- Но ведь я и так богат, - ответил Эммануил. - Богат идеями, планами, и это дает мне именно то счастье, какое я хочу.
      Марта осторожно выбирала место, куда поставить ногу, чтобы не поскользнуться. Они переходили в этот момент улицу Коминтерна, справа от них виднелась библиотека имени Ленина. Эммануил часто говорил, что хотел бы провести в ней несколько вечеров. Держась за Эммануила и, в то же время, поддерживая его, Марта перешла улицу и вновь вернулась к прерванным мыслям.
      Да, мирно и счастливо жили они в Тироу. И вдруг - неожиданная и страшная беда. Ужаоные события тридцать третьего года, приход к власти Гитлера. Сколько мучений принес он людям Германии, сколько слез пролито! Профессоров изгоняют из клиник на глазах больных, студенты кидают камнями в лекторов университетов. Неарийское происхождение - одной этой причины достаточно для издевательств, избиений, а то и смерти. Бедный Эммануил! «Вы показали величие немецкого духа!» - каким издевательством звучат эти слова сейчас, когда у него отобрали Тироу, дом, деньги и выгнали из страны. Еще, слава богу, остался жив.
      Кончились надежды на мирную старость, вновь как в юности нужно начинать строить жизнь сначала. Когда-то Степниц тоже потерял созданный им мир шахмат, и, не выдержав, сошел с ума. Марта поражалась, с каким самообладанием Эммануил переносил удары судьбы. Строил, создавал уют всю свою долгую трудную жизнь и разом потерял все. Милый Эммануил, как трогательно успокаивал он Марту, декламируя детский стишок:
 
      Я строил из кубиков чудный дворец,
      Но ветром постройку сломало.
      «Не плачь, - улыбаясь, сказал мне отец. -
      Ты можешь начать все сначала!»
 
      Как в далекой молодости, на помощь вновь пришлось призвать шахматы. С пылкостью юноши бросился Эммануил в водоворот шахматной жизни. И вновь он восстал гигантом. Пусть нет в нем сейчас прежней силы, пусть не то уже здоровье, зато сохраняются еще ясная мудрость, опыт, знания. С каким мастерством провел он вчера партию против Капабланкп! И как его ценят здесь, в России. Пусть разрушился созданный мир. «Ты можешь начать все сначала!»
      - Ты говорил с Крыленко? - спросила Марта мужа.
      - О чем? - не сразу понял жену Ласкер.
      - О чем собирался поговорить, - напомнила Марта.
      - Нет еще. Понимаешь, дорогая, вчера не было возможности. Такая партия!
      - Конечно! Я понимаю. Постарайся поговорить сегодня. Нам ведь нужно что-то решать. Я так волнуюсь.
      - Ну чего ты тревожишься. - Ласкер погладил руку жены. - Все будет в порядке, не волнуйся. Если бы ты знала, как стыдно начинать разговор.
      - Что поделать, дорогой. Соберись с духом, поговори. Крыленко хороший человек, он тебя любит.
      - Вот именно поэтому-то и неудобно докучать ему просьбами.
      По Волхонке идти стало легче. Дворники обкололи здесь лед, расчистили снег и посыпали тротуар песком. Уже близко Музей изящных искусств, сюда каждый вечер приезжают иностранцы, посольские машины, собирается важное начальство. В шахматы играют, съехались со всего света. Дворники и управдом принимали самые решительные меры, чтобы навести порядок в районе непонятных шахматных битв.
      А вот и Музей изящных искусств, наверху светящаяся ночью надпись: «Всесоюзный совет физической культуры. Международный шахматный турнир». В который раз Марта любовалась этим зданием, сам фасад которого отражал величие и красоту творений человеческого гения, заключенных внутри. Маленький садик музея огорожен низкой чугунной решеткой, от входной калитки к зданию тянется немного вверх дорожка. Пока посетитель пройдет эту дорожку, он успеет проникнуться величием мощной белой колоннады, стеклянной крыши, скромных, но удачных по форме карнизов.
      У входа в садик Ласкера, как обычно, встретила толпа шахматных любителей.
      - Идет старичок! - крикнул кто-то.
      Теперь уже Марта понимала, что это значит. Переводчица объяснила ей в дни первых туров, что это трудно переводимое русское слово одновременно выражает много значений: маленький, старенький, добрый, хороший мужчина.
      В первые дни Марту удивляли эти люди, долгие часы простаивающие на морозе. Ей объяснили: в залах не хватает мест, хотя пускают туда около четырех тысяч человек. Нетерпеливым некогда ждать сообщений радио, они здесь же, на карманных шахматах, с участием дежурного милиционера разбирают ход борьбы в интересных партиях. Удивительная страна! Каждый человек здесь шахматист. Марта вспомнила рассказ Эммануила о двадцать пятом годе, когда во время их партии с Капабланкой в первом туре конная милиция сдерживала толпу шахматистов, рвавшихся в здание «Метрополя», где шло сражение. «Ничья! Расходитесь, ничья!» - кричали тогда рослые милиционеры на лошадях. А теперь что творится! В шахматы играют на заводах, в деревнях, в каждом учреждении. Радио, газеты, журналы уделяют шахматам места столько же, сколько отводится самым важным жизненным событиям.
      Шахматисты у входа увидели Ласкера. Весть о появлении любимого шахматного ветерана мигом перешла из уст в уста. Головы повернулись в его сторону, толпа предупредительно расступилась, давая дорогу чете Ласкеров. Наиболее предприимчивые попытались было воспользоваться случаем и вместе с ними пройти через калитку, но бдительный милиционер быстро навел порядок. В короткие секунды встречи все же состоялась летучая «конференция».
      - Скажите, герр доктор, - по-немецки спросил Ласкера один из любителей. - Как ваша отложенная позиция с Капабланкой?
      - По-видимому, выигрышная, - ответил Ласкер. Любитель перевел ответ другим, и это вызвало новую волну вопросов.
      - А если бы Капабланка сыграл ладьей на аш-восемь? - спросил другой шахматист, но уже по-русски. - А если пешкой на эф-шесть? А не лучше было вам сыграть слоном на дэ-три вместо ладьи на же-пять?
      Ласкер, может быть, и задержался бы у входа, чтобы ответить на вопросы, но он их просто не понял. Русского языка он еще не знал, а счастливец, говоривший по-немецки, не проявил должной предприимчивости. Милиционер предупредительно провел Марту и Ласкера через калитку, но и «а дорожке в саднке они не остались одни. Кто-то из имевших билеты специально ожидал их в садике ради счастья хотя бы несколько шагов пройти рядом с прославленным чемпионом.
      У входа в здание супругов встретил подвижный предупредительный Валерьян Еремеев. Он помог раздеться Марте и Ласкеру, и втроем они вышли на площадку у самого основания лестницы, ведущей на второй этаж. Налево был греческий дворик со скульптурами Лаокоона и огромной Ники с острова Афродиты; справа виднелись копии микеланджеловского Давида и двух конных скульптур: кондотьеров Колеони и Гатамелата. Огромные чугунные всадники как символ стояли в этом здании, где сейчас именно коням принадлежало веское слово. Передавали, что, забыв про правила музея, один любитель как-то шлепнул ладонью по ноге коня Гатамелата.
      - Молодой человек, этим конем ходить нельзя, - призвал его к порядку служитель музея.
      С центральной площадки у входа вверх вела широкая мраморная лестница, по бокам обрамленная колоннами бурого мрамора. Как и в предыдущие дни, десятки любителей шахмат встречали здесь Ласкера. Они шпалерами выстроились по бокам лестницы и при его появлении принялись бурно аплодировать. Словно триумфатор, поднимался со ступеньки на ступеньку шахматный ветеран, раскланиваясь во все стороны. На двух промежуточных площадках его поджидали любители автографов. Ласкер охотно расписывался на книгах, в блокнотах, на отдельных листках.
 
 
      Но вот он дошел, наконец, до самого верха лестницы. Отсюда по трем сторонам шли залы, где игрались партии турнира. Ласкер играл сегодня в главном зале. Миновав огромные латунные двери с украшениями, он попал в Большой зал музея. Здесь среди рифленых мраморных колонн уютно пристроились шахматные столики с полированными фигурками, часами и флажками. Вверху помещались демонстрационные доски. Они выглядели странно среди древних скульптур; казалось, что римский воин вот-вот покинет свой пьедестал и острием копья перенесет на два поля вперед белую пешку. Всюду разместились зрители. Внизу они покорно ждали начала битвы, стоя за красным канатом, наверху с балкона выглядывали из-за маленьких колонн.
      Мраморный пол был покрыт коврами. Необходимая мера: организаторы убедились в первый день, что без ковров зрители, переходя из зала в зал, создают шум.
      Противницей Ласкера в десятом туре была Вера Менчик. Редкостно одаренная чешка была бесспорно сильнейшей шахматисткой. Мало того, она смело вступала в состязания с лучшими гроссмейстерами-мужчинами и нередко со значительным успехом. Однако в Москве ей не везло - Менчик проиграла все девять первых партий. Ужасное начало расстроило обычно спокойную чешку, и она заметно нервничала, садясь за доску против Ласкера. Тот подбадривающе улыбнулся противнице.
      Маленькое происшествие задержало начало тура. Директор музея подошел к столику, за которым сидела Менчик, и, обращаясь к ней, произнес:
      - Дорогая миссис Менчик! Наш шахматный турнир играется в залах, где все напоминает о храбрости древних рыцарей. Это смельчаки мужчины. Мы рады приветствовать в стенах музея вас, отважную женщину, ведущую борьбу с лучшими шахматистами земного шара. Мы желаем вам самого большого, успеха в вашем смелом, ратном подвиге. Разрешите просить вас, дорогая миссис Менчик, принять на память об этих днях маленький подарок от работников музея.
      Директор снял покрывало с небольшой статуэтки, и зрители увидели миниатюрную копию одной из лучших скульптур музея - «Борющихся ангелов» Пигалля. На глазах растроганной Менчик, принявшей подарок, блеснули слезы.
      Ласкеру неприятно было выигрывать у милой противницы, да еще после пережитых ею приятных минут. Но что поделаешь! Турнирные законы жестоки. После девяти туров он отставал от Ботвинника на два очка, нужно было наверстывать упущенное. Тут не до жалости или рыцарской галантности. Все же экс-чемпион старался делать все возможное для того, чтобы облегчить задачу противницы. Каждый раз, когда Менчик думала над ходом, он поднимался со стула и уходил от столика. Так ей лучше: не будет смущать вид сидящего напротив противника, да и дым от сигары не потревожит.
      Дела Менчик поначалу партии с Ласкером складывались неплохо. Она захватила инициативу, укрепилась пешками в центре и сохранила значительный пространственный перевес. Сильнейшая шахматистка мира делала все, что требовали шахматные законы. Не ее вина, что против Ласкера этого не всегда бывало достаточно. Прозорливый взгляд мудрейшего шахматного бойца сумел отыскать в простой на вид позиции возможность неожиданной контратаки. Нападение черных фигур застало Меячик врасплох: она растерялась, допустила серьезную ошибку и потеряла пешку. Хотя партия длилась до тридцать первого хода, Менчик все же пришлось сдаться.
      Когда противники уже кончали разбирать возможные варианты, к столику подошел судья Николай Зубарев и сказал, что Капабланка сдал Ласкеру партию из предыдущего тура. Собравшиеся вокруг участники поздравили ветерана с такой замечательной победой.
      - Вы умудряетесь в один вечер выигрывать по две партии, - раздался вдруг знакомый Ласкеру голос. Это был Крыленко. Руководитель советских шахматистов, улыбаясь, поздравил Ласкера с двумя завоеванными единицами.
      Ласкер подумал, что это самый удобный момент для переговоров с Крыленко.
      - Я хотел бы поговорить с вами, - обратился он к председателю исполбюро шахматной секции.
      - Пожалуйста, в любую минуту, - охотно согласился Крыленко. - Может быть, пройдем в кабинет директора?
      Выразительно взглянув на Марту, Ласкер последовал за Крыленко. Это была интересная пара. Оба маленькие, коренастые, но какие различные по виду! Величественный, осанистый экс-чемпион мира и подвижный темпераментный большевик. Густая седая шевелюра Ласкера как-то еще заметнее выделялась рядом с бритой головой народного комиссара. Костюм не шел Крыленко, ему явно был лучше военный френч.
      - Я вас слушаю, доктор, - повернулся Крыленко к эксчемпиону мира, когда они уселись в удобных креслах в кабинете директора музея.
      Ласкер некоторое время выжидал, слегка смущаясь, затем: начал разговор вопросом:
      - Вы ведь знаете, что происходит на моей родине?
      По его серьезному тону, по тому, как нервничал этот обычно выдержанный и спокойный человек, Крыленко понял, что разговор пойдет о чем-то серьезном.
      - Я был вынужден уехать из Берлина, - тихо продолжал Ласкер. - Мои друзья тоже покидают Германию. Уехали Эйнштейн, Стефая Цвейг. Евреям становится все тяжелее уживаться с новым режимом Гитлера.
      - Да, - многозначительно произнес Крыленко, внимательно глядя на собеседника умными зелеными глазами. - И что же вы решили?
      - Я хотел бы просить разрешения поселиться в вашей стране, - твердо произнес Ласкер.
      - Надолго?
      - Навсегда, - ответил Ласкер. - Или, по крайней мере, до тех пор, пока не кончится этот ужас.
      Некоторое время Крыленко молчал. Затем сказал:
      - Я должен доложить правительству. Вы понимаете, что один я этот вопрос не могу решить. Но думаю, что он будет решен положительно. Ваша жена тоже, полагаю, останется в СССР?
      - Конечно.
      - Шахматная организация Советского Союза будет рада иметь своим гостем такого выдающегося шахматиста, - промолвил Крыленко.
      Ласкер замахал рукой - к чему комплименты! Затем он продолжал:
      - Спасибо. Вы должны извинить меня, но у меня есть еще одна просьба к вам. Видите ли, я не хотел бы ограничить свою деятельность одними шахматами. Нет, - поспешил поправиться Ласкер, боясь, что Крыленко не так его поймет, - я буду делать для шахмат все, что в моих силах, но мне хотелось бы вместе с тем продолжать мои работы в области математики и, может быть, философии. Хотя, - улыбнулся Ласкер, - наша философия отлична от вашей.
      - И что я должен для этого сделать? - с готовностью отозвался Крыленко.
      - Если можно, переговорить с Академией наук. Я уже беседовал там с математиками.
      - Хорошо, - согласился Крыленко. - Завтра же позвоню Карпинскому. И как вы намереваетесь действовать дальше? Останетесь сразу в Москве?
      - Нет, я должен на некоторое время съездить в Амстердам, - ответил Ласкер. - Нужно устроить кое-какие свои дела. Вы понимаете, я должен быть осторожен.
      - Это ваше дело, - не стал ни о чем расспрашивать Крыленко. - Мы постараемся сделать все возможнее, чтобы вам помочь.
      Некоторое время длилось молчание. Затем Крыленко сказал:
      - Вот что я хотел бы вам предложить. Оставайтесь после турнира на месяц у нас. Поедете с женой на Кавказ, отдохнете. Все расходы мы берем на себя. А потом отправитесь в Амстердам.
      - Большое спасибо, - поблагодарил Ласкер. - Я давно мечтал побывать на Кавказе. Марта будет счастлива.
      - Решено, - по-военному коротко заключил Крыленко. - Что касается дальнейшего, я могу предложить вам такой вариант. В будущем году в Москве состоится еще один международный турнир. На десять человек в два круга. Мы сегодня как раз решили это на исполбюро. Приглашаем вас, Капабланку, Флора, Эйве. Вы можете приехать на турнир и совсем остаться в Москве. За это время успеете сделать ваши дела, да и мы будем иметь время подготовиться и принять вас как следует. К тому же договориться с Академией наук.
      - Отлично. В каком месяце вы предполагаете проводить турнир?
      - В апреле - мае.
      - А Алехина вы думаете пригласить?
      - А как вы считаете? - ответил вопросом на вопрос Крыленко.
      - Мне кажется, давно пора! Ему сейчас очень трудно.
      - Я знаю, - задумчиво произнес Крыленко. - Как-то странно он играет в последнее время: заумные идеи, необоснованный риск.
      - Я вижу, вы смотрите его партии, - удивился Ласкер.
      - Я ведь тоже шахматист, - повел плечами Крыленко. - Слабый, конечно, но все же шахматист. И мне не нравится, как в последние годы играет чемпион мира.
      - Алехин очень устает, растрачивает свой талант на бесконечные, ненужные турниры, сеансы. Жизнь шахматиста-профессионала на Западе очень трудна.
      - И он, говорят, много пьет сейчас, - не то сказал, не то спросил Крыленко.
      - Да, и это очень вредно для него.
      - У него плохая наследственность, - добавил Крыленко. - Мне рассказывал об этом его брат Алексей. Так вы считаете, что Алехина нужно пригласить на турнир?
      - Он мечтает приехать в Москву, - ответил Ласкер. - Если бы вы видели его лицо, когда кто-нибудь начинает говорить о вашей стране!
      - Флор передавал мне его просьбу разрешить приехать в Москву, - сказал Крыленко.
      - И что вы ответили?
      - Сказал: пусть напишет в какой-либо газете письмо с признанием своих ошибок. Может быть, я пересолил немного, - поспешил добавить Крыленко, увидев, что Ласкер удивленно повел плечами, - но очень уж он нас обидел. Не меня, конечно, а миллионы людей, которые верили ему и любили. Его так ждали после матча с Капабланкой, а он все испортил своей дурацкой речью!
      - Я знаю эту историю, - покачал головой Ласкер. - Алехин не так уж виноват в случившемся. Вы понимаете, - добавил Ласкер, - очень не просто написать такое письмо. Ну… в общем, вам не нужно объяснять, это понятно! Судьба его и так жестоко наказала. Мы должны ценить его шахматный гений, а приезд в Москву окажет на него благотворное действие.
      - Уж очень какой-то он… непонятный! - воскликнул запальчиво Крыленко. - В шахматах смелый, решительный, не боится никакого риска. А в жизни…- Крыленко покрутил пальцами. - Так мы с вами договорились, - вдруг переменил он тему разговора. - Если вам что понадобится, обращайтесь прямо ко мне. А за границей - к Ильину-Женевскому, в наше посольство в Праге.
      Они поднялись с кресел. Ласкер с интересом смотрел на собеседника. Перед ним стоял один из тех людей, которые удивляли западный мир. На вид ничего особенного. Низкорослый, с простым лицом рядового человека. Кто мог узнать в этом невзрачном на вид человеке одного из помощников великого Ленина в дни революции, главковерха армии Советской России?
      Ласкер знал, что Крыленко разносторонне образован; нарком юстиции, он наряду с огромной государственной работой удивлял обилием других интересов. Он мог часами просиживать за шахматной доской, потом вдруг внезапно уехать на Кавказ и штурмовать там самую неприступную вершину, и занимался он всем этим самозабвенно, с азартом и большим знанием дела.
      Марта была счастлива, узнав про обещание Крыленко. Она уже успела убедиться, что обещание советского наркома все равно, что уже сделанное дело. Это путешествие по Кавказу, о котором она столько мечтала! Радостная спускалась она вместе с Эммануилом по лестнице. Медленно шагал со ступеяьки на ступеньку маленький большеголовый старик с резким профилем. Степенно раскланивался он по сторонам, на его белых серебристых усах застыла улыбка счастья.
      Все было, как раньше: те же любители, тот же садик, те же тридцать шагов до выходной калитки, где стоял «Линкольн», присланный организаторами. Все было то же, и все-таки многое изменилось! Ласкера на этот раз провожали не просто любители шахмат. Ему аплодировали его будущие соотечественники, среди которых ему, кто знает, как долго, придется жить. Марта с интересом всматривалась в их возбужденные лица, прислушивалась к возгласам восторга. Одно можно было заключить из их темпераментных криков: они очень любят Эммануила Ласкера, и это обнадеживало Марту в преддверии тревожного и непонятного будущего. «Что ж, начнем снова!» - припомнила она строку из детского стишка Эммануила.
 

8

 
      Алехин положил в тарелку кусочек масла и медленно размешивал кашу ложкой. Склонив голову набок и опустив уголки сжатых губ, он с отвращением поглядывал на серо-желтую массу, размазанную по дну тарелки.
      Грейс, вопросительно подняв ровные брови, опросила мужа:
      - Вам не нравится поридж, дарлинг?
      - Ничего, - сквозь зубы процедил Алехин.
      - Овсяная каша очень полезна. Нужно к ней только привыкнуть.
      - Цыган лошадь приучал, приучал, - тихо протянул Алехин.
      - Что вы там говорите насчет коня, дарлинг? - спросила Грейс и, не дождавшись ответа, продолжала: - Мы, англичане, знаем толк в еде. Утром поридж, бэкон энд еггз; кровяной бифштекс на обед. Традиция выработана годами.
      - В других странах есть тоже неплохие традиции, - отозвался Алехин.
      - А именно?
      - Не признавать никаких традиций! - невесело усмехнулся Алехин.
      - Это опасно! - назидательно произнесла Грейс. - Обычно это приводит к анархии.
      - Вы имеете в виду Россию? - спросил Алехин.
      - Хотя бы. Но там тоже есть вековая традиция.
      - Какая? - допытывался Алехин.
      - Водка. Вы считаете, это лучше, чем поридж?
      - «Лучше уж от водки умереть, чем от скуки», - процитировал Алехин.
      Грейс не поняла русских слов. Она подняла взгляд от тарелки и посмотрела на мужа. Большие зеленые глаза ее были широко раскрыты, губы чуть сжались в презрительную улыбку. Но хороша оиа была даже в гневе, и в Алехине мигом улеглось чувство неприязни к этой капризной, но обворожительной женщине.
      - Вам не нравится английский образ жизни? - запальчиво спросила Грейс.
      - Мне очень нравится одна англичанка, - примирительно произнес Алехин. - И люблю я ее со всеми традициями и… овсяной кашей.
      С минуту оба молчали. Грейс уже закончила поридж, Алехин все еще возился с полезной, но безвкусной пищей.
      - Насчет традиций…- сказал Алехин, отправляя в рот на кончике ложки маленькую порцию каши. - У Сомерсета Моэма есть роман «Ашенден». Там один мужчина хочет жениться на любимой женщине. Чтобы не впасть в ошибку, они решают предварительно узнать друг друга поближе. Неделю живут в Париже в одном номере отеля. Через семь дней мужчина сбежал - он не вынес ровно семи штук яичниц, которые его возлюбленная неизменно заказывала на завтрак…
      - От хороших женщин не убегают, если даже они едят яичницы с утра до вечера, - перебила мужа Грейс. Как всегда в гневе, она нарочито четко выговаривала каждый слог.
      В столовую вошла горничная Мадлен.
      - Вас просят к телефону, мадам, - сказала она хозяйке дома. Грейс вытерла салфеткой губы - на белой материи остались ярко-красные следы помады - и быстрыми шагами вышла из комнаты мимо горничной, предупредительно раскрывшей дверь. Алехин обрадовался - наконец-то можно избавиться от проклятой каши. Он взглянул на Мадлен, потом на поридж и сделал кислую гримасу. Горничная улыбнулась, взяла тарелку с почти нетронутой кашей и вышла из столовой. Алехин облегченно вздохнул.
      В широкие цельные окна с полукруглым верхом врывались яркие лучи утреннего солнца. Они падали на высокую стеклянную горку и разноцветными бликами отражались от полированных граней хрустальных ваз, множества чашек и блюдец кофейного и чайного сервизов. Вдоль стены устроился длинный шкаф-креденс. Оттуда в дни приемов и торжеств доставались гигантские миски-супницы, серебряные блюда и подносы. Но и тогда эти бесконечные обеденные принадлежности легко размещались на необъятном обеденном столе из черного мореного дуба. Что же говорить об обычных днях, когда они всего лишь вдвоем с Грейс буквально терялись за огромной эллиптической плоскостью стола. «Не стол, а ипподром», - сказал как-то Алехин.
      Часы в темном футляре пробили девять. Алехин взглянул на забавный маятник этих старинных часов. Девочка в легком платьице монотонно качалась на качелях вверх и вниз. «Хоть что-то есть веселое в этой комнате», - подумал Алехин. Его взор безучастно скользил по стенам, оклеенным строгими обоями, по рядам черных стульев с высокими резными спинками. В строгом порядке стояли они, как часовые, вокруг стола. А чтобы не нарушился этот веками установленный строй, за ним строго следил со стены закованный в черную рамку предок Грейс.
      Мадлен вернулась с новой тарелкой. На этот раз в ней была яичница с ветчиной. Алехин с аппетитом принялся за более привычное блюдо.
      - Гарольд заедет за мной, - сообщила вернувшаяся Грейс. - К счастью, он тоже едет в Париж.
      Тон этого сообщения был безразличный и даже несколько недовольный. Выходило, что Грейс совсем не хочется ехать с Гарольдом, но что делать, приходится!
      Алехин, не поднимая глаз от тарелки, молча продолжал расправляться с яичницей. Грейс несколько раз посмотрела в сторону мужа. Он сидел, все так же уткнувшись в тарелку. Опытная женщина поняла: соотношение сил за столом изменилось. Раньше инициатива принадлежала ей, но ее уход и особенно неосторожное сообщение о поездке с Гарольдом явились, как говорят шахматисты, потерей темпа. Нужно было срочно думать о защите.
      - А эта женщина из романа не пробовала менять блюда? - спросила она Алехина. - Ну, попросить хотя бы… ветчину?
      Это был нейтральный ход, проба сил. Алехин ничего не отвечал, он лишь безразлично повел плечами. Выжидательные маневры ничего не давали, пора было приступить к решительным ходам.
      - Невеста Гарольда хочет купить себе пальто, которое я тебе показывала. Она едет с нами в Париж.
      Это была явная авантюра, блеф, который в любую минуту Алехин мог проверить. Но какой смелый игрок не пускается на самое рискованное предприятие в трудной позиции! Грейс с радостью заметила, что лицо мужа сразу посветлело. Пусть рискованный, но верный ход разом исправил ее позицию. Теперь нужно лишь укрепить ее выжидательными маневрами.
      - А что ты скажешь, если я тоже куплю себе такое пальто? - в особых случаях переходя на «ты», спросила Грейс.
      - Почему же! Пожалуйста.
      Первый ответный ход противника. Дальше все зависело от опыта и мудрости нападающего.
      - А может быть, ты поедешь с нами в Париж? Вот было бы хорошо! - Грейс с особой восторженностью произнесла предложение, наверняка зная, что в данный момент Алехин не может бросить занятия.
      - Спасибо. Я не могу. Ты же знаешь: нужно готовиться к матчу.
      - Я сегодня видела письмо с голландским штампом. Что нового? - продолжала вопросами выгадывать время Грейс. В некоторых позициях нужно дать противнику прийти в себя.
      - Все решено, - ответил Алехин, пережевывая кусочек ветчины. - Правительство финансирует матч.
      - Значит, окончательно договорились?
      - Да. Начинаем в октябре. Задержка была лишь за решением финансовых вопросов.
      - Замечательно! Я так люблю Амстердам! - обрадовалась Грейс. - А какой гонорар?
      - Ты хочешь спросить: сколько получу я?
      - Да.
      - Около двадцати тысяч гульденов. В случае победы.
      - Победы?! Какой может быть вопрос! Ты и Эйве!
      - Эйве сильный гроссмейстер. Один из пяти-шести сильнейших в мире.
      - Но ведь это не Капабланка, не Ласкер. И даже не Боголюбов.
      Алехин покачал головой:
      - Для меня он сейчас самый опасный. Этот матч - самое трудное испытание за всю мою шахматную карьеру.
      - Сколько я помню, Эйве уже проиграл тебе матч в двадцать шестом году. Разве с тех пор он стал сильнее? Или ты стал играть хуже?
      - Дело не в силе, Грейс. - Алехин произнес эти слова так, как говорят о чем-то глубоко и долго обдуманном, что терзает ум и сердце в томительные часы размышлений. - Есть причины не менее важные.
      - Какие? - подняла вновь брови Грейс.
      - Психологические.
      - Что вы имеете в виду? - опять перешла на «вы» Грейс. - Не понимаю.
      - Среди шахмагистов однажды разгорелся спор, - попробовал объяснить свою мысль Алехин, - как лучше играть: в обычном турнирном зале или в отдельной, изолированной комнате. В зале мешают зрители - они разговаривают, шумят, в отдельной комнате можно создать идеальные условия, мертвую тишину. Спор был жаркий: одни стояли за зал, другие - за комнату.
      - Я помню, вы мне говорили, - попробовала форсировать события Грейс. Она была в цейтноте - в половине десятого должен был приехать Гарольд. Грейс нетерпеливо позвонила в колокольчик, явилась Мадлен. Горничная забрала тарелки и вскоре принесла кофе, джем, булочки-рожки.
      - Я был всегда за обычный зал, - продолжал Алехин. - Пусть мне мешает шум, но мне он дает непосредственный контакт с шахматными любителями, с теми, для кого я создаю художественные произведения в шахматах. Публика вдохновляет меня, держит в напряжении, создает дополнительный стимул для творчества.
      - Я не пойму одного: какое это имеет отношение к Голландии? - нетерпеливо спросила Грейс. - Там ведь тоже будет публика, обычный турнирный зал.
      - Публика будет, но какая? Голландская, чужая, враждебная.
      Грейс повела плечами: мысль мужа не совсем доходила до нее.
      - Но ведь вы и раньше играли в других странах. Два раза в Германии с Боголюбовым.
      - О! Это было совсем другое дело! - оживился Алехин. - В Германии мы оба были одиночками. Два русских среди немцев. Кругом были чужие люди и для меня и для него. А здесь целая страна будет за Эйве, миллионы людей будут ждать моего поражения. Я уже пережил нечто подобное в матче с Капабланкой в Аргентине.
      - Я всегда говорила вам: вы слишком резки, неосторожны с людьми. Вы теряете много друзей.
      - Можно приобрести одного друга, трех, пять, но нельзя приобрести миллионы друзей. Особенно, если ты их уже потерял, - пытался объяснить Алехин и вдруг… замолчал. Что-то подсказало ему: Грейс ничего не поняла из того, о чем он так подробно ей говорил. Она просто по складу своего характера не может разобраться в тех чувствах, которые терзали Алехина. Ему стало стыдно за невольное признание, не встретившее никакого отклика в душе близкой ему женщины. «Может, не, стоило изливать душу? - задал он сам себе вопрос. И тут же ответил встречными вопросами:- А кому же еще можешь ты пожаловаться? Где во всем свете есть человек, способный понять тебя, пожалеть, утешить?»
      - Я бы советовала вам поменьше употреблять алкоголь, - с трудом дошли до сознания задумавшегося Алехина слова жены.
      - А чем заменить? - серьезно спросил Алехин.
      Грейс пристально посмотрела на мужа. Что за глупый вопрос: чем заменить? Все-таки очень странный он человек! Как часто она не понимает его мыслей, поступков, чувств. Вот, не угодно ли: чем заменить алкоголь?
      - Ты твердо решила ехать? - спросил Алехин жену после небольшой паузы.
      - Конечно. Я уже условилась. Это очень важная встреча.