Особенной любовью участников олимпиады и случайных посетителей отеля пользовались увлекательные матчи между Савелием Тартаковером и Карелом Опоченским. И не столь сами шахматные партии, которые они играли, как остроумная словесная перепалка, неизменно сопровождавшая блиц-баталию. Старые друзья, Тартаковер и Опоченский, часто на международных турнирах сражались между собой в матчах блиц, и каждый раз эта игра вызывала восторженный интерес у опытных мастеров и сторонних наблюдателей.
      Очередь хода была за Опоченским. Коренастый, большеголовый чех спокойно глядел на доску, монотонно попыхивая длинной, тоненькой сигарой. Это был специальный тип сигар с малоприятным для окружающих запахом, только Опоченский среди шахматистов пользовался такими сигарами. Пепел с них часто падал на доску, тогда спокойный чешский мастер, не спеша, начинал сдувать его, стараясь не сбить при этом позицию фигур.
      Опоченский не был сильным шахматистом, ему так и не удалось перешагнуть ту грань, после которой к званию шахматиста прибавляют приставку «гросс». Тем не менее это был очень грамотный, хорошо знающий теорию и практически опасный шахматист, способный доставить неприятности любому чемпиону. Но особенно умело Опоченский играл блиц-партии, в них он мог победить даже сильного гроссмейстера.
      Тартаковер и Опоченский играли блиц, не применяя шахматных часов. Правило было простое: над ходом думать разрешалось до тех пор, пока противник сосчитает до пяти. Тогда нужно было обязательно играть, дольше размышлять уже было нельзя. Такова договоренность. Договоренность! А если ты еще не успел рассчитать всех вариантов? Что тогда? Не спешить же! Играть быстро невыгодно - можно сделать ошибку. Игра шла на ставку - несколько песо партия. Деньги небольшие, но все равно очень важно не дать торжествовать противнику.
      - Айн, цвай, драй, фир, - все громче с каждым словом считал по-немецки Тартаковер. Противник оставался невозмутимым. Тартаковер оглядел окружающих, с улыбкой следивших за ходом сражения, потом опять взглянул на партнера. Умные глаза его под пенсне таили теплую и хитрую улыбку.
      - Фюнф! - нагнувшись вперед, закричал вдруг Тартаковер страшным голосом. - Фюнф! - повторил еще раз Тартаковер, убедившись, что неприятель еще не изменил своей позиции.
      Ни один мускул не дрогнул на лице чешского мастера при этих выкриках. То же выражение сфинкса, то же безмолвие. Лишь иногда, когда счет противника становился слишком громким, чех медленно помахивал ладонью перед своим лицом и монотонно повторял:
      - Не надо, не надо!
      - Цуг битте! Махеи зи цуг! - мягким, тихим голосом требовал хода Тартаковер. Карел продолжал думать, попыхивая сигарой. Не добившись никакого эффекта, Тартаковер вновь принимался считать, на сей раз по-английски.
      - Уан, ту, тсри, фоор, файф! - уже с большей страстностью в голосе повторял счет Тартаковер. И опять никакого результата не добился. Опоченский оставался непоколебимым.
      С таким же эффектом можно было просить подвинуться скалу. Ответом на все усилия Тартаковера было одно:
      - Не надо, не надо!
      - Хорошие нервы, - обращался тогда Тартаковер к окружающим, кивая на противника. - Очень хорошие нервы!
      Лишь когда ему стало все ясным, Опоченскпй сделал ход. Передвинув на одно поле вперед пешку, он мигом преобразился. Теперь на лице его появилась улыбка, молчаливость его как рукой сняло. Немедленно он принялся считать, но трудно было ожидать, что Тартаковер в срок, точно по договоренности сделает ответный ход. Несколько раз считал чешский мастер до пяти на разных языках. Безрезультатно. Тартаковер молча смотрел на доску, лишь изредка делая подчеркнуто вежливые замечания:
      - Пардон! Вас не затруднила бы моя просьба считать немного медленнее?
      Добродушный чех ворчал в ответ что-то вроде:
      - Добре! Добре! - и тут же в темпе продолжал считать. Тартаковер оставался неумолимым.
      - Может, вы хотите отложить партию? - мстил Опоченский встречным предложением своему противнику. - Завтра мы доиграем. На свободе вы подумаете, поанализируете.
      - Это хорошая мысль! - поднял руку вверх Тартаковер, но думать продолжал. - Отличная мысль!
      - Вот видите, - обратился Опоченский к зрителям. - Когда я думал, он говорил без умолку. Как сорока! А теперь ничего, думает. В цейтнот попадешь! Ишь ты, нахохлился. Ну ходи, голубчик! Ходи!
      Тартаковер взял в руку белого коня и поднял его в воздух. Опоченский сразу стал смотреть на доску - теперь ход противника был ему ясен. Вдруг в дверях появился один из аргентинских журналистов.
      - Страшная новость, сеньоры! - громко произнес он еще у двери. - Только что получено экстренное сообщение: Гитлер напал на Польшу. Англия и Франция объявили Германии войну.
      Рука Тартаковера, державшая белого коня, застыла в воздухе… Какая ужасная новость! Многие месяцы угроза войны висела над миром, но люди но исканной привычке отстраняли от себя эту страшную возможность. Ничего, как-нибудь проскочим! А может, все обойдется, надеялись они. И вот самое страшное стало действительностью. Страна, которую представляет на олимпиаде Тартаковер, подверглась внезапному, предательскому нападению. Пока он вот здесь шутил, играл блиц, бомбы рушили его дом, снаряды рвали тела близких. Тысячи беззащитных соотечественников - поляков, евреев - бредут сейчас под конвоем в концентрационные лагеря на верную смерть. Среди них самые близкие, самые дорогие. Какая страшная минута!
      «А может, все еще обойдется, опять сумеют договориться в последний момент, как с Чехословакией в тридцать восьмом году?» - мелькнула на миг утешительная мысль. Но уже в следующее мгновенье Тартаковер понял всю несбыточность подобных надежд. Ему, участнику событий четырнадцатого года, нетрудно было понять, что смертоносная колесница войны никогда не поворачивает назад!
      Вмиг были заброшены шахматы, бридж. Не до игры, когда решается судьба жизни! Ошеломляющая новость из далекой Европы разом изменила судьбу всех восьмидесяти людей, так неосмотрительно уехавших на край света поиграть в шахматы.
      Англичане, французы были обязаны теперь опешить на родину, чтобы выполнить свои армейские обязанности, строгие мобилизационные законы требовали возврата и немцев. Зато полякам уже некуда было ехать: в первые же дни их страна была буквально раздавлена гигантской военной машиной фашистов. Перед пятью поляками стала новая проблема: где остаться жить, где найти приют, кровлю? Да разве война касалась только этих стран! Призадумались шведы, датчане, норвежцы - пламя войны полыхало уже совсем близко от их домов. А что говорить об эстонцах, латышах, литовцах? До поздней ночи во всех уголках фойе, в номерах отеля шли тревожные совещания команд. Что делать? Как возвращаться в Европу? Как связаться с домом, узнать судьбу родных, близких?
      И наутро эти мучительные вопросы не переставали терзать встревоженных участников олимпиады. Ехать, бросить турнир, - решали одни. Скорее домой, любыми путями, любыми средствами! Но более осторожные их отговаривали. Еще неизвестно, есть ли сообщение с Европой, Насколько опасно плавать в такое время по океану? Люди метались в сомнении, не зная, какое принять решение, как поступить. Спрашивали советы друг у друга, делились идеями, надеждами, сомнениями. А кто мог дать правильный совет в такое время? Какой провидец может указать верную дорогу в кромешной тьме, в грозу и непогоду?
      А у организаторов тоже возникла проблема: играть финальный турнир или распустить команды? Опрос показал, что только одна команда из двадцати семи - английская - решила немедленно покинуть Аргентину. Остальные не спешили: американцев война еще не коснулась, многие европейцы ждали, выгадывали время. Было решено - олимпиаду доигрывать.
      Новое обстоятельство затруднило нормальное проведение командного первенства. Артиллерийский огонь в Европе вызвал естественный накал страстей и здесь, на другом конце земного шара. Перед началом первого тура на сцену театра поднялся не кто иной, как чемпион мира Александр Алехин.
      - Господа! - заявил он. - Как капитан команды Франции, я категорически отказываюсь садиться за шахматную доску против шахматистов нацистской Германии. Кроме того, я не разрешаю это делать ни одному участнику моей команды. Команда Франции матча с командой Германии играть не будет!
      Примеру французов последовали и поляки. Мало того: обе команды отказались также встречаться с командой Чехии - Моравии - протекторатом Германии. Что делать? Заспорили организаторы, обсуждая самые различные варианты решений. В конце концов определили: такие матчи считать ничейными, в таблицу проставлять результаты два - два. В одной команде поражения засчитывать на первой и третьей досках, в другой - на остальных двух.
      И опять потекли ежедневные шахматные битвы - турнир вошел в свое привычное русло. С войной смирились, как в семьях со временем смиряются с самым тяжелым несчастьем. О том, что творится на другом конце земли, забывали. Лишь изредка какой-нибудь европеец во время партии уставится неподвижным взглядом куда-то вперед, вдаль. Понятно, о чем он тогда думает: о далеких взрывах, о судьбе своего дома, о родных, товарищах.
      Существует давняя легенда об императоре Карле Двенадцатом. Во время осады крепости Бендеры шведский полководец играл в шахматы с одним из приближенных. Партнеры так увлеклись шахматным сражением, что забыли о сражении настоящем. Положение у Карла на доске было отличное, и он, рассчитав все варианты, заявил:
      - Мат в три хода!
      В этот момент шальная пуля сбила с доски белого коня. Ничуть этим не смутившись, Карл подумал немного и сказал:
      - Мат в четыре хода!
      Но и этому не суждено было осуществиться. Новая пуля сбила с доски еще и белую пешку. Император надолго задумался и заявил:
      - Мат в пять ходов!
      На этот раз он беспрепятственно осуществил свой замысел.
      В Буэнос-Айресе во время олимпиады шахматисты во многом напоминали героев этой легенды. Правда, пули не сбивали здесь фигур с досок, но сам факт игры в условиях начавшегося мирового пожара, увлеченность шахматной битвой порой вызывала удивление. Как обычно, шли споры о судьбах отложенных партий, подсчитывали шансы команд, за каждые лишние пол-очка, даже в этой серьезнейшей жизненной обстановке шли ожесточенные бои. Кто из команд будет чемпионом мира? Кому будет принадлежать переходящий кубок Гамильтона-Росселя? Теперь уже, может быть, не на два года, а на долгие годы.
      И все же не судьба командного первенства волновала больше всего и аргентинских любителей и самих частников олимпиады. Так уж устроен человек, что ему подавай чего-нибудь остренького, «с перчиком». Именно такой «закуской» было участие в турнире двух исторических противников, борьба между которыми длилась уже более двух десятилетий. Алехин - Капабланка - эта проблема заставила аргентинцев выбросить немало песо двенадцать лет назад, и, что самое интересное, они готовы были теперь вновь повторить этот эксперимент.
      Борьба русского и кубинского чемпионов издавна волновала аргентинских любителей шахмат, еще помнивших передачу шахматной короны, состоявшуюся в их стране двенадцать лет назад. С тех пор внимательно следили они за успехами двух шахматных гениев, с огорчением отмечали все перипетии их ссоры. Видимо, и теперь еще отношения чемпионов не наладились, и они считали унизительным для себя даже сказать хорошее слово о недруге.
      - Считаете ли вы Алехина великим игроком? - спросил один репортер Капабланку, когда тот только что вступил на аргентинскую землю.
      - Алехин должен считаться великим игроком, - уклонило! от прямого ответа кубинец.
      В этой обстановке особый интерес представляла борьба, развернувшаяся в финале между Алехиным и Капабланкой. По положению об олимпиаде, кроме общекомандного зачета, существует еще зачет индивидуальный, по результатам, показанным на отдельных досках. В состязании глав команд участвовали гроссмейстеры Керес, Тартаковер, Элисказес, Штальберг, но, конечно, особый интерес представляла конкуренция Алехина и Капабланки. При отношениях, которые были в тот момент между ними, даже такое, обычно малозначимое состязание, приобретало остроту. Видимо, чтобы придать еще больший накал страстям, кто-то из меценатов установил победителю на первой доске специальный приз - бриллиантовую заколку.
      И Капабланка и Алехин отлично играли в олимпиаде: оба намного опередили своих конкурентов. Правда, из-за отказа выступать против Германии и Чехии Алехин играл на две партии меньше, и это заметно ухудшило его шансы. После одиннадцати туров у чемпиона мира было четыре с половиной очка, а у Капабланки на два очка больше. «Ничего, - утешал сам себя Алехин. - Впереди еще четыре тура, можно исправить счет. Все равно зачет идет в процентном отношении, первым будет считаться тот, кто наберет больший процент очков. Мы еще поборемся!»
 
      С утра у Хосе Рауля, было сквернейшее настроение. Болел желудок, мучили головные боли. «Опять, видимо, поднялось кровяное давление, - подумал Капабланка. - Что ж, немудрено при такой погоде. Может быть, послушаться Ольгу, пойти к врачу. Чем может помочь мне врач?! А плохо одному без Ольги, скучно. Что поделаешь! Одна дорога Нью-Йорк - Буэнос-Айрес сколько стоит!»
      Кубинцу не хотелось сегодня завтракать в отеле, где жили все участники олимпиады. В таком состоянии слушать эти вечные споры о шахматах, выдерживать надоевшие шутки коллег. Хотелось хоть несколько часов побыть одному. «Схожу-ка я в «Трампесон», - пришла вдруг в голову счастливая мысль. - Давно туда собираюсь, с первого дня приезда в Аргентину. К тому же пройдусь немного, приду в себя на свежем воздухе».
      Медленно шел Хосе Рауль по пустынным в этот утренний час улицам Буэнос-Айреса. Флорида, Санта Фе, он узнавал этот район города, и в то же время многое ему казалось здесь новым. «Любопытна эта двойственность ощущения, - подумал Капабланка, - смотришь и удивляешься: то ли перестроили все за двенадцать лет, то ли память играет с тобой злую шутку?»
      Не одно недомогание портило сегодня настроение кубинца. Вечером команда Кубы встретится с французами, а ему самому предстоит играть с Алехиным. В последнее время Капабланка вообще с неохотой садился за шахматную доску; если бы не Ольга, он отказался бы от многих турниров. А здесь сражаться против чемпиона мира, к тому же еще черными.
      Хосе Рауль всегда не любил играть черными против сильных противников, но когда-то его выручала безупречность защиты. А теперь в пятьдесят лет трудно быть непогрешимо точным. Вот, и случаются неприятные казусы. Кубинец вспомнил ужасную партию на прошлогоднем турнире АВРО в Голландии. И надо было злой судьбе так подстроить, что встреча с Алехиным пришлась на день рождения Капабланки. Тепло поздравили тогда Хосе Рауля коллеги, организаторы турнира. Такой юбилей - пятидесятилетие! А затем… затем пришлось садиться за доску против Алехина. Брр! Кошмарная партия! Каким беспомощным был именинник! Как издевался над ним безжалостный чемпион!
      «Ольга все мечтает о шахматной короне, - на ходу продолжал рассуждать сам с собой Капабланка. - Настаивает, чтобы я добивался матча с Алехиным. Зачем? Как подумаешь: играть тридцать партий! Тридцать раз садиться за доску против человека, сделавшего тебе так много плохого. Нет, лучше не надо! Потом, поздно в таком возрасте мечтать о славе. Я никогда-то не рвался к реваншу, а теперь и совсем смешно!…
      А эти аргентинцы спят и видят: как бы организовать повторный мой матч с Алехиным. Сколько проектов выдвинуто в последние дни, сколько пылких статей написано в газетах! «Президент шахматной федерации сеньор Моро предложил Алехину и Капабланке играть матч-реванш», - писала на днях одна газета. А назавтра сообщила: «Капабланка согласен, Алехин заявил, что он должен ехать в Европу, выяснять вопрос о своей воинской повинности».
      «Все решено!» - радовал любителей тот же орган через несколько дней и даже сообщал фамилию сеньора, пожертвовавшего на матч пятьдесят тысяч песо. А на следующий день газета разочарованно писала: «Великодушного мецената не удалось отыскать».
      Появившийся вдали «Трампесон» отвлек мысли Капабланки от шахмат. Знаменитый ресторан за двенадцать лет мало изменился снаружи, да и внутри переделки были незначительными. Та же простейшая обстановка, те же «пчелиные соты» из маленьких столиков и низких перегородок. И вновь Хосе Рауль пережил двойственное чувство: все в ресторане было знакомо ему и в то же время ново. «Как в книге, которую читаешь во второй раз, - подумал он. - Находишь в ней что-то новое, и впечатление от повторного чтения остается иное, чем от первого.
      Сюда, вот в этот уголок, - решил сесть за маленький столик Капабланка. - Здесь мы любили сидеть с Кончитой».
      Память принялась лихорадочно воскрешать все, что Хосе Рауль узнал о Кончите. Бедная женщина, какая ужасная судьба! На второй день после приезда в Аргентину Капабланке позвонил доктор Кастилио, лечивший его и Алехина в двадцать седьмом году.
      - Это я сохранил для вас, - протянул Кастилио Хосе Раулю его же собственную фотографию, когда они встретились в фойе отеля. - Мне ее передал приятель, работавший в полиции. Я было хотел переслать вам ее по почте, но затем передумал. Мало ли что могло случиться. Мы ведь с вами люди женатые.
      Хосе Рауль узнал фотографию. Он подарил ее Кончите еще в первый свой приезд в Аргентину в четырнадцатом году. За четверть века краски выгорели, фото потускнело, но этот маленький кусочек картона невольно напомнил кубинцу дни его молодости, первые мгновения волнующего счастья.
      - Расскажите все, что вы знаете о судьбе Кончиты, - попросил доктора Капабланка. - Мне говорили, что произошло, но многое для меня так и осталось неясным.
      Кастилио помолчал, как бы собираясь с духом, затем тихим, так не вяжущимся с его подвижным, энергичным характером голосом начал рассказ:
      - И для нас многое осталось непонятным. Летом тридцать второго года газеты сообщили: «Вчера днем на дороге около Буэнос- Айреса произошло столкновение тяжелого грузового автомобиля с маленьким «шевроле», принадлежавшим актрисе театра «Батаклан» Кончите Веласкес. Сидевшая за рулем актриса погибла».
      - Что показало расследование? - задал вопрос Хосе Рауль, когда доктор на минуту умолк.
      - Причину катастрофы не удалось точно установить, - развел руками Кастилио. - Может быть, испортилось управление. Вы же знаете: Кончита любила сама устранять неполадки в машине. Шофер грузовика показал: метров за пятьдесят до встречи «шевроле», изменив курс, перешел на левую сторону шоссе и понесся навстречу грузовику. «Она летела, как дьявол! - давал показания шофер. - Я не успел даже остановить машину». Удар был страшный, от «шевроле» осталась лишь груда переплетшихся окровавленных стальных брусьев и обрывков обшивки. Кончиту похоронили в большом ящике, вместе с остатками машины.
      Дрожь пробежала по телу Капабланки. Доктор продолжал рассказ:
      - Полиция опросила подруг Кончиты. Те сообщили: в последнее время актриса болезненно переживала свои неудачи в театре. Сказывались годы: ведь мы - аргентинцы - любим видеть на сцене юные лица. О многом говорит и эта надпись.
      Доктор взял из рук Капабланки фотографию. На обратной стороне сохранились еле заметные, написанные чернилами, выцветшие буквы. Надев очки, Капабланка прочел:
      «Нужно иметь мужество сойти со сцены, когда ты перестаешь вызывать шепот восхищения».
      Так и не нанял Капабланка: имела ли в виду Кончита сцену или саму жизнь. А может быть, и то и другое. «Быть женщиной - это специальность», - вспомнил Хосе Рауль любимое выражение своей бывшей возлюбленной. Увы, она не сумела освоить специальности жены, матери. Вот и зашла в тупик.
      Размечтавшись о былом, Капабланка попробовал восстановить в памяти образ Кончиты, но странно - никак не мог этого сделать. Черты лица актрисы путались в его воображении с чертами Ольги. Настоящее грубо забивало далекое прошлое.
      Хосе Рауль посмотрел по сторонам и с грустью заметил, что сидевшие за соседним столом девушки безразлично скользнули взглядами по его когда-то привлекавшему внимание всех женщин лицу. «Этих я уже не интересую, - подумал Капабланка. - Я у них тоже не вызываю шепот восторга». И тут же обернулся в сторону пожилой дамы в широкой шляпе, как он заметил раньше, не спускавшей с него глаз. «А эта меня не интересует», - горестно покачал головой кубинец.
      Принесший завтрак официант удивленно скосил глаза на клиента. Сидит один, улыбается! Крепкий кофе несколько улучшил самочувствие Капабланки, но мысль о вечерней партии все еще не перестала его терзать. Вдруг счастливое решение пришло ему в голову. «А зачем мне играть? - спросил сам себя Хосе Рауль. - У меня на два очка больше, чем у Алехина; если я пропущу сегодняшнюю партию и Алехин победит запасного участника нашей команды Лопеца, расстояние между нами, правда, сократится, но очко-то разницы сохранится! Можно будет нажать на остальных противников. Так и сделаю, какая может быть игра при такой головной боли!
      Да, но найдутся люди, которые станут упрекать меня в трусости, - поморщился Капабланка. - Будут кричать: «Испугался Алехина! Ушел с ковра!» Сам Алехин не преминет поиздеваться: «Вот вам ваш храбрый Капабланка!» А может, все-таки сыграть? Что он так уж обязательно выиграет у меня? Играть или не играть? Впрочем, есть еще время - решу позже», - вновь нашелся удачный выход.
      Расплатившись с официантом, Хосе Рауль вышел из «Трампесона».
 
      …Алехин с решимостью шел на двенадцатый тур. «Я должен сегодня выиграть», - подбадривал себя чемпион мира. Прибыв задолго до начала игры в турнирный зал, он разложил на столике сигареты, карандаш; заказал бутылочку лимонада. Как иначе: к битве с таким грозным противником нужно готовиться заранее.
      Вдруг взгляд чемпиона упал на табличку, лежавшую около шахматных часов. «А. Лопец», - прочел он и не сразу понял, в чем дело. «Лопец? При чем здесь Лопец?» Лишь в следующее мгновение он осознал, что произошло. Капабланка воспользовался правилом олимпиады о возможной замене любого игрока в любой день и решил уклониться от битвы с Алехиным. Это его право, недаром команды приезжают па олимпиаду в составе шести человек, а играют всего на четырех досках. Каждый может в любой момент сделать себе свободный день.
      Разъяренный лев, приготовившись к битве не на жизнь, а на смерть с равным противником, вдруг увидел перед собой жалкого, трясущегося ягненка. Страшен был гнев его! Мощный удар лапой - и переломан хребет несчастного, еще удар - и шерсть полетела клочьями. К двадцатому ходу Лопец, безропотно пошедший на заклание, был уничтожен. Чемпион мира выместил на нем всю спортивную злость, накопленную для Капабланки.
      Победа была одержана, но как мало она значила для Алехина. Капабланка все еще опережал его на целое очко, тем более, что в последние дни кубинец предпринял все меры для того, чтобы этот разрыв не уменьшился. Алехин одержал на финише две важные победы, но столько же побед одержал и конкурент. В итоге чемпион мира набрал высокий процент очков - семьдесят пять, но… у Капабланки было на два процента больше. Алехину пришлось пережить во время закрытия олимпиады неприятный момент, когда главный судья прикалывал к галстуку Капабланки бриллиантовый приз.
      Олимпиада закончилась, а деваться шахматистам было некуда. В шахматах есть так называемые позиции цугцванга. Слабейшая сторона, например, белые, имеет еще очень надежное положение, ей ничто не грозит, однако она вынуждена делать ход, а каждое передвижение фигуры и пешки резко ухудшает шансы на спасение. В этих случаях говорят: белые попали в цугцванг, они вынуждены делать гибельный ход. Что-то в этом роде получилось и с шахматистами после Аргентинской олимпиады. Их «позиция» в Буэнос-Айресе была вполне надежной, но они были вынуждены «делать ход» - пускаться в плавание, а это сразу ставило под угрозу их жизнь.
      В этот тяжелый момент шахматисты Латинской Америки показали восхищающие примеры дружественной солидарности. Были мобилизованы все средства для того, чтобы создать гостям-беженцам наилучшие условия, предоставить возможность безбедного существования. Во многих городах Аргентины были организованы международные турниры. В них европейские изгнанники могли получить кров и заработать немного песо. Примеру Аргентины последовали шахматисты Уругвая и других латиноамериканских стран. Поддержка, оказанная в трудный момент, привела к тому, что многие сильнейшие шахматисты Европы, такие, как Штальберг, Найдорф, Элисказес, на многие годы остались жить в Аргентине.
      Того, кто был ей по душе, фортуна охраняла нежно и заботливо, ненавистных она властно влекла навстречу гибели. Газеты сообщили: в декабре тридцать девятого года чемпион мира по шахматам Александр Алехин через Рио-де-Жанейро возвратился в Европу.
 

5

 
      Марта испуганно всплеснула руками. «Господи, опять! Ну что с ним делать?! Поехал в Бостон, за триста с лишним километров, и забыл надеть пиджак. Отправился в одной рубашке с короткими рукавами, как мальчик. Это в семьдесят два года! Хорошо явится экс-чемпион мира, доктор философии! Официальная встреча, бостонцы изысканно одеты, а аи в таком виде! Вечная с ним мука! Чуть недосмотришь, обязательно что-нибудь натворит!
      Хорошо, но как он поедет, у него нет ни цента: все деньги остались в пиджаке. Вернется домой с вокзала, когда заметит, что забыл пиджак. Да, но тогда он опоздает на поезд, сорвёт сеанс в Бостоне. А там его будут встречать, соберутся игроки, зрители. Еще бы - праздник, какого не было с восемьсот пятьдесят седьмого года. Вот так же тогда встречали в Бостоне Пауля Морфи. Потом, сеанс - это доллары, а их в последнее время становится все меньше и меньше. Что делать? Вот мука! Догнать?! Это мысль! Он уехал десять минут назад, если сейчас поехать вслед, можно успеть схватить его на вокзале. Поеду!»
      Марта быстро привела себя в порядок, схватила пиджак Эммануила и выбежала на улицу. Стоял жаркий полдень. В августе жители Нью-Йорка прячутся днем в тени небоскребов, пытаясь укрыться от испепеляющего солнца. Но в полдень жестокосердное светило сверху настигает их в глубоких каменных колодцах: безжалостные лучи плавят тогда асфальт площадей, жгут жалкую растительность парков, раскаленный влажный воздух душит тех, кто осмелился выйти на улицу. Все живое спешит убежать из этого ада под сомнительную защиту кровель.
      Взять такси - было первое побуждение Марты, но, быстро прикинув, она определила, что в этом случае никак не успеет к отходу поезда. Осталось двадцать минут, а днем по улицам Нью-Йорка автомобили движутся, как черепахи. На каждом перекрестке пробка. «Нет, нужно бежать на метро», - решила Марта и, не обращая внимания на палящее солнце, зашагала к ближайшей станции подземки.
      «Как надсмеялась над нами жестокая судьба, - сокрушалась Марта, быстро шагая и с трудом дыша в полуденном зное. - Всю жизнь мечтали об уютной, безоблачной старости, годами готовили себе покой последних лет. А получилось совсем наоборот, именно в старости-то и приходится испытывать муки бездомных скитальцев. Бедный Эммануил, он вынужден не упускать ни одного сеанса, ни единой возможности прочесть лекцию. Как ему трудно». Марта видит, как устает он от этих сеансов. Но что делать, ведь это единственный способ заработать кусок хлеба. Непригодными оказались в Америке математические работы Ласкера, а тем более его философские трактаты. Все пошло прахом, одни лишь шахматы кое-как кормят. Друзья стараются, помогают Эммануилу, изыскивают возможности организовать ему сеанс, но для этого приходится скакать из города в город. И это когда ему уже семьдесят два!
      А как хорошо когда-то устроились! Ну ладно, погибло все в Германии, пережили катастрофу. Но ведь вновь создали уютное гнездышко, опять зажили счастливой, безоблачной жизнью. Крыленко полностью выполнил свои обещания. Какое чудесное путешествие они совершили с Эммануилом по Кавказу после турнира тридцать пятого года: Кисловодск, Пятигорск,
      Сочи - какие красивые места, какие замечательные курорты! Потом новоселье в Москве, в уютной квартирке в Спасоголинищевском переулке. Вновь покой: с помощью трудолюбивой горничной Юлии Марте и здесь удалось создать возможность Эммануилу работать без помех. Он полюбил новую квартиру, сам старался получше ее обставить. Какую картину купил он в Ленинграде и повесил в прихожей: «Красавица цыганка» невольно обращала на себя внимание гостей.
      Счастье было полным. Эммануил много работал в Академии наук, выпустил книжку своих математических работ. Научная деятельность давала им возможность безбедно существовать. Шахматисты боготворили своего кумира. Квартира Эммануила и Марты стала заветным местом, куда были устремлены взоры всех русских любителей шахмат. Ласкеры много путешествовали по стране, часто навещали друзей на Западе. О том, что случилось в Германии, старались не вспоминать. Эммануил радовался счастью, как дитя. Вновь он построил дворцы и замки, на сей раз, казалось, не из кубиков. Кто знал, что судьба вновь подстерегает несчастную чету, готовит ей неожиданный удар.
      Марта спустилась по лестнице метро, быстро вошла в прибывший вагон. Защемило сердце: жара, спешка! Молодой человек, увидев болезненную гримасу на лице старой женщины, уступил ей место. Марта села на скамейку, боль в сердце вскоре утихла. Поезд тронулся, наращивая скорость. Монотонные удары колес на стыках рельс становились все более частыми. Ту-ту, ту-ту, ту-ту, ту-ту, - стучали колеса. Это ее вина, что разрушилась новая счастливая жизнь в Москве. И нужно было всевластному провидению так все подстроить! В жаркий августовский вечер тридцать седьмого года - как раз три года назад - они вышли с Эммануилом на прогулку на бульвар вблизи дома. Был обычный московский вечер, в песке играли дети, престарелые мужчины и женщины отдыхали на скамейках, молодые пары гуляли по аллеям, взявшись за руки. Марта и Эммануил сели на скамью и отдыхали молчаливые, погруженные в свои думы.
      - Вот так-то, моя дорогая! - прервал вдруг молчанпе Эммануил. - Мы стали с тобой совсем старыми. Тебе в ноябре будет семьдесят. Что ты хочешь на день рождения? Это особый день, и подарок должен быть особым.
      Марте не нужно было долго медлить с ответом, все ее мысли в тот момент были об одном.
      - Если нам позволяют деньги, - предложила Марта, - я хотела бы совершить путешествие в Чикаго.
      Лучше бы она не произносила этих слов. Сколько раз потом жалела!