, на дно.
      "Гнилой овраг,-- думал я.-- Гиблый. Уж если ему нападать -- здесь. Придется спускаться. Выбора нет -- надо держаться старого следа. Если нападет спереди -- это бы еще и ничего... "
      Хватаясь за ветки и мелкие деревца, не таясь, с треском спустился я на дно оврага.
      Ветка бересклета хлестнула в глаз. Стало так больно и горько, что хлынули слезы. На какой-то миг я полуослеп, а когда проморгался, потер глаза -- сразу увидел на склоне оврага черные борозды, разодравшие и снег и землю под снегом.
      На дне оврага борозды превратились в огромные следы, в третий раз пересекающие мой путь. На этот раз он не мерил, у кого больше. Это было вроде бы уже ясно.
      8
      А ведь и вправду как-то неловко нападать на того, кто лает по-собачьи.
      Но этот не лаял. Только всегда яблоко носил в кармане.
      Можно или нельзя?
      Можно нападать на того, у кого яблоко в кармане? Наверное, можно.
      Я стоял на краю оврага, прислушивался. С треском, ломая ветки, он скатился в овраг и сразу затих. Спрятался.
      И вдруг спереди, из глухариных болот, потянуло яблоком. Что такое?
      Этот в овраге не шевелился, а из болот тянуло яблоком. Неужели их двое? Два человека с яблоком в кармане? Один спереди? Другой сзади?
      Нет, он один -- с яблоком в кармане. Он напетлял по лесу, и мне кажется -- их двое. А может, он взял с собой того, кто лает по-собачьи? И просто второе яблоко положил в чужой карман?
      Нет, это совсем разные люди, они не могут сговориться. А вдруг сговорились? Однажды они сидели вместе на берегу реки и варили уху.
      9
      На этот раз он не мерил, у кого больше. Это было ясно.
      Господи, какая зима! Вялая, серая, тепловатая!
      Зимние дни поздней осени, когда так длинна ночь, когда мало дано человеку небесного света, я живу плохо. Хвораю, тоскую, места себе не нахожу.
      Особенно тяжело бывает в городах -- стеклянных и электрических.
      А в деревне-то ночи еще длинней, еще бесконечней.
      Конечно, и ему плохо сегодня, и ему тяжелы глухие дни, беспросветные беззвездные ночи. Но я-то тут при чем? Не я управляю светом небесным, не я гоню в лес ночь и мокрый снег.
      А свету сегодня осталось совсем немного -- полтора-два часа, а там стремительные сумерки и сразу -- ночь. Надо выбираться из оврага и бегом -домой.
      Я глядел на черные борозды, разодравшие снег на склонах оврага. Он, видно, спешил забежать вперед, перехватить меня, кое-как ставил лапу, вспарывал снег, выворачивал землю и опавшие листья.
      Я смотрел на его следы и вдруг неожиданно пересчитал их: шесть на склоне, шесть на дне, шесть на другом склоне.
      Шесть, шесть и шесть!
      Шесть на склоне, шесть на дне, шесть на другом склоне!
      Боже мой! Как же я раньше не заметил! Шесть, шесть и шесть! А надо -восемь, восемь и восемь!
      Сухолапый!
      10
      Однажды они сидели вместе на берегу реки и варили уху.
      Тот, что лает по-собачьи, размахивал руками и кричал. Он показывал рукой на то место, где его подобрали. А этот, с яблоком в кармане, не двигался. Потом он достал из сумки много яблок.
      Я отошел от них, не люблю того места.
      Сейчас-то уж яблок нигде не найти.
      11
      Сухолапый!
      Речка Муньга -- утлый ручеек летом, разливается веснами широко и бурно. Сверху, из дальних мест, еловых боров, сплавляют по ней строевой лес.
      Хорошему плоту по Муньге и весной не пройти, и бревна, не связанные в плоты, тупо плывут по течению, тычутся рылом в крутые берега, застревают на перекатах, громоздятся на отмелях. Молевой сплав.
      Мужики из окрестных деревень, когда начинается сплав, занимаются этим отхожим делом -- "ловят хлыста", приворовывают бревно-другое, кто на баньку, кто избу подрубить.
      Туголуков подрядился срубить баньку и целую неделю "ловил хлыста".
      Как-то утром с багром и топором он отплыл. на лодке и только вышел на плес, увидел, что по реке плывет ком земли.
      -- Торф, что ли? -- подумал Туголуков,-- Торф плавучий?
      Он подплыл поближе, вглядываясь в тумане в черную и багровую глыбу на воде. На плеск весла глыба разворотилась, и Туголуков увидел, что это не торф, а горболобая голова с прищуренными глазками.
      То ли слишком сильно махнул Туголуков веслом, то ли течение Муньги хитро извернулось, но только голова и лодка сблизились.
      И Туголукову показалось, что голова плавучая лезет по воде прямо на него.
      -- Ты куда, холера! -- крикнул Туголуков и ткнул голову багром. Оттолкнуться, что ли, хотел?
      Дальше все произошло просто.
      Багор отлетел в сторону. И летел, как копье, и еще не успел вонзиться в воду -- а страшная торфяная голова оказалась у борта лодки. Пятипалая лапа легла на борт.
      Туголуков ударил по ней топором и вылетел из лодки, и лодка встала на дыбы.
      Течение Муньги дотащило Туголукова до отмели, на которой громоздились бревна. Разбитую лодку нашли далеко внизу.
      Туголуков долго болел, у него были сломаны рука и два ребра, а в окрестных лесах явился Сухолапый.
      12
      Сейчас уж яблок нигде не найти.
      В заброшенных деревнях есть несколько одичавших яблонь, да они морозом побиты, черные стоят и летом, кривые. Редкая ветка зазеленеет, сбросит на землю два-три яблока.
      Есть хорошие дички на овсяном поле. Когда поспевает овес, люди с ружьями делают на тех дичках тайники, прячутся в ветках. Мелкие яблоки дички, а сладкие.
      А те яблони, что за заборами в деревнях, до тех мне не добраться.
      Интересно, когда же он съест свое яблоко? Где бросит огрызок?
      Я помню, один раз он даже и не съел его, так и протаскал весь день по лесу и домой унес. Неужели забыл про яблоко? Я в тот день близко к нему не подходил.
      Теперь-то я понял, что он в лесу один.
      Старый запах мешал мне. Старый запах был спереди, а он-то был сзади. Он сам шел навстречу себе, раньше прошедшему. А мне показалось, что их двое -два человека с яблоком в кармане.
      Я вернулся немного назад и увидел, как он стоит на дне оврага.
      Он стоял неподвижно и рассматривал мои следы. Если б поднял голову -увидел бы меня и, конечно, сразу бы выстрелил.
      Я видел, что он готов стрелять сразу, и на всякий случай убрал голову. Скоро стемнеет, совсем скоро.
      Я решил пройти по его старому следу и тут услышал его голос. Раньше никогда не слыхал.
      Тот, кто лает по-собачьи, частенько кричит. Тот, что гоняет зайцев, кричит и трубит собаке, а этот не говорит ни слова. А тут -- заговорил.
      Яблоко по-прежнему лежало у него в кармане.
      13
      ... Явился Сухолапый.
      Конечно, это он. В одном прыжке -- три следа, а нужно четыре. Два прыжка -- шесть, а надо восемь.
      -- Восемь надо,-- сказал вдруг я.-- Не три надо, а четыре, не восемнадцать, а двадцать четыре.
      Меня поразила эта неожиданная арифметика, и некоторое время я как-то тупо и вслух повторял эти числа: три, четыре, шесть, восемь...
      Быстро темнело, неумолимо быстро, стремительно.
      Собравшись с духом, я вылез из гиблого оврага и сразу же положил костер.
      Я не выбирал сушняка, а валил в кучу все -- мокрые сучья, гнилушки, все, что попадало под руку. Только нижние бесхвойные ветки елок положил под гнилье. Они-то, вечно сухие, выручали. Помогала и береста. Я драл ее с березок, и тяжелый дегтярный дым охватывал мокрые сучки и коряги, вспыхивала живая хвоя, наваленная в костер. Дым нехотя поднимался к небу, но неба не достигал, здесь оставался, в еловых верхушках.
      -- Сухолапый... Правая передняя у него перебита. Усохла. Сколько же лет прошло с тех пор? Четыре года. Четыре года с сухой лапой. Сохатого не взять... Ягоды да овес.
      То, что Сухолапый скотинничает, заметили давно. Корову взять куда легче, чем сохатого. Но где корова-то? Где ее найдешь? А в стаде два пастуха да четыре быка. Редкую заблудшую дуру-коровенку Сухолапый брал сразу.
      Исчезали шавки и шарики, но и волков развелось много. Десять лет не видали волчьего следа, и вдруг волк объявился. И много сразу -- не одиночные, стаей.
      Шавки и шарики -- волчья, видимо, совесть, а вот Николай Могилев -неизвестно чья.
      Мертвого, с разодранным горлом, с перебитым хребтом нашли его грибники. Натоптали вокруг грибники, всюду понамяли траву, наследили, а там и дожди начались, и неизвестно было, на чьей совести Николай Могилев, только метрах в трехстах заметили и след Сухолапого. То, что это зверь, а не человек, решили все и разом. Я-то не видел, ничего сказать не могу, но думал -- рысь.
      Родственники Николая Могилева накинулись на Туголукова.
      Тогда, вынесенный с переломанными ребрами на берег, Туголуков рассказал, как ударил топором по корявой лапе, и с тех пор всякая заблудшая коровенка шла Туголукову в зачет. Встал за его спиной и Николай Могилев.
      Били бедолагу Туголукова, деньги с него брали за коров, и он давал. Говорили про него, что он хотел эдак запросто добыть в воде гору мяса и накинулся с топором. Туголуков оправдывался, дескать, он думал, что это торф плавучий, и только оттолкнулся багром. Молчать бы ему, дураку, про торф, про багор, про башку плавучую. Никогда, ни в коем случае никому нельзя рассказывать про то, как плавает по воде торфяная башка.
      Совсем плохо стало Туголукову после Николая Могилева. Тогда он затеял ходить в лес, искать Сухолапого. Он громко кричал на всю деревню, зачем идет в лес, кого хочет встретить, с кем посчитаться. Но, говорят, он лаял по-собачьи. Кто-то проследил и подслушал, как лает Туголуков. Такая уж была ерунда и ерундой бы осталась, бог с ними, с коровенками, но был и Николай Могилев с разодранным горлом.
      14
      Яблоко по-прежнему лежало у него в кармане.
      Зачем он говорит? Сгрыз бы яблоко. Не люблю, когда люди в лесу говорят. Говорить они должны в деревне, а в лесу -- кричать. Они всегда в лесу кричат или шепчутся.
      Он говорил недолго и скоро замолчал, и я вдруг вспомнил тот крик. Тогда кричал случайный человек, на которого прыгнула Сосновая Собака. Тогда был такой крик, что все разбежались, а кое-кто пошел на крик. И я пошел. Близко я не подходил, но знал, что случилось. Сосновая Собака прыгнула на случайного. Она оказалась тогда у нас, она приходит редко, а тогда оказалась.
      Она лежала над тропой на сосновой ветке и поджидала кого-нибудь. Все знали, что она там лежит, и никто не пошел по тропе. Она лежала несколько дней и думала, что все позабыли, что она ждет. Но все помнили.
      Тогда и появился случайный, и Собака не выдержала. Прыгнула.
      На меня-то не прыгнет, но я все равно никогда не пойду туда, где лежит Сосновая Собака.
      Сосновая Собака прыгнула на случайного и потом сразу ушла. Он долго лежал в лесу, и туда никто не подходил. На всякий случай и я ушел на Цыпину Гору, а когда вернулся -- его уже не было.
      15
      Но был и Николай Могилев с разодранным горлом.
      Говорили, говорили, что ходит Сухолапый за людьми, что за следом одиночным не раз видели и след Сухолапого. Ходит за спиной и вперед забегает. А зачем?
      Ладно, хватит мне бегать. Теперь уж я не сдвинусь с места. Буду ждать у костра.
      Сухолапый шел за мной и вперед забегал. Он ненавидел меня. Не только Туголукова, а всех вообще, любого человека. И меня. Он вперед забегал и ждал темноты.
      Прижавшись к елке спиной, я глядел на костер. Он горел мелко, жалобно. Синие и желтенькие язычки лизали мокрые сучья, и несуразный дым стелился над маленьким огнем.
      -- Яблоко! -- вспомнил я.-- Что ж я его таскаю целый день?
      Я достал из кармана яблоко. Это была крепкая скуластая антоновка, с зеленцой.
      Никогда в жизни я не был особенным любителем яблок. Я знаю людей, которые только и думают, как бы яблочка куснуть, а я к ним спокоен. По случаю купил полмешка и день за днем -- яблоко по яблоку -- выбирал свои полмешка. Говорят, если каждый день съедать по яблоку, будешь потом когда-нибудь очень здоров.
      Я куснул яблоко и услышал невдалеке -- скрлллл...-- так скрипит надломленное дерево -- скрлллл...
      Скрип заглох, и я задумался -- куснуть ли еще разок, и снова -скрлллллл...
      Бог мой, неужели скрллл?..
      Скирлы, скирлы? На липовой ноге?
      Скрипи, моя нога,
      Скрипи, липовая.
      И вода-то спит,
      И земля-то спит,
      И по селам спят,
      По деревням спят...
      -- Сходи, старик, сходи по дрова.
      И пошел старик по дрова.
      А навстречу -- медведь.
      -- Давай, старик, бороться.
      Стал медведь старика ломать, а старик взял да и отрубил ему топором лапу.
      Напугался медведь, что старик его всего порубит, и убежал в лес.
      А старик принес медвежью лапу домой.
      -- Сварим, старуха, суп.
      Содрали они с лапы кожу и сварили суп.
      А медведь надумался и сделал себе липовую ногу.
      Пошел в деревню.
      Скрипи, моя нога, скрипи, липовая...
      Напугались старик и старуха и спрятались под черные рубахи.
      Спрятались под черные рубахи.
      16
      ... А когда вернулся -- его уже не было.
      На дне оврага снова послышался треск, и я увидел, как человек с яблоком в кармане сквозь кусты продирается ко мне. Я отошел, а он вдруг начал ломать ветки, резать ножом березу. Потом появился дым.
      Ветра не было, и дым передавался по каплям, мельчайшим каплям, которые пронизали воздух. Не люблю мокрый воздух. Вроде и дышишь и пьешь.
      Снова заныла лапа, не от дыма, конечно, а сама по себе, и все это вместе -- мокрый снег и сырой дым, боль в лапе -- раздразнили меня.
      Не ожидал я этого дыма. Человек с яблоком в кармане редко раскладывал костер -- и то на опушке или у реки, а в глубине-то леса кому нужен огонь? Наверно, это огонь против меня.
      А я не боюсь огня. Конечно, неприятно, если тебе в морду сунут горящую головешку. Но попробуй-ка сунь. Это еще надо успеть сунуть мне в морду горящую головешку.
      В несколько прыжков приблизился я к костру, да зацепился случайно за скрипящую осину. Давно уже упала она и держалась на ветках сосны. Под ветром они раскачивались вдвоем -- сосна и осина -- мертвая и живая, терлись боками, и нудный такой, тоскливый звук раздавался в лесу.
      Мне этот звук приятен. Я бы давно вывернул и сосну и осину, если бы мне не нравился звук. И лапа ноет, и осина скрипит -- это как-то связано.
      Я зацепился -- и заскрипела осина. Раньше я не думал, что можно так дернуть ствол -- и осина заскрипит. Я думал, это может только ветер.
      Я попробовал еще раз, дернул -- и она заскрипела.
      Зря я так скрипел -- ясно ведь, что ветра нет, и все-таки я еще поскрипел немного.
      Потом осторожно пошел к огню.
      Огонь был слабый, а дым огромный. Иногда за дымом даже не мелькало пламени.
      Человек с яблоком в кармане стоял, прижавшись спиной к елке. Он достал из кармана яблоко и жевал его. Ружье стояло у елки стволами вверх.
      Сейчас ни ружья схватить, ни головешки сунуть он не успеет.
      17
      Спрятались под черные рубахи.
      А медведь нашел их, взял да и съел.
      Скрлллл... осина скрипит. Это не липовая нога, это -- осина, гнилая дуплистая осина, которая упала, но не достигла земли, зависла в сосновых ветках. Я видел ее раньше и слыхал, как скрипит она под ветром.
      Только сейчас-то к чему осине скрипеть? Ветра-то нет. Неужто Сухолапый?
      Скирлы, скирлы на липовой ноге и, главное, черные рубахи, под которыми надо прятаться. Да ведь не спрячешься от ужаса под черную рубаху.
      Костер разгорался туго, но жар его охватил мое лицо, пар пошел от мокрой телогрейки.
      Я отставил в сторону ружье и стал доедать яблоко. Из головы никак не выходила осина, скрипящая без ветра. Что-то еще в этой осине было, кроме скрипа, а что, я не мог понять или вспомнить.
      Боже мой, да ведь я давно знаю эту осину. Где же я заблудился? От осины с полкилометра до опаленных бугров, а там рядом и кишемская тропа.
      Я даже засмеялся. Заблудился! Где я заблудился? Осина-то вот она. Пошел обратно по своим следам! Это, конечно, зима такая -- тупая голова.
      Если б я не поворотил с гривки назад -- и не увидел бы следов Сухолапого.
      Постой, как же так? Как Сухолапый догадался, что я блуждаю? Как он узнал, что я пойду обратно по своему следу? Нет, он не знал, он никак не знал, что я поверну назад. А может, он вовсе и не преследовал меня, а, напротив, от меня убегал?
      Я его стронул, поднял, и он пошел туда, откуда я пришел. Там было тише, спокойней.
      Шагов через двести он снова случайно попал на мой старый след, и в этот момент я уже шел обратно. Не шел -- бежал!
      Он услышал, как хрустят сучья у меня под ногами,-- и сам побежал от меня. Неужели он побежал от меня?
      В овраг он скатился на полном ходу -- иначе не было бы таких глубоких борозд. Зачем ему спешить? С тремя лапами овраги надо пересекать осторожно. Убегал!
      Хорошо, что я положил костер, теперь-то Сухолапый понял, что я успокоился. Сейчас он, наверное, спокойно возвращается на гривку, туда, поближе к берлоге.
      Костер? А зачем мне костер? Мне он теперь не нужен.
      Я быстро разбросал дымящиеся ветки, затоптал, завалил снегом головешки.
      Закинув за плечо ружье, отошел от костра.
      18
      Сейчас уж ни ружья схватить, ни головешки сунуть он не успеет.