Этой лайке не очень-то повезло с хозяевами. Щенком он жил у одной девицы, не слишком разбирающейся в вопросах психологии собак. Затем — у легкомысленного хозяина, не баловавшего собаку своим вниманием, часто передоверяющегося её другим. К году пёс был дурашливым и невоспитанным. Ко мне он испытывал самые добрые чувства и всегда радостно приветствовал. Один из временных его хозяев оказался довольно неуравновешенным человеком и, воспылав ненавистью к моей собаке, маленькой дворняжке, начал натравливать на неё свою огромную сторожевую собаку. Переговоры не дали результатов, и мы старались не встречаться.

Но однажды встреча всё-таки произошла. И когда огромная злая собака готова была напасть, этот «дурашливый бесёнок» вдруг бросился к обидчице (а они с ней были друзьями), схватил её за основание хвоста и осадил (приём собаки-медвежатницы). Та от неожиданности села, перестала лаять и вообще забыла о нас. Я похвалила защитника, поблагодарила его. А он все держал хвост, давая нам время пройти.

Через некоторое время я решила проверить, насколько случайной была эта защита. При следующей попытке нападения нашего приятеля не было рядом. Я позвала его: «Помоги! Защити!» И мой верный друг, примчавшись откуда-то со стороны, повторил приём и опять защитил нас.

Теперь я была уверена, что это умная собака с врождёнными качествами охотника и добрым собачьим сердцем.

Она любила животных с рождения. И не боялась их. Едва научившись ходить — а это произошло на даче, — она исчезла. Родители, все дачники сбились с ног: вокруг лес, рядом речка. Поиски не дали результатов. И тут один наблюдательный человек, пробегая в очередной раз мимо дачи, где на цепи сидела злая собака, заметил, что она почему-то сидит рядом с будкой, время от времени заглядывая внутрь (в это время у неё были щенки). Необычное поведение собаки привлекло его внимание. Позвали хозяина, потому что к цепной собаке да ещё со щенками никто не смел приблизиться. Хозяин заглянул в будку и… рассмеялся: среду щенков мирно спала та самая пропавшая девочка. В будке стало тесновато, и собака терпеливо ждала снаружи, оберегая сон своих щенков и маленького человека.

Жил у меня фокстерьер Дик. И породой не вышел, и родословная неизвестна: я нашла его умирающим поздней осенью возле лётных уже заколоченных на зиму дач. Видимо, поиграли летом со щенком, а в город брать не стали и выбросили, забыв о том, что щенки тоже умеют страдать. Найдёныш сразу стал членом нашей семьи, всеобщим любимцем.

Как-то к нам приехал родственник из другого города, а с ним — месячный щенок карело-финской лайки. Мой Дик начал опекать малыша. Пустил его на свой коврик, принёс ему свои игрушки. Дверь на балкон мы закрыли, потому что балкон у нас с большими щелями, а щенок был подвижный и везде совал свой маленький носик.

Мы сидели в другой комнате. Вдруг слышим лай Дика и визг щенка. Бегу на шум. И что же? Оказывается, открылась дверь на балкон. Щенок устремился туда. Но Дик, мой умный Дик, встал в дверях балкона, хотя сам очень любил сидеть на балконе и наблюдать с нашего десятого этажа за жизнью двора. Они меня не заметили. Щенок разбегался и пытался проскочить мимо Дика, но опекун ловко ловил его за нос и откидывал от двери. Щенок визжал, Дик в это время лаял — звал нас. Приземлившись, щенок устремлялся к балкону, и все повторялось: Дик ловил его на нос и откидывал, щенок визжал, Дик лаял. Тут мой умный пёс увидел меня, а щенок, ничего не замечая, уже мчался на него. Дик на этот раз поймал его не на нос, а взял за шкирку и отшвырнул от двери так, что тот проехал несколько метром по полу. Я закрыла дверь балкона. Дик в изнеможении повалился на бок, а упрямец уже бежал к нему. Тогда Дик обнял его лапами и начал переваливаться с одного бока на другой, крепко и любовно прижимая малыша к груди, а тот сразу затих и заснул.

К. А. Роговин, кандидат биологических наук

ЙОВЕЙ

То были настоящие звери. Пять огромных лохматых псов наводили ужас на всех, кто вторгался в их земли. В сущности, власть их распространялась на территорию небольшой фактории, затерянной среди бескрайней тундры Ямала. Несколько бревенчатых домиков, два десятка чумов приютились на берегу северной речки, а вокруг, куда ни взглянешь, — равнина от края до края, и не счесть больших и малых озёр. В тундре, куда псы уходили кормиться, они вели себя совсем по-другому: были трусливы и убегали при малейшей опасности. Если не считать внушительных размеров, во внешности этих собак было мало привлекательного: обвислые уши, довольно тупые морды, злобный, голодный взгляд… Впрочем, нрав псов определялся, скорее всего, воспитанием. Их здорово били. Собаки принадлежали старику ненцу по имени Сатака, служившему на фактории водовозом. В гололёд, когда лохматый, кожа да кости, мерин Бурый бессилен был втащить от реки по взвозу наполненную водой бочку, старик ловил псов и впрягал их в сани в помощь коню. В это время его хлыст нещадно гулял по спинам и бокам зверей. Конь, сверкая бельмами глаз и дрожа больше от страха, чем от натуги, с грехом пополам вёз сани в гору, а собаки помогали ему, подгоняемые хлыстом старого ненца. Морды их были упёрты в снег. Из раскрытых пастей с вывалившихся языков стекала слюна. Они глухо храпели, взвизгивали и отрывисто лаяли. В это время в их пёсьих душах, наверное, копилась лютая злоба. Они вымещали её на бродячих собаках, время от времени появлявшихся на фактории. Не однажды, по рассказам Сатаки, его псы разрывали в клочья этих приблудившихся чужаков.

И только один пёс сумел выжить, противопоставив злобной силе своры свой гордый независимый нрав, ловкость и безусловную смелость.

Когда мы пришли на факторию, он уже жил там, прикипев к магазину. Это был маленький пёсик, весёлый и шустрый. Размером он походил на нашу карело-финскую лайку, но был более коренастым и обладал длинной, густой рыжевато-бурой шерстью. Звали его старинным именем Йовей (вероятно, искажённая транскрипция ненецкого слова). Говорили, что в тот день, как он осел на фактории, собаки Сатаки пытались разорвать его, но он ловко уворачивался, сочетая отступление с короткими контратаками. Эти выпады маленького наглеца обескураживали псов, давая ему секундные передышки, во время которых он пытался удрать. Однако этим он провоцировал все новые и новые атаки разъярённых собак. Когда казалось, что кровавый конец неизбежен, на пути ему встретился штабель дров у стены магазина. Пёсик забился под поленья и прожил там неделю, зализывая раны и набираясь сил. Поначалу заведующий магазином, он же продавец и сторож (ненцы называли его Большим Бородатым Володей), приехавший на Ямал за длинным рублём, в отношении пса настроен был прагматически. Вечером, после того как собаки Сатаки задали чужаку трёпку, заведующий пытался извлечь полуживого пёсика из-за поленницы исключительно ради целей скорняжного промысла, но, получив довольно недвусмысленное предупреждение на собачьем языке, решил обождать — пусть, мол, подживет шкура. Швырнув за поленницу рыбьих потрохов, Володя забыл на время о собачонке. Так Йовей выжил.

Спустя три дня он уже выбирался из-за поленницы и бродил по фактории, когда собаки Сатаки спали. По утрам были видны его следы на снегу. А в один прекрасный день он появился как ни в чём не бывало на пороге магазина, дружелюбно виляя хвостом: «Может быть, впустишь погреться?», — говорил его взгляд, обращённый к Володе. И Большой Бородатый Володя, поразмыслив, впустил пса, а потом и вовсе сменил гнев на милость, забыв о затее употребить собачонку на шапку. Пусть живёт в магазине, какой ни есть, а всё-таки сторож.

Но Йовей не сделался домашней собакой, хотя и научился вскоре исполнять порученную ему работу; он стал чем-то вроде звонка в магазине Володи. Иногда он уходил в тундру и пропадал там день-другой, самостоятельно добывая себе пропитание. Иногда отсутствовал по нескольку дней подряд, и никто не мог сказать, жив ли он или погиб в схватке со сворой. Но спустя некоторое время Йовей вновь появлялся в магазине, довольный и подобревший. В отличие от большинства домашних собак, у него не было того жалостливого, молящего о прощении, в сущности, рабского взгляда, которым так часто восторгаются люди в своих холёных аристократических и бесполезных собаках. Йовей был независим.

Нужно сказать, что нравы на фактории царили весьма жестокие (была середина семидесятых годов). Большой Бородатый Володя вёл себя как хозяин не только в отношении к не принадлежавшему ему магазину. Он держал в кулаке окрестных спившихся ненцев и коми, которые за бутылку водки выкладывали шкурки песцов, пыжиков, попадали к завмагу в кабалу. Как говорится, до бога высоко, до царя далеко… Мне самому пришлось видеть, как Большой Бородатый Володя раздавал тумаки несчастным пьяницам, которые плохо ему сослужили, или вышвыривал их пьяных на двадцатиградусный мороз из магазина, и они, кубарем скатившись с крыльца, тут же засыпали в снегу в своих малицах. Было в поведении Володи много отвратительного, может показаться даже, малореального для наших дней, что-то скорее напоминавшее персонаж рассказов Джека Лондона… Увы, Север есть Север, и он далеко не всегда влечёт к себе сильных и смелых, а главное, чистых духом людей. Поэтому не было ничего удивительного в том, что и с Йовеем Большой Бородатый Володя был тоже не мягок. Не однажды его тяжёлый сапог готов был опуститься на голову пса. Но в том-то и состоял секрет кобелька, что он всегда выходил сухим из воды. Ловко уворачиваясь от ударов, он забивался то под шкаф, то под лавку и, улучив момент, выскакивал на двор. Порой, почувствовав недоброе в настроении Володи, заранее исчезал с глаз долой скитаться по тундре. Словом, Йовей не считал Володю хозяином. Он жил в магазине как бы по договору, как это делает не собака, а кошка, которая ловит мышей в уплату за проживание.

Когда наша экспедиция разбила лагерь на другом берегу реки, в километре от фактории, Йовей на другой же день появился среди палаток. Это была, конечно, инспекция. Он тотчас заявил посредством поднятой задней лапы, что земля под лагерем принадлежит и ему тоже, после чего милостиво согласился принять пищу. Что привлекло его в лагерь, сказать трудно. Сомнительно, чтобы это был только корм. Ведь он не был худым и, по всей видимости, прекрасно добывал пропитание, охотясь в тундре. Может быть, ему понравились новые лица, весёлый нрав незнакомых людей или, может быть, наши песни у костра. Он мог их слушать часами. Вскоре Йовей совсем перебрался к нам в лагерь. Он неизменно сопровождал нас в маршрутах, ждал с нетерпением начала каждой экскурсии и был поистине неутомимым спутником.

Однажды, когда мы шли вверх по реке на моторе, он пробежал по берегу не менее семидесяти километров почти без остановок. Раза два, когда силы его совсем оставляли, он кидался в воду наперерез лодке, и мы, приглушив мотор, затаскивали его на борт. Его начинали гладить, предлагали пищу, но, не выдержав и пяти минут, он вновь прыгал в воду и, доплыв до берега, мчался за лодкой.

Сообразительность его была удивительна. Не однажды мне приходилось бродить с ним по тундре. По-видимому, никем не натасканный для подружейной охоты, он обладал природным даром находить и выпугивать птицу. Но что замечательно — буквально с третьего раза он научился делать это на расстоянии выстрела, а вскоре уже выносил на берег упавшую в воду утку.

Как-то раз, уже осенью, в поисках куропаток мы ушли с ним по ёрникам довольно далеко от лагеря. Вдруг сделалось пасмурно, потянул ветерок, пошёл снег. Через полчаса началась настоящая снежная буря. В десяти шагах ничего не было видно, кроме сплошной стены из метущихся мелких снежинок. Я не на шутку встревожился, повернул в направлении к дому. Выбирайся я в одиночку, непременно бы заблудился. Но Йовей уверенно трусил впереди и вскоре вывел меня прямиком к дому.

Много раз ходили мы с ним на охоту, наслаждаясь суровой красотой северной природы. Ни с чем не сравнимы пронзительно-яркие краски осенней тундры: красные заросли ёрника, жёлтые, оранжевые, малиновые листья морошки, бордовые, с ещё не опавшими сизыми, ягодами кустики голубики. Под ногами звонко хрустит ранний тонкий ледок. В прозрачном, каком-то удивительно глубоком сентябрьском небе сияет низкое солнце. Никогда не забыть это дивного времени ранней молодости, первых зоологических экспедиций, когда все вокруг наполнено таким большим и одновременно таким ещё неопределённым смыслом, который если и можно выразить, то разве только словами «все впереди».

Мы выбирались с фактории в конце октября. Уже стояла зима. Навигация на реке прекратилась, но зимний тракт по льду ещё не был открыт. Не без труда связавшись по радио с городом Салехардом, нам удалось заказать вертолёт. Он прилетел неожиданно скоро, сел перед домом Володи. «Две минуты на сборы, — скомандовал старший пилот. — Двигатель не глушим: вот-вот не будет погоды…» Мы на скорую руку побросали в кабину кое-как увязанное снаряжение. Некогда было решать, как обойтись нам с Йовеем. «Ну что? Полетишь с нами?» — кто-то спросил пса, присев на корточки и протянув ладонью вверх руку. Он бегал, нервничал и поскуливал, сбитый с толку происходившей вокруг него суматохой. Ждать было некогда. Его подхватили, забросили в кабину. Потом был перелёт через заснеженную зимнюю тундру, долгий путь поездом в Москву, городской транспорт, толпы людей, незнакомая, чужая псу обстановка подъезда многоэтажного дома. Он стал жить у одного из членов нашей экспедиции в удобной городской квартире. Недели две все, кажется, шло хорошо. Не составило труда приучить кобеля делать свои дела на дворе. Он терпеливо ждал нового хозяина, радовался его возвращению с работы. Выбежав на улицу, начинал неистово скакать, кружиться волчком, припадая на передние лапы, приглашал поиграть с ним взапуски. Казалось, не было конца его радости.

И всё же в поведении Йовея что-то изменилось, хотя многие этого не замечали. Временами пёсик делался скучным. В эти короткие периоды в его прежде таком жизнерадостном взгляде появлялась тоска. Так продолжалось недолго.

Как-то, выведенный на прогулку, Йовей убежал. Да, именно убежал. Будто забыв все, он потрусил своей дорогой куда глаза глядят. Хозяин его замешкался, отвлёкся разговором с соседом, а когда спохватился, пса уже не было. Его звали, пытались идти по следу. Куда побежал Йовей? Что заставило его бросить очередного хозяина? Что сталось с ямальским скитальцем в огромном, бесспорно враждебном ему городе? Все это остаётся загадкой. Думаю, он встретил в Москве куда больше опасностей, чем те, которым бесстрашно противостоял, живя в родной стихии северного края. Он мог попасть под машину, сделаться лёгкой добычей собачников-живодёров или быть растерзанным городскими бездомными псами, нравы которых, в отличие от собак Сатаки, были ему незнакомы. Но, может быть, он почувствовал зов Севера и пустился отыскивать путь на свою далёкую родину, точь-в-точь как описал это в своих рассказах и повестях Джек Лондон. А уж он-то знал толк в собаках.

Е. В. Котенкова, кандидат биологических наук

ПРО РЕЮ, ОУНЛИ И ПЛЮШУ

В течение трех летних сезонов мне довелось жить на биостанции бок о бок с ручным сурком байбаком по кличке Плюша. Плюша был толстым, симпатичным увальнем. Когда я впервые с ним познакомилась, зверьку было всего несколько месяцев. В детском возрасте Плюша любил всех людей и позволял гладить себя и брать на руки. К сожалению, к году у него появился весьма существенный недостаток, который сильно осложнял его жизнь в коллективе: он стал признавать только свою хозяйку и ещё двух-трех «избранных». Со всеми остальными он расправлялся быстро и решительно: распушившись, медленно переваливаясь, сурок подходил к своему «врагу», угрожающе стуча зубами, потом поднимался на задние лапы, делая «столбик», и если вы тут же не ретировались, обнимал вашу ногу на уровне колена и жадно впивался в неё зубами.

Одно лето в наш коллектив, членом которого был и Плюша, входили ещё два ньюфаундленда, носившие клички Рея и Оунли. Собаки были хорошо воспитаны, твёрдо усвоив правило «не обижать маленьких», они не проявляли враждебности по отношению к другим домашним животным. Обе быстро привыкли к обществу Плюши, а сурок очень скоро перестал их бояться и даже для острастки иногда стучал зубами, подходя к носу лежавшей Реи. Рея была старше Оунли и прекрасно знала, что хорошо и что плохо. Поэтому когда Плюша в наше отсутствие позволял себе слишком много, например, пытался залезть на письменный стол или, забравшись на стул, грыз подоконник, Рея тут же вскакивала и начинала громко на него лаять. Сначала эти воспитательные меры благотворно действовали на сурка, и он оставлял недозволенные занятия. Через некоторое время Плюша убедился, что Рея не переходит к другим, более активным действиям, и перестал воспринимать её «предупреждения» всерьёз. Его взаимоотношения с Оунли были более сложными. По её мнению, основным недостатком воспитания Плюши была агрессивность по отношению к людям. Меня она постоянно защищала от Илюшиных нападок, ложась на пол так, чтобы он не мог приблизиться ко мне неожиданно, оставшись незамеченным. Её воспитательные меры были куда строже и действеннее, чем у Реи. Как только сурок пытался приблизиться к моему стулу с явно недобрыми намерениями, Оунли вскакивала на ноги, после чего следовал быстрый удар лапой, от которого Плюша превращался в «летающего сурка», шлёпаясь на пол в двух-трех метрах. Если это не охлаждало боевого пыла байбака, то Оунли пускала в ход зубы, схватывала Плюшу за шиворот и слегка прижимала его голову к земле, впрочем, не причиняя ему ни малейшего вреда. Однако морально Плюша бывал полностью уничтожен и, подчиняясь грубой физической силе, отходил на безопасное расстояние и начинал жалобно кричать.