Упрямца звали Амомфарет. Командуя шестьюстами таких же упрямцев, морой [мора - отряд спартиатов численностью 400-900 человек] из Питаны [Питана - один из пяти округов Спарты], он наотрез отказывался отступать, заявляя, что предпочтет умереть, но не опозорит доблестной славы предков и мужей, полегших в ущелье.
      - Мы будем достойны памяти павших в Фермопилах!
      Питанетов уговаривали. Сначала Павсаний и его помощник Еврианакт, возглавлявшие войско, а затем к спартиатам присоединился афинянин Аристид, муж доблестный и мудрый. Здравый смысл был на их стороне. Позиция, которую занимало эллинское войско, оказалась не слишком удобной. Парсийские всадники денно и нощно беспокоили сторожевые посты, осыпая эллинов калеными стрелами. Конные разъезды блокировали все дороги, совершенно перерезав сообщение. Так на днях бактрийцы захватили обоз с зерном, мясом и оливками, шедший из Мессении, лишив войско необходимого провианта. Но самое неприятное случилось накануне: по подсказке злокозненных беотийцев мидийская конница засыпала источник, снабжавший питьевой водой армию эллинов. Теперь для того, чтобы набрать воды, приходилось посылать воинов к Асопу. Пока одни наполняли амфоры, другие отбивали атаки быстрых всадников-массагетов. После каждой подобной вылазки эллины недосчитывались двух, а то и трех десятков воинов. Все это было в высшей степени неприятно, и военный совет решил, что войску надлежит отойти к храму Геры, где были и вода, и защита от стрел, и дорога, по которой можно было подвезти продовольствие. Коринфяне и аркадяне уже выступили в путь, афиняне оставляли лагерь, и в этот миг питанеты вдруг заявили, что отказываются отступать. Это случилось вечером. Всю ночь Павсаний и Еврианакт уговаривали гордецов, взывая к их разуму. Амомфарет и его товарищи, отвечая, напоминали о славе и чести, и еще о законе, который запрещал спартиатам оставлять поле битвы иначе как победителями. Закончилось все это ссорой. Предводитель питанетов бросил под ноги Павсания камень, а тот обозвал Амомфарета исступленным безумцем и приказал начать отступление.
      Солнце было уже на локоть от горизонта, когда спартиаты и афиняне вышли из лагеря. Питанеты с презрением смотрели на своих товарищей, что, пряча глаза, проходили мимо, оставляя врагу поле битвы. Однако, когда все эллины ушли, питанеты забеспокоились. Одно дело сдерживать парсов в узком ущелье, где каждый защитник стоит сотни врагов, другое - сражаться в чистом поле, имея дело со всадниками и превосходно стреляющими лучниками. Посовещавшись, питанеты решили последовать за войском. Гордость помешала им покинуть лагерь сразу. Они выждали какое-то время, прежде чем вышли на протоптанную тысячами ног тропу. Шедший во главе колонны Амомфарет нарочно замедлял шаг, словно не желая признаться себе, что отступает вместе с прочими. Питанеты достигли святилища Деметры, когда на них напали варвары...
      Всегда было так - если врезаться конной лавой в ряды отступающего войска, оно неминуемо обращается в бегство. Так было всегда. Но на востоке, где сам факт отступления равносилен признанию поражения. Враг пятится и остается лишь добить его, бросив в погоню визжащих, пускающих стрелы всадников. Однако в этот раз парсы имели дело с эллинами, для которых ретирада была обычным маневром, нередко подготавливающим будущую победу.
      Питанеты не побежали. Они быстро перестроились в фалангу и встретили первый наскок конницы. Всадники-массагеты вначале пытались расстроить шеренги спартиатов стрелами, затем атаковали с мечами и сагарисами. Однако стена копий остановила горячих степных витязей. Скакуны вставали на дыбы и сбрасывали всадников наземь. Не успевал варвар подняться, как в его защищенную лишь войлочным доспехом грудь вонзались меч или копье. Не ожидавшие подобного отпора кочевники обратились в бегство. На смену им спешили отряды бессмертных, парсийских и мидийских всадников, беспорядочные толпы пехотинцев.
      Вся мидийская рать покинула лагерь и устремилась вдогонку за отступающими эллинами. Мидяне наступали в полном беспорядке, напрочь лишенные общего командования и четкого плана действий. Воинственный настрой придавал атаке варваров мощь, но то была мощь волны, обрушивающейся на базальтовый утес. Одна-две неудачи, и подобная волна возвращается в морское лоно, испуганно замирая в глубине.
      Павсаний - он не бросил питанетов на произвол судьбы и вместе с основными силами спартиатов поджидал их близ храма Деметры - понял это первым и решил принять бой. Послав гонца к афинянам, которые по его расчетам должны были находиться неподалеку, он велел спартиатам готовиться к битве. Пока жрецы приносили жертвы, три тысячи гоплитов-тегейцев пришли на помощь питанетам. Сообща отразив еще несколько конных атак, смельчаки присоединились к основным силам, которые выстраивались в фалангу на поросшем кустами холме прямо у святилища Деметры.
      Вид, открывающийся отсюда, поражал своим грозным великолепием. Из-за высоких порыжелых холмов, окружавших русло Асопа, - казалось, из-под земли, - вырастали бесчисленные полчища варваров: облаченные в блестящие доспехи бессмертные, схватки с которыми опасались даже спартиаты, парсы и мидяне, несшие большие круглые щиты, вооруженные по эллинскому образцу лидийцы. Справа, напротив того места, где находились афиняне, мерно ступали фаланги беотийцев и фессалийцев. Меж неровных колонн пехоты скакали отряды всадников - бактрийцев, парсов, индийцев, мидийцев, массагетов, поднимая пыль неслись колесницы. Все это воинство расползалось по обе стороны горизонта, захлестывая оборонительные позиции эллинов.
      Однако последним было не до созерцания этой военной стихии, они лихорадочно готовились к битве. Вскоре на холме выросла фаланга, правый фланг которой по традиции заняли спартиаты, левый образовали менее умелые в воинском деле периэки. Фронт фаланги достигал восьмисот оргий, глубина равнялась десяти рядам. Примыкая к периэкам стали отряды тегейцев, позади тяжеловооруженных воинов заняли позицию пельтасты, набранные из илотов. Это была великолепная рать, подобной которой Эллада еще не имела прежде, но Павсаний заметно нервничал. Врагов было слишком много, а кроме того, боги упорно отказывались принимать жертвы. Павсаний ждал. Он безмолвно наблюдал за тем, как на фалангу налетели ярко разодетые всадники, обрушившие акинаки на бронзовые щиты эллинов. Он молчал и тогда, когда вражеские отряды приблизились вплотную и, соорудив стену из плетеных ивовых щитов, принялись обстреливать гоплитов из луков. И он дождался. Подбежавший ирен сообщил, что прорицатель - фиванец Тисамен предвещает эллинам победу. Выхватив из ножен блестящий меч, Павсаний вышел вперед и повел гоплитов в атаку. Великая битва началась.
      - Они трусят! - в упоении твердил Мардоний, наблюдая за тем, как красный ливень стрел обрушивается на неподвижную фалангу. - Они трусят!
      Верно он и вправду верил в это, но в душе уже пробуждался скользкий червячок сомнения. Трусы не стоят бесстрастно под смертельной остроконечной лавиной и не смыкают в безмолвии рядов, заполняя пробитые бреши. Нет, эллины не бездействовали, заполнив сердца робостью, они готовились к прыжку. Точно так собиралась в спираль бронзоволатная стена тогда в ущелье, чтобы через мгновение броситься вперед и смять уверовавших в свою победу врагов. Но Мардоний не боялся этого прыжка. В том сражении парсы не могли реализовать всю свою мощь: почти бездействовала конница, не имели возможности развернуться лучники, воеводы были не в состоянии воспользоваться численным перевесом своих воинов. Сегодня же Ахурамазда позволял парсам использовать все их преимущества. Едва лучники опустошат свои сагайдаки, как в атаку двинутся бессмертные. Тяжелая поступь их подкованных медью сапог сотрясет холм, а острые копья проделают бреши в фаланге. Затем в эти бреши ударят бактрийцы. У них не будет более необходимости осаживать горячащихся коней, и они разорвут шеренги эллинов в мелкие клочья. Алчущие крови парсы и массагеты сбросят врагов с холма. А в довершение им ударит в спину Артабаз с полками мидийцев, фригийцев и каласириев. И тогда Эллада падет к ногам Мардония. Вельможа поднял руку, готовясь отдать приказ начать атаку, но в это время фаланга шагнула вперед, сотрясая воздух звоном щитов.
      Первой мыслью Мардония было двинуть своих воинов навстречу шеренгам гоплитов и попытаться, воспользовавшись тем, что, начав движение, спартиаты нарушили строй, разорвать фалангу на части. Однако после краткого раздумья парсийский вельможа отказался от подобного замысла. Враги были слишком свежи. Надлежало сначала измотать их, а уж потом наносить завершающий удар. Поэтому мидяне встретили эллинских гоплитов за стеною из ивовых щитов.
      Прошло несколько томительных мгновений, в ходе которых лучники непрерывно пускали стрелы, и вот уже возле стены закипел кровавый бой. Эллины ломали щиты, пробивали их насквозь копьями, рубили мечами. Бессмертные поначалу отражали их натиск, затем, не устояв, чуть подались назад, но продолжали оказывать отчаянное сопротивление. Уступая спартиатам в выучке, они надеялись более на отвагу и яростный порыв. Волна за волной накатывались на стройные шеренги и, разбиваясь о них, отбегали прочь, чтобы через мгновение снова устремиться вперед. Парсы жаждали расплаты за Фермопилы и Саламин. Боги - свидетели, они сражались не хуже своих врагов. Они бились мечами и топорами, переламывали эллинские копья руками, бросались грудью на вражескую бронзу, рассчитывая ценой собственной жизни помочь друзьям прорвать монолитную стену. Но все было тщетно.
      Выработанное многими годами тренировок воинское умение брало верх над отвагой и жертвенностью. Спартиаты истребляли врагов словно на тренировке, кладя себе под ноги ковер из окровавленных трупов. Лишь кое-где, особенно на левом фланге, парсам удалось навязать равный бой. Здесь бился Мардоний с отборной тысячей телохранителей, выучкой не уступавших спартиатам и значительно превосходящих стоящих против них периэков. Здесь фаланга изогнулась, образуя опасные трещины, в которые то и дело врывались размахивающие кривыми мечами парсийские всадники. Павсаний вовремя оценил грозящую фаланге опасность. Перестроив своих воинов, он бросил на помощь уставшим периэкам мору под командованием Аримнеста. Спартиаты рассекли строй мидийцев и обрушились на отряд Мардония с фланга.
      Мидийский военачальник, равно как и половина его отряда, бился конно. Восседая на громадном белом нисейском жеребце, он обрушивал свой меч на головы эллинов с такой силой, что разрубал их до самых плеч, мешая мозг с осколками бронзы. Немало воинов полегло от руки парсийского богатыря, и редко кто из эллинов отважился уже подступиться к нему. Тогда это сделал сам Аримнест, муж бывалый и искушенный в битвах. Отбросив копье, которое, как посчитал спартиат, делало схватку неравной, он напал на парса с мечом в руке. Клинки скрестились, со звоном отпрыгнули в разные стороны и устремились друг к другу вновь. Удары Мардония были сильнее, ведь он наносил их сверху, зато спартиату было сподручно поразить противника в живот или в незащищенное броней бедро. Что и случилось. Уловив момент, Аримнест парировал щитом удар Мардония и тут же вонзил свой ксифос в левое бедро парса. Мардоний вскрикнул от боли и ярости, но даже не подумал о том, чтобы выйти из боя. Он обрушил на лакедемонянина несколько ударов, столь могучих, что окованный бронзой щит не выдержал и развалился надвое. Ошеломленный подобным натиском Аримнест попятился, споткнулся и упал. Мардоний направил своего коня на спартиата, полагая, что тот немедленно вскочит с земли и тогда парс добьет его ударом в голову. Однако судьба распорядилась иначе. Должно быть, боги здорово помогали Аримнесту в этот день, потому что падая он внезапно ощутил под рукой оброненное кем-то копье. Не мешкая ни мгновения спартиат выставил его навстречу всаднику. Великолепный скакун Мардония со всего маху напоролся на острие, и, взвившись на дыбы, рухнул, подминая под себя седока. Аримнест не замедлил воспользоваться этим. Не успел Мардоний подняться, как спартиат оказался рядом и поразил вельможу двумя ударами в голову. Однако парс был еще жив. Шатаясь, с лицом залитым кровью, он вернул лакедемонянину один удар, разрубив ему левую руку, и лишь потом упал навзничь, судорожно хватаясь за пронзивший его грудь меч. И последней мыслью Мардония было: "Почему не подходит Артабаз?!"
      Так умер Мардоний. Едва среди воинов разнеслось известие о его смерти, как началась паника. Большая часть варваров прекратила бой и бросилась бежать. Сражались лишь телохранители Мардония, бессмертные, да массагеты. Но они не смогли сдержать натиск победоносной фаланги. Как только гоплиты смяли их, бегство стало всеобщим. Битва была проиграна, началась агония.
      Афинянам в этот день пришлось также несладко. Если тринадцать тысяч спартиатов, периэков и тегейцев, возглавляемые Павсанием, приняли на себя удар основных сил варваров, то на долю восьмисот афинян во главе с Аристидом пришлись эллины, союзники мидян - беотийцы, малийцы, фессалийцы, а также фокидцы из числа переметнувшихся на сторону Ксеркса. Их было много больше, чем афинян, и дрались они упорно. Особенно отчаянно сражались фиванцы, понимавшие, что в случае поражения их ожидает жестокая расплата. Среди них был и бестарх Леонтиад, чье лицо обезображивало багровое клеймо раба. Великолепно вооруженные, прекрасно обученные, фиванские гоплиты теснили фалангу афинян до тех пор, пока не прижали ее к густым колючим зарослям дикого шиповника. И быть бы афинянам разбитым и плененным, да пришло в этот миг известие о гибели Мардония и о бегстве великого войска. Услышав об этом, фессалийцы, фокидцы и малийцы прекратили битву и устремились к струящемуся неподалеку Асопу, оставив фиванцев один на один с афинянами и подоспевшими к ним на помощь эгинцами. Силы врагов удвоились, и теперь на каждого фиванца приходилось по четыре неприятельских воина. Однако потомки Кадма бились подобно львам. Вот если бы такая же отвага кипела в их сердцах в славные дни Фермопил! Но тогда был не их день, их день наступил сегодня. Поражая наседающих врагов копьями и мечами, фиванцы пятились назад и один за другим падали на землю. Вот их осталось сто, пятьдесят, всего десять. И первым среди десяти бился Леонтиад. Окровавленный меч беотарха сразил очередного афинянина с изнеженным и порочным лицом. Тот рухнул, схватившись руками за разрубленный живот. Гоплит, бившийся рядом с погибшим, издал страшный крик и бросился на фиванца. Он ударил Леонтиада копьем в незащищенный щитом правый бок и, выпустив древко, зачем-то схватил беотарха руками. Леонтиад воспользовался этим и последним, уже конвульсивным движением поразил врага в горло. Они умерли мгновенно, сжимая друг друга в оцепенелых объятиях Леонтиад, беотарх из Фив, и Лиофар, афинский горшечник.
      Триста гоплитов, вся фиванская дружина, полегли на поле битвы.
      Триста, они уничтожили более полусотни афинян, пятьдесят тысяч парсов смогли умертвить лишь сотню пелопоннесцев.
      Триста, они подняли свой меч против родины и потому им не воздвигли памятника, а память о них осталась лишь в сухих строках логографов [логографы - древние историки до Геродота включительно].
      Их было тоже триста.
      - Славно бегут, - тихо, чтобы не слышал Артабаз, прошептала Таллия. Нежные, словно лепестки роз, губы шевельнулись в едва заметной улыбке.
      Девушка и вельможа стояли на краю обрывистого склона стадиях в пяти от парсийского лагеря и наблюдали за тем, что происходит на равнине под ними. Позади, держа на поводу лошадей, расположились десять телохранителей-секироносцев, а за ближайшим, поросшим колючим кустарнике, холмом прятались полки фригийцев, мидийцев и пять тысяч вооруженных узкими мечами каласириев.
      - Хорошо бегут! - сказала Таллия во весь голос и с усмешкой взглянула на Артабаза. Тот был мрачен. Собрав на лбу жесткие складки, он молча наблюдал за тем, как бегущие в полном беспорядке парсы переходят через обмелевший Асоп и ищут убежища в лагере. Они еще могли спастись, если бы с оружием в руках стали на вал и преградили путь преследующим их врагам. Предвидя возможные неприятности, Мардоний позаботился о том, чтобы превратить свой стан в отлично укрепленную крепость. Ров, трехметровый вал и частокол из заостренных кольев служили серьезной преградой для любого врага. Но парсы уже не были воинами, способными сражаться и побеждать. Начисто лишившиеся мужества, они думали лишь о бегстве. Хлеща плетьми взмыленных лошадей, мчались всадники, растерявшие свою кичливость и былой лоск. Халаты их были изодраны, доспехи иссечены, многие потеряли щиты и шлемы. Здесь же, словно бесчисленные полчища муравьев, бежали пешие воины, ради облегчения ног бросавшие щиты, мечи и даже доспехи. Они уже не были войском, а лишь трусливым сбродом, а через несколько мгновений им предстояло умереть или стать рабами эллинов, которые блестящим потоком спускались с холмов и устремлялись вслед за бегущими.
      Здесь были все: и те, кто доблестным натиском опрокинули неприятеля, и те, кто уйдя слишком далеко, не успели принять участия в битве и теперь стремились наверстать упущенное, покрыть себя славой и набить карманы золотом. Прямо напротив лагеря к реке спускались спартиаты и тегейцы. Они двигались быстрым шагом, но ухитрялись сохранить строй фаланги. Перед гоплитами, обгоняя их примерно на стадий, бежали густые толпы пельтастов. Полные сил легковооруженные воины настигали задыхающихся от усталости парсов и безжалостно истребляли их, тут же обирая окровавленные трупы. Справа и чуть позади пелопоннесцев наступали афиняне и эгинцы, слева, по склонам Киферона, коринфяне. Эллинские полки окружали лагерь со всех сторон, загоняя варваров в ими же созданную ловушку.
      Все было потеряно.
      Хотя нет, не все. Еще можно было спасти положение. Бегущим лишь требовалось иметь хоть каплю мужества, и уверовавшие в победу эллины обрели бы смерть. Как это случилось с мегарцами и флиунтцами, попавшими под удар внезапно развернувшейся беотийской конницы. Но мужества уже не было.
      Еще можно было повернуть ход битвы, если ударить во фланг наступающего эллинского войска всеми полками, которые были у Артабаза. Это позволило бы беглецам в лагере опомниться и организовать оборону. Но стоя рядом с самой прекрасной в мире женщиной, поглотившей весь его рассудок, Артабаз не осмеливался отдать подобный приказ. Ему оставалось лишь стоять и смотреть за тем, как эллины довершают разгром великой армии.
      Фаланга спартиатов переправились через реку и, сотрясая землю дружным шагом, начала взбираться на холм. Вот лакедемоняне достигли лагеря. Разгоряченные погоней воины полезли на тын. Однако опытные в бою в чистом поле, спартиаты не умели штурмовать укрепления. Стоявшие на валу парсы остановили их. Завязался отчаянный бой. Лакедемоняне лезли наверх и падали, сраженные стрелами и копьями. Земля перед тыном покрылась бронзовыми пятнами. Особенно велики были потери среди илотов, оказавшихся зажатыми между валом и фалангой. Избиение продолжалось лишь несколько мгновений, но погибло не менее полутысячи воинов, сраженных защищавшими вал мидийскими лучниками. Прочие разбежались в разные стороны. Нет, еще не все было потеряно! Артабаз нерешительно повернулся к телохранителям, словно рассчитывая обрести их поддержку. В голове вельможи мелькнула шальная мысль приказать им расправиться с околдовавшей его женщиной, после чего бросить свои полки на помощь запертым в лагере воинам. Словно уловив настроение парса, Таллия обернулась и внимательно посмотрела ему в глаза. Ее небесно-голубые зрачки завораживали подобно взгляду кобры. Артабаз почувствовал, что его пробудившаяся было решимость куда-то улетучивается. Руки, яростно хватавшиеся за эфес меча, бессильно обвисли, ноги стали ватными. Ему даже пришлось схватиться за ствол дерева, чтобы не упасть. Девушка жестко усмехнулась.
      - Даже не думай! Если не хочешь, чтобы тебя постигла участь тех. Таллия кивнула в сторону мечущихся по лагерю мидян. - Лучше наслаждаться подобным зрелищем, чем быть его участником.
      Сказав это, ионийка вновь устремила взгляд на равнину, где начиналась заключительная фаза трагедии. На помощь замешкавшимся у частокола спартиатам пришли афиняне, эгинцы и платейцы - великие мастера по части взятия различных укреплений. Под прикрытием лучников они в мгновение ока взломали деревянную стену и проникли внутрь лагеря. Следом за ними устремились спартиаты, тегейцы и кориняне. Дальнейшее было неинтересно, и Таллия направилась к лошадям.
      - Убираемся отсюда. Иначе эллины могут ненароком прихватить и нас.
      Артабаз не осмелился спорить. Став на колено, он помог девушке забраться в седло, затем вспрыгнул на коня сам. Всадники опустились с холма и оказались в лощине, покрытой сочной травой. Лошади замедлили шаг, не без труда рассекая поросль, доходившую им до груди. Таллия молчала, о чем-то раздумывая. Так, в полном безмолвии они достигли холма, за которым стояли полки. Здесь Таллия коснулась рукой плеча скачущего рядом с ней вельможи. Тот придержал коня.
      - Отпусти людей, - велела ионийка, загадочно улыбаясь. - Я хочу поговорить с тобой.
      И Артабаз, полагавший, что в подобное мгновенье он не сможет думать ни о каких любовных утехах, вдруг ощутил жгучее желание. Жестом руки он отпустил телохранителей и спешился. Таллия также сошла со своей каурой кобылы. Сладко потянувшись, девушка села на траву. Артабаз немедленно устроился рядом и прикоснулся к скрытому полупрозрачной кисеей животу. Таллия рассмеялась, словно рассыпала тихие звонкие колокольчики. Глаза ее по-кошачьи блеснули.
      - Я хочу тебя! - хрипло выдавил вельможа и повалил девушку на спину. Он забыл обо всем на свете: о поражении великого войска, о своем предательстве, о каре, что ожидает его по возвращению в Парсу. Он думал лишь об одном - как овладеть этой самой желанной в мире женщиной. Таллия ответила на его страстный поцелуй и не оттолкнула подрагивающие от возбуждения руки, когда они, раздвинув легкую ткань, принялись ласкать ее тело.
      - Из тебя мог бы выйти великолепный любовник! - шепнула она, прикусывая острыми зубками мочку уха парса. - Как жаль, что меня ждут на Альтаире.
      Указательный палец девушки с силой ткнул в заветную точку за ухом вельможи. Тот вскрикнул и обмяк. Сбросив с себя неподвижное тело, Таллия поднялась и отряхнула одежду. Немного подумав, она склонилась над Артабазом и для верности ударила парса ребром ладони по шее. Затем она взошла на холм и исчезла.
      Ее и впрямь ждали на Альтаире.
      Неподалеку эллины добивали парсийское войско и грабили шатры вельмож. Золота попало в их руки столько, что оно упало до цены меди.
      Лишившийся своего командира корпус Артабаза стремительно бежал на восток. Минует месяц - и жалкие остатки его высадятся на побережье Азии.
      В поросшей буйной травой лощине лежал мертвый человек, облаченный в доспехи, сверкающие золотом. Он лежал на спине, раскинув в стороны руки, словно желая схватить ускользающую мечту.
      Рядом резвились и предавались ласкам вороной жеребец и грациозная каурая кобыла. Им не было никакого дела ни до войны, ни до золота, ни до человека, лежащего неподалеку. Им не было дела до его мечты и они ничего не ведали об Альтаире. Их грело солнце и тихий ветерок ласкал шелковистые упругие бока. Кони спешили насладиться любовью. Ведь шла осень, кони чувствовали ее холодное дыхание.
      2. СПУСТЯ ПЯТНАДЦАТЬ ЛЕТ. САРДЫ
      На лето царь перебирался в Сарды, поближе к морю; здесь было прохладней, чем в наполненных степным зноем теснинах Парсиды. Вместе с царем отправлялись двор, гвардия, чиновники, маги, столичная знать, купцы, ростовщики, проститутки, воры, жулики и нищие. Вся эта разношерстная публика заполняла лидийскую столицу, приводя горожан в ужас.
      Ксеркс останавливался в царском дворце, построенном еще Крезом и переделанным Киром. Он был менее роскошен, чем громадный дворцовый комплекс в Парсе, но отличался уютом, которого последнему не доставало. Небольшие светлые помещения были заполнены мягкими коврами, драгоценными безделушками и удобной мебелью. Всюду журчали фонтаны, за стенами дворцовых построек колыхалось море зелени - пальмы, серебристые тополя, привезенные из Ливана кедры, жимолость, акация. Прежде здесь было много цветов, но Ксеркс повелел вырвать их и засеять клумбы травой. Зеленый цвет успокаивал повелителя, яркие краски соцветий раздражали.
      С неделю после приезда двор обустраивался, затем все становилось на свои места. Чиновники занимали канцелярии, бессмертные - казармы близ дворца, жены и наложницы - отведенные им покои на женской половине. И жизнь вступала в обычное русло. Выработанный за многие годы распорядок не менялся ни на йоту. Проснувшись, царь делал утренний туалет, обильно завтракал. Затем наступал черед хазарапата, который докладывал повелителю о случившихся за последние дни событиях. После Ксеркс беседовал с сыновьями, женою, матерью или развлекался, наблюдая за скачками и состязаниями лучников. Следовал час обеда, по истечении которого царь предавался отдыху. После краткого сна он вновь принимал хазарапата, который приносил на подпись государственные бумаги. То было занятие, особенно нелюбимое Ксерксом. На смену хазарапату являлся старший евнух, докладывавший, как обстоят дела в гареме. Ксеркс называл ему имя женщины, какая должна была прийти к нему предстоящей ночью. Затем подходило время долгого и обильного ужина, когда за длинным столом усаживались многочисленные родственники, эвергеты и иноземные гости. Устав от еды, возлияний и славословий царь отправлялся в опочивальню, где засыпал в объятиях очередной наложницы. Он спал без снов. А утром вновь звенел звонок, возвещая о том, что повелитель Парсы проснулся. И так изо дня в день, почти без каких-либо изменений.
      Менялись лишь люди, окружавшие царя. Но и это происходило крайне редко. Уже много лет Ксеркс видел перед собой одни и те же лица Гаубаруву, сменившего Артабана на посту хазарапата, начальника первой тысячи Дитрава, начальника бессмертных Гидарна, любимого брата Гистаспа, сыновей Дария и Артаксеркса, сильно постаревшего Кобоса, ревнивую и коварную Аместриду. Казалось, время застыло и все это будет тянуться нескончаемо...
      Царь открыл глаза, и тут же тоненько тренькнул колокольчик. Вбежали слуги. Один из них поставил на низенький столик серебряный таз, другой налил в него чуть подогретой родниковой воды, третий встал рядом, держа на вытянутых перед собой руках шерстяной рушник. Бормоча вполголоса молитву Ахурамазде, Митре и Ардвисуре [Ардвисура - богиня вод и плодородия у зороастрийцев], Ксеркс омыл лицо, жирные плечи и покрытую блеклыми старческими пятнами грудь. При этом он строго следил, чтобы вода, стекающая с его тела, попадала точно в таз. Досуха вытерев кожу, царь велел слугам убираться. Те поспешно ушли. Тогда из-под покрывала, комком лежащего на ложе, несмело выглянула молоденькая девушка, наложница-финикиянка. Она пряталась все то время, пока повелитель совершал свой утренний туалет. Девушка не была стыдливой, просто обычаи требовали, чтобы посторонние не видели лица царской жены или наложницы. Несколько мгновений живые черные глазки рассматривали обрюзгшую фигуру Ксеркса и убранство опочивальни, затем вновь исчезли за шелковой бахромой. И вовремя. Вошли слуги, облачавшие повелителя. Должность Облачателя была весьма доходной и почетной. Все ношеные царские одежды, если они не предназначались на подарки приближенным, становились собственностью этих слуг, которые их с немалой выгодой продавали. Чтобы войти в число двенадцати Облачателей, требовалось иметь влиятельных покровителей.
      Работали Облачатели быстро и умело. Вскоре Ксеркс был одет и причесан, на лицо наложили легкий грим, который должен был скрыть серый цвет кожи и глубокие морщины, прорезавшие жирные щеки и лоб. После этого царь неторопливо проследовал в пиршественную залу, где уже был накрыт стол. Завтракал владыка Парсы в одиночестве, если не считать Вкусителя яств, человека, пробовавшего пищу перед тем, как ее клали на блюдо повелителя. Когда-то эту работу исполняли собаки Ахурамазды, но в последнее время развелось немало умников, пользующихся диковинными индийскими ядами. Собака, проглотив такую отраву, оставалась совершенно здоровой, человек моментально умирал. Потому-то Ксеркс и вынужден был заменить собаку на человека.
      Внимательно следя за реакцией Вкусителя, с удовольствием пожирающего изысканную пищу, царь поел, выпил чашу ионийского вина и, сыто рыгнув, покинул стол. Ему следовало поблагодарить Ахурамазду, пославшего хлеб и воду, но Ксеркс, как правило, пренебрегал этой молитвой. Времена изменились. С тех пор как не стало Заратустры, маги потеряли былую силу.
      Тяжело выдыхая воздух, Царь последовал в приемную, где ждал Гаубарува. Когда таинственно исчез Артабан, Ксеркс недолго думал над тем, кого назначить новым хазарапатом. Этой должности добивались многие, но царь остановил свой выбор на неприметном и преданном Гаубаруве. И не ошибся. Гаубарува послушно исполнял все повеления владыки и ни разу не попытался навязать ему свою волю. Впервые с того дня, как занял трон, Ксеркс почувствовал себя полновластным правителем Парсы. Все решения теперь принимал он, а хазарапат лишь покорно доводил до сведения подданных повеления владыки.
      Не обращая внимания на низкий, до самого пола поклон, царь уселся в золоченое кресло и буркнул:
      - Ну, что там у тебя?
      Гаубарува льстиво улыбнулся, высунул руки из широких рукавов кандия, развернул скатанный в трубку папирус и начал читать.
      - Из Вавилона докладывают, что урожай фиников в этом году будет отменный. Я полагаю, стоит увеличить размер царской подати.
      - Распорядись, - велел Ксеркс. - Дальше.
      - В Кемте, наоборот, из-за дурного разлива Нила ожидается недород. Может быть, стоит снизить количество царского зерна?
      - А чем я буду кормить воинов? Финиками? Не нужно! Пусть выкручиваются сами. Дальше!
      - Сатрап Бактрии доносит, что отправил в дар великому царю три табуна лучших лошадей.
      - Изъяви ему мою благодарность и отошли три золотых кубка.
      Гаубарува воздел руки вверх, славя щедрость своего повелителя.
      - Слушаюсь. Финикийские купцы жалуются на новые бесчинства эллинов...
      Ксеркс яростно засопел. В последние годы не все гладко было в Парсийской державе. Поражения при Саламине, Платеях и Микале [Микале местность в западной части Малой Азии, место сражения между эллинами и персами (479 г. до н.э.); высадившийся с эллинских кораблей десант во главе со спартанским царем Леотихидом захватил укрепленный персидский лагерь и уничтожил вытащенные на берег корабли] потрясли военную мощь империи.