- О-хо-хо-хо!!! - заходился в смехе Пан и камни катились в долину. Эллины поднимали бородатые лица вверх и радостно восклицали:
      - Пан! Пан с нами!
      - У-у-у!!! - выл тем временем Пан. - У, рассмешил! Она и вправду ему так ответила?
      - Слово в слово. Ате [Ата, Ате - богиня, олицетворяющая мгновенное безумие] подслушала и растрезвонила по всему дворцу. А ты думаешь, хозяин выгнал ее с Олимпа из-за жлоба Геракла? - Пан кивком головы подтвердил, что именно так и думал. - Да нет! Из-за длинного языка. Но как отшила! А затем она отказала Марсу, Посейдону, мне, Аиду, Гермесу. Хромоногий Гефест тоже пробовал...
      - И что же?
      - Она пообещала ему свою любовь, если он скует эректирующий фаллос. Гефест до сих пор кует.
      Они снова захохотали.
      - А ты не пробовал? - спросил Дионис.
      - Какой смысл? Она даже побрезгует поцеловать меня, - грустно произнес Пан.
      Дионис бросил на товарища снисходительный взгляд.
      - Да, ты прав. Тебя трудно назвать привлекательным. Так вот, к чему я клоню. Она не любит никого из богов, не захотела заниматься любовью с Афиной, отшила всех героев. Лишь Аполлон продолжает питать химерические надежды. Я его не люблю, гордеца, но, честное слово, порой мне его жаль. Кого она ждет, отвергая богов и героев?
      - Может быть, человека?
      - Не смеши! Одного их этих? Да они убегут от одного твоего вида!
      Пан опять не обиделся. У него было слишком доброе сердце.
      За веселыми разговорами они осушили амфору, а летающий леопард съел мясо. Но они не были пьяны, а он не очень сыт. Ибо животное, черпающее соки из Космоса, невозможно насытить мясом.
      Наутро они спустились в долину. Оглушив стоящего на страже гоплита Дионис снял с него доспехи и передал их Пану. Шлем с медной личиной спрятал до поры до времени козлоподобное лицо. Когда ощетинившаяся жалами копий эллинская фаланга двинулась в атаку на мидян, Пан выскользнул из кустов и бросился вперед. Стрелы отскакивали от него. Добежав до мидян, Пан сорвал с головы шлем и скорчил ужасную рожу. Паника - порождение Пана! Враги дрогнули, в замешательстве опустили луки и в тот же миг в беспорядочное месиво ярких халатов врезался стройный клин гоплитов. И Пан завыл. Да так, что взбесились лошади, сбрасывая золотобраслетных всадников под копыта.
      Напрасно парсийские воеводы пытались удержать дрогнувших воинов. Те бежали на корабли и рубили якорные канаты, мечтая лишь о том, чтобы покинуть землю, где живут ужасноликие воины. Пан в их сознании превратился в десять тысяч Панов - жутких видом, громогласных, вооруженных острыми медными копьями.
      Дионис хохотал.
      - Промочи горло!
      Пан жадно глотал вино, а его товарищ веселился.
      - Ты бы видел физиономию Громовержца!
      - А где он? - спросил Пан, отрываясь от чаши.
      - Он, Аполлон, Арес и еще пара прихлебателей помельче засели вон на той горе. - Палец Диониса уткнулся в одинокую скалу, находившуюся стадиях в пяти от того места, где они находились. - Вон там, видишь, белеют их хитоны. - Пан прищурился и не без труда разглядел несколько жестикулирующих фигур. - Афина потешается над ними. Она успела вовремя и не дала Громовержцу обрушить свои молнии на эллинов. А ты великолепно справился с этим делом! Заорал так, что у меня заложило уши. Даже сейчас звенит. А теперь сваливаем отсюда, а не то хозяин попытается выяснить, кто же до смерти перепугал милых его сердцу мидян.
      Они не рискнули подняться в воздух, опасаясь как бы Зевс не заметил их. Боги шли по горной тропе, а крылатая кошка ловила бабочек за их спиною.
      - Куда сейчас? - спросил Дионис. - Назад в пещеру?
      - Нет. Ведь кажется мойры переплели мою судьбу?
      - Да брось ты! Мы сами плетем свою судьбу.
      Пан помолчал, думая, а затем сказал:
      - Пожалуй, пойду поброжу по Фессалии.
      На этом они расстались.
      Но долго разгуливать Пану не пришлось. Зевс каким-то образом наверно Дионис во хмелю проболтался, - разнюхал, что под Марафоном не обошлось без вмешательства козлоликого бога. В наказанье Громовержец заставил его сторожить священную рощу в Мессении и не пускал ни на Олимп, ни в столь милую сердцу Фессалию. Лишь раз в год богу лесов разрешалось повеселиться на дионисиях. Это были счастливые дни. Он плясал рядом с ошалевшими от вина и веселья эллинами и вместе со всеми кричал здравицы Дионису и богу лесов Пану. Люди принимали его лицо за искусную маску и хохотали. И он смеялся вместе со всеми.
      Все остальное время Пан бродил меж деревьями и скучал. А иногда грустно улыбался своему отражению. Так было и сейчас, а через мгновенье он заметил человека.
      - А-о-у!!!
      Дикий вопль, донесшийся из чащи, совершенно не смутил человека. Он не вытащил свой меч и тогда, когда из-за куста выскочило страхолюдное заросшее густым волосом существо.
      - А-о-о!!! - завывая оно подступало к незваному гостю. Тот какое-то время смотрел на эти кривляния, потом небрежно бросил:
      - Не надоело?
      Вопли тут же прекратились.
      - Что?
      - Хватит, говорю, орать. Ты что меня не узнал?
      Пан почесал волосатой ладонью лоб.
      - Ясон?
      - Точно.
      - Но хозяин сказал, что ты погиб.
      - Мало ли кто что говорит.
      Бог лесов улыбнулся.
      - Я рад тебя видеть, Ясон.
      - Я тоже рад этой встрече, Пан.
      - Что ты здесь ищешь?
      - Мне нужно поговорить с Зевсом.
      Пан скорчил гримасу.
      - Это невозможно.
      - Почему же? Ведь если мне не изменяет память, здесь узел связи.
      - Я не имею права беспокоить Громовержца.
      - Однако ты стал послушен! - усмехнулся Ясон. - Почти ручной.
      - Я действительно ничем не могу тебе помочь, - не обращая внимания на оскорбление, сказал Пан.
      Однако герой не отступал.
      - Мне нужен узел связи.
      - В святилище нельзя.
      - Мне можно.
      - Ты начинаешь злить меня, - вполне миролюбиво заметил Пан.
      - Я не ищу ссоры с тобой, но мне очень нужен узел связи и, хочешь ли ты этого или нет, я добьюсь своего. Обещаю, Зевс не накажет тебя.
      - А он и так не может наказать меня более того, чем уже наказал. Но я обещал ему, что в рощу не войдет ни один человек.
      Ясон начал терять терпение.
      - Пан, мне надоело твое упрямство.
      - Ты угрожаешь?
      Пан расправил свои могучие, похожие на ветви огромного дуба, плечи.
      - Да.
      Губы бога растянулись в улыбке.
      - Я бы с удовольствием сразился с тобой, но это было бы нечестно с моей стороны, ведь я бессмертен.
      - Но ведь силы твои не беспредельны?
      - Конечно я не Антей...
      - Тогда в чем же дело?
      Ясон быстро сбросил с себя плащ и положил на траву меч и металлический нагрудник, оставшись лишь в коротком хитоне. Пан обрадовался развлечению.
      - Сумеешь продержаться пока тень этого дуба не передвинется на локоть, считай, что ты в храме.
      - Договорились.
      Они схватились наперекрест и стали мять друг друга в могучих объятиях. Вскоре Пан обнаружил, что руки гостя невероятно сильны и что даже его полузвериная-полубожественная плоть не может устоять перед их натиском. Тогда он прибег к хитрости и что есть сил заорал. От неожиданности противник ослабил хватку и Пан сумел повалить его на землю. Но Ясон оказался умелым борцом. Упершись ногами в мохнатый живот, он отшвырнул бога в сторону. Не успел Пан опомниться, а человек уже сидел на нем, крепко прижимая к траве. Какое-то время Пан пытался вырваться, но без малейшего успеха. Ясон осведомился:
      - Будем ждать тень или признаешь свое поражение?
      Пан завыл.
      - Не ори. Не поможет, - спокойно отреагировал победитель.
      Повертевшись еще немного и окончательно убедившись в тщетности своих попыток освободиться. Пан задумался. От источника веяло сыростью. А от сырости у него ломило кости.
      - Ладно, вставай. Твоя взяла.
      Ясон подал руку, помогая богу лесов Подняться. Пан ощупал играющую желваками мышц плоть.
      - Здоров. Ты мог бы схватиться с самим Аресом.
      Человек улыбнулся.
      - Будь он смертен, я бы уже запалил его погребальный костер.
      - Ты самоуверен, - сказал Пан, как и все прочие олимпийцы недолюбливавший кровожадного Ареса, - но мне это нравится.
      - Тогда идем!
      - Идем.
      Святилище располагалась на высоком холме посреди священной рощи и представляло собой храм, окруженный двумя рядами мраморных колонн. На фронтоне храма была изображена битва богов с титанами. Следящие за чистотой и порядком куреты [демонические существа, слуги младенца Зевса] беспрепятственно пропустили Пана и его спутника внутрь храма.
      - Это под алтарем, - сказал Пан.
      - Я знаю.
      Они подошли к украшенному статуей Зевса алтарю. Пан нажал на край плиты, и она беззвучно отъехала в сторону. По узкой мраморной лестнице они спустились вниз и вошли в небольшое помещение, все убранство которого состояло из шести бронзовых щитов, развешанных по стенам. Освещалась комната солнечными лучами, которые проникали сквозь узкие щели между фризом и архитравом крыши.
      Пока гость осматривался, Пан снял один из щитов. Под ним оказалась панель с несколькими кнопками. Пан нажал на одну из них и сказал:
      - Пан вызывает Громовержца.
      Какое-то мгновение было тихо, затем издалека донесся голос.
      - Его сейчас нет в Элладе. В чем дело?
      - Вот так дела! - Пан повернулся к герою. - Нет его. Что будем делать?
      - Спроси где он и попроси передать, что его спрашивает Ясон.
      Пан вновь нажал на кнопку.
      - А где он.
      - Я не уполномочена об этом говорить.
      - Кто на связи? - поинтересовался Пан.
      - Афо.
      Что стало с Паном! Он расцвел широченной улыбкой, а голос стал слаще меда.
      - Афо, передай Громовержцу, что его спрашивал Ясон. Пусть разыщет его когда вернется.
      - Ясон? Но ведь он погиб!
      Пан рассмеялся.
      - Я тоже так думал. Но он пришел ко мне. Жив-живехонек и здоровяк, как и прежде.
      Афродита замолчала. Пан начал волноваться.
      - Афо, ты меня слышишь?
      - Да. Выполни мою просьбу, Козлик. Если Ясон еще не ушел, задержи его. Я сейчас буду у вас.
      - Хорошо, - ответил Пан и отключил связь. - Она сейчас будет здесь.
      - Вряд ли ей будет понятна эта встреча, - заметил Ясон в ответ на слова лесного бога.
      Афо появилась внезапно, словно проникнув через щель вместе с лучами солнца.
      Ясон и Пан как раз вешали на место щит. Затем они оба обернулись и Афродита вскрикнула:
      - Диомед!
      Прямо уставив копье, Диомед, воеватель бесстрашный,
      Острую медь устремил и у кисти ранил ей руку
      Нежную: быстро копье сквозь покров благовонный, богине
      Тканный самими Харитами, кожу пронзило на длани
      Возле перстов; заструилась бессмертная кровь Афродиты...
      [Гомер "Илиада", 5, 336-340]
      Диомед - то был один из самых великих героев Эллады. Отточенная бронза, влекомая его безжалостной рукой, поражала не только людей, но и богов. Афродита нечаянно бросила взгляд на правую руку, где от локтя и чуть не доходя до запястья тянулся тонкий, едва заметный шрам - след раны, залеченной искусным Паеоном.
      Ясон-Диомед с легкой усмешкой рассматривал Афо. Под его пристальным взором богиня зарделась и стала прекрасна как никогда. Пан восторженно открыл рот, любуясь столь совершенной красотой.
      Пауза становилась невыносимой, но Диомед не желал приходить на помощь растерявшейся богине, а Пан не осмеливался это сделать. Наконец Афо совладала с собой.
      - Я слышала, ты умер.
      Еще бы! Он должен был умереть семь веков назад!
      Диомед усмехнулся.
      - Я не раз слышал о себе куда более удивительные вещи.
      - Так кто же ты: Ясон или Диомед? - вмешался Пан.
      Афо скривила розовые губки.
      - Какой там еще Ясон! Это негодяй Диомед, осмелившийся поднять на меня руку!
      Человек вновь усмехнулся и слегка склонил голову.
      - Прошу великодушно простить меня. Я метил в Энея. - Если в голосе героя и звучала ирония, то она была едва заметна.
      Смех Афродиты рассыпался серебряными колокольчиками.
      - Он еще смеет просить прощения! - воскликнула красавица и капризно добавила:
      - Мне было больно!
      - Женщинам не стоит появляться на поле брани. Тем более таким женщинам!
      В голосе Диомеда звучало нечто, заставившее Афродиту стыдливо потупиться. Давно уже мужской взгляд не смущал пенорожденную.
      - Ты сбрил бороду, а волосы стали светлее, но ты все тот же Диомед. Я узнала тебя по голубым глазам, что загораются ярким огнем во время схватки.
      Диомед не успел ответить, как вновь встрял Пан.
      - А я признал в нем Ясона!
      Афо внимательно посмотрела на героя.
      - Так кто же ты?
      - Я был Диомедом. А еще раньше я был Ясоном. А перед этим я был еще кем-то. Я и сам не могу точно сказать, кто я есть такой.
      - Это удивительно! - Афродита звонко рассмеялась. - И забавно. И еще...
      Богиня не договорила, но у Пана дрогнуло сердце. Он все понял.
      - Козлик, - нежно произнесла Афо, - мы с Диомедом прогуляемся по роще. Нам надо кое о чем поговорить.
      И Афо улыбнулась. Счастливо и чуть застенчиво. Как улыбается женщина, встретившая свою любовь.
      ЭПИТОМА ЧЕТВЕРТАЯ. ЯРОСТЬ
      А ворота Гомола ожидали
      Тидея с шкурой львиной на щите,
      И волоса на ней вздымались грозно;
      Десница же Тидеева несла
      В светильнике губительное пламя,
      Как нес его когда-то Прометей.
      Еврипид, "Финикиянки", 1119-1124
      Он был небольшого роста и не велик телом. Его руки не поражали обилием мышц или силой удара. Но пред натиском этого воина не могли устоять самые могучие мужи, статью подобные сыновьям Алоэя [сыновья Алоэя - От и Эфиальт; обладавшие огромной силой, они пытались взобраться на небо, взгромоздив на Олимп горы Пелион и Оссу]. Все знали, что он в одиночку расправился с пятьюдесятью богатырями, спрятавшимися в засаде, чтобы погубить его. Сорок девять пали, сраженные насмерть, и лишь Меонт, забрызганный с ног до головы кровью собратьев, вернулся, безумно твердя его имя:
      - Тидей!
      И ведь все эти витязи были сильнее его, многие лучше владели копьем и мечом, но не один из них не был столь яростен.
      Ярость!
      Безумная ярость рождалась в сердце этолийца Тидея, когда он вступал в битву. Ярость наливала его мышцы сталью и уподобляла движения стремительной молнии. Губительное пламя загоралось в глазах героя, заставляя недругов отпрянуть назад. С оскаленным в крике ртом Тидей нападал на своих врагов, вселяя в их души страх. В эти мгновения он забывал обо всем: о жизни, о солнце, даже о смерти. Он помнил лишь, что перед ним враг, которого нужно повергнуть. Не будь у него копья, он атаковал бы противника с мечом и щитом, лиши его меднокрепкой защиты, он бросился бы вперед с одним клинком, сломайся меч, он рвал бы тело врага руками и зубами.
      Если бы фортуна назначила ему родиться позднее, его бы назвали берсеркиром [берсеркир - викинг, сражавшийся в состоянии яростного исступления]. Эллада же не знала подобного слова. Но она знавала подобных воинов, что бросались в кровавую схватку с непокрытой головой и выступившей на губах пеной.
      Звон бронзы и пение стрел, грохот рушащихся стен и крики умирающих лишь это они считали жизнью; все остальное было жалким существованием, недостойным героя. Жить означало воевать. Воевать означало жить. Прекратить их вечную битву могла лишь смерть, но не старость, ибо герои не доживают до старости.
      Они спешили познать яростную любовь битвы, ведь в Тартаре нет места кровавым ристалищам и потому насладиться ими нужно в жизни.
      Они менее всего думали о затаившейся рядом смерти и потому судьба бывала нередко благосклонна к ним - они умирали последними.
      Тидей хотел этой войны. Война должна была принести славу, добычу и наслаждение кровавой сечи. Война могла принести смерть, но истинный воин и в смерти находит наслаждение. Такова была нехитрая философия Тидея, лишь в обол [самая мелкая греческая монета, равная 1/16 драхмы] оценивавшего чужую жизнь и ни во что - собственную. Именно потому любила Тидея грозная богиня Афина, столь же неистовая в бранном деле. Незримая под шлемом Аида [шлем Аида обладал способностью делать человека невидимым], она опускалась на сочные беотийские луга и наслаждалась лицезрением яростных поединков, в которых Тидей проверял храбрость своих врагов. Быть может Афина была даже чуточку влюблена в свирепого этолийца. Но лишь чуточку, так как рок обрек ее вечно оставаться девой.
      Не в силах скрыть восхищения от яростной одержимости своего любимца, Афина порой снимала волшебный шлем и представала перед героем. Ей нравилось, что Тидей не бледнеет от страха при виде грозной богини, а беседует с нею как равный, не забывая при том о почтительности. Они с увлечением говорили о битвах и на лице Тидея появлялась жестокая усмешка. В эти мгновения он становился похож на кровожадного Ареса, в чьих глазах горело то же губительное пламя. Но Афина старалась не обращать на это внимания, убеждая себя, что жестоко бога волнует проливаемая кровь, а Тидея влекут звон оружия и рокот боевых труб.
      Трубы глухо ревели и в тот день, когда семеро вождей выстраивали своих воинов у стен семивратных Фив. Эта война нужна была бежавшему в Аргос Фиванцу Полинику, но затеял ее Тидей. Именно его пламенные речи зажгли сердца вождей, именно он сумел убедить присоединиться к войску могущественного Амфиарая.
      Амфиарай...
      В этом аргосском герое воплотились мужество и богоравная мудрость. Воины верили ему как никому другому. Лишь от его согласия зависело двинутся ли союзные дружины войной на Фивы.
      Амфиарай долго отказывался участвовать в этом походе. Зевс даровал ему способность видеть будущее и он знал, что смерть ожидает безумцев, которые осмелятся подступить к стенам любимых богами Фив.
      День шел за днем. Герои то по одному, то все вместе убеждали Амфиарая присоединиться со своей дружиной к их войску, но тот неизменно отвечал отказом. У всех опустились руки, но не у Тидея. Ведь к нему благоволила совоокая Паллада. И она подсказала ему выход.
      Однажды вечером, когда аргосские герои веселились на пиру, Тидей проник в спальню жены Амфиарая. Осталось тайной о чем он говорил с красавицей Эрифилой, но на следующее утро та вдруг велела супругу собираться на войну против Фив. Побледневший Прорицатель пал пред женой на колени.
      - Опомнись! - возопил он. - Ведь я говорил тебе, что рок предвещает смерть всем участникам этого похода!
      - Ничего с тобой не случится, - холодно смотря на мужа сказала Эрифила. - Милый, порою мне кажется, что ты просто стал трусом. Вот и Тидей говорил мне тоже самое.
      - Тидей? - грозно вопросил Амфиарай.
      - Да. А что тут такого? - Эрифила игриво улыбнулась, уверенная, что супруг не посмеет тронуть ее и пальцем. Она уже привыкла к тому, что Амфиарай безропотно потакает всем ее прихотям. Будучи весьма самоуверенной, Эрифила объясняла это неотразимостью своих чар. Она не ведала, что в глубине души Амфиарай люто ненавидит свою легкомысленную жену и лишь, покоряясь высшей воле, исполняет ее капризы. Ведь боги порешили, что он умрет вскоре после того, как его проклянет обиженная Эрифила.
      Раздраженная равнодушным молчанием мужа, пропустившего мимо ушей ее колкий выпад, аргивянка извлекла из ларца драгоценное ожерелье. Украсив им шею, она вызывающе посмотрела на супруга. Амфиарай встал с колен и коснулся рукою грозди крупных зеленоватых камней, переплетенных золотою цепью.
      - Так это же ожерелье Гармонии! [Гармония - супруга мифического царя Кадма из Фив; в качестве свадебного подарка получила изготовленное Гефестом ожерелье, приносившее несчастье всем его обладателям.] Откуда оно у тебя?
      Губы Эрифилы распустились победной улыбкой.
      - Подарок Полиника. Мне передал его Тидей.
      - И велел, чтобы ты уговорила меня?
      - Да, - жеманясь ответила красавица.
      - Тварь! - Коротко размахнувшись, Амфиарай ударил жену. Быть может потому, что она предала его, из корысти обрекая на верную смерть; быть может потому, что, склонясь над ее шеей, он вдруг заметил красные пятна, четко проступавшие на нежной коже. Такие следы остаются после страстных мужских поцелуев.
      - Тварь! - еще раз крикнул он, взбираясь на колесницу. Он отправлялся на войну, которая готовила ему погибель. Он отправлялся на войну, которой вовсе не желал.
      Этой войны хотел Тидей.
      Семьдесят сотен воинов выстроились стройными рядами против семи ворот. Солнце играло на окованных медью щитах, ветер волновал гребни шлемов. К жертвенному костру привели семерых молодых фиванцев, захваченных в быстротечной стычке накануне. Острые мечи вождей взрезали глотки дрожащим пленникам. Хлынула кровь, обильно омочившая алтари Ареса и Таната. Тидей вознес горячую молитву воительнице Афине.
      И штурм начался. Запели стрелы, звонко ударили о щиты пущенные из пращи камни. Неся потери, атакующие достигли стен и приставили к ним лестницы. Оставив при себе лишь мечи, воины начали карабкаться наверх. Фиванцы поражали их из луков, бросали вниз огромные глыбы. Первым пал самый юный из семи - Партенопей. Острогранный камень вбил его в землю.
      Но натиск меднолатных рыцарей был страшен и второй из семи - Капаней - взобрался на стену. Телом герой был похож на титана, а в гордости сравнялся с богом. Он поклялся, что даже Зевс не устоит перед его напором. Ни меч, ни копье не могли сразить его. Богатыря поверг вниз перун Громовержца. Так, по крайней мере, утверждали позднее фиванцы.
      Потеряв множество воинов, нападавшие откатились от стен и тогда защитники города вышли из ворот, чтобы решить исход битвы в честном бою в поле. Началась жестокая сеча. Боги в тот день заняли сторону фиванцев. Кровожадный Арес повергал наземь одного аргосского витязя за другим. Артемида сразила стрелою отважного Гиппомедонта.
      Сошлись в смертельной схватке мятежный Полиник и брат его Этеокл и оба рухнули, пронзив друг друга мечами.
      Тидей бился словно лев. Направляемый рукою Паллады, меч сразил множество фиванских витязей. Ярость героя заставляла врагов бежать прочь от этого места, где воинственно развевались три гребня, украшавшие шлем Тидея, и искать себе менее свирепых противников.
      И вот он остался один средь поверженных врагов. Вокруг кипела битва, с треском ломались копья, взлетали и опускались мечи, но ни один из фиванцев не решался подступиться к Тидею.
      Тогда герой начал издеваться над врагами, величая их трусами. Он трижды выкрикивал свои оскорбления, прежде чем из рядов фиванцев вышел убеленный сединами Меланипп. Был этот витязь на две головы выше Тидея и держал в могучей руке копье, вырезанное из ствола гигантского ясеня. Не в силах снести обиды Меланипп размахнулся и метнул остроконечное оружие в дерзкого этолийца. Герой прервал его смертоносный полет щитом. Но сила удара была столь велика, что копье пробило насквозь бронзовое навершие щита и три слоя буйволиной кожи и вонзилось в бедро Тидея. Вскрикнув, герой упал на колено. В тот же миг Меланипп атаковал его с мечом в руке. Он спешил добить раненого врага, совершенно забыв о том, что Тидей еще не повержен. Вырвав из раны копье, герой изо всех сил бросил его в фиванца. Бронзовоострый наконечник пронзил Меланиппа насквозь. Великан рухнул на землю и мгновенно умер.
      Опершись на щит, Тидей ждал новой атаки, но враги, устрашенные его непобедимостью, повернули вспять. Тогда Тидей ослаб и лег на землю. Кровь обильно текла из глубокой раны. Вместе с кровью уходила жизнь. Но Тидей был счастлив, ибо умирал под звон мечей и хриплые стоны поверженных врагов.
      В этот миг пред ним явилась Паллада. Она мельком взглянула на своего любимца и тут же поспешила на Олимп, чтобы припасть к коленям Зевса и умолять его даровать герою бессмертие.
      Тидей лежал, переживая множество неведомых прежде чувств. Он ощущал как могильный холод проникает в его немеющие ноги и ползет медленной волной от стоп к сжимающемуся спазмами животу. И вместе с тем в душе его рождалась несказанная легкость. Ему казалось, что он медленно воспаряет над полем битвы. Все выше и выше и вот уже под ним колышутся волны гребнястых шлемов фиванцев. Враги задирают головы вверх и выражение ужаса появляется на их лицах. В сотнях распухших зрачков отражается непобедимый Тидей, коршуном бросающийся вниз с окровавленным мечом в руке.
      И в тот же миг врывается топот сотен бегущих ног. Это Амфиарай собрал последних воинов и атакует дрогнувших фиванцев. Вот аргосская дружина врезается в нестройные ряды противника, повергая его в смятение. Победа...
      Чья-то рука коснулась плеча Тидея. Он открыл глаза и увидел, что над ним склонился Амфиарай. Его дружина и впрямь атаковала вражью фалангу, а сам прорицатель задержался у тела умирающего героя. Копье нервно подрагивало в могучей руке Амфиарая, словно желая пронзить грудь Тидея.
      Кривя рот нехорошей улыбкой, прорицатель спросил:
      - Как же тебе удалось ее уговорить?
      - Я отдал ей... - слова давались холодеющим губам с трудом... ожерелье, полученное от...
      - И все?
      Пытаясь улыбнуться Тидей прошептал:
      - А что, этого мало?
      Амфиарай не ответил. Тидей прекрасно понимал о чем прорицатель в это мгновение думает.
      "Сказать ему правду? - мелькнуло в голове у героя. - Но он ведь и так знает ее. Как и то, что через мгновение нам обоим предстоит умереть. Стоит ли омрачать жестокими признаниями последние мгновения? Нужно ли, умирая, исторгать отравленные стрелы? Жить надо красиво, а умереть по возможности достойно".
      Сухой спазм, поднявшийся из глубин тела, схватил обручем горло Тидея.
      - Воды! - хрипло попросил он.
      - Воды? - Амфиарай жестоко усмехнулся. - А не желаешь ли крови?
      От этих слов красная пелена ярости поглотила мозг Тидея.
      - Желаю! - крикнул он, привставая на локте. - Дай мне ее! Дай! Так что же ты стоишь?!
      Амфиарай одним ударом отсек голову сраженного Меланиппа и бросил ее Тидею. Разбив череп о острую грань меча, герой впился зубами в мозг.
      - Ты погубил себя, Тидей, - удовлетворенно заметил прорицатель. Теперь ты умрешь.
      - Я и так мертв! - закричал Тидей, но Амфиарай уже не слушал его. Он бежал прочь с поля битвы к ожидающей в лощине колеснице. Он вспрыгнет в нее, но не успеет проскакать и сотни шагов как разверзшаяся по воле Зевса земля поглотит аргосского героя.
      Тидею было не суждено увидеть этого. Как раз в тот миг, когда Амфиарай с криком падал в бездонную пропасть Тартара, пред героем предстала Афина. Увидев, как ее любимец жадно насыщает себя человеческим мозгом, божественная дева ужаснулась.
      - Ты чудовище! - вскричала она.
      Тидей нехотя оторвался от ужасной трапезы. Мозг человека был жирен и имел сладкий привкус крови.
      - Не более, чем другие.
      - Так знай, я ненавижу тебя! Такому как ты нельзя даровать бессмертие!
      - А я и не прошу о нем! - дерзко усмехнулся кровавыми губами Тидей. Я человек и не хочу стать богом. Ведь боги вечны, а сердце не может быть вечно яростным. Оно рано или поздно устанет и ярость его погаснет. А я люблю лишь яростное сердце и потому я хочу остаться человеком. Пусть даже меня осталось всего на несколько мгновений. Уйди и не мешай мне насладиться прощальной тризной.
      Скрывая тайное отвращение, Тидей вновь впился в сочащийся жирными каплями мозг, а сердце его билось все медленнее и медленнее...
      Ярость!
      Это чувство знакомо дикому зверю. Но оно посещает его лишь в мгновенья отчаянья.
      Ярость!
      Это чувство знакомо и человеку, ибо сердцем он более дик, чем самый злобный тигр. Ярость человека ужасней, ведь она порождается слиянием отчаянного мужества и рвущегося из тайных глубин сознания чувства вседозволенности. И страха.
      Ярость - ты ужасна, но лучше, когда сердце наполнено тобою, нежели страхом.
      Ярость - порою ты заменяешь мужество и это прекрасно. Ведь мужества иногда не хватает. И я молю судьбу, чтобы в этот миг рядом оказалась ярость.
      Ярость!
      Сердце остановилось...
      Мерцали звезды. Мерно плескали волны. На палубе крепкодонной ладьи сидел Диомед, неистовый сын Тидея. Он услаждал свой слух пением моря. Незримая под покровом волшебного шлема, Афина опустилась на мачту и задумчиво смотрела на Диомеда. Он не был похож на отца, этот герой не начавшейся еще войны. Он был огромен и могуч, а голову его венчала шапка светлых волос.
      Тем временем ветер крепчал. Ныряя в морскую бездну, он порождал огромные волны и вскоре разразилась страшная буря. Тогда могучий Тидид вскочил на ноги и громко закричал, силой голоса заглушая грохот волн. И ярость, губительное пламя ярости вспыхнуло в его светлых глазах.
      4. ФИВЫ. БЕОТИЯ
      Беотия сильна знатью.
      Не рядящимися в белые хитоны нуворишами, богатства которых нажиты торговлей и морскими грабежами, а знатью родовитой, крепкой, выросшей на земле.
      Беотийцы мало торговали и почти не занимались ремеслом. Хлеб насущный им давала земля, давала столь обильно, что они даже делились им с соседями, не без выгоды, естественно, для себя. Афины и Фокида кормились мором, Фивы кормились землею. Земля же принадлежала потомкам тех вождей, что полили ее своей кровью, отстаивая от многочисленных врагов, что полили ее потом, бросая семена в первую борозду. Земля принадлежала лучшим или, как их именовали в Элладе, аристократам.
      Здесь не пользовались почетом купец или ремесленник, ведь не они создавали славу и богатство семивратных Фив. И потому были слабы притязания черни, оттеснившей от власти достойных в других городах и установившей порядок, именуемый властью народа и представлявший на деле власть крикливой толпы. Охлос! Беотийские аристократы ненавидели само это слово. Величие Фив - в древних родах, уходящих корнями во времена Кадма, а сила - в земле, плодотворящей и неистощимой, черной, словно мокрая сажа.
      На улицах Фив был в почете белый цвет [одежду белого цвета в 5 веке носили по преимуществу аристократы]. Горожане поспешно уступали дорогу всаднику, облаченному в белый хитон, поверх которого был накинут белый же, с золотой каймой по подолу, фарос. Конь под всадником был также белый.