Глава 22

Когда стемнело, Клив еще раз убедился, насколько опасна его жена. Она, ни слова не говоря, схватила его за руку, рывком затащила в небольшую спальню, которую им отвел Варрик, и, упав на кровать, повалила его на себя. Он и представить себе не мог, что женщина может с таким неистовством набрасываться на мужчину. Он тяжело дышал, а Чесса жадно кусала его в подбородок, целовала в ухо, в щеку и все это время настойчиво стягивала с него одежду.

– Ну же, Клив, поторопись! Я хочу тебя.

– Я больше не могу, – проговорил Клив. Глаза его блестели в полумраке. – О боги, я хочу, чтобы ты разделась донага.

Клив лихорадочно хватался за ее одежды, и Чесса несколько раз шлепнула его по рукам. У нее было не так уж много платьев, и ей вовсе не хотелось, чтобы он в своем нетерпении разорвал то, что было на ней.

Но потом ей вдруг стало все равно. Он хочет ее, и она даст ему то, что он так хочет.

– Быстрее, – пробормотала она. Она не понимала, откуда взялось в ней это нетерпение, но оно сжигало ее, и она не могла дождаться, когда он наконец расстегнет все ее броши, стащит с нее верхнюю тунику и платье, развяжет подвязки на чулках. Скорее же, скорее! Он лежал на ней, ясно видя ее лицо в серебристом лунном свете, льющемся из открытых ставен.

– Чесса, – проговорил он и поцеловал ее в губы, прижимая ее к себе, лаская ее груди. Ее руки крепко, страстно стискивали его спину, жадно притягивали его тело. Потом она вдруг слегка оттолкнула его и изо всех сил дернула вниз его штаны.

– Быстрее, Клив, – пробормотала она. – Прошу тебя, быстрее!

Он знал, что ей неведомо любовное наслаждение. У нее не было случая его испытать, ведь в их брачную ночь он повел себя как последняя свинья и не мог вызвать у нее ничего, кроме отвращения. Однако наутро она встала на его защиту и солгала ради него, так что другим мужчинам даже захотелось убить его из зависти к его любовным доблестям. Тогда, в их первую брачную ночь, он не смог обуздать своего нетерпения, а теперь она вела себя точно так же. Он не знал, что делать. Но затем жаркая волна желания захлестнула его так неистово, что он забыл обо всем. Он сдвинул вверх ее одежду, чувствуя под ладонями ее обнаженную кожу, потом его пальцы раздвинули ее бедра и ощутили влажность ее плоти, ее готовность принять его. Он застонал.

– Раздвинь ноги шире, – проговорил он, не отрываясь от ее губ, и она мгновенно подчинилась, впившись пальцами в его ягодицы.

– Быстрее, – снова пробормотала она, и он засмеялся, приподнимая ладонями ее бедра, посмотрел вниз на ее прекрасное обнаженное тело и, откинув голову назад, прогнув спину, вошел в нее как мог глубоко.

Она подалась вперед, стараясь сделать так, чтобы он вошел в нее еще глубже. На сей раз он не причинил ей боли, но почувствовал, что ее сокровенная плоть все еще чересчур тесна и туга. Стало быть, она еще не вполне готова.., так что же ему делать? А между тем она крутилась и извивалась под ним, изгибая спину и повторяя:

– Быстрее, быстрее!

Он не хотел торопиться, но она была так хороша, ее лицо с закрытыми глазами и полуоткрытым ртом дышало такой страстью…

– Я хочу подарить тебе наслаждение, Чесса, – выдавил он из себя, хотя чувствовал, что его терпение уже на исходе. Ее устье было тугим и тесным, и она двигалась под ним, затягивая его все глубже и глубже. Он попытался выйти из нее хотя бы на мгновение, чтобы немного овладеть собой, но не смог.

Когда он слился с нею до конца и ощутил, как изливается его семя, из горла его вырвался стон, стон человека, испытывающего такое наслаждение, что ему уже нет дела до того, слышит ли его кто-нибудь или нет.

На миг ему показалось, что теперь он наверняка умрет, ибо простому смертному не пережить такого блаженства. Он лежал на ней, прижавшись потной грудью к ее груди, также покрытой испариной, и тяжело дышал, целуя между вдохами ее горячую щеку. Он так и не вышел из нее, и его плоть была по-прежнему слита с ее плотью.

– Я не собираюсь спать, – сказал он, приподнявшись на локтях. – Чесса, поговори со мной. Она улыбнулась, глядя на него снизу вверх:

– Сейчас ты находишься глубоко во мне, Клив. Мне нравится ощущать в себе твою плоть, твою силу. Ты такой твердый и гладкий, и мне это очень приятно.

– Глупые слова, – ответил он. – Ты сама не понимаешь, о чем говоришь. И никогда не смей рассказывать никому из мужчин, что я будто бы гладкий и твердый, иначе я тебя задушу. Теперь я понял, отчего ты вдруг как с цепи сорвалась. Как же я сразу не догадался! Ты не получила от нашей близости никакого наслаждения, но тебе это было безразлично. Единственное, чего ты хотела, – это овладеть мною и доставить мне удовольствие, ничего не получив взамен. Но послушай, Чесса, так эти дела не делаются. Я больше не позволю тебе водить меня на поводу, как ты водишь всех мужчин, которые на свою беду подворачиваются тебе под руку. Я больше никогда тебе не поддамся и все буду делать по-своему.

– Но Клив, доставить тебе наслаждение – это для меня так важно, это приносит мне такую радость, что… – Она ахнула и осеклась, когда его горячие губы прильнули к ее животу, а руки начали ласкать, гладить ее бедра. Он встал на колени между ее ног и взглянул ей в лицо, грозно сдвинув брови.

– Вот увидишь, женщина, я заставлю тебя вопить от восторга, – сказал он.

Он наклонил голову и коснулся языком ее лона. Спина Чессы тут же непроизвольно выгнулась, таким неожиданным было пронзившее ее ощущение.

– Нет, Клив, нет, я.., не знаю, – проговорила она, чувствуя, что ее тело, все без остатка, горит как в огне от неведомого ей прежде властного, неодолимого желания. Она ощущала его язык, его пальцы, ласкающие ее лоно, и упивалась острым, сокрушительным наслаждением, от которого не было спасения. Она тихо вскрикнула, не в силах сдержаться.

– Ну вопи же, вопи во все горло, – приказал он. Со своим багровым шрамом, пересекающим все лицо, освещенный тусклым светом луны, он походил на демона, сурового и безжалостного, всегда добивающегося своих целей. Да, он добьется того, чего хочет. Сейчас он казался Чессе особенно красивым, еще более красивым, чем христианские святые или Один и Тор.

– Да, – проговорил он, увидев перемену в ее лице. Его сильные руки приподняли ее, и она поняла, что не сможет сдержаться, ни за что не сможет. Он говорил ей о женском сладострастии, но она не верила, что это и впрямь будет так, что это будет похоже на то чувство, которое делает мужчин похожими на зверей, лишает их разума.

Нет, это невозможно. Женщина не способна впасть в такое неистовство.

И тут она не выдержала и закричала во все горло. Она больше не владела собой, не контролировала себя, она вопила дико, исступленно, как животное. И ей было все равно. Она хотела одного – чтобы это безумство продолжалось. Ее руки судорожно цеплялись за его волосы, за его плечи, она распалялась все больше и вопила все истошнее, пока ей вдруг не показалось, что на нее полился нежный, мягкий дождь, который успокаивал ее и возвращал ей здравый рассудок – хотя, по правде говоря, ей этого вовсе не хотелось. Она желала другого – продолжения этого бешеного наслаждения. Но разве смертный человек способен долго выдерживать такое?

– О Клив, – прошептала она, – от этого можно умереть.

– Тогда ты будешь умирать от этого каждую ночь, – ответил он, глядя на нее с улыбкой победителя, улыбкой, полной торжества и мужского самодовольства. – Ты отлично кричишь, Чесса. Мне нравится. И ты хорошо откликаешься на мои ласки. Это мне тоже по душе. Думаю, я всегда знал, что мы с тобой великолепно подойдем друг другу в постели. Но запомни: никогда больше не пытайся обмануть меня.

Я хочу, чтобы наслаждались мы оба, не только я, но и ты. Поняла?

Она сказала тихим, тоненьким голоском, выдававшим у нее улыбку:

– Ну что ж, раз это так приятно, я, пожалуй, сделаю, как ты просишь.

Он обнял ее и прижал к своему боку:

– Через несколько минут мы проделаем это опять. Ты не сможешь пожаловаться, что у тебя нерадивый муж.

– Ты говоришь, я проделаю это опять? Но как же это возможно?

Он улыбнулся, услышав смущение в ее голосе, почувствовав внезапно охватившую ее робость. Он поцеловал ее в нос.

– Ты считала себя очень умной, не правда ли? Ты воображала, что можешь вертеть мною, как хочешь? – Он поцеловал ее в ухо. – Но вот увидишь, я буду исторгать у тебя эти безумные вопли наслаждения всякий раз, когда мне этого захочется. И ты ничего не сможешь с собой поделать. – И он поцеловал ее в подбородок.

Она долго молчала, потом прошептала, уткнувшись лицом в его плечо:

– Ты мне это обещаешь?

Рука, гладившая ее ягодицы, замерла.

– Да, – сказал он. – Обещаю.

Через несколько мгновений Чесса заснула, а Клив еще долго лежал с открытыми глазами, улыбаясь широкому потоку лунного света, лившемуся в открытые ставни. Чувствовать на разгоряченном лице дуновение свежего ночного ветерка было необычно. В Норвегии, где он жил последние несколько лет, большую часть года было слишком холодно, чтобы впускать в дом ночной воздух. Толстые деревянные доски длинного общего дома в Малверне были плотно пригнаны друг к другу, чтобы через щели не уходило тепло. Там в стенах просто не было окон. Он перевел взгляд выше и увидел луну.

Ее вид отчего-то взволновал его. Если память ему не изменяет, в детстве, засыпая в этой крепости, он не видел луны. Он закрыл глаза и вдруг ясно увидел отца, склонившегося над его постелью и глядевшего на него своими разными глазами. Да, это был его родной отец, а вовсе не отчим, не тот страшный человек, которого он так боялся, когда был маленьким, не тот, кто, как он всегда думал, приказал его убить. Здесь, в Кинлохе, было много тайн, слишком много, и Клив до сих пор не представлял, как он будет в них разбираться. Он молил богов, чтобы между воинами из Малверна и людьми Варрика обошлось без ссор. Впрочем, это был глупый страх. Откуда взяться ссорам в том глухом молчании, которое царит в Кинлохе? В этом мертвящем, пугающем безмолвии? Даже мужчины из Малверна, всегда словоохотливые и не лезущие за словом в карман, словно заразились здесь молчаливостью и за весь долгий вечер едва выдавили из себя несколько слов.

Итак, его сестра Аргана теперь жена его отца и мать троих сыновей. Он помнил ее смешливой, подвижной девочкой, которая часто брала его на руки и звонко чмокала в щеку. Но вчера вечером она ни разу не засмеялась и все время молчала. А Кейман? Ей уже тридцать, а она до сих пор не замужем. Почему? Ведь она так красива! Ларен пыталась расспросить ее, но все ее уловки была тщетны: Кейман стала такой же молчаливой, как и Аргана. Клив плохо помнил, какой Кейман была в детстве. Возможно, она и тогда уже была замкнутой, но по правде говоря, он в этом сомневался.

Да, в Кинлохе точно было что-то не так. Давящее безмолвие, странная зловещая темнота, которая, казалось, с тихим шипением сочилась из всех углов огромного зала, поток яркого, чересчур яркого света, лившегося на помост, на котором стоял его отец… А тот порыв ветра, что вдруг влетел в раскрытое окно, хотя день был безветренный?

Чесса что-то прошептала во сне. Да, боги дали ему хорошую жену. Она прекрасна, она всем сердцем любит его и его дочь, но уж больно она умная. С ней надо держать ухо востро, потому что слишком уж она похожа на своего отца, хитроумного Хормуза, который теперь называет себя королем Ситриком.

Пожалуй, Рагнору Йоркскому повезло, что он на ней так и не женился. Она бы задала ему жару. При этой мысли Клив улыбнулся. Интересно, решилась ли наконец Турелла устранить короля Олрика и посадить на трон Рагнора, чтобы через него править самой?

Рука Чессы коснулась живота Клива, потом скользнула ниже и остановилась, – зарывшись в его паховые волосы. Она явно не спала: это было ясно по ее участившемуся дыханию, Клив ухмыльнулся и быстрым движением перекатился на нее.

– Да, я тебе обещал, – прошептал он и принялся целовать ее. Ее тело было уже готово для любви. Он этого ожидал, но вместе с тем понимал, что ей понадобится немало времени, чтобы привыкнуть к наслаждению, которое отныне он будет дарить ей всякий раз, когда они будут вместе. Когда она наконец тихо вскрикнула, не отрывая губ от его рта, он почувствовал себя свободным и абсолютно счастливым. Это ощущение было восхитительным и немного пугающим. Касаясь губами ее полураскрытых губ, он тихо сказал:

– Имей в виду, Чесса, не пытайся вертеть мною. Твои штучки и уловки забавляют меня, это верно, но не забывай, что я не похож на тех мужчин, с которыми ты имела дело раньше.

Она обняла его крепко-крепко. Да, с этой ведьмой точно надо держать ухо востро.

Рагнора Йоркского она бы наверняка убила.

Что до Вильгельма Нормандского, то Клив был рад, что Вильгельму так и не представился случай увидеть ее. Ведь в отличие от Рагнора Вильгельм был отнюдь не дурак.

Аргана пристально посмотрела на Клива. – Странно, – сказала она, – но, когда ты был маленьким, я не замечала, что глаза у тебя такие же, как у Варрика: один золотистый, а другой голубой. Может быть, тогда они были одинакового цвета и только потом изменились?

– Не знаю, – ответил Клив. – В те годы я, кажется, ни разу не смотрел на себя в зеркало.

– Когда наша мать говорила мне, что ты сын моего отца, я ей верила. Но потом он погиб, как часто погибают наши мужчины. Его убил Варрик – в этом я никогда не сомневалась. А потом Варрик женился на нашей матери.

– Я знаю, – сказал Клив. – Меня удивляет другое – то, что позднее мой отец женился на тебе, дочери своей первой жены. Обычно так не поступают.

Думаю, если бы вы были христианами, такой брак был бы запрещен.

– Наша мать умерла, Клив. Мне в ту пору было почти тринадцать и скоро я должна была стать невестой на выданье. Варрик не притронулся ко мне, пока мне не минуло четырнадцать, а потом сказал, что желает со мной переспать, чтобы убедиться в том, что я сохранила невинность, и проверить, способна ли я ответить на страсть мужчины. Он сказал мне, что, если я оправдаю его ожидания, он возьмет меня в жены. Тогда я спросила одну из женщин, что именно мне следует делать. Она рассказала мне все подробно, и Варрик остался доволен. Пойми, Клив, у меня просто не было других женихов. Мы здесь живем очень уединенно, хотя мужчины, конечно, торгуют в Инвернессе, на северных островах и на юге, в Йорке, и еще совершают набеги на пиктов и бриттов. Я всегда считала, что, когда Варрик умрет, Кинлох перейдет к Атолу, моему старшему сыну. Но ты вернулся, и я впервые вижу, чтобы Варрик был так доволен. Знаешь, я долго, очень долго оплакивала тебя. Я рада, что ты жив, хотя теперь мой старший сын больше не наследник Кинлоха.

Он расслышал разочарование, прозвучавшее в ее мелодичном голосе, и почувствовал, что ей горько за сына.

– Аргана, ты знаешь, что такое христианский ад? Я провел в нем пятнадцать лет. А ведь я не сделал ничего плохого. Я был пятилетним ребенком, когда меня лишили семьи и продали в рабство в чужие края. Так неужели я не заслужил, чтобы мне вернули мой дом и то, что должно принадлежать мне по праву? Твой сын Атол – прекрасный юноша и мой единокровный брат. Я очень надеюсь, что он не будет испытывать ко мне ненависти и признает мои права. Ибо что мое, Аргана, то мое, и я не собираюсь отказываться от своего наследства. Уверен, ты признаешь мою правоту, ведь ты как-никак моя сестра.

– Да, в твоих рассуждениях не к чему придраться, но Атолу от этого не легче. Он уже почти взрослый, он всю жизнь считал, что унаследует Кинлох, но вдруг являешься ты, и он остается ни с чем. И вот еще что. Ты не помнишь моего отца, а я помню. Он очень любил свою семью, любил своих сыновей. Говорили, что он погиб в стычке с разбойниками, но, как я тебе уже говорила, я этому не верю. Я не сомневаюсь, что его убил Варрик.

– Не беспокойся за Атола, Аргана. Он пробьет себе дорогу, ибо таков удел всех младших сыновей. У меня бы тоже ничего не было, если бы был жив наш брат Этар. Варрик сказал мне вчера вечером, что вскоре после того, как я потерялся, исчез и он, и все решили, что он упал в озеро и был съеден чудовищем.

– Скорее всего он просто утонул, и подводное течение затянуло его в одну из береговых пещер, которых здесь очень много. Но наверняка я этого не знаю. Сначала умерла наша мать, потом пропал ты и, наконец, исчез Этар. А Варрик остался. Знаешь, наша мать испытывала к нему сильное вожделение. И она его боялась. Как раз это ему и было надо. Ему нравится внушать страх. Он странный человек, его происхождение и прошлое покрыты мраком, но наша мать все равно вышла за него замуж.

– А ты тоже его боишься? До сих пор? Аргана улыбнулась, показав белые ровные зубы. Она все еще была красивой женщиной, такой же высокой, как Клив, стройной, с ярко-голубыми глазами и ямочками на щеках. В ней не было волшебной красоты Кейман, но явно было больше твердости и силы. Морщины на ее лице говорили о том, что она не просто скользила по жизни, а по-настоящему жила и, наверное, страдала. Возможно, ее следует опасаться и, уж во всяком случае, он должен будет получше ее изучить, прежде чем поймет, чего от нее следует ждать. Ведь теперь он, Клив, для нее почти чужак. Полузабытый мальчик, пропавший много лет назад. К тому же она знает, что он приходится ей братом только по матери.

– Боюсь ли я Варрика? Ну разумеется, боюсь. Его все боятся. Ему нравится внушать трепет, нравится, когда вокруг него веет страхом. Он хочет, чтобы люди преклонялись перед той завесой тьмы, которой он окружает себя.

– Ты говоришь красноречиво, Аргана, – сказал внезапно подошедший Варрик.

Она вздрогнула, но не побледнела и не отшатнулась.

– Я замужем за тобой уже много лет, Варрик, вот и выучилась от тебя красноречию, насколько это возможно для женщины. Хорошо ли я усвоила урок?

Варрик величаво простер руку, изящную, белую, с тонкими длинными пальцами, без единой мозоли, без каких бы то ни было следов физического труда.

– Да, Аргана, мы женаты уже почти восемнадцать лет, – проговорил он. – Атолу исполнилось шестнадцать, он уже почти взрослый. Его долг – чтить своего старшего брата Клива, который чудесным образом вернулся к нам, словно вознесенный обратно на землю из царства мертвых. Теперь моим спутником и правой рукой будет не Атол, а Клив. Ты поняла меня, Аргана, не так ли?

– Собственно, до царства мертвых дело не дошло, – заметил Клив, глядя в лицо Варрика. Да, этот человек, несомненно, был его отцом. Смотреть на него было все равно, что смотреть на свое собственное отражение. Это ошеломляло и в то же время пугало.

– Я слышал о том, как ты спасся из Киева вместе с Мерриком и его благородной супругой Ларен, – сказал Варрик. – Скальды с удовольствием рассказывают эту историю. Но скажи мне, Клив, отчего ты не попытался вернуться домой сразу же после того, как обрел свободу?

– Я забыл, кто я и откуда, и память начала возвращаться ко мне лишь недавно, когда мне стали сниться сны о моем детстве. В конце концов я вспомнил почти все. Я помню, как ехал на своем пони и какой-то человек остановил меня. Когда я говорил с ним, кто-то подкрался ко мне сзади и сильно ударил по голове. Потом он, как видно, решил, что я умер, и оставил меня лежать на берегу Лох-Несс. Проезжавший мимо торговец наткнулся на меня, отвез к себе домой, дал мне имя Клив, выходил меня, а когда я полностью поправился, продал в рабство. Я ничего не помнил ни о своей семье, ни о доме, пока три года назад мне не начали сниться сны.

– Принеси мне каши, Аргана, – сказал Варрик. – Может статься, что это я послал тебе те сны. Клив. Я умею насылать на человека сновидения и иногда делаю это невольно, не отдавая себе в том отчета.

– Если тебе нравится так думать, что ж, почему бы нет?

Аргана бросила на Клива взгляд, в котором ясно читалось предостережение, однако ничего не сказала, только утвердительно кивнула и направилась к огромной яме для очага, где горел медленный огонь. Железный котел, в котором варилась каша для утренней трапезы, был очень велик, намного больше тех котлов, которыми пользовались в Малверне и на Ястребином острове.

– Сколько людей живет в Кинлохе? – спросил Клив.

– Почти сто. После того как я женился на твоей матери, у моих воинов родилось здесь много детей. По твоим глазам я вижу, о чем ты сейчас думаешь, Клив. Ты мой сын, однако ты помнишь человека, который, как ты думал, был твоим отцом. Он был не таким уж плохим воином, но мозгов у него было не больше, чем у скотины, иначе он не лишился бы жизни и всего, что имел. Я взял твою мать силой, Клив, когда она купалась в озере, взял потому, что хотел ее, и в тот день она зачала тебя. Поскольку ее первый муж, тот, кого ты считал своим отцом, не знал о моем существовании, он решил, что твои разные глаза – дар богов того племени, к которому принадлежала твоя мать… А вот и моя каша. Садись рядом со мною, Клив. Нам с тобой надо о многом поговорить. Я хочу побольше узнать о твоих снах.

Клив взглянул на Чессу, которая играла с Кири, кидая ей маленький кожаный мячик. Ларен разговаривала с Кейман, а Меррик – с воинами Варрика, которые точили свои мечи и топоры.

Внезапно послышался рев сильного ветра и огромная деревянная крепость затряслась, словно под напором бешеной, неистовой бури. Все сорок с лишним человек, находившиеся в общем зале, разом замолчали. Никто не вскрикнул, никто не пошевелился. Все стали неподвижны, как камни, и безмолвны, как железный котел, висящий над очагом.

Затем к реву ветра прибавился новый звук – шум бурлящей воды, обрушивающейся на скалы. Казалось, что все озеро, яростно клокоча и пенясь, поднимается и вот-вот обрушится на крепость, хотя этого никак не могло быть, ведь Кинлох стоял на самом высоком месте мыса, на несколько сот футов выше поверхности Лох-Несс.

Варрик встал со своего дубового кресла. Все кресло было покрыто искуснейшей резьбой, а столбики, поддерживающие подлокотники, изображали змей, однако эти змеи нисколько не походили на тех морских змей, чьи деревянные изваяния украшали носы кораблей викингов. Это были волшебные змеи, мудрые змеи, и их глаза, казалось, впивались в человека, которому случалось остановить на них свой взгляд.

Варрик между тем взошел на помост, приблизился к огромному окну и распахнул ставни. В это мгновение Клив заметил, что в руках он держит какую-то странную деревянную палочку. Варрик поднял ее и поднес к раскрытому окну. Что это за палочка? И давно ли Варрик ее держит? Было раннее утро, и, когда ставни растворились, на миг стало видно безоблачное небо и яркое солнце, уже успевшее разогнать туман. Однако затем все исчезло, и за окном сделалось черно, как ночью. Это была кромешная, непроглядная тьма. Ветер дул так неистово, что Варрику пришлось схватиться за край окна. Клив смотрел и не верил своим глазам – он мог бы поклясться, что видит, как за окном взметнулись и затем с шумом обрушились вниз огромные, пенящиеся струи воды.

Варрик повернулся спиной к открытому окну и распространившейся за ним странной тьме. Он поднял руки, и ветер раздул широкие рукава его черной туники.

– Я вызвал Кальдон и должен выйти на берег, чтобы посмотреть на нее. Вы же оставайтесь здесь. Не бойтесь, ничего не случится. Но не выходите наружу.

Он спустился с помоста, быстрым шагом подошел к дверям и распахнул их. Глядя на него, Чесса подумала, что на вид он кажется ничуть не старше Клива. Трудно было поверить, что ему по меньшей мере вдвое больше лет и что Клив – его сын. Он выглядел молодым, сильным и проворным, как горный козел.

Кири прижалась к Чессе и шепнула ей на ухо:

– Варрик ужасно странный, правда, Чесса? Скажи, а что такое Кальдон?

– Да, он очень странный. А Кальдон – это, наверное, имя, которым здесь называют чудовище, живущее в глубине озера.

– Чесса, а почему стало так темно? Ведь сейчас утро.

– Вот этого, золотце, я объяснить не могу. А теперь возьми миску, попроси, чтобы в нее положили каши, и отнеси своему отцу. И не бойся. Скоро все это наверняка закончится.

– А ты сама, сразу видно, нисколечко не боишься. Почему?

Чесса задумалась.

– Верно, не боюсь, – сказала она, помолчав. – Но почему, не знаю. По-моему, все это: и темнота, и шум воды, и ветер – всего лишь искусное представление, что-то вроде тех историй про героев и чудищ, которые рассказывает твоя тетя Ларен. Когда она начинает свой рассказ, то герои и чудища оживают словно по волшебству. Но потом история заканчивается и чары рассеиваются. Вот так и с Варриком.

– А-а, – сказала Кири, – тогда все понятно. Чесса, я опять голодная. Дай мне еще поесть.

Глава 23

– Как ты это проделал?

Варрик улыбнулся, во всяком случае его губы чуть заметно изогнулись, и на всегда бесстрастном лице промелькнуло выражение довольства.

– Задай этот вопрос своей жене, – сказал он. – Ее отец – самый могущественный маг из всех, кого я встречал, или о ком мне доводилось слышать, и она переняла кое-что из его искусства. Я вижу это по ее глазам, странным зеленым глазам, в которых таится немало секретов. Эти глаза говорят о ее скрытой силе. Тебе повезло, Клив, она сумеет защитить тебя от врагов.

– Если она когда и защищала меня, то делала это благодаря своему уму и хитрости, а не с помощью магических заклинаний. Рагнор Йоркский хотел заполучить ее в жены, Вильгельм Нормандский – тоже. Надеюсь, ни Рагнор, ни Вильгельм, ни король Ситрик, ее отец, не явятся сюда, чтобы спустить с меня шкуру. А теперь все-таки скажи мне, Варрик, как тебе удалось сотворить все это: ужасающий ветер, кромешную тьму, страшное волнение на озере?

Варрик поднял странную, покрытую резьбой деревянную палочку, лежавшую у него на коленях. Вблизи было видно, что длины в ней не больше фута и что необычный, состоящий из кругов и квадратов резной узор раскрашен в два цвета: ярко-синий и ярко-красный.

– Она принадлежала одному пиктскому вождю, который жил к востоку от озера, в одном дне пути отсюда. Я знал, что в ней сокрыта магическая сила. Эта палочка называется “бурра”, так ее называли друиды, которые владели ею многие сотни лет и использовали ее в своих обрядах. Она очень стара, старше, чем Кальдон, возможно, старше, чем Один и Тор. Я изучал ее много лет и познал все ее секреты. Когда я колдую, я делаю так, что моя сила перетекает в нее и от этого становится еще больше.

– А как вышло, что от пиктского вождя она перешла к тебе?

– Я убил его и забрал ее. Вот, подержи ее. Клив осторожно взял бурру. Она оказалась тяжелой, такой тяжелой, что от неожиданности он едва ее не выронил. Как это возможно, чтобы такая тонкая деревянная палочка была настолько тяжела? И почему Варрик держал ее с такой легкостью, будто она ничего не весит? В любом случае, в ней было нечто такое, отчего Клива мороз подирал по коже.

– Что ты чувствуешь? – спросил Варрик.

– Ничего, разве что она очень тяжелая. Как видно, тот, кто ее смастерил, вставил внутрь дерева что-то еще.

И он с готовностью отдал бурру своему отцу. Ему не хотелось ни видеть эту странную штуку, ни дотрагиваться до нее.

Варрик позвал:

– Чесса, прошу тебя, подойди к нам. Я хочу кое-что тебе показать.

Чесса, беседовавшая с Ларен, подняла голову, посмотрела на помост, увидела, что Клив сидит совершенно неподвижно, и торопливо подошла к Варрику.

– Что тебе угодно, мой господин?

– На, возьми, – коротко сказал Варрик и протянул ей бурру.

Чесса взяла палочку, успела подумать, что украшающий ее узор выглядит довольно необычно, и вдруг, вскрикнув, подбросила ее в воздух, потом поймала, схватив всего тремя пальцами. Палочка была легкая как пушинка. Это было странно, потому что на вид она казалась гораздо тяжелее.