Оказалось, Таис знала не только фарси, но и местные обычаи. Минуя застывших у двери жрецов - их бесстрастные бритые лица и белоснежные одежды наталкивали на мысль о полной отрешенности от мира - гетера извлекла из-за пояса тонкий прозрачно-зеленоватый платок и обернула его вокруг головы таким образом, что совершенно скрыла нос и свой изящный ротик.
      - Сделай то же самое, - велела она царю, не оборачиваясь.
      Тот хотел было рассердиться, но передумал и стал осматриваться в поисках необходимого куска материи. Так как ничего подходящего под руку не попадалось, царь сбросил с плеч великолепный пурпурный плащ искусной работы Геликона, оторвал часть его и обернул драгоценной материей шлем, оставив свободными лишь глаза. Края ткани, небрежно завязанной на затылке свисали до середины спины, придавая царскому одеянию шутовской вид, и Александр почувствовал себя несколько неловко. Опасаясь, что гетайры заметят его смущение, царь швырнул остатки плаща на землю и поспешно шагнул вслед за Таис. Его примеру последовали Гефестион, Кратер и Птолемей, также пожертвовавшие своими плащами. Остальные предпочли остаться снаружи.
      Внутри храма, который, как оказалось, представлял собой попросту огороженный высокой стеной двор, было пустынно. Здесь не было ни статуй, ни украшений, ни жертвенных чаш и посвящений, столь обычных для эллинских святилищ, не было фресок и драгоценной посуды, а также изображений чудовищ, как в храмах Вавилонии, не было изящных каменных барельефов, обычных таинственным святилищам Кемта. Единственным культовым сооружением был расположенный посреди храма алтарь, на котором пылало девственно чистое пламя. Языки этого пламени были прозрачны настолько, что сквозь них были видны руки жреца, стоящего за алтарем. Как уверяли Александра переметнувшиеся на сторону македонян парсийские вельможи, силу этому огню давало горячее дыхание земли, вырывающееся из бездонных глубин, расположенных дальше бездн Тартара.
      Таис остановилась у алтаря и завороженно устремила взор на огонь. Александр подошел к ней. Вначале он, как и девушка, глядел на пламя, протягивавшее скользкие языки вверх, словно пытаясь взвиться в манящее небо, затем перевел взгляд на Таис. В ее опушенных выгнутыми ресницами глазах плясал багровый вихрь. Мешаясь с аквамарином глазных яблок, он окрашивал очи девушки багровым туманом, в котором мелькали алые вспышки, подобные стремительным молниям. Эти молнии пронизывали глаза гетеры насквозь и оттого казалось, что они наполнены колдовской силой.
      Раздался негромкий кашель. Александр и Таис одновременно повернули головы. Рядом с ними стоял неслышно подошедший маг. Лицо его было наполовину прикрыто повязкой, волосы блистали белизной. Парс отвесил поклон и произнес короткую фразу.
      - Он благодарит тебя, царь, что ты спас храм Ахурамазды от поругания, - сказала Таис.
      - Скажи ему, что владыка Азии заботится о любой вере, при условии, что эта вера признает его царскую власть.
      Таис хотела перевести ответ царя, однако маг опередил ее.
      - Не стоит утруждать себя, красавица, я знаю язык эллинов.
      - Вот как! - Александр принял слегка напыщенную позу, скрестив на груди руки. - Я много слышал о твоей вере, маг!
      - Мне ведомо, что идеи Заратустры известны эллинским мудрецам, в их числе и светлому разумом Аристотелю.
      - Верно. Учитель не раз говорил мне, что знаком с учением Заратустры, но не захотел посвятить меня в его суть. Я так и не смог понять почему.
      Вокруг глаз жреца появились морщинки, свидетельствовавшие о том, что парс улыбается.
      - Он опасался, что ты увлечешься этими идеями и твой поход обретет совершенно иные цели.
      - О чем ты?
      - Пойдем. - Маг поманил царя рукой.
      - Куда?
      - В мой дом. Я объясню тебе суть откровений, какую пытался скрыть от тебя Аристотель.
      Александр заколебался.
      - У меня были иные планы, жрец.
      - Пойдем! - попросила Таис, коснувшись тонкими пальцами царской руки. - Я просто ужас как хочу узнать, что собирается рассказать нам этот маг. Говорят, они все великие волшебники!
      - Не бойся, тебе не причинят вреда, - прибавил парс.
      - Бояться? Мне? - Александр засмеялся. - Ступай вперед, жрец! Я лишь скажу своим гетайрам, чтоб ждали меня у ворот храма.
      Александр подозвал к себе стоявших неподалеку друзей и что-то негромко сказал им. Глаза воинов посуровели, они с подозрением посмотрели на мага, однако перечить царю не осмелились. Придерживая мечи, македоняне пересекли храм и скрылись за воротами.
      - Сюда, - сказал жрец и повел гостей в свой дом.
      Право, мало кто б решился назвать это убогое жилище домом. Скорее, это было похоже на каморку раба, не имевшую ко всему прочему крыши. Ее заменяли небольшие, не шире фута карнизы, дававшие чисто символическую защиту от солнца и еще меньшую от дождя. Посреди "дома" располагался плоский камень, игравший роль стола, вокруг которого были разложены ветхие куски ткани, предназначенные для сидения. Демонстрируя неприхотливость, царь немедленно устроился на одном из них.
      - Я знаком с философом Диогеном, самым бескорыстным из всех живущих. Домом ему служит винная бочка, одеждой - ветхое рубище, а питается он оливками и черствым хлебом. Когда я однажды спросил мудреца, желает ли он, чтобы я для него что-нибудь сделал, сей Диоген ответил: подвинься, ты загораживаешь мне солнце. Признаюсь, подобный ответ восхитил меня. Так вот, бочка, в которой живет сей мудрый старик, может показаться дворцом по сравнению с твоим жилищем.
      Маг выслушал эту тираду и усмехнулся. Он уже избавился от своей лицевой повязки, так что гости могли рассмотреть его лицо. То было лицо аскета, познавшего сокровенный смысл жизни.
      - Диоген - дешевый фигляр. Хотя ему нельзя отказать в мудрости и цинизме.
      - Однако, ты дерзок, маг! - сердито проговорил Александр. - Как твое имя?
      - У меня нет имени. Я ученик Заратустры. Зови меня так. - Меж слов маг извлек из груды тряпья глиняный сосуд и показал его царю. - Вина?
      У Александра давно пересохло во рту, но царь не желал в этом сознаться. Вино предполагает долгий разговор, Александр же не думал задерживаться в этом странном месте.
      - Если оно такое же, как твой дом, то не стоит.
      - Важен не внешний облик, а содержание, - нравоучительно заметил маг. - Мой дом удобен мне. Здесь всегда веет свежий ветер, днем согревает солнце, а ночью я любуюсь звездами. Я не могу предложить золотых кубков, но смею заверить, мое вино куда лучше того, что хранится в дворцовых подвалах.
      С этими словами парс наполнил золотистой жидкостью три убогих глиняных чаши. Александр осторожно пригубил напиток и нашел его превосходным.
      - Действительно, твое вино отменно! - признался он.
      - Может быть, царь желает разбавить его, как это делают эллины? У меня найдется чистейшая родниковая вода.
      - Нет, я предпочитаю пить вино неразбавленным. В подтверждение своих слов царь осушил чашу до дна.
      Хозяин одобрительно кивнул.
      - Я тоже употребляю сей божественный напиток в чистом виде. Не стоит смешивать стихии. От этого они теряют свою первозданную силу.
      Таис промолчала, но судя по выражению очаровательного лица, вино ей тоже пришлось по вкусу.
      Какое-то время все трое уделяли должное прекрасному напитку, затем маг поставил чашу на пол и произнес:
      - Теперь, если почтенные гости не против, пришло время посвятить вас в тайны учения Заратустры. - Царь утвердительно кивнул и надел маску задумчивости, словно желая показать, что он весь во внимании.
      Маг взял прислоненный к стене бамбуковый посох и начертил на земляном валу круг, разделив его последующим движением надвое.
      - Мир состоит из двух частей, противоположных по сути. Как день и ночь, огонь и вода, земля и воздух, живое и мертвое. И даже больше. Все то, что я перечислил подразумевает наличие полутонов: утро, вечер, пар, невесомая пыль, момент умирания, когда сердце не бьется, а мозг еще не лишился последних желаний. Мир же подобен этому кругу, разделенному на две половины, одна из которых черная, словно сажа, а другая - белее горного снега. И грань между ними столь тонка, что не содержит полутонов. Это есть грань! Мир есть противостояние двух враждебных сил, несовместимых друг с другом, мир есть противостояние добра и зла. Черное и белое. Ахурамазда и Ариман. Они вечно борются между собой и в этом заключена суть того мира, в котором мы живем. Наш мир и существует лишь благодаря этой борьбе. Как только она завершится, и злое начало исчезнет, в начале благом возникнет новая суть, осененная появлением совершенного человека, поборовшего зло ради добра. В этом суть истины.
      - Я перебью тебя, маг, - лениво вставил Александр. - Мы, эллины, считаем иначе. Нет ни добра, ни зла. Есть провидение и человек, покорный этому провидению. И как провидению угодно, так и случится. А добро и зло столь сильно перемешаны между собой, что трудно понять, что из них в том или ином случае одерживает верх.
      - Мне ведомы идеи мудрецов Эллады. Мы черпаем немало премудростей из их учений, так же, как они используют мысли, порожденные устами Заратустры. Мы не отрицаем судьбу. Мы лишь именуем ее временем. Изначально время властвует над всем, но его власть ограничивается, когда возникает добро и зло. Эти силы составляют душу человека и в зависимости от того, какая одерживает верх, человек совершает добрые или злые поступки. Добро делает человека мудрым, зло делает его сильным. В наш век существует зло и это век силы, но когда данная сила породит человека, великого духом, подобно Заратустре, то она превратится в мудрость и наступит век добра. Лишь мудрый черпает силу от осознания своей мудрости. Лишь мудрый может подчинить себе пороки и слабости. Лишь мудрый искоренит жестокость и беззащитность. Придет сильный человек. Придет человек мудрый. Он будет схож с нами телесной оболочкой, но разниться по внутренней сути. Его не будут волновать ни золото, ни низменные страсти, ни власть. Он не будет подвластен ни похотливым женщинам, ни блеску царской короны, ни жажде славы. Он будет велик от осознания, что он тот, кому предназначено владеть миром, и он овладеет им...
      Александр жадно внимал магу и в его глазах загорались демонические огоньки. Царь дрожал от возбуждения. Таис, скрывая усмешку, наблюдала за македонским Ахиллом.
      - ...Настанет век великого, мудрого льва, переступающего через пропасть человеческого несовершенства. Он отметет когтистой лапой людской тлен. Исчезнут слабые и мир, покоренный мудростью, заполнят сильные люди. И порукой тому будет очищающий огонь, что вспыхнет на обломках мишурного величия. Он воспылает, когда сильный поймет суету этого мира и отречется от него ради мира грядущего. И говорящий орел сядет на его локоть, а говорящий лев ляжет у его ног. И тогда падут все царства, расположенные на севере, востоке, юге и западе. И весь мир склонится перед волей сильного. Ты внимаешь мне, царь?
      Александр вздрогнул.
      - Да, - ответил он поспешно. - Когда же придет время сильного?
      - Когда человек отрешится от низменных мыслей о богатстве, славе, чувственной любви, бессмысленной мести. Когда он поймет, что золото, острая сталь, плотские успехи - ничто в сравнении с великой целью. Когда он, узрев эту цель, обретет право сказать: я сильный! Я мудрый!
      - А что это за цель?
      - Мир. Сильный должен владычествовать над миром. Он должен овладеть им и наполнить его светом, ослепительным огнем Ахурамазды. И тогда он обретет волю, подобно которой не имели самые могущественные боги. Ведь только владычествующий над миром вправе обладать подобной волей. Волей сильного. Волей мудрого. Так учил Заратустра.
      - Ты хочешь, чтобы я покорил мир?
      - Мало покорить. Поставленный на колени поднимется вспять. Нужно наполнить мир мудростью, испускающей силу. Нужно изменить человека, подчинить его своей мудрой и сильной воле, и высокой цели добра. Необходимо заставить его преисполниться благоговением перед этой целью. И тогда великий, что обрел силу, первым воцарится над совершенным миром. В этот день вернется на землю Спитама - Заратустра. Я все сказал, царь!
      Александр провел рукой по вьющимся, свободно падающим на лоб волосам, словно пытаясь обрести стройность мыслей.
      - Ты мудр, маг. Я хочу, чтобы ты присоединился к моему войску. Тебе будет оказан надлежащий почет.
      - Это невозможно, царь, - ответил жрец. - Я могу стать устами лишь сильного.
      - А я по-твоему слаб?
      - Пока да.
      Александр бросил на парса высокомерный взгляд.
      - Через три дня мое войско пойдет в Мидию. А дальше будут Гиркания, Ария, Согдиана, Бактрия. Тебе мало этого, маг?
      - Это много для первого мага Персы, но недостаточно для ученика Заратустры. Ведь еще есть Индия, Карфаген, Ливия, Иберия, страны этрусков, самнитов, латинян и галлов. А кроме того есть скифы, геты, гунны, германцы, кельты, пикты.
      - Я покорю и их!
      - Вот тогда ты напомнишь мне о своем предложении и я склонюсь перед царем мира. И тогда придет Заратустра.
      Александр вдавил побелевшие пальцы в виски.
      - Бред! Ты сумасшедший, маг! У меня ужасно болит голова. Я устал. Прости, маг, но я оставлю тебя.
      - Как будет угодно царю. Я провожу вас до ворот храма.
      Хозяин, держа в руке посох, первым оставил свое убогое жилище. Александр и Таис вышли следом за ним. Они вновь прошествовали через храм, причем маг и афинянка спрятали оскверняющие дыханием священный огонь уста за тканью, а Александр совершенно забыл об этом. Он шел мимо алтаря, широко открыв невидящие глаза. Храмовые служки с негодованием смотрели на него.
      Перед тем, как покинуть святилище Таис поклонилась священному огню, после чего бросила быстрый, почти неуловимый взгляд на мага. В ее зрачках плясали золотистые искорки, точно такие же заполняли глаза ученика Заратустры. Провожая гетеру за ворота, жрец незаметно коснулся рукой ее спины и крикнул вслед Александру:
      - Помни, царь! Сила и мудрость. Лишь они знаменуют приход царства добра. Сила и...
      И медные створки сомкнулись.
      Пир был назначен в Тронном зале.
      Подобно ападане этот зал поражал своей грандиозностью. Его монолитные стены были сложены из обожженного на солнце кирпича, покрытого поверх плотной, цвета выгоревшей травы штукатуркой. Впрочем, серо-зеленоватый оттенок можно было заметить наверху, у самых балок, так как ниже все было сплошь завешано коврами и плотными занавесями. Свод зала, сооруженный из мрамора, кедра и покрытой золотом бронзы был столь массивен, что для поддержания его строителям пришлось установить сто громадных колонн, отчего помещение стало похоже на диковинный каменный лес со сросшейся золотистой кроной. Посреди на высоком семиступенчатом пьедестале возвышался царский трон. В былые времена на нем восседали парсийские цари. Окруженные разодетыми вельможами и телохранителями, они принимали здесь сатрапов и иноземных послов. И не было зрелища более восхитительного, но ему уже не суждено было повториться.
      Вернувшись из храма, Александр повелел освободить пьедестал. Трон был сброшен вниз и перетащен в казнохранилище, где юркие казначеи-эллины вели подсчет захваченных богатств. На его месте дворцовые слуги установили стол, за которым должны были пировать царь и его ближайшие друзья. Вокруг разместились множество других столов, предназначенных для гетайров, военачальников, а также парсийских вельмож, примкнувших к победителю. Столы были заставлены драгоценной утварью, исключительно золотой. Александр приказал Птолемею передать новоиспеченному начальнику дворца, что прикажет распять его, если обнаружит на столе хотя бы один серебряный кубок. Тысяча гостей - ровно столько пожелал видеть царь в день своего величия. И слуги водрузили на столы тысячу золотых кубков, две тысячи золотых блюд и немалое число кувшинов и сосудов для омовения рук, сделанных из того же драгоценного металла. Богатство Парсы было поистине неисчислимо.
      Уже смеркалось, когда начали сходиться гости. Слуги зажгли сотни опитанных земляным маслом факелов, установив их в медные пальмообразные треножники. Ровный и яркий огонь заблистал на драгоценной посуде и доспехах воинов, алыми пятнами пробежал по пурпурным плащам вельмож и умер в ворсистом плену ковров. Гости расхаживали по залу, негромко переговариваясь. Все ждали появления царя, и наконец он появился.
      Тронный зал имел четверо великолепных медных ворот, взиравших ослепительно-яркими створками на четыре стороны света. Владыки Парсы неизменно входили через восточные ворота. Завоеватель выбрал ворота западные. Они распахнулись, и в круге заходящего солнца возник темный силуэт царя. Он ворвался в залу столь стремительно, что всем показалось будто дохнуло свежим ветром. Следом шли верные гетайры, приближенные к царю парсийские вельможи, а также мудрецы, актеры и гетеры, среди которых выделялась своей ослепительной красотою Таис. При появлении царя собравшиеся громко закричали, приветствуя победоносного вождя. Александр отвечал им белозубой улыбкой.
      Промчавшись ослепительной молнией между столами и рукоплещущими людьми, царь вбежал на пьедестал и вскинул вверх правую руку.
      Зал замер. Гетайры, из числа самых близких, уже успевшие взобраться на первую ступень, остановились, лишь Гефестион пытался подняться выше, но тяжелый взгляд Александра и внезапно установившаяся тишина принудила его застыть на месте.
      - Друзья! - звонко воскликнул царь. - Соратники! Братья! - На каждое обращение Александра зал отвечал оглушительным эхом. - Все те, кто стояли бок о бок со мной в яростных схватках и шли рядом в трудных походах, и те, что присоединились ко мне лишь недавно! Я приветствую вас в этот великий день! Великий потому, что мы, наконец, достигли своей грандиозной цели. Мы пируем во дворце парсийских царей, откуда полтора столетия назад мидяне начали свой поход на Элладу. Тогда эллины не отдали врагам родных очагов, разбив их на суше и море. А сегодня мы свершили великую месть, справедливость которой предначертал сам Зевс-громовержец. Я, Александр, царь Македонский, сын Филиппа и потомок Геракла, исполнил заветы предков, при помощи ваших клинков и копий сокрушив великое парсийское царство и отомстив тем самым за поруганье эллинской земли! Радуйся, Эллада, твои сыны возвестили тебе благую весть!
      Собравшиеся в зале исторгли ликующий вопль. Кричали гетайры и эллинские стратеги, падали ниц лицемерные парсийские вельможи, седые воины, сражавшиеся под началом Филиппа еще под Амфиполем, плакали от счастья. То был день их торжества, их ликования. Они кричали от восторга. Они, победители, возглавляемые непобедимым гением и богом, таким молодым и таким прекрасным.
      Александр и вправду был ослепительно красив в эти мгновения своего триумфа. Освещенный исходящим снизу светом он был подобен драгоценной беломраморной, закованной в золотую чешую статуе, вдруг ожившей под резцом кудесника-камнереза. Глаза царя сверкали как карбункулы, темно-русые кудри развевались от дыхания теплого ветра. Воздушные потоки подхватывали царский плащ, скрепленный на плече драгоценной застежкой, и тот взмывал вверх подобно крыльям победоносной Нике, окрашивая золотистую статую кровавыми языками пурпура. Это был живой бог, бог победы и славы, и победители боготворили его.
      Оглушительные крики продолжались до тех пор, пока Александр не подозвал к себе друзей. Это послужило сигналом к началу пира. Приглашенные начали рассаживаться. Дождавшись когда все займут свои места, Гефестион поднял бокал и провозгласил первый тост.
      - Я поднимаю кубок за царя Александра, первого воина среди присутствующих, первого полководца среди когда-либо живших. Я славлю его гений, дарующий нам победу в битвах. Я пью за великого воина, владыку Македонии, Азии и всего мира!
      Раздался новый взрыв ликования. Все вскочили на ноги и громогласно славили своего царя.
      Александр был бледен от волнения, глаза его сверкали. Поднявшись, он поднял Гефестиона и поцеловал его в уста. Сидевший напротив Филота ревниво усмехнулся.
      Слуги внесли первую перемену блюд. Пир начался.
      Эллины, особенно македоняне, пировали совершенно иначе, нежели парсы. Последние пили вино лишь в конце трапезы и занимали друг друга неспешной беседой. Завоеватели не знали воздержанности ни в питие, ни в разговорах. Вино лилось нескончаемой рекой. Вскоре глаза пирующих заблестели, речь стала несвязной и раскованной. Победители орали, смеялись, бесцеремонно окликали соседей. Звуки сливались в непрерывный, плотный гул, время от времени прерывавшийся здравицами в адрес царя или хвалебным словом македонскому оружию. Еще более пили без тостов, ударив кубком о кубок соседа. Слуги сбивались с ног, внося непочатые кувшины с вином.
      Минуло совсем немного времени, а все уже были порядком хмельны. Кое-кто, особенно из числа непривыкших к подобным попойкам парсов, лежали под столами, некоторые пытались буянить и тогда их успокаивали охранявшие дворец гипасписты. Но большинство участников пира, свыкшиеся с обильными возлияниями, держались стойко. Пример тому подавал сам царь. Развалясь в просторном, обитом вишневым бархатом кресле, он разговаривал то с Гефестионом, то с сидевшим по другую руку Птолемеем, не забывая отдавать должное непрерывно подаваемым яствам и поднимать кубок, отвечая на тосты гетайров. Со стороны могло показаться, что Александр полностью увлечен празднеством, но меж тем, если внимательно присмотреться, можно было заметить, что на самом деле оно не слишком занимает его. Царь то и дело бросал быстрые взгляды на Таис, которую без особого успеха пытался завлечь в свои сети Клит. Афинской гетере, привыкшей к изящной беседе с мудрецами и поэтами, было скучно в компании грубых, не отличающихся остротой ума, воинов. Она и не пыталась скрыть этого, несколько раз позволив себе очаровательно зевнуть. Ухаживания Клита становились все более навязчивыми. Когда же он попытался перейти от слов к делу, Таис не выдержала. Она покинула стол и направилась прочь из Тронного зала. Клит также привстал, намереваясь последовать за ней, но в этот миг на его плечо легла тяжелая рука Птолемея, без слов понимавшего желания своего царя. Икнув, Клит шлепнулся обратно в кресло. Зато поднялся Александр.
      - Я скоро вернусь, - сказал царь, жестом руки запрещая Птолемею следовать за собой. Гетайры безмолвно переглянулись и как ни в чем не бывало наполнили кубки.
      Александр догнал афинянку уже за пределами Тронного зала. Девушка стояла на краю огороженной невысоким барьером террасы и смотрела в расстилавшуюся перед ней темноту. Дул сильный ветер, уносивший крики гуляк в противоположную сторону, и оттого на террасе было довольно тихо. Александр встал рядом с гетерой, она не обратила на него ни малейшего внимания. От Таис веяло легким ароматом благовоний и неуловимо притягательным запахом, присущим красивым женщинам. Несмотря на бодрящий сердце хмель, Александр чувствовал легкую робость, которая обычно охватывала царя, когда он оказывался наедине с этой загадочной и прекрасной женщиной.
      Устав смотреть в темноту, Таис перевела взгляд на небо, полное звезд, ослепительно-ярких в этих краях. Александр предался тому же занятию. Он рассматривал созвездие льва до тех пор, пока не зарябило в глазах. Тоненько свистевший ветер доносил из степи пряные запахи и цокот кузнечиков. Набравшись смелости, царь обнял талию девушки, с радостью отметив, что она не осталась безучастной к этому прикосновению. Кожа под тонкой тканью чуть дрогнула, дыхание, как показалось Александру, участилось. Наклонившись к уху Таис, царь прошептал:
      - Тебе не понравился мой праздник?
      Гетера ответила не сразу. Она повернула голову и долго рассматривала едва различимое во тьме лицо царя. В глазах ее светились кошачьи огоньки.
      - Мне скучно, царь, - сказала она наконец.
      - Чем я могу развеселить тебя?
      Таис ушла от прямого ответа.
      - Ночь, - едва слышно вымолвила она. - Ночь порождает во мне неясную грусть. Ночью мне хочется покоя и умиротворения, тихих слов и... - Таис не договорила, оборвав фразу на полуслове. - Такая ночь не для шумного пира. Тьма и мерцанье звезд. Огромных и таких холодных. Далеких! Развей тьму, царь, и тогда я буду веселиться.
      - Я прикажу развести костер.
      - Огромный костер! - подхватила Таис. - Чтоб его пламя взвилось до самых небес. Очищающее пламя!
      - Дворец? - спросил Александр.
      - Я хотела бы видеть пылающим весь город, весь мир, но сегодня мне будет достаточно и дворца.
      Александр резко обернулся. Из-за медных дверей Тронного зала пробивались мятущиеся блики света, вычерчивавшие на земле замысловатые зигзаги.
      - Пусть будет так, - прошептал он. - Этого хотели гетайры, маг, а теперь и ты. Значит этого хочет судьба. Каменный монстр обречен. Он не вправе оставаться сердцем империи. Это склеп. И он был склепом уже в тот день, когда руки каменщиков положили на землю первую плиту. - Александр обнял рукой тонкую шею девушки. - Пойдем! Я сделаю для тебя самый величайший подарок, о котором только может мечтать женщина. Ты запалишь грандиозный костер и его багровые блики будут плясать в твоих колдовских глазах! Пойдем!
      Последние слова царь исступленно кричал, заглушая вой степного ветра.
      - Пойдем, - просто ответила Таис, подавая македонянину крохотную изящную руку. И они вернулись во дворец. И новый повелитель Парсы вложил в эту руку факел. Не обращая внимания на вопрошающие взгляды пирующих, Таис с улыбкой поднесла маслянистый огонь к ковру. И мгновенно вверх взметнулись языки пламени.
      - Жги! Пусть сгинет прогнившее царство! - кричал Александр.
      Захмелевшие гетайры с радостными криками повскакали с мест. Они хватали с треножников факелы и подносили их к креслам, кедровым панелям, тяжело спадающим на пол занавесям. Бушующее пламя взвилось сразу во многих частях зала. Оно с ревом рванулось вверх и принялось лизать перекрытия. Изумленные крики людей потонули в ужасном вое огненной стихии. Вид пылающих потоков, стремительно расползающихся по стенам и своду, протрезвил хмельные головы. Гости повскакали со своих мест и бросились вон из Тронного зала. Летели на пол переворачиваемые столы, звенело золото, разлетались вдребезги кувшины с вином. Кое-кто, даже пред лицом ужасной опасности сохранявшие самообладание, хватали драгоценные подносы и кубки, желая уберечь их от огня, но большинство думало в эти мгновения лишь о спасении собственной жизни.
      Людские потоки устремились в распахнутые двери. У выходов началась давка. Гости и слуги сшибали друг друга с ног, беспощадно топча упавших. Те, что имели при себе оружие, не замедлили пустить его в ход, очищая себе путь для бегства. Пролилась кровь. Ее вид лишь раззадорил гетайров. Одни из них поджигали еще не тронутые пламенем ковры и занавеси, другие, выхватив мечи, рубили мебель и драгоценную посуду. Гефестион, давясь, пил из кувшина багряное вино, а затем, воя от восторженного бешенства, вылил остатки его на всклокоченную голову. Александр, со страшной улыбкой, памятной тем, кто видел ее на поле брани, наблюдал за гибелью дворца.
      Обитель Ахеменидов была подобна бочке с вязкой смолою. Великое множество ковров и тяжелых драпировок, пересохшие за многие десятилетия панели, кедровые балки, из которых была сложена крыша, представляли великолепную пищу для огня.
      Яркое пламя, треща, бежало вверх и в стороны. Огненные змейки пожирали ворс ковров, охватывали кольцом перекрытия, заключали в светящийся ореол звероподобные протомы. Вскоре все стены были объяты пламенем, с пылающего свода падали камни и охваченные огнем куски дерева. Раскаленный воздух опалял горло, доспехи превратились в обжигающую чешую, на ладонях гетайров, сжимавших рукояти мечей, появились белесые пузыри. Лишь тогда они оставили охваченное огнем здание и вместе с Александром и Таис выбежали наружу.
      Здесь расположилась бесчисленная толпа из спасшихся бегством пирующих, горожан, а также воинов, сбежавшихся спасать царя. Все они безмолвно взирали на гибнущий дворец.
      Ревущий огонь завораживает своей грандиозной всепоглощающей силой, пред которой, порой кажется, не устоит ничто. Волна, порожденная океанской бездной, также могуча, но разве холод и влажный мрак, перемешанные с грудами песка могут сравниться с ослепительным белым огнем, пожирающим плоть и взвивающимся к небу. В этом пламени кусочек космоса, частичка танцующей звезды, пролетающей в стремительном вальсе перед тем как исчезнуть в черноте небытия. В огненных языках заключены мириады золотистых искорок, каждая из которых уже есть чудо, ибо живет лишь миг и взмывает в небо падающим метеоритом.
      В своем преклонении пред духами и стихиями человек чаще всего выбирал пламя во всех его ипостасях - солнце, огонь, подземная стихия вулканов. Даже любимые человеком драгоценные камни - и те несут в себе частичку огненного света, и именно потому любимы.
      Человек по натуре огнепоклонник. Во что бы он не верил, его мысль рано или поздно обращается к огню в образе ли Зевсовой молнии или огненного ямба Яхве. Огонь есть воплощение справедливости. Так считают последователи Заратустры. Все есть огонь, дарующий жизнь и несущий смерть - огонь Прометея и погребальный костер Геракла.
      То был великий огонь, огонь очищения. Он не думал умерять свой пыл лишь Тронным залом. Багровые языки, словно щупальца осьминога, выскакивали сквозь проемы окон и швыряли горсти искр в сторону ападаны, тачары Дария, хозяйственных построек и казарм. Огонь грозил подобраться к казнохранилищу, где лежали бессчетные груды золота и серебра. И тогда Александр смирил свой буйный нрав, велев:
      - Остановить!
      Тысячи воинов бросились на борьбу с разбушевавшейся стихией. Они обрушивали тлеющие бревна, обливали водой раскаленные стены, отчего в ночное небо взвивались облака черного пара. Пожар потерял свою первозданную красоту. Теперь он походил на издыхающее чудовище, плюющее остатками былой ярости. Огонь еще хитрил и изворачивался. Он прорывался узкими, скользкими, раскаленными языками сквозь стены и тогда вспыхивала одежда воинов, а на коже образовывались багровые волдыри. Кричали обожженные, и чумазые, задыхающиеся от дыма люди уносили прочь лишившихся чувств товарищей. Огонь действовал то подобно коварному гаду, проникая под землю и выпрыгивая оттуда искрящимися фонтанами, то словно разъяренный бык сокрушал стены ревом и ужасными ударами оранжевых смерчей.