Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Дом сна

ModernLib.Net / Современные любовные романы / Коу Джонатан / Дом сна - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 1)
Автор: Коу Джонатан
Жанры: Современные любовные романы,
Современная проза

 

 


ДОМ СНА

Джонатан КОУ

Предисловие к русскому изданию

Роман "Дом сна" написан преимущественно в 1995-1996 годах и первоначально задумывался как исключительно юмористическое произведение. Мрачность и грусть, обнаруженные в книге некоторыми читателями, пробрались туда без моего ведома. Но мне думается, это хороший признак – когда роман живет независимой жизнью и устраивает автору сюрпризы.

Тогда я только что закончил свой четвертый роман "Какое надувательство!", сатирическую панораму эпохи Тэтчер, и эта работа была более долгой и сложной, чем все сделанное мной прежде. Было бы слишком театрально, утверждать, что я творчески выдохся, но все же мне хотелось переключиться на что-то более простое и камерное. Вдохновленный собственной склонностью к лунатизму, я решил написать комедию-фарс, действие которой происходит в клинике для страдающих нарушениями сна, мне захотелось беззлобно посмеяться над причудами лунатиков, над людьми, которые разговаривают во сне, над теми, кто страдает бессонницей, над храпунами и нарколептиками.

Увы, ничего не вышло. У меня уже выработался вкус к фуговому, полифоническому повествованию, и сидящий внутри меня дьявол побудил вставить в роман побочную сюжетную линию, основанную на давнем замысле, который я много лет назад отложил в сторону: историю о мужчине-гетеросексуале, который без памяти влюблен в женщину-гомосексуалку. Я даже начал подозревать, что на каком-то глубинном уровне эта история тесно связана с темой сна и сновидений. Кто знает, может, сон и любовь – это одно и то же?

Я редко запоминаю собственные сны: может, раз шесть-семь в год, да и то, если повезет. Но если такое случается, то сны эти дают мне мощный эмоциональный заряд. По-моему, такую штуку, что именуется эротическим сном, я не видел уже лет десять, хотя я и не глубокий старик – мне сорок один. Но иногда мне снится друг – мужчина или женщина – и в нем столько любви и нежности, что, проснувшись, я первым делом рвусь встретиться с этим человеком, поговорить с ним по телефону или хотя бы отправить ему письмо по электронной почте. Иногда эти сны бывают исключительно яркими. Однажды мне приснилось, будто мой близкий друг сообщил мне о смерти матери. Опечаленный его утратой, я на следующее утро сел и принялся составлять письмо с выражением соболезнования. Написав половину письма, я вышел из дома выпить кофе, и бредя по лондонским улицам, вдруг подумал – а что, если эта смерть мне всего-навсего (всего-навсего!) приснилась. Я позвонил другу, и он ответил мне веселым голосом, совсем не похожим на голос человека, у которого накануне умерла мать. Я облегченно вздохнул и выбросил письмо, подумав, сколько черного юмора было бы в ситуации, если бы я дописал и отправил его, а мой друг на следующий день прочел бы послание в совершеннейшем недоумении.

Вот так получились две главных темы книги: сны, столь яркие, что мы не можем отличить их от действительности, и сны такой эмоциональной силы, что они могут навсегда изменить ваше отношение к человеку. Я поймал себя на том, что пишу какую-то не правильную любовную историю, где наиболее значительные события происходят не тогда, когда персонажи бодрствуют, а когда они спят.

Что касается юмора, то я обнаружил – в который раз – что просто не могу не вставить его в свою книгу. Моя теща – высококвалифицированный библиотекарь, специалист по медицинской литературе, очень занятой человек – рассказала мне о конференции, куда была вынуждена пойти вместе с рядом других столь же занятых личностей, дабы познакомиться с новейшими разработками в области менеджмента, и они несколько часов выкладывали фигурки из спичек и лепили из пластилина. Этот гротескный пример показался мне настолько симптоматичной тенденцией современного западного общества – насильственное внедрение нелепых и неуместных представлений об управленческой "эффективности" в государственные службы – что я не мог удержатся и создал на его основе эпизод. Сходным образом обнаружив, что роман мой посвящен еще и кино (фильмы и сновидения – это во многом одно и то же, экзотическое визуальное заблуждение, которым мы наслаждаемся в темноте), я оказался втянут в полемику о смерти европейского художественного кино и в рассуждения о том, как в течение последних тридцати лет оно было стерто с лица земли Голливудом с его циничными рецептами и безжалостным меркантилизмом, который, словно раковая опухоль, с воинственной решимостью распространил свое влияние на весь земной шар.

И таким образом, как вы можете видеть, мой роман превратился в нечто большее, чем маленькая и радостно сюрреалистическая комедия о нарушениях сна. Ей даже грозила опасность войти в неуправляемый штопор. Поэтому я решил прекратить придумывать все новые и новые линии, а вместо этого сесть наконец за работу над книгой.

Джонатан Коу

Лондон,

10 октября 2002 г .

Уведомление автора

Нечетные главы романа относятся преимущественно к 1983-1984 годам.

В четных главах романа действие происходит в последние две недели июня 1996 года.

– Я действительно путаюсь во времени. Если из-за сильного потрясения человек перестает чувствовать… – Она замолчала, сделала над собой усилие и торопливо продолжила:

– …то он перестает чувствовать. Эпохи и мгновения меняются местами. И обычный счет времени теряется.

Розамонд Леманн. «Гулкая роща»

БОДРСТВОВАНИЕ

1

Было совершенно ясно, что это их последняя ссора. Но хотя он ждал чего-то подобного уже несколько дней, а то и недель, сдержать гнев и возмущение все-таки не удалось. Она была не права, но отказывалась признать свою не правоту. Всякий его довод, всякая попытка примириться и воззвать к благоразумию выворачивались наизнанку и обращались против него. Как она смела попрекать его за тот невинный вечер в "Полумесяце", что он провел с Дженнифер? Как она смела назвать его подарок "жалким", да еще уверять, будто у него "бегали глаза", когда он его вручал? И как она смела заговорить о его матери – не о ком-нибудь, а о матери – как смела она обвинить его, что он слишком часто навещает мать? Словно сомневалась в его зрелости, в его силе, даже в его мужественности…

Он невидяще смотрел перед собой, не замечая ни окружающих предметов, ни пешеходов. Сука, подумал он, вспомнив ее слова. И вслух, сквозь стиснутые зубы выдохнул:

– СУКА!

И почувствовал себя немного лучше.

***

Эшдаун, огромный, серый, внушительный, высился на мысу в каких-то двадцати ярдах от отвесной скалы; он стоял здесь уже больше ста лет. Целыми днями вокруг его шпилей и башенок с хриплым причитанием кружили чайки. Целыми днями и ночами о каменную преграду неистово бились волны, порождая в студеных комнатах и гулких коридорах старого дома непрерывный рев, словно где-то рядом неслись тяжелые грузовики. Даже самые необитаемые уголки Эшдауна – а необитаемы ныне большинство из них – никогда не ведали тишины. Наиболее приспособленные для жизни помещения скучились на втором и третьем этажах, окна выходили на море, и днем комнаты заливал холодный свет. В Г-образной кухне на первом этаже было три маленьких окошка и низкий потолок, отчего там всегда царил полумрак. Суровая красота Эшдауна, противостоявшая стихии, попросту маскировала то, что дом, в сущности, был непригоден для жизни.

Соседские старики могли припомнить – не слишком веря своим воспоминаниям, – что некогда особняк принадлежал семье из восьми-девяти человек. Но пару десятилетий назад дом перешел к новому университету, и сейчас в Эшдауне обитало около двух дюжин студентов: население переменчивое, как океан, что начинался у подножия скалы и тянулся до самого горизонта, в болезненном беспокойстве вздымая тошнотворно зеленые волны.

***

Спрашивали эти четверо разрешения присесть за ее столик или нет? Сара не помнила. Вроде бы они спорили, но Сара не слышала, о чем идет речь, хотя голоса и пробивались до ее сознания – то нарастая, то затихая сердитым контрапунктом. В эти минуты реальным было для нее лишь то, что она видела и слышала у себя в голове. Одно-единственное ядовитое слово. И глаза, полыхнувшие необъяснимой ненавистью. И ощущение, что слово не столько произнесли, сколько им в нее харкнули. Та встреча… сколько же она длилась – две секунды? меньше? – но в памяти Сара прокручивала ее уже больше получаса. Эти глаза, это слово… от них теперь очень долго не избавиться. Даже теперь, когда люди вокруг говорили все громче и оживленнее, Сара чувствовала, как ее захлестывает очередная волна паники. Она прикрыла глаза от внезапной полуобморочной слабости.

Напал бы он на нее, думала она, не будь Хай-стрит такой оживленной? Затащил бы в подворотню? Разорвал бы на ней одежду?

Она подняла кружку с кофе, поднесла к лицу, заглянула внутрь. Маслянистая поверхность мелко подрагивала. Она крепче сжала кружку. Жидкость перестала колыхаться. Руки у нее больше не дрожали. Все позади.

Еще одна возможность – что если ей все это приснилось?

– Пинтер!

Это слово первым проникло в ее сознание. Сара сосредоточилась и подняла глаза.

Имя произнесли с усталым сомнением – говорила женщина, которая в одной руке держала стакан с яблочным соком, в другой – зажженную сигарету. У нее были короткие угольного цвета волосы, чуть выступающая челюсть и живые темные глаза. Сара смутно припомнила, что видела ее и прежде – здесь же, в кафе "Валладон", – но имени не знала. Чуть позже стало ясно, что женщину зовут Вероника.

– Как это типично, – добавила женщина и затянулась, прикрыв глаза. Она улыбалась: похоже, спор забавлял ее – в отличие от худого бледного студента, с серьезным видом сидевшего напротив.

– Люди, которые ни черта не смыслят в театре, – продолжала Вероника, – всегда талдычат о величии Пинтера.

– Ладно, – сказал студент. – Согласен, его переоценили. С этим я согласен. Но это лишь подтверждает мою точку зрения.

– Подтверждает твою точку зрения?

– Послевоенная театральная традиция Британии, – сказал студент, – настолько… этиолирована, что…

– Чего? – произнес голос с австралийским акцентом. – Это еще что такое?

– Этиолирована, – повторил студент. – Столь этиолирована, что в британском театре имеется лишь одна фигура, которая…

– Этиолирована? – упорствовал австралиец.

– Не обращай внимания, – сказала Вероника, еще больше расплываясь в улыбке. – Он пытается произвести впечатление.

– Но что значит это слово?

– Посмотри в словаре, – отрезал студент. – Моя точка зрения заключается в том, что в послевоенном британском театре есть лишь одна фигура, которая может претендовать на какую-нибудь значимость, но даже ее переоценили. Чрезмерно переоценили. Ergo, театру конец.

– Эрго? – переспросил австралиец.

– С театром покончено. Он больше не может ничего предложить. Театру нет места в современной культуре – ни в этой стране, ни в любой другой.

– И ты хочешь сказать, что я даром трачу время? – спросила Вероника. – Что я совершенно не улавливаю Zeitgeist[1]?

– Именно. Тебе нужно немедленно сменить специализацию и заняться изучением кинематографа.

– Как ты.

– Как я.

– Что ж, интересно, – сказала Вероника. – И что же ты хочешь сказать? С одной стороны, ты полагаешь, что раз я интересуюсь театром, значит, я его изучаю. Ошибаешься: я учусь на экономическом. И потом, это твое убеждение, будто ты обладаешь некой абсолютной истиной… в общем, я нахожу, что это весьма мужское качество. Мне больше нечего добавить.

– Так я мужчина, – заметил студент.

– А Пинтер – твой любимый драматург, и это весьма показательно.

– Чем же?

– Он пишет пьесы для мальчиков. Для умных мальчиков.

– Но искусство универсально. Все истинные писатели – гермафродиты.

– Ха! – презрительно выдохнула Вероника и затушила сигарету. – Ладно, поговорим о гендерных вопросах?

– Я думал, мы говорим о культуре.

– Одно неотделимо от другого. Гендерные различия – всюду.

Теперь засмеялся студент:

– Это одно из самых бессмысленных утверждений, которое я когда-либо слышал. Ты хочешь говорить о гендерных различиях только потому, что боишься говорить о высоком.

– Пинтер интересен только мужчинам, – сказала Вероника. – А почему он интересен мужчинам? Потому что он женоненавистник. Его пьесы взывают к женоненавистничеству, запрятанному в глубине души всякого мужчины.

– Я не женоненавистник.

– Ну да. Все мужчины ненавидят женщин.

– Да ты сама в это не веришь.

– Еще как верю.

– И считаешь всех мужчин потенциальными насильниками?

– Да.

– Ну вот, еще одна бессмыслица.

– Смысл весьма прозрачный. У всех мужчин есть задатки насильника.

– У всех мужчин есть орудие насилия. Это не одно и то же.

– Речь не о том, что все мужчины обладают необходимым… оборудованием. Я говорю, что нет такого мужчины, который не испытывал бы в самом мрачном уголке своей души глубокой обиды – и зависти – к нашей силе, и обида эта иногда переходит в ненависть, а потому способна обернуться насилием.

Последовала короткая пауза. Студент что-то промямлил и тут же затих. Потом снова заговорил и снова умолк. В конце концов, не придумал ничего лучшего, чем:

– Да, но у тебя нет доказательств.

– Вокруг полно доказательств.

– Да, но у тебя нет объективных доказательств.

– Объективность, – сказала Вероника, закуривая снова, – это мужская субъективность.

Долгую и отчасти даже благоговейную тишину, наступившую после этого вердикта, нарушила Сара:

– Мне кажется, она права.

Сидевшие за столом разом повернулись к ней.

– Не по поводу объективности… в общем… я никогда об этом не задумывалась… но я хочу сказать, что мужчины по сути своей – действительно враждебные существа, и никогда не знаешь, когда эта враждебность… выплеснется наружу.

Вероника встретилась с ней взглядом.

– Спасибо. – Она повернулась к студенту:

– Видишь? Поддержка по всем фронтам.

Тот пожал плечами.

– Обычная женская солидарность.

– Нет, понимаете, со мной именно так и случилось, – запинаясь и торопясь, бормотала Сара. – Как раз такой случай, о котором вы говорите… – Она опустила взгляд и увидела, как ее глаза мрачно отражаются в маслянистой поверхности кофе. – Прошу прощения, я не знаю, как вас зовут… Даже не знаю, зачем вмешалась в вашу беседу. Лучше я пойду.

Она встала и поняла, что зажата в самом углу: край стола врезался ей в бедра; она неловко, бочком, протиснулась мимо австралийца и серьезного студента. Лицо ее горело. Сара не сомневалась, что они смотрят на нее, как на чокнутую. Пока она шла к кассе, никто не произнес ни слова, но отсчитывая мелочь (Слаттери, хозяин заведения, с отстраненностью запойного книгочея сидел в своем углу), Сара почувствовала, как чья-то рука коснулась ее плеча; она обернулась и увидела Веронику. Та улыбалась смущенно и чуть просительно – резкий контраст с тем воинственным оскалом, которым она одаривала своих оппонентов за столиком.

– Послушай, – сказала Вероника, – я не знаю, кто ты и что с тобой стряслось, но… мы можем поговорить об этом, когда захочешь.

– Спасибо, – ответила Сара.

– Какой курс?

– Уже четвертый.

– А, так тебе год только остался?

Сара кивнула.

– Живешь в студгородке?

– Нет. В Эшдауне.

– Вот как. Может, тогда так или иначе встретимся.

– Наверное…

Сара заторопилась к выходу, пока эта дружелюбная и странная женщина не успела сказать что-нибудь еще. После мрачного и прокуренного бара солнечный свет слепил глаза, а воздух был свеж и солоноват. По улицам текли ручейки покупателей. В обычный день приятно пройтись домой пешком, вдоль скал – прогулка долгая и почти все время в гору, но стоит сладкой боли в ногах и рези в легких, хорошенько проветренных чистым воздухом холмов. Но сегодня день был не из обычных; Сара и думать не хотела ни о пустынной тропе, ни об одиноких мужчинах, что могут шагать издалека навстречу или сидеть на скамейках и нагло ее разглядывать.

Истратив сумму, на которую могла бы ужинать неделю, Сара доехала до дому на такси и всю вторую половину дня провела в постели, но оцепенение так и не рассосалось.

***

ПСИХОАНАЛИТИК: Что в этой игре вас больше всего тревожило?

ПАЦИЕНТ: Не знаю, насколько уместно слово «игра».

ПСИХОАНАЛИТИК: Вы сами выбрали его минуту назад.

ПАЦИЕНТ: Да. Просто я не знаю, насколько оно уместно. Наверное, речь шла о…

ПСИХОАНАЛИТИК: Это пока не важно. Он вам причинял физическую боль?

ПАЦИЕНТ: Нет. Нет, больно он мне не делал.

ПСИХОАНАЛИТИК: Но вы считали, что он способен причинить физическую боль?

ПАЦИЕНТ: Наверное… Где-то в глубине души.

ПСИХОАНАЛИТИК: А он знал об этом? Он знал, что вы считаете, будто когда-нибудь он причинит вам боль? Не в этом ли заключался весь смысл игры?

ПАЦИЕНТ: Да, возможно так оно и было.

ПСИХОАНАЛИТИК: Для него? Или для вас обоих?

***

Когда Грегори вернулся с вечеринки, Сара опять лежала в постели. В сумерках она ненадолго встала, надела халат и сползла по лестнице в кухню, но даже там ее продолжало колотить от внезапных приступов страха. На кухне была пусто, из гостиной в конце коридора доносились отзвуки какого-то американского сериала – то ли "Далласа", то ли "Нотс-Лэндинг"[2]. Думая, что она одна, Сара открыла банку с грибным супом и вылила его в кастрюлю. Потом зажгла плиту, прятавшуюся в нише за углом Г-образного помещения. Она медленно мешала суп тяжелой деревянной ложкой – это занятие почему-то успокаивало. Три раза по часовой стрелке, три раза против часовой стрелки… Сара смотрела, как в вязкой жиже появляются и исчезают завитки. Целиком уйдя в это занятие, она вздрогнула, услышав мужской голос:

– А где здесь держат кофе?

Сара резко дернулась и коротко вскрикнула.

Человек, появившийся из-за угла, отступил назад.

– Простите. Я думал, вы слышали мои шаги.

– Нет, не слышала.

– Я не хотел вас пугать.

У него было доброе лицо – это первое, на что Сара обратила внимание. А второе: похоже, он плакал – и плакал совсем недавно. Налив себе кофе, человек устроился за столом, она села напротив – с тарелкой супа. Пододвигая стул, Сара мельком глянула на него: могла бы поклясться, что по его щеке скатилась слеза.

– С вами все в порядке? – спросила она. Первокурсники в Эшдауне были редкостью, но, может, он из их числа и тоскует по дому.

Она ошиблась. Он учился на третьем курсе – изучал современные языки – и лишь вчера переехал в Эшдаун. А расстроился потому, что несколько часов назад мать по телефону сообщила: нынче утром погибла их домашняя любимица, кошка Мюриэл – на дорожке к дому ее переехал молоковоз. Человек явно стыдился показывать свои чувства, но именно этим и понравился Саре. Однако чтобы не смущать его еще сильнее, она поспешила сменить тему, сказав, что и у нее сегодня выдался нелегкий день.

– А с вами что случилось? – спросил он.

Лишь позже Саре пришло в голову, сколь необычна подобная откровенность с незнакомцем, имени которого она даже не удосужилась выяснить. Тем не менее, Сара подробно рассказала о странной встрече на улице с каким-то совершенно неизвестным ей человеком, который свирепо посмотрел на нее и без всякой на то причины обозвал сукой. Новый жилец пил кофе и внимательно слушал. Сара говорила и думала: какой идеальный баланс между участием (казалось, он понимает, как сильно задел ее случай на улице) и добродушной беззаботностью (он посоветовал посмеяться над яростью того жалкого чудака). Она пересказала и спор, подслушанный в кафе "Валладон": как разговор свернул на женоненавистничество, и она вдруг ощутила потребность вмешаться в него.

– Животрепещущая тема, – согласился новый знакомый. – Здесь полно противников феминизма.

И добавил, что какие-то вандалы недавно проникли на недавно образованную кафедру феминизма: взломали дверь и аэрозольными красками испоганили стены огромными надписями: "Смерть сестрам".

Саре нравилось беседовать с этим человеком, но усталость брала свое. С ней уже случалось такое: усталость – чрезмерная для кого угодно – наваливалась столь внезапно, что пару раз Сара засыпала прямо посреди разговора. А сейчас это было особенно ни к чему: Саре хотелось произвести впечатление.

– Пожалуй, пойду прилягу, – сказала она, споласкивая тарелку под холодной водой. – Было приятно познакомиться. Я рада, что вы поселились здесь. Думаю, мы подружимся.

– Надеюсь.

– Кстати, меня зовут Сара.

– А меня Роберт.

Они улыбнулись друг другу. Сара запустила руку в волосы, ухватила прядь и легонько потянула. Роберт заметил и запомнил этот жест.

Сара поднялась к себе и снова заснула, на час или два – пока не вернулся Грегори и не разбудил ее, включив верхний свет. Щурясь, она взглянула на будильник. Времени прошло не так много: часы показывали четверть одиннадцатого.

– Уже вернулся?

Стоя к ней спиной, Грегори что-то засовывал в ящик комода.

– Похоже на то, – проворчал он.

– Я думала, ты придешь совсем поздно. Все-таки ваш последний вечер. Думала, вы как следует повеселитесь.

Начинался осенний семестр, и Грегори приехал из родного Данди лишь для того, чтобы упаковать вещи, повидать старых друзей и провести напоследок несколько дней с Сарой. В июле оба закончили первую университетскую ступень. В конце недели Грегори уезжал в Лондон, где собирался изучать психиатрию. Сара еще на год оставалась в университете, чтобы получить диплом учителя начальных классов.

– Завтра тяжелый день, – сказал Грегори, присаживаясь на край кровати и стаскивая ботинок. – Надо пораньше встать. – Тут он впервые бросил на Сару взгляд. – Ты выглядишь изнуренной.

Она рассказала о прохожем, оскорбившем ее на улице.

– Бессмыслица какая-то, – тотчас отреагировал Грегори. – С какой стати кому-то тебя обзывать?

– Я женщина, – ответила Сара, – и этого достаточно.

– Ты уверена, что он обращался к тебе?

– Вокруг никого не было. – Грегори сосредоточился на запутавшемся шнурке, и Сара подсказала:

– Я так расстроилась.

– Нельзя, чтобы такие вещи тебя задевали. – Грегори наконец развязал шнурок и через простыню стиснул Сарину лодыжку. – Я думал, мы уже выше этого. Ты ведь большая девочка. – Он нахмурился. – Это правда случилось?

– Думаю, да.

– Да… но ты не уверена. Может, стоит на всякий случай записать?

Грегори сел за туалетный столик и достал из верхнего ящика тетрадь. Написал несколько слов, откинулся на спинку стула и принялся перелистывать страницы. Его лицо в зеркале расплылось довольной улыбкой.

– Знаешь, мне очень повезло, что я познакомился с тобой. Смотри, сколько материала я получил. Ну то есть, конечно, это не единственная причина, но… у меня теперь есть преимущество.

– Не слишком ли рано об этом думать? – спросила Сара.

– Чепуха. Начинать никогда не рано, если действительно хочешь добиться успеха.

– Но это же не гонка.

– В человеческой гонке, как и в любой другой, есть победители и проигравшие. – Грегори уже убрал тетрадь и теперь снимал рубашку. – Сколько раз я тебе об этом говорил?

К своему удивлению Сара отнеслась к вопросу серьезно.

– Раз пятнадцать или двадцать.

– Вот видишь, – Грегори был явно доволен статистикой. – И мои слова применимы ко всему – даже к умению подыскивать себе жилье. Ты не поверишь, но Фрэнк через неделю уезжает в Лондон, а еще не нашел квартиру. – Он недоуменно рассмеялся. – Как объяснить такое поведение?

– Ну, – отозвалась Сара, – возможно, ему не повезло, и у него нет отца, который купил бы ему квартиру в Виктории.

– В Пимлико, а не в Виктории.

– Какая разница?

– Во-первых, разница в двадцать тысяч фунтов. Мы очень тщательно выбирали район. Чтобы удобно было добираться до больницы. И чтобы соседи были добропорядочные. – Почувствовав невысказанное презрение Сары, Грегори добавил:

– Господи, я думал, что уж ты-то оценишь. Ты ведь будешь каждый уикенд ночевать там.

– Да?

– Ну, я так думал.

– Знаешь, мне надо готовиться к занятиям, да и других дел хватает. У меня в этом семестре практика в школе. Возможно, я буду занята.

– Не думаю, что подготовка к нескольким урокам займет так уж много времени.

– Некоторым все дается без труда. Но не мне. Я работяга.

Грегори сел рядом на кровать.

– По-моему, у тебя проблемы с самооценкой, – сказал он. – Тебе никогда не приходило в голову, что именно низкая самооценка не позволяет тебе чего-то добиться?

Сара некоторое время переваривала сказанное, но рассердиться не смогла. Вместо этого она вдруг вспомнила сцену на кухне.

– Я познакомилась сегодня с новым жильцом, – сказала она. – Его зовут Роберт. С виду очень приятный. Ты его знаешь?

– Нет.

Грегори, уже успевший раздеться до трусов, рассеянно скользнул рукой по ночной рубашке Сары, ладонь замерла на ее груди.

– Ты с ним не разговаривал?

Грегори вздохнул.

– Сара, я завтра уезжаю. Я буду жить в Лондоне. Зачем тратить время на знакомство с людьми, которых я больше никогда не увижу?

Он снял трусы, забрался на Сару и стянул с нее ночную рубашку, обнажив груди. Провел пальцами по соскам и принялся пощипывать их. Сара наблюдала за выражением его лица, пытаясь вспомнить, где она видела такое: лоб нахмурен в нетерпеливой сосредоточенности – совсем как в тот вечер, когда Грегори одновременно крутил ручки контрастности и синхронизации кадров на телевизоре в гостиной, пытаясь добиться хорошей картинки, чтобы посмотреть "Новости в десять". Сара припомнила, что на это у него ушло около двух минут, но сейчас не истекло и половины этого срока, как он сжал ее тонкие запястья, прижал их к подушке над головой и торопливо вошел в нее. Сара поморщилась: внутри все было сухо, очень неприятное ощущение.

– Послушай, Грегори, – сказала она. – Я не в настроении. Честно говоря, у меня совсем нет настроения.

– Все в порядке, я быстро.

– Нет. – Она высвободила руки и остановила движения его бедер. – Я не хочу.

– Но я ведь провел стимуляцию.

В его глазах читались обида и недоумение.

– Прочь, – сказала Сара.

– Что – из тебя, из постели или из комнаты?

Казалось, он искренне смутился.

– Для начала – из меня.

Секунду-другую он смотрел на Сару, потом недовольно хмыкнул и вышел из нее.

– Иногда ты такая эгоистка. – Он не слезал с нее, и Сара знала, что последует дальше:

– Закрой на минутку глаза.

Она смотрела на него – вызывающе и беззащитно.

– Что я вижу, подгляди. Давай, а?

– Грегори, нет. Не сейчас.

– Ну давай. Я же знаю, что на самом деле тебе нравится.

– На самом деле мне совсем не нравится. И никогда не нравилось. Сколько раз тебе говорить – мне никогда не нравилось.

– Это просто игра, Сара. Игра в доверие. Ты ведь мне доверяешь?

– Отпусти.

Грегори одной рукой стиснул ее ладони и снова прижал к подушке. Другая рука зависла над лицом Сары, растопыренные указательный и средний пальцы медленно приближались к глазам.

– Давай же, – повторил он. – Покажи, что ты мне доверяешь. Закрой глаза.

Подушечки его пальцев были так близко, что Саре не оставалось ничего другого – она рефлекторно зажмурилась. И через мгновение ощутила, как пальцы Грегори давят на прикрытые веками глазные яблоки; она чуть напряглась, поддаваясь хорошо знакомому страху. Сара умела справляться с этим чувством, и способ был простой – выбросить из головы все мысли о происходящем. Когда Грегори склонялся над ней, время словно останавливалось, и мысли Сары утекали к далекому, казалось (пока), прошлому: к самому началу их романа, когда она радовалась компании Грегори, когда их отношения еще не свелись к непрерывным ссорам и странным постельным ритуалам.

Как они перешли от того, что было, к тому, что стало?

Сара живо помнила, как они познакомились в буфете Центра искусств. Она не собиралась идти на концерт, но оставшиеся билеты распродавались по смехотворной цене, а перед началом кассиры и вовсе опустились до того, что бесплатно всовывали билеты прохожим – только чтобы публика собралась, и заезжий музыкант не умер от стыда. В программе значилось "Искусство фуги" Баха, а Сара ничего не слышала об этом произведении, от начала и до конца исполняемом на клавесине. В ее ряду сидел только один человек: худой, долговязый студент с темными волосами, коротко остриженными на затылке и висках; он сидел, неестественно выпрямившись, в твидовом пиджаке, галстуке частной школы и желтой жилетке – из кармана свисала цепочка от часов; с суровой сосредоточенностью он слушал музыку и временами без видимой причины то громко вздыхал, то раздраженно прищелкивал языком. Студент не обратил на Сару никакого внимания, и потому она очень удивилась, когда в антракте он подсел за ее столик; но еще больше она удивилась, когда после напряженного молчания, длившегося минуты две или три, он вдруг заговорил с рубленым шотландским выговором:

– Абсурдная смена темпа в одиннадцатом контрапункте, не находите?

Саре никогда не говорили более странных и непонятных слов, но благодаря им удалось завязать какой-никакой разговор, благодаря которому, в свою очередь, завязались какие-никакие отношения. Все пять семестров, что Сара провела в университете, у нее не было приятеля, и светская жизнь сводилась к редким буйным вечеринкам в большой компании знакомых, которые никогда ее (как она чувствовала) всерьез в свой круг не включали. Приглашения Грегори пообедать, сходить с ним в кино или в театр – все это доставляло Саре непривычное блаженство. Чаще всего они ходили на концерты, и хоть Сара замечала, что Грегори питает склонность к сухой, академической, бесстрастной музыке, особо не тревожилась из-за этого. Во всяком случае, до тех пор пока не обнаружила, что и в постели у Грегори – похожие склонности.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4