Юрий Иосифович Коваль
      Про них
      Рассказы
      Для старшего дошкольного и младшего школьного возраста.
      СОДЕРЖАНИЕ
      Стеклянный пруд
      Орехьевна
      Дед, баба и Алёша
      В берёзах
      Букет
      Тучка и галки
      Бабочка
      Снегири и коты
      "Лес, лес! Возьми мою Глоть!"
      Русачок-травник
      Орион
      Сирень и рябина
      Пылшыкы
      Шатало
      Муравьиный царь
      Снегодождь
      Снеги белы
      Солнце и снег
      Черноельник
      Ворона
      Заячьи тропы
      Прорубь
      Шапка дяди Пантелея
      Дождь в марте
      Висячий мостик
      Герасим Грачевник
      Соловьи
      Поздним вечером ранней весной
      Медведица кая
      Полёт
      Озеро Киёво
      Три сойки
      Большой ночной павлиний глаз
      Про них
      СТЕКЛЯННЫЙ ПРУД
      В деревне Власово, слыхал я, есть Стеклянный пруд. "Наверно, вода в нём очень прозрачная, - думал я. - Видны водоросли и головастики. Надо бы сходить, посмотреть".
      Собрался и пошёл в деревню Власово. Прихожу. Вижу: у самого пруда две бабки на лавочке сидят, рядом гуси пасутся. Заглянул в воду - мутная. Никакого стекла, ничего не видно.
      - Что ж это, - говорю бабкам, - Стеклянный пруд, а вода - мутная.
      - Как это так - мутная?! У нас, дяденька, вода в пруду сроду стёклышко.
      - Где ж стёклышко? Чай с молоком.
      - Не может быть, - говорят бабки и в пруд заглядывают. - Что такое, правда - мутная... Не знаем, дяденька, что случилось. Прозрачней нашего пруда на свете нет. Он ключами подземельными питается.
      - Постой, - догадалась одна бабка, - да ведь лошади в нём сейчас купались, намутили воду. Ты потом приходи.
      Я обошёл всю деревню Власово, вернулся, а в пруду три тракториста ныряют.
      - Опоздал, опоздал! - кричат бабки. - Эти какое хошь стекло замутят, чище лошадей. Ты теперь рано утром приходи.
      На другое утро к восходу солнца я пошёл в деревню Власово. Было ещё очень рано, над водой стелился туман, и не было никого на берегу. Пасмурно, как тёмное ламповое стекло, мерцал пруд сквозь клочья тумана.
      А когда взошло солнце и туман рассеялся по берегам, просветлела вода в пруду. Сквозь толщу её, как через увеличительное стекло, я увидел песок на дне, по которому ползли тритоны.
      А подальше от берега шевелились на дне пупырчатые водоросли, и за ними в густой глубине вспыхивали искры - маленькие караси. А уж совсем глубоко, на средине пруда, там, где дно превращалось в бездну, тускло вдруг блеснуло кривое медное блюдо. Это лениво повёртывался в воде зеркальный карп.
      ОРЕХЬЕВНА
      Издали этот дом мне показался серебряным.
      Подошёл поближе - и серебро стало старым-старым деревом. Солнце и ветер, снега и дожди посеребрили деревянные стены, крышу и забор.
      За забором ходила среди кур старушка и покрикивала:
      - Цыба-цыба-цыба... Тюка-тюка-тюка...
      - Хорошо-то как у вас, - сказал я, остановившись у забора.
      - Что тут хорошего, аньдел мой? - сразу отозвалась старушка. - Лес да комары.
      - Дом красивый, серебряный.
      - Это когда-то он был красивый, сто лет назад.
      - Неужели сто? А вам тогда сколько же?
      - И не знаю, аньдел мой, не считаю. Но ста-то, верно, нету. Да ты заходи, посиди на стульчике, отдохни.
      Я вошёл в калитку. Мне понравилось, как старушка назвала меня - "аньдел мой".
      Она тем временем вытащила на улицу и точно не стул, а стульчик, усадила меня, а сама не присела. Она то спускалась в сад, к курам, то подходила к забору и глядела вдаль, то возвращалась ко мне.
      - Посиди, посиди... Цыба-цыба-цыба... Отдохни на стульчике... Отец-то мой, батюшка Орехий Орехьевич, этот дом сто лет назад построил. Вот тогда был дом золотой, а уж сейчас - серебряный... А больше нету ничего... комары да болота.
      - Как звали вашего батюшку? - переспросил я.
      - Орехий, так и звали - Орехий Орехьевич.
      - А как же вас звать?
      - А меня - Орехьевна... Ты посиди, посиди на стульчике, не спеши... Цыба-цыба-цыба... Тюка-тюка-тюка... А так ничего хорошего, аньдел мой, - лес да комары...
      ДЕД, БАБА И АЛЁША
      Заспорили дед да баба, на кого похож их внук.
      Баба говорит:
      - Алёша на меня похож. Такой же умный и хозяйственный.
      Алёша говорит:
      - Верно, верно, я весь в бабу.
      Дед говорит:
      - А по-моему, Алёша на меня похож. У него такие же глаза - красивые, чёрненькие. И наверно, у него такая же борода большая вырастет, когда Алёша и сам вырастет.
      Алёше захотелось, чтоб у него выросла такая же борода, и он говорит:
      - Верно, верно, я больше на деда похож.
      Баба говорит:
      - Какая борода большая вырастет, это ещё неизвестно. Но Алёша на меня куда сильнее похож. Он так же, как я, любит чай с мёдом, с пряниками, с вареньем и с ватрушками с творогом. А вот как раз самовар поспел. Сейчас посмотрим, на кого больше похож Алёша.
      Алёша подумал немного и говорит:
      - Пожалуй, я всё-таки сильно на бабу смахиваю.
      Дед почесал в затылке и говорит:
      - Чай с мёдом - это ещё не полное сходство. А вот Алёша точно так же, как я, любит лошадь запрягать, а потом на санках в лес кататься. Вот сейчас заложим санки да поедем в лес. Там, говорят, лоси объявились, сено из нашего стожка щиплют. Надо поглядеть.
      Алёша подумал-подумал и говорит:
      - Знаешь, деда, у меня так странно в жизни получается. Я полдня на бабу похож, а полдня - на тебя. Вот сейчас чаю попью и сразу на тебя похож буду.
      И пока пил Алёша чай, он точно так же прикрывал глаза и отдувался, как бабушка, а уж когда мчались на санках в лес, точно так, как дед, кричал: "Но-ооо, милая! Давай! Давай!" - и щёлкал кнутом.
      В БЕРЁЗАХ
      Мокрый берёзовый лес. С голых веток стекают капли тумана, падают глухо на землю.
      За тёмными берёзами я увидел рыжее пятно - и медленно, неслышно вышла на опушку оранжевая лошадь. Она была такая яркая, будто вобрала в себя всю силу осени.
      Опавшие листья вздыхали под её шагами. Верхом на лошади сидел человек в ватнике, в сапогах.
      Лошадь прошла мимо, скрылась в глубине леса, и я понял, что скоро зима...
      Не знаю почему, эта встреча весь день не выходила у меня из головы. Я вспоминал оранжевую лошадь, уносящую в глубину леса остатки осени, и в конце концов стал даже сомневаться: да видел ли я её вообще? Или придумал?
      Но человека в ватнике я, конечно, видел. Это был возчик Агафон, с которым мы каждый четверг паримся в бане.
      БУКЕТ
      Я вошёл в дом и застыл на пороге.
      По полу разливалось молочное озеро. Вокруг него валялись осколки чашек, бутылка, ложки.
      - Кто тут?! Кто тут, чёрт подери?!
      В комнате всё было вверх дном. Только букет стоял на столе, целый и невредимый. Среди разгрома он выглядел как-то нагловато.
      Показалось, что это букет во всём виноват.
      Заглянул под печку, заглянул на печку - ни на печке, ни под печкой, ни в шкафу, ни под столом никого не было. А под кроватью я нашёл бидон, из которого вытекал белоснежный ручеёк, превратившийся в озеро.
      Вдруг показалось: кто-то смотрит!
      И тут я понял, что это на меня смотрит букет.
      Букет - подсолнухи, пижма, васильки - смотрел на меня наглыми зелёными глазами.
      Не успел я ничего сообразить, как вдруг весь букет всколыхнулся, кувшин полетел на пол, а какой-то чёрный, невиданный цветок изогнул дугой спину, взмахнул хвостом и прямо со стола прыгнул в форточку.
      ТУЧКА И ГАЛКИ
      В деревне Тараканово живёт лошадь Тучка, рыжая, как огонь. Её любят галки.
      На других лошадей галки внимания не обращают, а как увидят Тучку, сразу садятся к ней на спину и начинают выщипывать шерсть.
      - У неё шерсть тёплая, как у верблюда, - говорит возчик Агафон. - Из этой бы шерсти носки связать.
      Прыгают галки по широкой спине, а Тучка посапывает, ей приятно, как щиплются галки. Шерсть-то сама лезет, то и дело приходится чесаться об забор. Набрав полный клюв тепла, галки летят под крышу, в гнездо.
      Тучка лошадь мирная. Она никогда не брыкается.
      Возчик Агафон тоже добрый человек. Задумчиво глядит на лошадиный хвост. Если б какая нахальная галка села ему на голову, он небось и глазом бы не моргнул.
      БАБОЧКА
      Рядом с нашим домом лежит старое, трухлявое бревно.
      После обеда вышел я посидеть на бревне, а на нём - бабочка.
      Я остановился в стороне, а бабочка вдруг перелетела на край - дескать, присаживайся, на нас-то двоих места хватит.
      Я осторожно присел с нею рядом.
      Бабочка взмахнула крыльями и снова распластала их, прижимаясь к бревну, нагретому солнцем.
      - Тут неплохо, - ответил ей я, - тепло.
      Бабочка помахала одним крылом, потом другим, потом и двумя сразу.
      - Вдвоём веселей, - согласился я.
      Говорить было вроде больше не о чем.
      Был тёплый осенний день. Я глядел на лес, в котором летали между сосен чужие бабочки, а моя глядела на небо своими огромными глазами, нарисованными на крыльях.
      Так мы и сидели рядом до самого заката.
      СНЕГИРИ И КОТЫ
      Поздней осенью, с первой порошей пришли к нам из северных лесов снегири.
      Пухлые и румяные, уселись они на яблонях, как будто заместо упавших яблок.
      А наши коты уж тут как тут. Тоже залезли на яблони и устроились на нижних ветвях. Дескать, присаживайтесь к нам, снегири, мы тоже вроде яблоки.
      Снегири хоть целый год и не видели котов, а соображают. Всё-таки у котов хвост, а у яблок - хвостик.
      До чего ж хороши снегири, а особенно - снегурки. Не такая у них огненная грудь, как у хозяина-снегиря, зато нежная - палевая.
      Улетают снегири, улетают снегурки.
      А коты остаются на яблоне.
      Лежат на ветках и виляют своими яблочными будто хвостами.
      "ЛЕС, ЛЕС! ВОЗЬМИ МОЮ ГЛОТЬ!"
      Заболело у меня горло.
      Стал я его лечить горячим молоком и мёдом, паром разварной картошки.
      - А ты в лес сходи, - сказала Пантелевна. - Стань на поляне да и крикни изо всех сил: "Лес, лес! Возьми мою глоть!" Может, и возьмёт. Только сильней кричи-то и рот пошире открывай.
      Обулся я, оделся потеплей, пришёл в лес. Стал на поляну, разинул рот и крикнул изо всех сил:
      - Лес, лес! Возьми мою глоть!
      Не шелохнулся лес, и я не понял - взял он или не взял.
      Стал я снова кричать, и орал ужасно, и рот разевал, чтобы лес мог поглубже в меня проникнуть.
      "Ну и глоть у тебя, брат", - думал, наверно, лес, глядя на мои старания.
      Вернулся я домой, залез на печку греться, а сам всё думал: "Взял он или нет?"
      Давно это было. И теперь я живу в городе, и горло у меня не болит. И ничего у меня не болит. И вообще я здоров как бык.
      Весело гуляю среди каменных домов, а про себя всегда думаю: "Лес, лес! Возьми мою глоть!"
      РУСАЧОК-ТРАВНИК
      Мы были в саду, когда в рогатых васильках, что росли у забора, вдруг объявился заяц. Русачок. Увидевши нас, он напугался и спрятался в рогатых васильках. Да и мы все замерли и только глядели, как блестят из рогатых васильков заячьи глаза.
      Этот русачок родился, как видно, совсем недавно. Таких зайцев и называют "травник" - родившийся в траве.
      Русачок-Травник посидел в рогатых васильках и пошёл по саду. Шёл, шёл и дошёл до Николай Василича. А Николай-то наш Василич как раз в рогатых васильках лежал. Русачок-Травник подошёл поближе и стал глядеть на Николай Василича.
      Николай Василич и виду не подал, что он Николай Василич. Он спокойно лежал, как может лежать в рогатых васильках поваленная берёза.
      Русачок-Травник вспрыгнул на Николай Василича и, устроившись у него на спине, почистил лапой свои усы. Потом слез на землю и вдруг увидел пушистые малиновые цветы. Обнюхал каждый цветок, пролез через дырку в заборе и скрылся.
      Тут уж Николай Василич зашевелился, потому что он был всё-таки не поваленная берёза, а живой человек. Но только, конечно, особый человек - по которому зайцы "пешком" ходят.
      ОРИОН
      Ни весною, ни летом не выходит на небо Орион.
      Да ведь летом и без Ориона неплохо: тепло, на деревьях листья и цветы.
      Осенью, когда наступают долгие и тёмные ночи, наконец-то восходит Орион.
      Три звезды, наклонённые к земле, это - пояс Ориона, на котором и висит его меч. Четыре звезды по бокам - его руки и ноги.
      Орион - небесный охотник, и за ним идут по ночному своду два верных пса - Большой и Малый. А где-то внизу, под ногами охотника, спряталось маленькое созвездие - Заяц.
      Не знаю почему, но мне в моей жизни важнее всего Орион.
      Сколько в небе созвездий! И Большая Медведица, и Северный Крест, и Волосы Вероники, а я всё жду, когда же появится Орион.
      Нетрудно подождать два часа, если ждал целое лето.
      Вот пройдут два часа, погашу в комнате свет и увижу в окно, как горит и сияет над нами вечный небесный охотник - Орион.
      СИРЕНЬ И РЯБИНА
      Мне кажется, что сирень и рябина - сестры.
      Сирень - весенняя сестра.
      Рябина - осенняя.
      Весной - за каждым забором кипящий сиреневый куст. А плодов у сирени и нет никаких, так, стручочки ржавенькие.
      Рябина тоже весной цветёт, но какие у неё цветы?..
      Никто их не замечает. Зато уж осенью - за каждым забором рябиновые гроздья.
      Кисти сирени и гроздья рябины никогда не встречаются. Кто думает весной о рябине?
      Кто вспомнит осенью сирень?
      Редко, очень редко вдруг в августе снова зацветёт сиреневый куст. Будто хочет поглядеть - хороша ли нынче рябина?
      Срублю себе дом и посажу у крыльца сирень и рябину.
      Справа - сирень, слева - рябину, а сам посерёдке сяду.
      ПЫЛШЫКЫ
      - Пылшыкы пришли, - сказала Орехьевна.
      - Кто? - не понял я.
      - Ты что, оглох, что ли? Пылшыкы.
      "Что за жуть такая? Что за пылшыкы?" - подумал я и выглянул в окно.
      По деревне шли два здоровенных мужика в телогрейках, перепоясанных верёвками, за которыми торчало по топору. Один нёс на плече двуручную пилу.
      - Эй, матки-хозяйки, - сипло покрикивали они, - кому попилить-поколоть?
      - Спасибо, батюшки пылшыкы-колшыкы, - отвечали хозяйки, - всё попилено-поколено.
      - Сейчас весна, - говорили другие, - на лето много ли надо дров? Осенью приходите.
      - Жалко пылшыков, - сказала Орехьевна. - Работы нету. Ладно, пускай у нас пилят. А я им картошки наварю. Будете за картошку пилить, батюшки пылшыкы?
      - За картошку попилим, за капусту поколем, - торговались пильщики.
      Полдня возились они и ладно работали, попилили-покололи у Орехьевны все дрова. Сели картошку есть с квашеной капустой.
      - Я уж вам капусту постным маслом полью, - хвалилась Орехьевна.
      Долго ели пильщики, а потом полезли на сарай и легли на крыше передохнуть.
      - Пылшыкы на крыше спят! Пылшыкы на крыше спят! - кричали ребятишки, бегая под сараем.
      - Эй, пылшыкы! - кричали им прохожие. - Вы чего это на крыше спите?
      Пильщики не отвечали. Им, видно, с крыши не было слышно.
      - Пригрелись на солнышке - вот и спят, - отвечала Орехьевна. - Сейчас весна, самое время на крыше спать, на земле-то - сыро.
      - Да ты бы их в доме положила.
      - Вот ещё! Может, им и перину вспучить?!
      Отдохнули пильщики и пошли в другую деревню пилить-колоть, а я полез на крышу, на их место.
      Хорошо, тепло было на крыше. Пахло старыми сухими досками и почему-то мёдом.
      "Да, - думал я, задрёмывая, - не дураки были пильщики. Наелись картошки - и на крышу!"
      ШАТАЛО
      Пошла по воду Орехьевна, но тут же воротилась.
      Грохнула в угол коромыслом, брякнула пустыми вёдрами.
      - Ну, аньдел мой, сам иди!
      - Что такое?
      - Он опять сидит.
      - Кто?
      - Шатало чёрное.
      - Ну и что? Сидит, никого не трогает.
      - Ну да! Не трогает! Я только к колодцу, а он передо мной дорогу перебежал.
      Я взял ведра и пошёл к журавлю-колодцу.
      В белой рубашоночке, которая сияла из-под чёрного костюма, Шатало и впрямь сидело на дороге.
      Заприметив меня, Шатало выгнуло дугой спину, томительно потянулось и сказало: "Мррру я, мррру..."
      - Врёшь - не умрёшь, - сказал я, - сиди спокойно, дай воды набрать.
      "О, мррру я..." - ответило Шатало и, лениво поднявшись с места, пересекло дорогу перед моим носом.
      Волей-неволей я остановился - переходить Шаталью тропу не хотелось. С другой стороны улицы Шатало внимательно глядело, что я буду делать.
      - Плевать я на тебя хотел, - сказал я, - не верю в кошачьи приметы.
      И я пересек невидимый путь Шаталы и пошёл к журавлю-колодцу. А колодец у нас и вправду чистый журавель. Так всегда наклонится, что достанет носом в самую середину земли. И всегда принесёт воды чистой, сладкой, средиземной.
      Повесил я на нос журавлю ведро, нырнул журавель в глубину земли, а вынырнул без ведра.
      - Тьфу ты пропасть... провались. Ну, Шатало!..
      Оглянулся я - а Шатало сладко потягивается.
      "Мррру я, мррру..." - мрёт от удовольствия.
      Сбегал я домой за "кошкой", привязал её к носу журавля. Шарил-шарил в глубине земли - нашарила "кошка" ведро. "Кошка"-то моя - это три стальных крюка.
      Понёс я воду домой, да по дороге поскользнулся - воду расплескал, с полведра осталось.
      А Шатало уж на крыльце встречает, к ногам моим ластится: "Ой, умррру я, умррру..."
      Глаза у него сияют, усы торчат, рубашонка белая горит из-под пиджака. Веселится Шатало, молока хочет.
      Орехьевна вынесет ему, бывало, молока - пей, Шатало бродячее!
      Напьётся Шатало и сгинет, день не приходит, два, а после опять сидит у колодца, добрым людям дорогу перебегает.
      Пойдёшь за водой, положишь ему нарочно окунька, чтоб не перебегал, так он, хитрый, вначале перебежит, а уж после к окуньку возвращается.
      Как-то объявились у нас в деревне заезжие рыбаки. Покормили Шаталу и взяли с собой на лодку.
      - Он нам счастье принесёт, - прощались они.
      Не знаю уж, принёс он им счастье или нет. А мы теперь по воду легко ходим, без задержки. Да что-то вроде вода не та стала. Или чай не такой? Не заваристый, что ли?
      МУРАВЬИНЫЙ ЦАРЬ
      Иногда бывает - загрустишь чего-то, запечалишься. Сидишь вялый и скучный - ничего не видишь, идёшь по лесу и, как глухой, ничего не слышишь.
      И вот однажды - а дело было раннею зимой - вялый и скучный, грустный и печальный шёл я по лесу.
      "Всё плохо, - думал я. - Жизнь моя никуда не годится. Прямо и не знаю, что делать?"
      "Клей!" - услышал вдруг я.
      - Чего ещё клеить?
      "Клей! Клей!" - кричал кто-то за ёлками.
      Вдруг я заметил под ёлкою снежный холмик. Я сразу понял, что это муравейник под снегом, но в муравейнике зияли отчего-то чёрные дыры. Кто-то нарыл в нём нор!
      Я подошёл поближе, наклонился, и тут из норы высунулся серый длинный нос, чёрные усики и красная шапка и снова раздался крик:
      "Клей! Клей! Клей!"
      И, размахивая зелёными крыльями, вылетел из муравейника наружу Муравьиный царь.
      От неожиданности я отпрянул, а царь Муравьиный полетел низом между деревьями и кричал:
      "Клей! Клей! Клей!"
      "Тьфу ты пропасть! - думал я, вытирая пот со лба. - Клей, говорит. А чего клеить-то? Чего к чему приклеивать? Ну и жизнь!"
      Между тем Муравьиный царь отлетел недалеко, опустился на землю. Тут был другой муравейник, в котором тоже чернели норы. Царь нырнул в нору и пропал в глубине муравейника.
      Тут только я понял, кто такой Муравьиный царь. Это был зелёный дятел.
      Не всякий видывал зелёного дятла, не в каждом лесу живут они. Но в том лесу, где много муравейников, обязательно встретишь зелёного дятла.
      Муравьи - любимое блюдо зелёных дятлов. Зелёные дятлы очень любят муравьев. А муравьи зелёных дятлов терпеть не могут.
      "А мне-то как быть? - думал я. - Я люблю и тех и других. Как быть? Как в этом во всём разобраться?"
      Пошёл я потихоньку домой, а вдогонку мне кричал Муравьиный царь:
      "Клей! Клей! Клей!"
      - Ладно, ладно, - бормотал я в ответ. - Буду клеить! Буду! Короче постараюсь.
      СНЕГОДОЖДЬ
      Я выглянул в окно узнать, какая погода, и не понял, что там на улице снег или дождь?
      Мутным, серым был воздух, и с неба летело на землю что-то непонятное. Были видны и дождевые капли и вялые снежинки.
      - Снегодождь. Опять снегодождь.
      Как долго, как мучительно вставала зима в этом году. Выпадет снег - и сразу весело станет. Достанешь санки - и на горку, кататься. А пока едешь на санках с горы, снег уж растаял, пашешь носом землю.
      - Что за времена? Что за зимы? - вздыхала Орехьевна. - Никогда теперь не будет настоящей зимы.
      - Надоел снегодождь, - говорил я. - Нужен снегопад.
      Как-то в конце декабря, ночью, вышел я на улицу.
      Все зимние звёзды и созвездия были передо мной. И небесный охотник Орион, и Псы - Большой и Малый, - и Возничий, и Близнецы.
      - Что же такое делается-то? - обратился я к Ориону. - Снегодождь.
      И тут тряхнул Орион плечом, и с плеча его полетела на землю звезда, за нею - другая, третья. Начался настоящий декабрьский звездопад.
      Затихли скоро звёзды, угасли, и откуда-то из чёрных глубин ночи явились снежинки. Звездопад превратился в снегопад.
      Повалил снег валом, и вся деревня - дома и сараи - превратилась вдруг в сказочный город.
      И сразу мне стало ясно, что снег этот лёг окончательно и надолго и будет лежать до тех пор, пока виден на небе Орион. Значит - до самой весны.
      СНЕГИ БЕЛЫ
      Холодные уже наступили времена. Тёмные настали долгие ночи. Вечерами всё сидит Орехьевна у окна, вяжет варежки и напевает:
      У меня пред окном
      Распустилась сирень...
      - Сирени теперь долго не дождаться, - сказал я. - Про сирень - не время петь. Зима на носу. Грачи последние улетают.
      - Про сирень всегда время петь. И зимой, и летом.
      Она отложила вязанье, глянула в потолок и вдруг запела:
      - Снеги белы выпадали.
      - Охотнички выезжали! - подхватил я.
      Так мы пели и глядели в потолок - наверно, потому, что откуда-то оттуда, из высот запотолочных, ожидали мы снега.
      А наутро, когда я проснулся, Орехьевна сказала:
      - Накликали мы с тобой, зазвали, наманили...
      Необыкновенно светло было в избе. Серебряный, снежный свет шёл из окон.
      Я надел валенки, выскочил на улицу.
      Первый снег этого года ровно и плотно лёг на землю. Всё покрыл: и крыши, и дорогу, и дальние лесные поляны.
      Сосед наш, Ляксандрыч, вышел на улицу, и тоже в валенках.
      - Вот теперь и считай, - сказал Ляксандрыч. - Через сорок дней ляжет настоящий снег, а это - первая пороша. Она скоро растает.
      СОЛНЦЕ И СНЕГ
      С утра багряное, днём лимонное, стало к вечеру зимнее солнце цвета ягоды морошки.
      Но тепла морошка-ягода, а зимнее солнце - прохладно. Чуть скользят его лучи по деревьям и крышам домов, скользят-пролетают по снежным сугробам.
      Ослабело зимнее солнце, никак не может согреть снег, растопить, привести поскорей весну. Быстро склоняется солнце за лес, уходит с небесного склона.
      Солнце и снег вроде бы не такие уж большие друзья. Всю зиму старается солнце растопить снег, да ничего не выходит.
      Как-то вечером шёл я по лесной дороге, смотрел, как сверкает снег под последними солнечными лучами, и вдруг понял, что солнце вовсе и не старается растопить снег. Оно ласкает снег утром багряными, днём лимонными, а вечером лучами цвета ягоды морошки.
      Ласкает его, балует. Ладно уж, полежи, брат, полежи в лесах до весны.
      ЧЕРНОЕЛЬНИК
      Скрытые от глаз, в глубине леса прячутся чёрные ёлки.
      Если случайный человек забредёт в черноельник, он и не заметит, куда попал. Вроде бы все ёлки зелёные, а они-то - черны.
      Точно так получается и с берёзами. Люди давно привыкли, что берёзы белы, и не замечают, что среди них много розовых.
      Глубокой зимою, в оттепель, наткнулся я на чёрные ёлки. Ветки их были завалены снегом, и я не сразу понял, что они черны. И вдруг увидел, как зияет под снежными шапками странная чернота.
      Стало как-то не по себе.
      Я и раньше слыхал про чёрные ёлки, но думал, это так - болтовня.
      Огляделся.
      Чёрных ёлок было немного. Они стояли поодаль друг от друга и всё-таки окружали меня кольцом. Тут стало совсем неприятно, что ёлки кольцом, а я - в середине.
      "Окружают, - подумал я. - Сейчас двинутся, и мне - конец".
      Но ёлки не двигались. И ничто не двигалось, не шевелилось в глубоком зимнем лесу.
      Тронул я чёрную ветку, и тут же обрушилась на меня с макушки снежная лавина, завалила снегом, снег набился за воротник.
      - Ладно, ладно, - сказал я. - Не буду я вас трогать, не буду.
      В руке у меня остались три еловых иголочки. Они были чёрные как уголь, а пахло от них обычной зелёной смолой. Я спрятал их в спичечный коробок.
      Присел на пенёк, посидел, посмотрел.
      Лес был завален снегом, но здесь, в черноельнике, было особенно глухо и темно. Совсем мало дневного света проникало в эту глухомань, а ёлки вбирали в себя свет, прятали под ветки, прижимали к стволам.
      - Ну вот, - сказал я Орехьевне, вернувшись домой. - Видел чёрные ёлки. Три еловых иголочки принёс.
      - А Дедку-то видел?
      - Какого Дедку?
      - Ну как же. Там, в глубине леса, стоят кольцом чёрные ёлки, а посредине Чёрный Дедко сидит. Там прячутся самые чёрные силы, таятся под ёлочками. Как же ты Дедку-то не видел?
      - И не знаю как.
      - Да ты вспомни. На пенёчке не Дедко ли сидел?
      - На пенёчке я сам сидел.
      - Ну-ну, - сказала Орехьевна и внимательно оглядела меня, - ты вроде пока не дедко. Только глаз у тебя темноват. Смотри уж - не сглазь никого.
      - Да что ты, что ты, - заволновался я. - Не буду.
      - Тогда брось эти иголки в огонь.
      Я достал чёрные еловые иголочки и бросил их в печку.
      Они скрючились, вспыхнули и сгорели.
      ВОРОНА
      Вороны вообще-то очень умные птицы.
      Идёшь, к примеру, без ружья и всегда подойдёшь к вороне близко, а уж если идёшь с ружьём - до вороны никогда не дойдёшь.
      А тут у нас вдруг одна глупая ворона объявилась. С чем угодно к ней подойдёшь - хоть с ружьём, хоть с пушкой.
      Но вообще-то к ней особенно и подходить никто не собирался. Все люди заняты, у всех заботы - не до ворон.
      И тогда эта глупая ворона сама надумала к людям подходить. Подойдёт к трактору и смотрит, как тракторист гайки крутит. Или подлетит к магазину, сядет на крылечко и глядит: кто чего в сумке несёт - кто хлеб, а кто постное масло.
      И особенно ворона привязалась к одной нашей деревенской бабе Кольки-механизатора жене. Куда она идёт - туда и ворона летит. И уж если увидишь - глупая ворона крутится, значит, здесь где-то рядом и Кольки-механизатора жена.
      Ребятишки, конечно, веселятся, да и взрослые дразнятся:
      - Эй, привет! Воронья невеста!
      - Да не воронья я невеста, а Кольки-механизатора жена!
      Вот однажды пошла жена Колькина на колодец. Набрала воды, оглянулась, а ворона рядом на снегу сидит, глядит на неё вороньим глазом. Тут жена эта схватила ведро и окатила ворону с головы до ног. Обиделась ворона. Сидит на снегу мокрёхонька, глядит вслед глупой бабе.
      Тут все в деревне напугались: замёрзнет ворона. А ворона залетела в магазин, уселась там на прилавке, обсохла кое-как. А потом снова полетела Кольки-механизатора жену искать.
      - Да что же это такое! - сказал я. - Чего она к ней привязалась? Ну, привязалась бы ко мне. Я бы её водой не обливал, я бы ей хлеба накрошил.
      - И ничего особенного тут нет, - сказала Орехьевна. - У Кольки-то механизатора жены по две серьги в каждом ухе. Да и на шее побрякушки висят. Вороне нравится, как они блистают, летает за ней, побрякушку хочет. Вот и отдала бы вороне серьгу, небось не обедняла бы.
      Не знаю уж, правильно сказала Орехьевна или нет. Но только если б за мной ворона летала, если б меня любила, я бы ей крошки хлебные сыпал и побрякушки дарил, а водой бы никогда не обливал. Но не меня полюбила ворона. Полюбила она жену Кольки-механизатора. Вот всё-таки какая глупая бывает на свете любовь!
      ЗАЯЧЬИ ТРОПЫ
      Да что это такое! Куда ни пойдёшь - всюду заячьи следы.
      А в саду не то что следы - настоящие тропы натоптали беляки между груш и яблонь.
      Стал я считать по следам, сколько зайцев приходило ночью в сад.
      Получилось одиннадцать.
      Обидно мне стало - всю ночь спал как убитый, а зайцы мне и не снились.
      Надел я валенки и пошёл в лес.
      А в лесу заячьи тропы превратились в дороги, прямо какие-то заячьи шоссе. Видно, ночью беляки да русаки табунами тут ходили, в темноте лбами сталкивались. А сейчас ни одного не видно - снег, следы, солнце.
      Наконец заметил я одного беляка. Он спал в корнях поваленной осины, выставив из-под снега чёрное ухо.
      Я подошёл поближе и говорю тихонько:
      - Эй, вы!
      Ухо чёрное высунулось ещё немного, а за ним и другое ухо - белое.
      Это другое ухо - белое - слушало спокойно, а вот чёрное всё время шевелилось, недоверчиво склоняясь в разные стороны. Как видно, оно было главней.
      Я шмыгнул носом - и ухо чёрное подпрыгнуло, и весь заяц вышел из-под снега.
      Не глядя на меня, он боком-боком побежал в сторону, и только ухо чёрное беспокойно оглядывалось - что я там делаю? Спокойно ли стою? Или бегу следом?
      Всё быстрей бежал заяц и уже нёсся стремглав, перепрыгивая сугробы.
      Ухо его чёрное замелькало среди берёзовых стволов.
      А я смеялся, глядя, как мелькает оно, хотя уже и не мог разобрать - ухо это заячье или чёрная полоска на берёзе.
      ПРОРУБЬ
      Как только встал на реке крепкий лёд, я прорубил в нём пешнёю прорубь.
      Круглое окно получилось во льду, а через окно, сквозь лёд, выглядывала чёрная живая вода.
      Я ходил к проруби за водой - чай кипятить, баню топить - и следил, чтоб не зарастала прорубь, расколачивал ледок, выросший за ночь, открывал живую речную воду.