Ночь (№3) - Ночной ураган

— Тогда признаюсь я.

— Нет! Вы не посмеете!

— Возможно, не насчет борделя, поскольку моя доля вины тоже во всем этом есть, но могу сказать, что мы немного погуляли по городу и вы в конце концов решили признаться в мистификации, а я так разозлился, что мы страшно поссорились и единственным способом сохранить мое достоинство и заставить вас рассуждать здраво было облить вас виски с ног до головы.

— Ну а теперь вы меня отпустите?

— Хорошо, только не двигайтесь.

Девушка повернулась, очень медленно, боясь, что он снова в нее вцепится.

— Мы можем идти дальше?

Алек кивнул и постарался шагать не столь энергично, чтобы Джинни поспевала за ним.

— Что вы теперь станете делать?

— Насчет чего?

— Не притворяйтесь, будто не поняли. Не так уж вы глупы!

— Нет, но я еще ничего не решил. Думаю, впрочем, что с виски я переборщил.

Джинни решила игнорировать этот факт:

— Но вы хотя бы поговорите с отцом? Или по крайней мере подумаете насчет того, чтобы объединиться с нами?

— Вести дела с девчонкой, которая одевается как мужчина? Девушка мгновенно застыла и выпрямилась, но, к удивлению Алека, решила сдержаться.

— Приходится так одеваться на верфи. Очень трудно подниматься на палубу и по снастям в юбке. Кроме того, если я ношу платья, рабочие смотрят на меня по-другому. Я хочу, чтобы они видели во мне хозяина, а не модную штучку, не… необходимость, чем, по вашему мнению, является женщина. Я так давно одеваюсь по-мужски, что даже не думаю об этом.

— И конечно, известны как эксцентричная мисс Пакстон?

— Не знаю, что обо мне говорят люди. Друзья отца привыкли и тоже едва ли замечают. Кроме того, я почти не бываю в обществе.

— Вам двадцать три?

— Да, старая дева, перезрелая, дикарка, давно потерявшая надежду и никому не нужная…

— Впечатляющий список. Не знал, что молодые женщины так сурово осуждаются, если не сумели найти себе мужа. Вы действительно не сумели?

— Не сумела? Мужа?

В голосе звенело такое презрение, что Алек почувствовал, как кровь в нем снова начинает закипать.

— Я бы близко не подпустила к себе мужчину с его жалкими «благородными» намерениями. Все вы — маленькие тираны, считающие, что женщины должны быть их рабынями, восхищаться их мелочным умишком, петь дифирамбы каждой успешной сделке…

— Может быть, хватит? Список и так достаточно длинный.

— …кланяться и юлить. И всем вам нужно большое приданое, чтобы можно было его растратить на собственные низменные удовольствия. Нет, спасибо!

— Большая часть этой речи меня восхитила, если не считать, конечно, заявления насчет тирана, — усмехнулся Алек.

— Вы были женаты. Бьюсь об заклад, ваша жена согласилась бы со всем, сказанным мной.

— По правде говоря, не думаю, что Неста вообще согласилась бы с вами.

Голос звучал безукоризненно вежливо, но Джинни, необычайно восприимчивая ко всему, что касалось Алека, расслышала муку и боль, глубоко спрятанные за любезными словами.

— Простите. Мне не стоило упоминать о ней.

— Нет. Ну а теперь я бы хотел заключить с вами сделку, Юджиния.

— Все называют меня Джинни.

— Так же, как вашу сестру?

Девушка, ничего не ответив, нахмурилась, задумчиво глядя на огромную дыру в тротуаре, как раз напротив здания «Юнион банк».

— Хорошо, Джинни. Можете называть меня Алеком. Вы когда-нибудь раньше видели обнаженного мужчину?

— У вас стыда нет! Неужели смеете заговаривать об этом сейчас?

— Только из желания разозлить вас, уверяю. Вы просто ужасно забавны, особенно если начинаете краснеть и заикаться.

— Он был омерзителен и годился к тому же мне в отцы.

— Жаль, жаль. Ваше первое впечатление должно было бы быть связано с кем-нибудь гораздо более молодым и мужественным.

— Вроде вас, полагаю. Насколько припоминаю, именно вас я просила показать мне технику обращения с женщинами, но вы оказались слишком большим трусом.

— В общем, вы правы, но я главным образом хотел видеть ваше лицо, когда собирался комментировать происходящее. По правде говоря, просто не мог заставить себя взять шлюху на ваших глазах. Он оказался вашим первым обнаженным мужчиной и выбрал восхитительно молодую девушку, пожалуй, моложе вас. Таковы жизнь и общество, Джинни, — добавил он с едва заметной издевкой.

— Точно как я сказала. Все вы свиньи и тираны, самовлюбленные ублюдки.

— Не сказал бы, что согласен с этим.

— Но и не очень-то горячо протестуете. Он отмел ее доводы взмахом руки и пробормотал, задумчиво поглаживая себя по челюсти:

— Ну а теперь, черт побери, что нам делать?

Мэри Эберкромби, обитающая на Гановер-стрит, считалась одной из лучших портних в Балтиморе, умевшей сшить идеально сидевшее манто или восхитительное платье. То есть, вернее, модисткой была не столько она, сколько ее сестра Эбигайл Эберкромби. Мэри была всего-навсего помощницей, хотя она не упускала возможности похвастаться всем и каждому своими талантами. Мэри действительно хорошо разбиралась в ведении дел, с девятилетнего возраста училась заискивать перед богатыми заказчицами и с первого взгляда умела определить, когда порог лавки переступала овечка с золотым руном, готовым для стрижки, овечка, платье которой не только пять лет как вышло из моды, но к тому же было слишком коротко и узко в груди.

Джинни стояла в центре салона Эберкромби, оглядывая расставленные по углам безголовые манекены, задрапированные чудесными тканями. Она не была у портнихи с восемнадцати лет, но облегченно вздохнула, увидев, что в лавке нет других посетителей.

Мисс Мэри тоже была довольна. Эбигайл лежала наверху с приступом мигрени, как это часто бывало в последнее время. Мэри ослепительно улыбнулась клиентке, а ее великолепная память помогла ей вспомнить имя:

— Да это мисс Юджиния Пакстон! Как прекрасно вновь видеть вас! Здоров ли ваш дорогой отец?

Джинни изумленно подняла брови. Неужели эта женщина не забыла, как ее зовут?! Сама она могла поклясться, что в жизни не видела ее раньше.

— Мисс Эберкромби? Да, отец чувствует себя неплохо. Я хотела бы купить несколько платьев. Бальный наряд и два-три повседневных. Я… думаю, мне понадобится, ваш совет.

Мэри Эберкромби хотелось танцевать, петь, прыгать от радости. По крайней мере теперь она сможет доказать сестрице, что умеет не хуже ее выбирать материалы и фасоны, которые могли бы подойти заказчице. Благодарение Богу, молодая дама достаточно привлекательна, со стройной, удивительно изящной фигурой.

Мэри приносила отрез за отрезом, великолепные, переливающиеся всеми красками шелка, атласы, мягчайшие муслины, искренне признаваясь Джинни, что, если материя привезена из Франции и имеет длинное труднопроизносимое название, еще не значит, что она намного лучше подобной же итальянской ткани.

Джинни целиком и полностью согласилась со столь поразительным откровением, но быстро потеряла нить разговора, погребенная под настоящей горой всяких полезных сведений. Наконец она воздела руки к небу:

— Мисс Эберкромби, полностью полагаюсь на ваше мудрое суждение. Сама я не в состоянии разобраться в подобных вещах. Пожалуйста, выберите для меня ткани и фасоны.

Мэри была вне себя от восторга. Ей хотелось обнять мисс Пакстон, но пришлось сдержаться, поскольку в салоне появились две покупательницы. Модистка поспешно выпроводила Джинни из лавки, велев ей прийти через три дня, и едва не побелела от злости, когда одна из дам спросила мисс Эбигайл. Ну что ж, она покажет им всем, включая сестру! Именно ее просили выбрать ткани для мисс Пакстон! Еще немного, и ее имя будет на устах всех этих дам!

Мэри злорадно потерла руки, очень вежливо улыбнулась покупательницам и направилась наверх, за сестрой.

Джинни выбралась из салона с ужасной головной болью и унизительным чувством собственного ничтожества. Подумать только, она, женщина, не имеет ни малейшего понятия, как выбрать ткань или подходящий фасон. Но даже будь у нее выбор, иметь или не иметь это самое чувство стиля и хороший вкус, Джинни решила, что все это не стоит лишних усилий. Да и вообще, просто быть женщиной — тоже. Это слишком утомительно, надоедливо, да и… болезненно к тому же.

Она рассеянно потерла бедро, ноющее в том месте, где в него вонзилась булавка мисс Мэри.

Но по крайней мере у нее хотя бы будут новые платья. И поскольку мисс Эберкромби — одна из лучших портних в городе, успех обеспечен.

Сегодня Алек обещал прийти к ужину. Джинни повернула на Чарлз-стрит и ускорила шаг. Благодарение Богу, у нее есть еще одно платье, которое будет выглядеть достаточно прилично за столом — вечернее, свободное, бледно-зеленое, из мягкого крепа, украшенное двумя широкими рядами вышитых белых цветов с темно-зелеными листьями, один по подолу, другой — на фут выше. Конечно, фасон больше подходил для восемнадцатилетней девушки, чем для двадцатитрехлетней женщины, но по крайней мере грудь не закрывало кружево, которое необходимо отпарывать и снова пришивать. Зато вырез, достаточно низкий, был собран спереди и закреплялся черной гагатовой застежкой. Кроме того, Джинни отыскала единственную пару перчаток, правда, грязноватых, и довольно приличные, хотя, к сожалению, черные туфельки.

Но все это не важно. С чего бы, спрашивается, она должна заботиться о своей внешности? Алек Каррик — всего-навсего мужчина, и к тому же англичанин. Конечно, он красив и прекрасно это знает, хотя до сих пор она не заметила в нем ни тщеславия, ни чрезмерной самонадеянности. Интересно, какой была его жена? Такой же красавицей? Часто ли окружающие сравнивали их, и в чью пользу были сравнения? А может, они просто соперничали, споря, кто из них привлекательнее? Джинни представила его и безликую женщину сидящими у туалетного столика и обсуждающими косметику и модные прически, и громко рассмеялась.

Неожиданно раздался оглушительный удар грома, и Джинни подняла глаза. Капризная балтиморская погода решила на этот раз вылить галлоны дождевой воды на головы горожан. Прекрасная смесь с еще оставшимся в волосах виски! Небо, всего три часа назад совершенно безоблачное, сейчас угрожающе топорщилось свинцовыми тучами. Балтимор!

К тому времени, как Джинни добралась до дома, на ней не осталось ни одной сухой нитки — поля шляпки обвисли, в ботинках хлюпала вода, волосы мокрыми веревками облепили спину.

Мозес, открывший дверь, в изумлении вытаращился и сочувственно поцокал языком. Пока Джинни шла к лестнице, ведущей наверх, дворецкий не переставал журить хозяйку, как маленькую девочку.

— Мозес, ради Бога, это всего-навсего вода, ничего более опасного. Я в два счета успею обсохнуть.

— Тот английский джентльмен, он сейчас с вашим па…

— Добрый день, или, вернее, добрый вечер, хотя еще достаточно рано. Вы, по-видимому, питаете неприязнь к экипажам?

Только этого ей и не хватало! При звуках невероятно красивого, глубокого мужского голоса Джинни медленно повернулась и уперлась взглядом в как всегда безупречно одетого барона Шерарда. Костюм его был воплощением последнего крика моды, однако никто не осмелился бы назвать его владельца щеголем или хлыщом — бледно-коричневый фрак из тончайшего сукна прекрасно гармонировал с облегающими панталонами чуть темнее цветом. Белоснежный галстук завязан просто и так ему идет…

Джинни немедленно опомнилась и приказала себе выбросить из головы идиотские бредни. Кому, к дьяволу, интересно, как он выглядит? Да пусть бы у него фрак был разорван под мышкой, ей-то какое дело?

— Боже, да это женщина. Мокрая, как мышь, конечно, но все еще способна двигаться. И кроме того, на ней, несомненно, юбка. И шляпка на голове! Поразительно! И это унылое коричневое перо так естественно обрамляет несчастное крохотное личико!

Но Джинни по-прежнему упрямо молчала. Не стоит смущаться и стыдиться! В конце концов, это ее дом, а барон пришел слишком рано. Пусть думает о Джинни, что хочет. Пусть развлекается, насмехаясь над ней. Девушка подняла подбородок.

— Пойду переоденусь, — выдавила она, направляясь к лестнице. Сзади послышался смешок.

— Вы оставляете за собой такой широкий ручей, что любой индеец может переплыть его на каноэ.

— По крайней мере вам в этом каноэ не сидеть! — Не успели слова слететь с губ, как Джинни мгновенно пожалела — к чему вступать в споры с этим… этим…

Алек, не скрывая, смеялся. И девушка, подобрав повыше юбки, едва не бегом начала взбираться по лестнице. Алек провожал Джинни взглядом, пока та не завернула за угол, и только тогда отвернулся, качая головой.

— Сэр?

Алек, подняв глаза, увидел дворецкого Пакстонов, взирающего на него с чем-то вроде обиды.

— Я был слишком груб, Мозес? Но ведь она нуждается в смехе и шутках, заслужила хоть немного развлечений. Слишком уж серьезна.

— Знаю, cap. Мисс Джинни стала такой с тех пор, как в прошлом году ее папа здорово заболел и так и не поправился.

— Раньше она была другой?

— Да, cap. Мисс Джинни была веселой и счастливой и всегда подшучивала надо мной и Ленни и Грейси.

— Кто такая Грейси?

— Наша единственная горничная, мастерица на все руки, как я ее называю, милая девочка, которая сама была больна. Жаловалась на грудь, кашляла сильно, но теперь почти поправилась. Она обслуживает мисс Джинни и приказывает нам, что делать. Скоро вы с ней встретитесь.

Мозесу, кажется, нравилось подчиняться приказам неизвестной Грейси, потому что он весело хмыкнул, но тут же поспешно добавил:

— А сейчас, cэp, одна беда, сплошные неприятности.

Печально покачав головой, негр направился к кухне. Алек почувствовал угрызения совести, и это ему не очень пришлось по душе. Он подсмеивался над ней, только и всего, во всяком случае, ничего такого, что могло заставить Мозеса принять столь скорбный вид, будто тот присутствовал на похоронах. Алек счел за лучшее вернуться в гостиную.

Ему нравился дом Пакстонов, особенно гостиная, или зала, как именовали ее балтиморцы, — большая квадратная комната с высокими лепными потолками, выкрашенными в кремовый цвет, отчего и казавшаяся светлой и просторной. Стены были оклеены бледно-голубыми обоями, дубовый пол — почти голый, если не считать двух маленьких круглых светло-голубых ковров. Мебель из красного дерева, с инкрустацией, была расставлена небольшими группами по стенам так, что середина оставалась свободной, давая обитателям и гостям свободу передвижений. По обе стороны камина, в глубоких нишах, стояли высокие вазы с засушенными цветами. Эффект создавался очаровательный. Алек даже задался вопросом, как выглядела бы подобная обстановка в гостиной Каррик-Грейндж, в древних стенах, возведенных в шестнадцатом веке. Должно быть, предки прокляли бы его за столь современные вкусы и перевернулись в гробах.

— Это была Джинни? — спросил Джеймс Пакетов.

— Да, сэр, промокшая до костей. Она никогда не ездит в каретах?

— Нет, девочка — заядлый пешеход. Сильна, как лошадь. Кроме того, балтиморская погода настолько изменчива, никогда не угадаешь, что случится через час.

Пакстон несколько мгновений помолчал, задумчиво поглаживая светло-голубую с кремовыми полосами обивку диванчика.

— Я рад, что Джинни наконец решилась признаться вам и покончить со своим переодеванием.

— По правде говоря, она не совсем призналась, сэр.

— Так, значит, вы все-таки стащили с нее шляпу?

Алек удивленно вскинулся:

— Откуда вы узнали?

— Мне самому следовало бы это сделать. Дурацкая шапка, которую Джинни вечно таскает не снимая, принадлежит мне, только я давно ее забросил. У меня просто руки чесались сбросить ее, когда девочка появилась в таком виде вчера вечером. — Джеймс вздохнул: — Наверное, не стоило мне позволять ей проделывать все это. Но Джинни так настаивала, так боялась, что вы не станете обращаться с ней с должным уважением или усомнитесь в ее деловых способностях. Позвольте узнать, как поступили бы вы на моем месте?

У Алека тоже была дочь, и сейчас он спрашивал себя, что сделал бы, вздумай Холли в двадцать с лишним лет рядиться мужчиной. И не находил ответа. Посмеялся бы? Пригрозил? Задал трепку?

Нет, по правде говоря, ни то, ни другое и ни третье.

— Скорее всего позволил бы ей делать все, что захочет.

— Совершенно верно. Хорошо, но пока Джинни не присоединилась к нам, я должен задать вам один вопрос, мой мальчик. Вы все еще заинтересованы в том, чтобы стать нашим партнером, зная, конечно, что всем заправляет Джинни, а мое проклятое сердце выделывает всякие фокусы?

Алек долго молчал, пристально глядя на пустую позолоченную птичью клетку, стоявшую на карточном столе. Войти в долю, вести дела с женщиной?!

— Я много думал, — продолжал Джеймс. — Мое здоровье ухудшается с каждым днем. Нет, не перебивайте меня, просто послушайте. Не знаю, сколько мне еще осталось жить. Мой доктор, эта воинственная старая леди в штанах, только качает лысой головой и поглаживает подбородок и требует, чтобы я побольше отдыхал и не волновался. Можно подумать, без его советов я все время бы карабкался на ванты или поднимал паруса. Иногда я подумываю прикончить его еще до того, как встречусь со своим Создателем. Но речь не об этом. Джинни — моя наследница. Ее брат, Винсент, скончался десять лет назад, как это ни прискорбно. Конечно, я очень ценю Джинни, потому что она работает день и ночь, добросовестна и усердна, не говоря уже об уме и сообразительности. Но если я завтра сойду в могилу, она останется одна на всем белом свете. Вы так же хорошо, как и я, знаете, что ни один уважающий себя джентльмен не захочет иметь с ней дела.

— Но те люди, которые все эти годы заключали с вами сделки, несомненно…

— Нет, никогда. Мужчины — странный народ. Дом и очаг — одно, бизнес — другое. Две совершенно разные сферы. Если вы вырвете женщину из одной, где, как считают все, ее настоящее место, и бросите в другую, мужчины посчитают это угрозой своему положению и поднимутся против нее. Черт возьми, возможно, я и сам бы так поступил.

Он снова смолк, удивляясь, почему гость так пристально уставился на эту дурацкую клетку, принадлежавшую покойной миссис Пакстон.

— У меня к вам предложение, Алек.

При этих зловещих словах Алек взглянул в глаза Джеймсу Пакстону и увидел в них тревогу, надежду и что-то еще… мольбу. И это ему не понравилось больше всего. Алек не знал, что собирается предложить Джеймс Пакетов, но интуиция подсказывала — вряд ли он обрадуется. Но заставить Джеймса замолчать не представлялось никакой возможности, поэтому Алек просто кивнул и стал ждать.

Топор палача не замедлил опуститься.

— Судоверфь Пакстона будет вашей, и все будет вашим. Все, что от вас требуется, — жениться на Джинни.

Алек моментально выпрямился и застыл.

— Она красивая девочка… нет, уже женщина. Правда, не очень-то она знает, что это такое — быть женщиной, не обращает внимания на всякие финтифлюшки и наряды, но зато добра, жизнерадостна и умна.

Барон Шерард упорно молчал. Но Джеймс настойчиво шел вперед:

— Вы барон, милорд, и должны иметь наследника. Джинни может подарить вам столько детей, сколько пожелаете.

— Что заставило вас предположить, будто у меня нет наследника?

Джеймс испуганно вскинул глаза:

— Прошу прощения, милорд, мне так показалось.

— Это правда, — вздохнул Алек, — у меня нет наследника. И предполагаю, в будущем должен зачать ребенка мужского пола, чтобы передать титул. Но поверьте, сэр, я не собирался скоро жениться. Я любил первую жену, но… — Алек отрицательно покачал головой. — Нет, не желаю я обременять себя женой. Уверен, что мисс Пакстон действительно обладает всеми чертами характера, о которых вы упомянули. Но она не знает меня и, осмелюсь сказать, относится ко мне с крайней неприязнью.

— Тут, сэр, вы совершенно правы.

Алек обернулся и увидел Джинни, стоявшую на пороге, надменную и негодующую, словно викарий, случайно попавший на оргию.

— Джинни! — воскликнул Алек, поднимаясь с кресла. Но девушка, не обращая внимания на гостя, почти закричала на отца:

— Как ты посмел! Хочешь купить этого человека для меня? Он получает верфь, а я мужа? Не могу поверить, что ты способен на подобное! Мой собственный отец! Ты ведь даже не знаком с ним близко! Я хочу верфь, отец, она моя по праву, не его! Он развратный, распутный, самодовольный хлыщ! Неужели хоть один порядочный американец выглядит, как он?

— Он самый красивый мужчина, когда-либо виденный мной в жизни, — откровенно объявил Джеймс Пакстон, удивляясь столь несвойственному Джинни взрыву. — Не виноват же он в том, что родился англичанином!

«Странно, — подумал Алек, — они стоят тут и переговариваются, словно меня вообще нет в комнате».

— Мне безразлично, будь он хоть русским! Он мне не нужен! Не желаю я никакого мужа! Никогда!

И с этим последним сокрушающим залпом Джинни подняла юбки и вылетела из комнаты, едва не испортив впечатления от столь драматического ухода тем, что, привыкнув к мужским брюкам, наступила на собственный подол и, споткнувшись, едва не ударилась головой о стоявший у стены столик, но в последний момент сумела удержаться и всего-навсего сбила вазу, рухнувшую на пол с непристойно громким шумом. Джинни стояла словно приросшая к месту, глядя на лужу, медленно растекавшуюся у подножия лестницы, и на цветы, разбросанные по полу. В дверном проеме мгновенно появился Алек.

— С вами все в порядке?

— Да, конечно.

Джинни опустилась на колени и начала подбирать гвоздики и розы.

— Вы останетесь на ужин? — не поднимая глаз, спросила она.

— Приглашение все еще остается в силе?

— Это дом моего отца, а он, очевидно, поступает так, как ему угодно. Мне нет дела, как вы оба собираетесь поступать.

Она резко вскочила, уронив уже собранные цветы, и направилась к выходу.

— Куда это вы собрались, черт возьми?

Девушка остановилась как вкопанная. Он сказал правду. Куда деваться после невыносимого позора и унижения, которые будут неотступно преследовать ее днем и ночью?

Джинни, обернувшись, неожиданно улыбнулась Алеку:

— Иду на кухню, присмотреть за вашим ужином, милорд. Возможно, даже сама приготовлю жаркое и похлопочу над десертом. На что еще годится хорошая хозяйка?

— Объяснить? Видимо, я недостаточно вас просветил? Глаза девушки яростно вспыхнули.

— Идите к дьяволу!

Алек немного понаблюдал, как она борется с желанием огреть его чем-нибудь по голове, как, совладав с собой, отвернулась и направилась к кухне, и, дождавшись, пока дверь с грохотом захлопнулась, решил, что Джинни выглядит очень мило в платье, пусть даже старом и коротком.

Глава 6

— Папа?

Алек прошел через смежную дверь и приблизился к койке дочери:

— Ты проснулась, хрюшка? А мне показалось, что я слышал громкий храп, всего несколько минут назад.

Холли хихикнула, потерла глазки кулачками и свернулась клубочком.

Алек старался удержаться на ногах. Хотя баркентина надежно пришвартована во внутренней гавани, шторм все-таки был достаточно сильным, чтобы раскачивать судно. Алек сел рядом с дочерью и взял ее за руку. Такая маленькая, но ловкая и идеальной формы, подумал он, глядя на прямые тонкие пальчики, покрытые мозолями.

— Холли, не хочешь ли ты для разнообразия немного пожить в доме? Настоящем доме, который не шатается у тебя под ногами?

— Зачем? — недоуменно спросила девочка.

— Интересно, почему это маленькие девочки вечно допрашивают своих отцов? Ну хорошо, скажу. Думаю, мы пока останемся в Балтиморе, и все это время жить на корабле попросту глупо. Завтра мы начнем искать подходящий дом.

— Ты позволишь мне выбрать его?

— Настолько моя слепая любовь не простирается, хрюшка. Попытаюсь найти что-нибудь поближе к воде. И по правде говоря, это может занять немало времени. Но так или иначе завтра мы перебираемся на сушу.

— Хорошо. Миссис Суиндел и вправду мечтает оказаться на terra firma.

— Что?

— Это по-латыни «суша». Миссис Суиндел всегда говорит об этом с доктором Прюиттом.

— Ах да, спасибо.

— Ты сегодня был с дамой?

— Если можно так выразиться. Собственно говоря, леди была так зла на меня, что почти не раскрывала рта. Однако ее отец оказался крайне гостеприимным хозяином.

— Как ее зовут?

— Джинни. Она управляет судоверфью своего отца.

— А почему она так взбесилась?

— Наверное, потому, что я довел ее до этого. Дразнил, вывел из себя, провоцировал… причем не один, а много раз.

— Она хорошенькая?

— Хорошенькая, — повторил Алек, нахмурившись при виде крохотных панталон Холли, повешенных на спинку стула. Нужно не забыть купить малышке платьица и настоящую одежду, приличествующую девочке ее возраста и положения, особенно если они собираются пока поселиться в Балтиморе.

Покачав головой, он вернулся к реальности и вспомнил, о чем спрашивала девочка:

— Хорошенькая, я сказал бы, хотя сама себя таковой не считает. Одевается как мужчина и…

— Вроде меня?

— Не совсем, Холли. Она не желает ничего слышать о мужчинах. И не собирается выходить замуж.

— Ты ей не нравишься?!

Подобная нелюбовь настолько явно не имела ни оснований, ни смысла для самой горячей поклонницы Алека, что он улыбнулся.

— Но это глупо, папа! Всем дамам ты нравишься!

Алек ничего не сказал в ответ на это бесхитростное признание. Господи, что еще столь же неожиданное может сорваться с уст пятилетней крошки?!

— Не думаю, что подружусь с ней.

— Ну ты, возможно, вообще не встретишься с этой дамой, так что это не имеет значения.

— Но почему ты заставил ее так взбеситься? Не думала, что тебе нравятся бешеные дамы.

«Хороший вопрос», — подумал Алек.

— Сам не пойму, — начал он. — Возможно, просто интересно было посмотреть, что она станет делать. С ней никогда не скучно, это чистая правда, и, кроме того, иногда она воздает полной мерой за все, что получила. Ну а теперь пора спать, хрюшка.

— Ладно, папа.

Холли потянула за лацканы фрака. Алек нагнулся, поцеловал ее в кончик носа и лоб и подтянул одеяло к подбородку.

— Доброй ночи, дорогая. Увидимся утром.

— Поедем покупать дом?

— Возможно, но сначала мне надо все хорошенько обдумать.

Алек вспомнил, как пообещал себе найти любовницу, которая всегда была бы только к его услугам, причем такую, которая не занималась бы слишком долго своим ремеслом, и, потушив свечку, вышел через смежную дверь в свою каюту.

На судне все спали. Раздраженный на себя и маленькое тесное пространство каюты, Алек вышел на палубу. Дождь кончился, но воздух был по-прежнему насыщен влагой. Палуба мягко раскачивалась под ногами. Черные облака плотно закрывали небо — лунный свет не мог пробиться через густое покрывало, и ни одной звезды не сияло в вышине. Они пришвартовались к пристани О'Доннелла, и нос баркентины указывал на шумную Претт-стрит. С правого борта стоял на якоре фрегат, с левого — бриг. Вся внутренняя гавань была заполнена всевозможными торговыми судами — баркентинами, шхунами, фрегатами, сноу, — высокие обнаженные мачты тихо покачивались на волнах прилива. Были и другие суда, весьма странного вида, построенные специально для залива Чезапик и пришвартованные у пристани Смита.

Да, весь Балтимор — это внутренняя гавань, отгороженная от моря Шелле-Пойнт, полосой суши, поднимавшейся из воды напротив Федерал-Хилл и образующей вход во внутренний бассейн. Если Алек не ошибается, Балтимор не аннексировал Феллс-Пойнт до 1773 года — несомненное преимущество, поскольку Феллс-Пойнт был расположен ближе к устью Потепско-Ривер. Вода здесь была достаточно глубока, и, кроме того, на этом клочке земли промышленники выстроили с полдюжины судоверфей, в том числе и верфь Пакстона. После войны, в которой американцы завоевали независимость, Балтимор успел присоединить Феллс-Пойнт прежде Аннаполиса, извлекая из нового владения несомненную выгоду.

Между Вирджиния-Кейпс и устьем Саскуеханна-Ривер, к северо-востоку от Балтимора, простиралось сто девяносто пять миль водной глади, но, несмотря на огромную длину, залив Чезапик лишь однажды слегка изгибался — два деления на компасе, только и всего. И в залив впадало столько рек, и самой маленькой была Потомак, на берегах которой была выстроена столица Америки. Прекрасная река Потепско протекала недалеко от Балтимора, и Алек хотел исследовать ее перед тем, как покинет эти места. Умный человек мог составить здесь состояние, торгуя хлопком, табаком, мукой, которые можно переправить по многочисленным водным путям. Кроме того, маленькие и большие мельницы трудились с утра до ночи, работая жерновами под напором воды.

Но тут Алек понял, что слишком замечтался, и решил вернуться к реальности и позаботиться о собственных мужских потребностях. Прежде всего — любовница. Он так нуждался в удовлетворении этой насущной потребности и не собирался больше откладывать это приятное занятие.

И кроме того, что теперь делать с Пакстонами?

Дом. Нужно завтра же утром увидеться с поверенным, то есть адвокатом, как говорят американцы. Мистер Дэниел Реймонд, Четем-стрит, поможет и даст совет относительно финансового положения Пакстонов.

Алек оперся о гладкий поручень.

И что делать с Джинни?

Женитьба?

Алек фыркнул. Что за идиотская идея? Словно он так стар, что крайне нуждается в наследнике!

Она была так же перепугана, как и ты!

Это вызывало странное чувство, почти противоречивое. В конце концов, он не урод, не калека, и все зубы пока целы. Алек прекрасно сознавал, как красив, и не обращал на это внимания… во всяком случае, по большей части. Женщины всегда хотели его, даже когда Алек был слишком молод, и он, обычно не задумываясь, брал то, что они предлагали, доставляя им равное наслаждение.

Алек вспомнил, как больше десяти лет назад встретил Несту. Она приехала в Лондон на свой первый сезон. По какой-то совершенно непостижимой причине он захотел ее с первого взгляда, страстно, бешено, больше всего на свете, больше любой женщины на земле. Это раздражало, выводило из себя, но оставалось правдой. Удивительнее всего, что девушка даже не была самой красивой из дебютанток. Просто оказалось в ней что-то, возбуждавшее в Алеке такое вожделение, что он был едва способен ходить, не говоря уже о том, чтобы мыслить рационально.