Когда я впервые сюда попал, сестры неправильно записали мою фамилию. В новый сияющий картотечный шкаф попала карточка на фамилию «C-a-x-t-o-n». С тех пор прошло четыре года, алюминиевый шкаф больше не блестит, а моя амбулаторная карта грозно раздулась.
      Это будет последний наш ночной разговор. Я, как обычно, восседаю в пижаме в удобном старом кресле перед высоким, от пола до потолка, окном и любуюсь лужайкой, озаренной лунным светом. Пахучий ветерок слегка колеблет занавеску. Ты приходишь из теплой ночи, снимаешь пояс с инструментами, присаживаешься на угловую койку и берешь апельсин из моей вазы с фруктами. Иногда наши беседы длились часами, иногда тебя звали чинить подтекающий кран или заменять пробку. Ты аккуратно застегивал свой пояс и уходил обратно в ночь, не спеша преодолевая расстояние до одного из соседних корпусов. Торопливость - помеха ремонту. Твои слова. Еще я помню, как ты приговаривал: всегда искать простейшие причины, не забираться в изотерику и устранять поломку с первого раза, не то сестры обязательно повторят вызов.
      Я многое у тебя перенял, Пит. Больше, чем ты думаешь.
 
      Помнишь наше знакомство? Помнишь, как ты развеселил меня в первую ночь? Другие больные уже спали, сестры пили чай на своем посту. Я сидел в гостиной. Телевизор был включен, но канал не работал. Я таращился на серый снег, засыпавший экран, и слушал потрескивание динамика.
      – Привет, - сказал ты. - Меня зовут Пит.
      Твое имя я уже успел прочесть: оно вышито красным на груди твоего синего комбинезона. Но я еще не знал, что ты механик третьей смены и что мы подружимся.
      Ты указал большим пальцем на сестер у тебя за спиной и спросил, знаю ли я разницу между ночной сестрой и слоном.
      – Нет.
      – Фунтов семь.
      Я улыбнулся. Пусть это была немудрящая шутка, но то был период в моей жизни, когда я думал, что уже никогда не смогу улыбаться. Меня только что уволили с должности оператора суперускорителя: я получил весточку от Бога…
      Но об этом потом. Я обещал поведать перед уходом всю свою историю и сдержу обещание. Через час встанет солнце, и ты обо всем узнаешь. Еще через час, в семь утра, я стану свободным человеком. Меня освободил тот же суд, который меня сюда отправил.
      Многие ли могут похвастаться, что признаны нормальными по приговору суда?
      Мой чемодан уже собран.
 
      Я не всегда блаженствовал в этой чудесной угловой палате с высокими окнами. Сюда меня перевели из уважения, а также за примерное поведение. Я буду скучать по своей палате. Последние несколько месяцев я пристрастился к чтению классики; устав от чтения, я отдыхал, глядя на репродукцию Ван-Гога. На стене над кроватью можно разглядеть прямоугольное пятно - здесь висела репродукция. Перед выпиской я купил на почте специальную тубу, чтобы, уходя, положить туда репродукцию.
      Солнечными днями я прогуливался перед корпусом, пересекал лужайки, бродил по усыпанным гравием аллеям под густыми деревьями. Мне нравилось оглядываться на солидные, осанистые корпуса из светлого кирпича. Это зрелище вселяло в меня уверенность. Теперь мне придется покинуть лечебницу. Так решил суд, и я подчиняюсь.
      Моя палата расположена на нижнем этаже, но на окне нет решетки. Ночью я был волен открыть окно, пройтись по так называемой Восточной лужайке, купаясь в лунном свете, и достичь темной полоски деревьев в миле отсюда, обозначающей дорогу.
      За дорогой раскинулись плоские поля техасского хлопка. Дальше, за полями - горизонт, воображаемая линия, отделяющая землю от небес.
      Воображаемая! Значит ли это, что линии не существует, ибо земля и небеса не смыкаются вовеки? Так говорил Фома Аквинский.
      Или «воображаемая» она потому, что между небесами и землей нет границы?
      Это я и вознамерился осуществить - исследовать пограничье между землей и небом. И попал в беду. Философские размышления сулят опасности, чреваты безумием. Возможно, человеку вообще не стоит пытаться постичь замысел Всевышнего. Гораздо спокойнее чинить краны.
      Так или иначе, на моем окне решеток нет. День за днем я доказываю свою нормальность тем, что не вылезаю из окна.
      В последнее время я сильно заинтересовался психиатрией, работой человеческого мозга и много читаю о физической природе мысли, нейробиологии.
      Подумай об апельсине у тебя в руке, Пит. Ты видишь оранжевый шар, чувствуешь его восковую, в ямочках, поверхность. А теперь представь треск, который издаст апельсин, когда ты станешь сдирать с него шкуру, попробуй ощутить сок, вкус, запах, пощипывание языка. Разве не наполнился твой рот слюной, Пит? Это потому, что твой мозг создал образ, воображаемую модель ощущений. Образ настолько реален, что у тебя сами собой текут слюнки.
      Образ апельсина - все равно что работающая модель мироздания, позволяющая анализировать ситуацию, планировать, испытывать альтернативные стратегии, действовать, выживать. Такие модели делают нас теми, кто мы есть.
      Но в некоторых головах рождаются искаженные модели. Такие головы поражены безумием. Об этом я знаю мало. Известно лишь, что один из видов безумия - не сознавать, что модель - это все, что нам суждено познать.
 
      Ладно, коль уж без рассказа не обойтись, примусь за дело.
      Мой проект родился рано, когда мне было всего три года. Я смотрел «Улицу Сезам» и, как все дети, учился буквам и цифрам. Помнишь? Каждая передача знакомила с тремя буквами и одной цифрой? Не помнишь? Стареешь, Пит…
      В общем, моей любимой буквой была «X», а цифрой - шесть. Буква «X» в моей фамилии присутствовала и так, дело было за шестеркой. Внезапно меня осенило: фамилия пишется «C-a-x-6-t-o-n», только и всего! Шестерка не будет произноситься, как не произносится «е» в конце многих английских слов.
      Через три года, в свой первый школьный день, я сказал учительнице, что знаю свою фамилию по буквам и могу ее написать.
      – Покажи, - сказала она.
      Я написал: «C-a-x-6-t-o-n» и объяснил:
      – «Шесть» не произносится.
      – Нет, шестерка здесь лишняя. - И мисс Смит заставила меня написать фамилию без шестерки.
      Спустя несколько минут я поднял голову и увидел, что она наблюдает за мной с участливым любопытством, как за неисправимым чудаком.
      В то время мои родители часто ссорились. Я поведал отцу о непроизносимой шестерке. Однажды, когда они с матерью отдыхали в кухне после очередной ссоры, он сказал:
      – Сынок у нас умный, но… странный. Утверждает, будто в нашей фамилии между «X» и «Т» стоит шестерка. Но ведь что удивительно: в детстве я тоже так думал.
      Он засмеялся, но мать не перестала плакать.
      А потом отец нас бросил.
      Мать стала посещать церковь и брать меня с собой. Пока пастор читал молитвы, нам полагалось сидеть с закрытыми глазами. Иногда я подглядывал за пастором, который молился с открытыми глазами, глядя в потолок. Это означало, что Бог находится там, наверху, но мне было страшно туда смотреть: я боялся увидеть Его. Я очень надеялся, что Господь вернет мне отца, но Он этого не сделал. Мы с отцом больше ни разу не виделись.
      Но все же иногда Бог говорил со мной. Он подтверждал, что в моей фамилии после «X» действительно должна быть шестерка.
 
      Дедушка, мамин отец, подарил мне на десятый день рождения игру «Монополия». Увы, мать быстро устала со мной играть, а других партнеров у меня не было. Помню, как-то дождливым днем я затеял игру с самим собой. Я составил список цифр от двух до двенадцати и произвольно их перемешал. Потом я стал бросать кости. Я решил, что если за одиннадцать бросков получу записанные цифры в том же порядке, в каком они теперь расположены, то отец вернется домой. К этой игре я возвращался в часы досуга много лет подряд.
      В старших классах я узнал, что вероятность расположить одиннадцать цифр в нужном порядке равна 1 : 2853670611. Таковы были шансы, что отец вернется.
 
      В младшей средней школе я познакомился с Эвелин. Это произошло в вестибюле, перед кабинетом школьного психиатра. Позже мы узнали, что у нас одинаковый диагноз: пограничное состояние перед шизофренией. Она была вроде меня: худая и веснушчатая.
      Отец Эвелин преподавал в колледже математику. Мы знали про себя, что очень умны, и были правы: оба прекрасно проходили отборочные тесты, правда, только по математике.
      Тогда же я отпустил длинные волосы и с тех пор хожу длинноволосый. В колледже я отрастил усы. Такие усы, как у меня, наверное, и сейчас не в моде, но мне нравится.
      Эвелин стала одной из первых обладательниц компьютера «Эппл II Плюс». Отец подарил его на день рождения дочери. У него был процессор «Моторола 6502», 48 килобайт оперативной памяти, черно-белый монитор и дисковод на 128 килобайт. После школы я отправлялся к ней, и мы принимались мучить компьютер. Мы писали программы на языке «Эпплсофт Бейсик» - сущий кошмар, но нам это казалось чудом.
      У этого компьютера был генератор случайных чисел. Функция RND(1) давала произвольное число от ноля до одного, функция RND(26) - число от ноля до двадцати шести, а INT/RND(26) делало число целым. Нам ничего не стоило написать программу, в которой
      1 = А, 2 = В и так далее. Мы не отвлекались на знаки препинания. Мы назвали свою программу «Обезьяна Моторола» и стали проверять гипотезу, что даже обезьяна, печатая на протяжении веков произвольные знаки, способна создать шекспировскую трагедию.
      У «Эппла» уходило около четырех часов на заполнение одной дискеты «произвольным текстом». Загрузив перед сном программу, Эвелин выпускала «Обезьяну», утром меняла дискету и перед уходом в школу все начинала снова. Ее мать испугалась, что им будут приходить огромные счета за электричество, но я убедил ее, что экономнее на неделю оставить компьютер в работающем состоянии, чем каждый раз включать его, сотрясая и оглашая писком весь дом.
      После уроков мы просматривали получившуюся ахинею, гоняя ее по экрану, в поисках осмысленного слова, а то и целой фразы. После первого прогона мы изменили функцию на INT/RND(27), сделав из «27» пропуск: просматривать сплошной текст, без пробелов между словами, оказалось невозможно.
      Я сказал «между словами»? Это я погорячился. Строки приобрели следующий вид:
 
      GMJRDBRKMHDNFWVYNVE OQ FFVH
 
      После второго прогона мы изменили функцию на INT/RND(31), превратив дополнительные пять знаков в пробелы. В итоге цепочки букв разбились на похожие на слова куски:
 
      GMJRD BRKMHDNF WVYNVE OQ FFVH
 
      Как видишь, дополнительные пробелы мало что дали.
      Месяц шел за месяцем, и я постепенно уяснил, что поиск смысла в произвольном тексте «Эппла» равнозначен поиску в почтовом ящике отцовской весточки.
      В шекспировской строке примерно тридцать букв. Вероятность получить хотя бы одну шекспировскую строку равнялась миллиардной доле процента. Но до нас с Эвелин это дошло только в выпускном классе.
      Один раз мы увидели нечто вроде содержания учебника физики, опубликованного году этак в 2247, но тогда мы этого не поняли.
      В общем, то был первый этап моего проекта, фаза «Эппл Бейсик». Так сказать, «Обезьяна номер один».
      Гораздо позже я узнал, что никаких генераторов случайных чисел не существует и что все наши усилия были воистину мартышкиным трудом.
 
      Я поступил в один из бостонских колледжей, нечто вроде технического училища, и стал специализироваться по компьютерам. Эвелин уехала куда-то изучать физику.
      Таких друзей, как Эвелин, у меня больше никогда не было. Мне больше не доводилось встретить человека, которого бы всерьез интересовало, открываем ли мы произвольные тексты или создаем их сами. С Эвелин можно было часами спорить на эту тему. Я полагал, что мы их открываем, она выступала за акт творения. Сошлись мы на том, что Ньютон свое исчисление открыл, а Шекспир «Гамлета» создал.
      Однажды я наблюдал в Бостоне частичное солнечное затмение. Когда оно произошло, я шел по людной торговой улице. На тротуаре играли дети, смотревшие на солнце незащищенными глазами. Нашлись и взрослые не умнее их. Я оторвал от какого-то ящика кусок картона и в центре проковырял ручкой дырку.
      Потом я поднял картонку над головой. Через дырку на тротуар упало изображение скукожившегося светила. Вокруг меня столпились любопытные. Я забрался на ступеньки, чтобы сделать изображение яснее. Дети кричали «браво», взрослые аплодировали моей догадливости. Я начал было объяснять азы небесной механики, чем рассеял толпу. Видимо, подошел к концу обеденный перерыв.
      Ранним утром следующего дня мне позвонила мать, чтобы сообщить о смерти отца.
      – Грузовик на заводе подавал назад и наехал на него. Ужасная случайность!
      Я едва не сошел с ума окончательно.
 
      На первом курсе колледжа я изучал основы математики и в итоге понял, что построить машину, генерирующую настоящие случайные числа, невозможно. Ты-то зарабатываешь на жизнь тем, что чинишь сломавшиеся механизмы, и, видимо, воображаешь, что Вселенная основана не просто на произволе, а на извращенном произволе. Но серьезные математики знают, что не существует такого фокуса, такого уравнения, чтобы создать по-настоящему произвольный числовой ряд. Нам с Эвелин было в свое время невдомек, что наша «Обезьяна Моторола» мертворожденная.
      Вселенная - не большая машина, ловко собранная Космическим Часовщиком, и не колесо рулетки, где снуют, подобно белым шарикам, атомы, выстраивая нашу судьбу в соответствии с единственным случайным событием. Нет, Вселенная - это нечто другое, нечто среднее, нечто таинственное, настолько опирающееся на числа, что всякое предсказание исключено.
      Вот пример. Вылей стакан воды в океан и подожди несколько лет, чтобы твоя вода смешалась с океаном. Потом снова ступай на пляж и зачерпни из океана стакан воды. В твоем стакане окажется несколько молекул воды, которую ты вылил десяток лет назад.
      Странно? Но объяснить это легко. В одном стакане воды гораздо больше молекул, чем стаканов воды в целом океане. С числами можно проделывать поразительные вещи. Особенно с большими.
      По той же логике, в каждом выпиваемом тобой стакане воды содержатся молекулы, бывшие когда-то в теле Иисуса Христа. Вот тебе математическое доказательство святого причастия.
      Вообще-то я не склонен к мистике. Хочу познать Бога напрямую. Так сказать, Причастие Крупных Чисел.
      Скоро ты поймешь, куда я клоню.
 
      После гибели отца началась решающая фаза моего проекта - проекта всей жизни. Парень, живший напротив, купил новый телевизор и отдал мне старый, черно-белый, с двенадцатидюймовой трубкой. Кабеля в общежитии не было, поэтому прием оказался слабый: пара еле просматриваемых каналов и сплошные помехи на других программах.
      Это навело меня на одну идею.
      Помехи на твоем экране, когда по программе нет трансляции, - это фоновая космическая радиация, оставшаяся после Большого Взрыва. Странно, но захватывающе! Каждый вечер ты можешь наблюдать у себя на дому сотворение мира.
      Я купил в магазине «Радио-Шек» разных деталей - из тех, что свисают гроздьями и пылятся годами: интегральную схему аналого-цифрового конвертора с разводкой, набор сопротивлений и конденсаторов, 12-вольтовый трансформатор и пустую плату, на которой хотел собрать мою схему.
      Меня интересовала несущая частота из телевизионного тюнера. Вытащив тюнер из ящика, я присоединил его к компьютеру. Частота передавалась по шестидюймовому коаксиальному кабелю в аналого-цифровой конвертор. Я настроился на молчащий канал и наконец-то получил произвольный числовой ряд. Произвольнее не бывает.
      В то время я работал на «эй-тишке» с 12-мегагерцевым процессором «Интел-286», винчестером на 40 мегабайт и двумя флоппи-дисководами - самая совершенная техника, какую только мог тогда предложить рынок. Я переписал свою «Обезьяну Моторолу» так, чтобы она стала 1ВМ-совместимой. Пришлось изрядно повозиться, соединяя мою схему с серийным портом компьютера, но в конце концов проблема была решена.
      Скажи, Пит, тебе понятны мои занятия?
      Эфирные помехи, оставшиеся от Большого Взрыва, то есть с начала времен, ловил и усиливал тюнером, конвертор переводил в цифры, потом компьютер - в буквы. На жестком диске появлялся конечный продукт - произвольный текст.
      «Обезьяна» под номером два оказалась успешнее первой?! До сих пор помню самый поразительный произвольный текст, который я открыл, или, как сказала бы Эвелин, создал:
      «Один из величайших сюрпризов в истории науки - ознаменование конца двадцатого века концом эры разума и гибелью четырехсотлетней мечты рационалистов о Просвещении. В последние годы разум вырывается из разумных границ. Подготовленные люди обнаружили, что Вселенная содержит разумные ограничения, не подлежащие нарушению. Скорость быстрее скорости света невозможна; точно так же ряд параметров Вселенной не подвластен разуму. Идея не нова. В середине века философ-провидец Витгенштейн написал:
      «Исчерпав доказательства, я наткнулся на коренную породу, от которой отскочила моя лопата».
      Весь двадцатый век наука спотыкалась о фундаментальные, хитроумно построенные, неразрешимые загадки. Правота Витгенштейна постепенно стала понятна всем».
      Запомнился еще один текст:
      «Очередное полотно. Здесь все решит цвет. В этот раз - всего лишь моя спальня. Стены светло-фиолетовые, пол из красных плиток, кровать и стулья желтые, как свежее масло, подушки - светло-зеленого, лимонного оттенка. Покрывало алое, окно зеленое. Туалетный столик оранжевый, тазик голубой. Двери лиловые. Когда я взглянул на свои холсты после болезни, лучшим мне показалась «Спальня».
      Как выяснилось, это были фрагменты из писем Ван-Гога его брату Тео. Эвелин догадалась, что раньше мы, возможно, натыкались на тот же отрывок, только по-голландски. Сколько еще тайн могла открыть наша «Обезьяна», когда выдавала что-то на незнакомых нам, мертвых, или еще не существующих языках? Нам оставалось только гадать.
      Ван-Гог покончил с собой через несколько месяцев после того, как написал спальню. У старенького «Эппла» был черно-белый дисплей, зато у IBM - уже цветной, с разрешением 640x480, на шестнадцать цветов. Мы подумывали, не запрограммировать ли нам «Обезьяну-рисовальщицу», чтобы она заполняла экран разноцветными точками. Мы знали, что получили бы рано или поздно картину Ван-Гога, которую он сам написал бы, если бы не покончил с собой. Но проект так и не был реализован.
      Меня всегда поражало, как мы натыкаемся на одну и ту же идею, пытаясь подойти к ней с разных сторон, словно сама идея всегда присутствует и дожидается, пока ее найдут. В великом романе Германа Гессе «Игра в бисер» описана воображаемая страна, культура которой зиждется на игре: играющие сопоставляют фрагменты идей из различных дисциплин. Знатоки игры умеют открывать новые красоты, новые истины. Интерпретация произвольных текстов требует столь же легкого обращения со всем массивом человеческой мудрости, и то, что Гессе нафантазировал, мы с Эвелин открыли в совершенно другой сфере - в произвольных текстах. Произвольные тексты - это вариация «Игры в бисер» Гессе.
      Должен процитировать еще один текст, способный помочь пониманию моего рассказа. Скорее всего, это отрывок из философского трактата, не поддающегося датировке. Может, он пришел из прошлого, может, из будущего, а может, вообще ниоткуда:
      «В те темные годы, когда требовалось все больше усилий для получения все меньших знаний, неизвестный гений задался вопросом: «Зачем мучиться, устанавливая факты экспериментальным путем? Почему бы не поискать тексты из будущего, уже содержащие все эти факты?». Идеи всегда появляются ниоткуда. Творчество - вечная загадка. Произвольные тексты - всего лишь способ извлекать идеи из ниоткуда.
      В наше время рациональная наука заняла подобающее ей место одного из инструментов в арсенале человеческой мысли. Произвольные тексты представляют собой неисчерпаемый источник идей, любую из которых можно испытать, сравнив с нашими. Отбор произвольных текстов, с высочайшей точностью описывающих мироздание, - вот задача для человеческого разума до конца времен. Выполняя ее, мы узнаем Бога, ибо такова и Его вечная миссия».
      В высшей степени загадочно. То ли это текст шестнадцатого века, вышедший из-под пера сэра Фрэнсиса Бэкона, примечание к его «Новому Органону», то ли фрагмент еще не написанного религиозного текста будущего. Я рассказываю все это тебе, Пит, чтобы ты понял, что наше занятие - далеко не ерунда.
      Мы много размышляли о том, откуда берутся произвольные тексты: из будущего, из прошлого, из информационного поля космоса? В любом случае, они могут быть и оригиналами, и подделками. Как же решить, заслуживают ли они доверия?
      Существуют два метода, Пит.
      Внутренняя логичность - а именно, связен ли текст? (Противоречивость лишает его достоверности.)
      Внешняя логичность: как он соотносится с прочими истинами?
      Первый текст соответствует обоим критериям. Конечно, внутренняя логика несколько хромает, но назвать его алогичным нельзя. Второй тоже годится. А вот третий… кто знает?
      Позднее я понял, что эти тексты, при всей своей притягательности, всего лишь произвольные шумы. Прислушиваясь к затихающему эху Большого Взрыва, мы так же можем надеяться на открытие истины, как на то, что новорожденный членораздельно произнесет парадокс Эйнштейна-Подольского-Розена.
      Видишь ли, когда Вселенная лежала в колыбели, сам Бог ничего еще не знал.
      Но я забегаю вперед.
 
      Хотя моей специализацией была кибернетика, я также прослушал курсы математики и физики и записался на лекции профессора Куля «Гносеология науки: фундаментальные проблемы». Лекции читали в весенний семестр, по вторникам, и длились они два часа. Аудитория представляла собой амфитеатр, обшитый дубом, с выходящими на запад окнами. Клонящееся к закату солнце озаряло плечи студентов и пол под ногами у лектора.
      Профессор был маленьким седым старичком в неизменном твидовом пиджаке с кожаными нашивками на локтях. От него пахло трубочным табаком, говорил он медленно, с сильным восточноевропейским акцентом. В голосе его слышалась печаль, тоска, невосполнимая утрата.
      Курс представлял собой обзор математической физики и философии науки. Сначала, когда деревья за окнами еще стояли голые, профессор Куль развивал математическое доказательство относительности времени и пространства, индивидуальных для каждого наблюдателя. То есть Эйнштейнову теорию относительности.
      Далее Куль показал, что мы не в состоянии одновременно определить точные координаты и инерцию частицы. Это принцип неопределенности Гейзенберга.
      По мере удлинения светового дня профессор доказывал, что материя состоит одновременно из частиц и волн (в зависимости от нашего экспериментального подхода) и что произвольные колебания этих загадочных единиц являются основой всего сущего. Так выглядит квантовая механика.
      Когда на ветвях появилась листва, профессор Куль доказал с мелом в руке существование истинных, но неосуществимых постулатов - теорему Геделя. Представь себе, Пит, что этот принцип применим ко всей Вселенной! А ведь теорема Геделя претендует именно на это. Теперь ты понимаешь таинственность всего сущего.
      Наконец, уже в начале лета, он доказал, что поведение всех систем, за исключением самых примитивных, совершенно непредсказуемо. Подвесь один маятник к другому - и от всей нашей математики не остается камня на камне. Две струны и два отвеса приводят и всегда будут приводить в полное замешательство изощреннейшие умы. Теория хаоса.
      Профессор Куль научил меня, что картезианское представление о Вселенной как сложном, но предсказуемом часовом механизме, ошибочно. Даже с теоретической точки зрения будущее совершенно непознаваемо. Не неведомо, а именно непознаваемо. Понятно, что разум дает возможность починить подтекающий кран, но Вселенная по большей части "не подвластна разуму.
 
      Разум. Элегантнейшая функция человеческого мозга.
      Прибегнуть к разуму - значит использовать те же участки мозга, где перерабатываются ощущения и рождаются эмоции, ибо в голове, кроме них, ничего нет. На нейронном уровне мышление не отличается от чувствования.
      Просто нам нравится воображать, что отличие есть, потому что интеллектуальный процесс улучшает настроение.
      В нашем мозгу млекопитающего, - а другого у нас нет - забавным образом перемешаны поступающие ощущения, выходящие эмоции и внутренняя деятельность, которую мы именуем разумом.
 
      Ты внимательно меня слушаешь, Пит? Надеюсь, твой пейджер сейчас не будет пищать, ведь я подхожу к самому интересному. Нынче полнолуние, и какой-нибудь псих в корпусе «Т», в полумиле отсюда, вполне способен по этому случаю запихнуть в толчок десять рулонов туалетной бумаги.
      Знаю, как ты воспринимаешь подобные вызовы, видя в них кару свыше.
 
      Математик Гаусс тоже был однажды подвергнут каре. Он был еще школьником, его класс задержали за какую-то провинность, и каждому ученику было велено сложить все цифры от одного до ста. Восьмилетний Гаусс, ставший впоследствии величайшим математиком века, сумел дать правильный ответ после нескольких секунд размышления.
      Ведь можно переписать все цифры и сложить, а можно воспользоваться формулой n(n+1)/2, которую Гаусс открыл за несколько секунд, мечтая побыстрее покинуть класс.
      Сложение всех чисел от одного до ста - задача, которую математики называют «алгоритмически сжимаемой», то есть сводимой к формуле.
      Слушая профессора Куля, я понял, что Бог сотворил алгоритмически несжимаемую Вселенную, будущее коей неведомо даже Ему. Разумеется, Вселенную можно исчислить, но ее исчисление алгоритмически несжимаемо. Здесь нет возможности «срезать путь», нет короткого способа получить ответ.
      Все равно как если бы пришлось записать все существующие числа и сложить их. Секунда за секундой, атом за атомом, квантовое событие за квантовым событием… Нет, лучше сидеть сложа руки и ждать, что произойдет.
      В конце концов я понял, чем объясняется печаль в голосе профессора Куля. Он скорбел по кончине Просвещения, великой мечты об использовании разума для понимания всего, что есть на Земле и в Космосе.
      Позже, работая в библиотеке, я открыл, что идея алгоритмически несжимаемой Вселенной не нова. Двое польских братьев-клириков, живших в Риме в XVI веке, предположили, что Господь всесилен, но не всеведущ. Братья Социане (Социны) утверждали, что по мере развития своего творения сам Господь приобретает знания и понимание. Братья были отлучены от церкви, их доктрина признана еретической.
      А зря! Математики доказали их правоту.
      Самое важное - это понять, что, как я уже говорил, когда Вселенная была молода, Бог ничего не знал. «Обезьяна» второго поколения вбирала и выпускала один мусор.
 
      Я подолгу просиживал в библиотеке, размышляя о подобных вещах. Оказалось, что мы с Эвелин были не первыми, кто задумывался о произвольных текстах. Самые ранние из известных сочинений на эту тему - это работы ученого XIV века Луллия. Потом об этом писал философ Джон Стюарт Милль. Как ни странно, Милль ограничился произвольной музыкой, не замахиваясь на слова: его беспокоила исчерпаемость мелодии. Позже перспективы произвольных текстов исследовал Курт Лассвиц, мрачный немецкий фантаст XIX века.
      Наконец, я открыл Борхеса, аргентинского писателя. В его рассказе «Вавилонская библиотека» герой описывает бескрайнюю библиотеку, в которой обречен трудиться до бесконечности. На полках этого бесконечного хранилища, состоящего из восьмиугольных залов, содержится все, что было, будет и не будет написано. На беду, книги расставлены по полкам без всякой системы, к тому же содержат всего лишь бессмысленные потоки букв с редко мелькающим связным словечком или фразой. Библиотекарь посвятил жизнь поиску хотя бы одного понятного текста. Роль чаши Грааля сыграет, естественно, библиотечный каталог. Он лежит на какой-то из полок… Рассказ кончается бегством героя из царства текстов.
      У меня на полке есть книжка Борхеса. Вот, возьми.
      Эвелин окончила университет со званием доктора ядерной физики и поступила работать на фирму «Пантекс» в Амарильо. Я навестил ее. Бывал когда-нибудь в Амарильо, Пит? При въезде в город висит щит с надписью:
 

АМАРИЛЬО МЫ ЗНАЕМ, КТО МЫ ТАКИЕ

 
      Целый город счастливчиков!
      «Пантекс» видишь издалека. Сначала вокруг одна пустыня, потом появляется колючая проволока по периметру участка в 16 тысяч акров, затем танк М-60 с грозно вращающейся башней. Выглядит страшновато.
      Эвелин встретила меня у первых ворот. По ее словам, на «Пантексе» собирали ядерные боеголовки.
      – Детонаторы, таймеры, высотомеры, парашюты - все это помещают вокруг нашего «физического объекта». Очаровательный эвфемизм. Правда, теперь мы их размонтируем.
      Поэтому меня и пустили на территорию. Там побывали даже корреспонденты «Нью-Йорк Тайме». Фирма пыталась улучшить свой имидж.
      Помогая мне натягивать защитный костюм, Эвелин объясняла, что стандартный термоядерный боезаряд состоит из шести тысяч деталей и что его демонтаж стоит около пятисот тысяч долларов.
      Мы побрели, как роботы, в цех демонтажа - бункер с тридцатью тоннами грунта на крыше. В случае взрыва крыша рухнет, и возникнет радиоактивная могила.
      Мы наблюдали за двумя работниками, орудовавшими с помощью сложного механизма электромеханическим манипулятором. Один зачитывал из учебника инструкции, другой медленно извлекал наружу блестящий предмет, похожий на стальной шар для кеглей.
      – Плутоний, - сказала Эвелин. - Сейчас у нас в «Пантексе» заложено на безопасное хранение пять тысяч таких зарядов.
      Хранилище было устроено в следующем бункере: это тридцатигаллоновые стальные цистерны, расставленные рядами в прохладной полутьме.
      – Мы постоянно контролируем возможность утечки. Пока что все спокойно.
      Я настороженно слушал щелканье счетчика Гейгера.
 
      В 1991 году я закончил аспирантуру и переехал в Ваксахачи, округ Эллис, штат Техас. В 1979 году специалисты по физике высоких энергий обратились в федеральное правительство с запросом о создании «ускорителя частиц для изучения физики высоких энергий». Иными словами, им захотелось найти элементарные частицы материи, для чего потребовалась машина диаметром двадцать миль. Вообще-то для получения кварков лучше было бы воспользоваться машиной с поперечником в несколько световых лет, но это они от Конгресса утаили.