* * *
      Мы пролежали лицом вниз до самого вечера. Это невыносимо! Зелье оказалось ненадежным, его хватило только на пару часов. Все тело ломит, но это только вначале, потом - хуже. Потом суставы начинают болеть. Даже не болеть - они становятся источниками боли, которая разливается по всему телу. А уж потом приходит онемение. Все, боль уходит, а вместе с ней и все остальные ощущения. Тело чужое, не твое, вытесанное из камня. Только голова твоя, каким-то неизвестным художником-абстракционистом прилаженная к мраморной скульптуре. Когда начались сгущаться сумерки, нам надели повязки на глаза и, наконец, сняли пленку с запястий и лодыжек. Встать я, конечно, не смог. Меня подняли и повели куда-то, подвесив рюкзак на плечо. Я заметил, что он порядочно полегчал. Постепенно кровь возобновляла свой ток, чуть покалывало в мышцах. Это хорошо. Наверное, на руках и ногах у меня черные линии где была намотана пленка. Сволочи! Это же издевательство над людьми! Я уже не говорю о нарушениях прав, в подобной обстановке это просто смешно. Но чисто по-человечески... Нас несли довольно долго, после чего посадили на землю и удалились. Деревянными пальцами я кое-как стянул повязку с головы Мак-Кинли была далеко, примерно как вчера вечером. Наши рюкзаки лежали тут же, на земле. Андрею было совсем плохо - кисти его были белыми, как мел, а под ногтями разлилась голубизна. Это очень плохо, нужно в что бы то ни стало привести его в чувство, вернуть жизнь в конечности пока не поздно. Я встал на четвереньки, подполз к Андрею, снял с него повязку - по крайней мере, лицо у него было нормального цвета и принялся растирать руки. Растирал долго, пока вены не вздулись и по коже не пошла розовая краска. Ноги себе он уже растирал сам. И только сейчас... только сейчас я испугался. Понял, что нас запросто могли убить. Это понимание всегда приходит позже - прыгни на стальные прутья, пробеги сквозь огонь, не задумываясь, а потом похолодей от ужаса. И первым моим желанием было все бросить и бежать. Желание было сильно, очень сильно, так что ноги уже сами напряглись. Но я схватился руками за траву, удерживая неспокойное тело. Андрей поднял на меня удивленные глаза. - Что ты делаешь? - спросил он, глядя, как я цепляюсь за землю. - Я хочу убежать... И если отпущу траву - побегу, куда глаза глядят. Только к утру я почувствовал себя нормально - развеялась немота, я смог ходить, не хромая. Возвращаться глупо, если не убили в первый раз - убьют сейчас. Лучше всего сейчас для нас уйти отсюда как можно быстрее. Вещи наши не украли, полегчавший рюкзак был всего лишь плодом моего воображения. Все на месте, значит, они, в принципе, настроены не агрессивно, а мы просто попались под руку. Но что же такое там?.. В небо потянулась струйка дыма, как от костра. Создатель, кем бы он ни был, придумал любопытство для того, чтобы людям легче было впутываться в неприятности. Хотя, и наделил им каждого по разному. Наверное, чашка, из которой любопытство вливали в меня, перевернулась, выплеснув все. Я взял рюкзак и пошел обратно, нацарапав короткую записку: "Возвращайся домой, за мной не иди. Если я вернусь, то устрою такую гулянку, какой не видел ни ты, ни твой отец с дедом!"
      03
      Я шел, и сердце прыгало в груди. Вся жизнь мелькала перед глазами - драки, ссоры, любовь, ненависть, радость, горе... Если бы записать это, получилась бы увлекательнейшая книга, настоящая эпопея о жизни одного человека во всех подробностях. Человек такого не сочинит никогда, но жизнь подсказывает нам сюжеты. Сизый дымок вился впереди, превращался в моем воображении в столб, даже не дыма, а простой мраморный столб, поставленный по чье-то прихоти. Или как памятник. Кажется, птицы умолкали при моем приближении и насекомые разлетались в стороны. Я тысячу раз сгорал от гнева на самого себя, тысячу раз мною овладевало желание вернуться и было оно ничуть не слабее жаления убежать вчера вечером. Но я шел. Может быть, Небо сохранит меня... И я увидел их - одни солдаты в форме, только двое в штатском. Один сидит связанный на земле - руки у него скручены за спиной, но ноги свободны. Наверное, это тот, которого бросили вчера рядом со мной. Невысокого роста, заурядной внешности... Его попутчик имел влияние среди военных. Во всяком случае, его они слушали, чуть ли не заглядывая в рот. Старая фабрика была окружена вниманием и почетом: вокруг нее постоянно суетились солдаты, что-то подпирая, что-то очищая от грязи и ржавчины. Кусты и деревца, которыми фабрика обросла со всех сторон, уже вырубили и теперь она стояла, освещаемая солнцем, будто памятник губительному времени - черный прогнивший остов. Почему она не падает?.. Откуда-то показался солдат с бревном, он волочил его по земле, потому что поднять не смог бы. Приподнял, желая подпереть что-то, может, одну из стен или еще... и уронил! Прямо на стену! Я ожидал, что все строение сложится и рассыпется в пыль, но... ничего этого не произошло. В адрес нерадивого работника тут же полетели нелестные выражения человека в штатском, тот, потупив глаза, поднял бревно и затащил его за огромный валун. Я сидел в кустах довольно далеко от группы военных, укрепляющих здание фабрики, и не смел даже пошевелиться - ветер дул от меня и вполне мог донести шум. Нет сомнений, меня услышат. Сидел уже около часа, если Солнце не обманывает. Человек в штатском... А ведь он не русский! Солдаты - да, русские, а он нет, у него акцент. Американец? Нет, скорее, англичанин. По происхождению англичанин, возможно, долго жил в России и выучил русский... Что-то привлекло мое внимание - там, в траве, возле фабрики горит огонек. Нет, не настоящий огонь, конечно, скорее кусок зеркала, отражающий солнечные лучи. Во всяком случае, похоже. Его заметили. Человек в штатском - солдаты называли его Дженнингс - показал на огонек пальцем, а связанный, взглянув, страшно закричал. Дженнингс и сам побледнел, а через секунду и вовсе спал с лица. Огонек будто магнит притянул мой взгляд. Что же это такое? Связанный все кричал и бился в попытках освободить руки. В такие моменты человек способен на все - даже сталь порвет, не то, что веревки или ленту. Огонек разгорался все ярче. И я услышал смех. Нет, хохот, безумный хохот, на какой способен только выживший из ума старик либо просто псих. Солдаты разом повернулись - смех доносился из-за фабрики - и вскинули автоматы. Полслова, полжеста командира - и тогда уж точно дождь пуль разнесет всю фабрику в пыль. Но приказа не было. Дженнингс дернул рукой и двое пошли в обход здания, а еще двое с другой стороны. Секунды тяжелы... и долги, растянулись... будто часы... ожидание. Вскрик! Помимо воли - вскрик неожиданности. Обе пары встретились с той стороны здания, столкнулись нос к носу. И вслед за этим последовал еще один взрыв хохота... Прямо позади меня! Спину обожгло морозом, по щекам потекли струи пота. Да, я вспотел, как свинья, хотя вся кровь отхлынула от кожи. Меня сейчас, наверное, можно принять за альбиноса... Шея, будто свинцовая, из теплого свинца, еле поворачивается. Мышцы свело сильнейшей судорогой. Страх достиг своего апогея, выше которого подняться просто не мог... нет, выше только смерть, холодная смерть. Я повернулся. И увидел его. Человек, мужчина, он сидит на корточках, опираясь руками о землю. У него седые всклокоченные волосы, неопределенного цвета глаза - как у людей-альбиносов, худое узкое лицо с большим носом римского образца и тонкими губами. И еще у него абсолютно безумный взгляд. Он улыбнулся - совершенно по-идиотски, - пригнулся к земле, глядя впереди себя. Туда, где метались в панике солдаты. Я посмотрел и ужас, овладевший мною, еще более ожесточился. Военные, люди служивые, наверняка повидавшие войну - они были готовы упасть и грызть землю, раздирать ее ногтями и зубами. Я видел это по их лицам. А Дженнингс стоял, как вкопанный, и светился смертельной белизной. Особенно это было заметно на солнце - лучи отражались от лица Дженнингса, как от листа хорошей бумаги. - Посмотри на цветок, оторви лепесток... Боже! - И любимого вспомни, и... Он прыгнул, как кузнечик, перепрыгнув меня и приземлившись так, чтобы заглянуть мне в лицо. И захохотать. От этого хохота у меня все внутри затряслось. Наверное, я бы обмочил штаны, если бы не справил нужду раньше. Черт, что же такое в этом человеке, что внушает такой ужас? Должно быть, все наложилось одно на другое - и обстановка, и события, и... он сам. Он встал на четвереньки, стал ползать кругами, бормотать что-то себе под нос. Нес он полную несуразицу - до моих ушей долетали отдельные фразы. И вдруг... он встал, выпрямился, взгляд его обрел выражение, стал осмысленным. И дебильная улыбка исчезла с лица. - Димитрий Норкаус, агент Национальной Разведки, - сказал он вполне нормальным голосом и чуть склонился, приложив руку к груди. Назовите свое имя. - Михаил Муравьев... - ответил я машинально. - Отлично. Благодарю вас, вы отвлекли их внимание на себя, он кивнул в сторону военных, - и тем самым дали мне шанс спастись. Ладно, хватит стоять столбом. Очнитесь же! Все оцепенение мигом слетело с меня, вернулась ясность мышления. Я снова мог мыслить, здраво рассуждать. - Вот так-то лучше, - он заглянул мне в глаза. - Пойдемте, посмотрим, как там наши друзья. Он усмехнулся. Черт подери, он смеется! Эти люди могли убить меня и... наверное, и его тоже. Но назвавшийся Димитрием Норкаусом направился к фабрике с такой неподдельной уверенностью, что... Мы спустились с пригорка, на котором я сидел все это время. Я не знаю, как он это сделал, но не хотел бы я быть врагом человека, с такой легкостью оперирующего чужим сознанием. Они все из людей превратились в животных, безмозглых и тупых. Они ползали по земле, они рычали друг на друга, их глаза налились кровью... Дженнингс все так же стоял, выпрямившись и глядя прямо перед собой. Глаза его были широко открыты и полны... пустоты. В них не было ничего! Я подошел, помахал перед лицом ладонью - никакой реакции. Дженнингс дьявольски бледен... - Он мертв. Норкаус стоял спиной ко мне, разглядывая здание фабрики только сейчас оно начало разваливаться: падали с остова хлопья ржавчины, сыпалась труха и гнилье. - Что? - переспросил я; казалось, эти слова произнесены кем-то сторонним и относятся не ко мне. Норкаус повернулся. - Мертв, - повторил он, - если хотите, можете убедиться. Лицо Дженнигса холодно, кожа на ощупь будто резина. Верное, мышцы свело судорогой, а потом тронуло окоченением. Он будет стоять так, пока ветер не свалит его или пока... пока разложившаяся плоть не подломится под весом туловища. А связанный, попутчик Дженнигса, лежал на траве под кустом. Его лицо посинело и набрякло: он задохнулся, воротник перетянул шею. Норкаус схватил меня за руку и потащил куда-то. - Нам пора, - говорил он...
      * * *
      Золотистый шарик утвердился над головой Свона - ход перешел к нему. Свон заглянул в Сферу и печально покачал головой - слава Богам, Ведьма хотя бы не додумалась сгубить его главного персонажа. И это уже хорошо, от Ведьмы можно ждать чего угодно... Зато она приплела кого-то - толстую красно-черную нить рядом с зеленой нитью свонового человечка. Теперь две фигурки сияли рядом в Сфере - Свон удивился, увидев это. Как это воспринимать?..
      * * *
      Димитрий Норкаус тащил меня за руку, я даже не сопротивлялся. Не осталось сил, все выплеснул там, на пригорке, когда не мог оторваться от земли от страха. Мощнейший эмоциональный разряд. Один раз только спросил неуверенно "куда?..", но на этом все закончилось, а Норкаус, похоже, меня даже не услышал. Мимо нас мелькали какие-то горы, деревья... деревья были вначале хвойные, потом лиственные, а потом и вовсе средняя полоса пошла - дубы, березы, осины. Что за бред! Все смешалось в одну мельтешащую массу... Наконец, Норкаус остановился и выпустил мою руку, а сам присел на дырчатый камень у дороги - из-под моих ног выбегала дорога и уходила вдаль, терялась среди лесов... Меня уже и не удивляла абсурдность окружающей природы, лимит эмоций на сегодня был исчерпан. Я просто повалился на землю и уснул. Когда я проснулся, было темно и рядом горел костер - красный свет открытого огня дрожал на земле. Я перевернулся на другой бок, лицом к костру, и увидел Норкауса. Он сидел напротив, держа в руках несколько огромных сосновых шишек. Их он подбрасывал в огонь, чтобы отогнать насекомых. Да, на сумасшедшего он не похож. Скорее, на солидного пожилого юриста или врача с многолетней практикой. Пожеванного жизнью, но еще не сдавшегося, не взятого старостью. Я сел. - Как спалось? - улыбнулся Норкаус и тут же ответил на свой вопрос: - Думаю, не очень: во сне вы кричали и размахивали руками. А один раз чуть не угодили кистью в костер. Я хотел разбудить, но не стал. - Где мы? - я оглянулся; никакой горы и близко не было, кругом разлеглась лесистая равнина, а мы, похоже, расположились на вершине холма. - Далеко... - неопределенно ответил Норкаус. - Как вы помните, Дженнигс был мертв, но солдаты не сошли с ума, это временно. Нужно было уходить. Быстро. Другого пути я не нашел... - Какого, черт вас возьми, пути?! - я готов был взбунтоваться. Что за чушь вы несете?! - Как? - удивился Норкаус. - Вы не знаете? Странно... - Ничего странного, я не имею ни малейшего понятия о том, что вы пытаетесь мне сказать. Я знаю только один вид дороги: с места на место, а мы... - я еще раз оглянулся, - фиг знает где. Где Мак-Кинли? - Ее здесь нет... Черт, а он начинает меня раздражать! Тихо... Вид солдат, засевший в памяти, подстегнул мое воображение. - Я вижу! Где она?! - Ее здесь никогда и не было... Позвольте объяснить. - Пожалуйста, объяняйте. - Естественно, совершить такой скачок... э-э... извините, преодолеть такое расстояние за столь короткий срок мы бы, естественно, не смогли. Поэтому я решил прибегнуть к... В общем, это... Норкаус подыскивал необходимые слова, но или он не настолько хорошо знал русский язык, или просто считал меня... неспособным понять что-то. - Это, Михаил, не тот мир, не та Вселенная, в которой вы родились. Вот так. Хотя, почему-то я не очень-то и удивился. Сейчас начнет рассказывать про параллельные миры и прочее, и прочее... Земля задрожала, в каком-то метре от меня открылась трещина. Я отскочил в сторону, а трещина все росла. Наконец, из-под земли вырвалось облако дыма и в небо взмыл настоящий ком огня. После этого земля утихла. Норкаус даже не двинулся с места. - Не бойтесь, здесь все ненастоящее. Ничего себе! Ком, рванувший из трещины, разлетелся в ночном небе на сотню кусков. Настоящий феерверк... И выглядел он вполне натурально. - Мир разделен на две части, или существует два разных мира как вам удобнее понять, - продолжил Норкаус. - В данный момент времени мы не находимся ни в одном из миров, а в промежуточном пространстве. Честно говоря, нас сейчас вообще не существует, и истории о нас ни в одной из Вселенных нет. Она появится в тот момент... - Стоп, стоп! Какие миры, какая история? О чем вы вообще? - Повторить? - Нет, я попробую сам... Итак, два мира... две части - Вселенная разделена пополам... как мне удобнее понять! А почему бы и нет? Не следует отметать все, что не можешь понять сразу. - А что же с историей? Ведь я родился, рос... ну, семьи у меня не было еще, но были друзья, просто знакомые. - Ничего этого в данный момент не существует. Ваши знакомые, может, и живут в родной вам Вселенной, но они не ваши знакомые, потому что вас там никогда не было. Это ясно? - И что, стоит мне вернуться, как все это появится вновь? - Конечно. - А если я выберу другую... Вселенную? - Тогда и история будет другая. Но у вас будут предки, причем, с самого начала рода человеческого, будут и друзья, и знакомые. Может быть, и семья, как сложится. - Сложится? Что вы... - Это лотерея, Михаил. Самая настоящая. Но играть в нее можно только однажды, потом она теряет смысл. Как сложатся карты, такая и будет судьба. Или как выберет... если есть кто-то выше нас. - Бог? - Назовите это как вам удобно. Я вообще не уверен в существовании этого, но чем черт не шутит. Итак, домой вам возвращаться нельзя. Солдаты вас видели. Они, конечно, вели себя как звери, но память сохранится. Так что... нет, вернуться вы, конечно, можете, но... короче, смотрите сами. Появись вы там - и все восстановится. Нельзя... Значит, туда, к иным звездам? А почему бы и нет? Я никого не брошу, никого не оставлю там, ведь меня никогда не было... - Я пойду с вами. - Вы уверены. Там тоже можно погибнуть и тогда ваша история просто завершится. Я не смогу помочь. - Да, я пойду с вами. Я решил. Ведите!
      * * *
      - Ход окончен! Свон вздрогнул, еще раз поглядел в Сферу и повернулся в сторону облачной громады. - Великие Боги! Ведьма имела право немного изменить мир немного! Но не разделять его на две половины! - А что в этом противозаконного? - отозвался Голос. - Разве от этого преимущество переходит на ее сторону? - Н-нет... - Ваши права все так же равны. Ход твой, игрок Ведьма.
      ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
      04
      Человек, восходящий на помост, был священником. Не обязательно в традиционном понимании этого слова, но его одежда обличала в нем служителя религии. Он шел медленно, словно хотел оттянуть тот момент, когда он встанет там, наверху, и схлестнутся над головой взгляды сотен людей. Он, наверное, боялся. Во всяком случае, на лице священника отразилсь внутреннее смятение. Широкий капюшон лежал на спине, так было нужно - чтобы люди могли видеть глаза оратора. Иное считалось противозаконным. Ступень скрипнула под ногой... Железный медальон болтался у него на шее. Что это за символ? Издалека разобрать трудно. Нечто, похожее на Инкх, египетский крест. Только в Инкхе одна верхняя ветвь выполнена в виде петли, а у этого и две боковые тоже. Вторая ступень... Ветер метался в складках его балахона и от этого казалось, что туловище утратило природную плотность. Призрак поднимался по деревянным ступеням. Третья... Позади помоста стояло два каменных столба с изваяниями фениксов наверху. Глаза птиц - рубины. Наверное, сами глазные выемки покрыты чем-то вроде серебряной пыли, чтобы отражать лучи, проходящие сквозь камни. И когда солнце освещало фениксов, их глаза пылали красным. А при надлежащем освещении, часто искусственном, из глаз исходили два красных луча. Священник подошел к краю помоста, один миг смотрел вниз, на людей, а потом устремил взгляд куда-то вдаль. Речь его ничем не отличалась от остальных - уже сотни адептов стояли на этой платформе и произносили, как им казалось, революционные слова. Порой это сопровождалось таким пылким напором, что люди стояли, разинув рты. Мне кажется... те люди были хорошими псиотами. Я же всегда был против подобного насилия над разумом - слова вжигаются в сознание и вывести эти ожоги уже практически невозможно. Этот псиотическими способностями не обладал, а потому речь была скучной и вялой. Он был миссионером, то есть, его самого когда-то подвергли промывке мозгов. Такие люди ни на что не способны... Мне их жаль. Но все же что-то... что-то, если вглядеться и вслушаться, в нем было. То ли внутренний запал, то ли актерский талант... Священник говорил о неотвратимости наказания, о том, что дети ложных пророков уже сейчас пируют на костях мертвых, что все будут гореть в вечном пламени... - Посмотрите вокруг! - кричал он. - Вот они, те, кто пожрет ваши же души! Да, вы считаете их своими друзьями, своими женами и, может быть, даже детьми. У детей зла нет родителей среди людей, их род - ложь! Вглядитесь в лица! Посмотрите в глаза! Разве не видите вы холода, колышущегося там? Я заметил, как - может быть, помимо воли - люди стали коситься друг на друга. - Эй, старик, - крикнул кто-то в ответ, - за ложное обвинение тебе вырвут язык. И тогда ты уже не сможешь поносить честный народ. - Это не обвинения, это правда. Мне некого обвинять. Я лишь знаю, что это правда... Вот, ты, - он ткнул пальцем куда-то в толпу, разве не помышляешь ты, как половчее добыть кошелек этого господина из его кармана? Разве не протянул ты уже руку и не нащупал тугую кожу, под которой деньги? Послышался крик, над головами взлетела кисть, в которой действительно был кошелек. Этот человек будто бы поднял руку по своей воле, но я видел его лицо - его исказила боль. В следующую секунду вора повалили на мостовую и принялись бить ногами, сильно и жестоко, до крови, до смерти... - Вот ты, - продолжал священник, указывая еще на кого-то, разве не ждешь вечера, чтобы тайком прокрасться в дом господина Лебурье? Разве не возжелал ты его жену? Госпожа Лебурье, я знал ее как знатную даму и жену представительного купца, залилась краской, глаза ее расширились, грозя выскочить из орбит. Женщины... Природа не наделила вас способностью скрывать и теперь пострадает человек. Сам Лебурье взревел от гнева и бросился на отмеченного перстом священника. - А разве ты, ты не убавлял нолей из счетов, разве не опустошал казны ради своего блага? Люди застыли в изумлении - священник указывал на мэра Норвейля. Тяжелый вздох поднялся над площадью... и стражники, сорвавшись с мест, рванулись на помост. Священника столкнули вниз. Несколько ударов мечом - и все... Люди вскоре забыли о мэре и о избитых до полусмерти горожанах. Они утонули в собственных проблемах, как о священнике неизвестной веры вспоминали как "еще об одном". Его тело завернули в холстину, вывезли за ворота и бросили в реку. Даже не удосужившись похоронить.
      * * *
      У этих холмов сотня имен. И Костяными называли их, и Черными угодьями - в общем, сколько раз люди ни проходили по узкой тропинке, вьющейся меж каменистыми холмами, сколько раз ни смотрели на груды расколотых черепов, которые даже земля не хотела принимать, столько и различных имен давали. За те сутки, что тело священника пробыло в ледяной воде, оно будто съежилось, сморщилось. Я нес его, завернутое в промокший насквозь саван, от самой реки, чтобы похоронить здесь, вместе с предками кочевников, в незапамятные века осаждавших город. То есть, не город, а то, из чего впоследствии вырос теперешний город Ойнен. Вот они, Черные угодья, посыпанные пеплом сотен веков и тысяч костров. В городе существует обычай: каждый год, в ночь с апреля на май, жечь на этих холмах костры. Огни вспыхивают вместе с закатом, большинство вскоре гаснет, а к утру остается только два-три костра. Страх гонит людей в дома. В минуту самых ярких огней выходит старик, северянин Вининкяйнен, и читает отрывки их своих книг на языке своего народа. И реке Ойнен дал имя тоже он. Тогда северянин особенно долго читал заклятия, всю ночь простояв на берегу в свете луны. Я взошел на вершину одного из холмов и положил тело на обугленную землю. Теперь нужно разгрести пепел и кости - их тут действительно много. Странно, почему их не заносит землей? Вот уж поди несколько сотен лет лежат они, обжигаемые Солнцем и омываемые дождем. Вырыв неглубокую яму, я положил туда тело, бросил последний взгляд на грязную холстину и завалил яму камнями, соорудив нечто вроде памятника. Не мог я спокойно смотреть, как... человек имеет право на спокойную смерть.
      * * *
      - Ну ты не можешь без смертей! Ведьма улыбнулась и опустила глаза так, будто ей сделали комплимент. - Конечно. А что такого? Ведь они всего лишь фигурки восковые, пластмассовые фигурки, как фишки. Такими же фигурками наверняка! - играют люди в твоем... нет, теперь уже нашем мире. Ведь у них есть настольные игры или ты этого не придумал? - Люди могут играть... Ладно, мой ход.
      * * *
      На службу в пятнадцатый полк меня устроил Димитрий Норкаус. Он, оказывается, сам занимал не последнее место в городе - нечто вроде заместителя мэра, если говорить понятным языком. Нельзя сказать, что я истосковался по службе, мне с головой хватило обычного срока, отмеренного в моем родном государстве, но иного выхода не было - мне бы пришлось начинать хозяйство с нуля, а это значит просить займ из казны на постройку дома и покупку земли, а потом долго и с немалыми процентами возвращать. Такая перспектива меня не устраивала, поэтому я согласился на небольшое жалование в пятьдесят золотых за неделю. И через день после нашего - для Норкауса это было возвращение прибытия в Ойнен я уже надел красный мундир с эполетами. Офицерский чин - из-за этого на меня косо посматривал кое-кто из младших чинов, которые годами не могли подняться выше. Но что делать? Везучий я человек... тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить. С северо-запада к городу подходило море, в этом месте стена была особенно высока и прочна, сложена из огромных валунов, отесанных каменщиками. Так получилось, что Ойнен был окружен не как положено, четырехугольником, а пятиугольником. Зато можно было поставить еще одну башню, а значит и посадить в нее еще двух стрелков. И повесить еще один колокол. Сегодня была моя очередь дежурить на "морской" стене. Одевшись поплотнее, так как был уже август и ночи становились все прохладнее, я в положенные восемь часов вечера взошел на стену. Жалко, что Солнце садиться на западе, а не на востоке. Я жалел об этом каждый раз, когда дежурил на стене ибо был лишен возможности наблюдать закат над морем. В поле моего зрения попадала только ярко-оранжевая дорога до самого горизонта, которая, впрочем, быстро растворялась в серой воде. Но сегодня вечером закат не наблюдал никто: с севера заходили тяжелые тучи. Похоже, ночью будет ливень. И это было еще одной причиной одеть под китель свитер из толстых шерстяных ниток. Темнело быстро, сумерки сгущались над землей плотным серым покровом. Стих разговор дежурных справа и слева от меня. Вместе с заходом Солнца испарилась их беспечность - конечно, при свете дня никто не станет подходить к стенам, кроме, может быть, мирных путников. А ночью... Я стоял, свесившись через парапет, по обе стороны от моей головы темнели каменные зубья. Внизу мерно шумело море, но по всему было видно, что будет шторм. Может, последняя гроза в этом году прогремит. Волны лениво катились, наплывая одна на одну, и ударялись в стену. Камень там густо порос водорослями. По опыту я знал, что они скользкие, скольже льда - кое-где стена отходила в море недлинными косами, на них можно было встать, спустившись и отодвинув несколько камней. Какие цели преследовали строители, я не знаю. Но однажды, будучи в подпитии, я вылез на один из таких приступков, поскользнулся и грохнулся в воду, сильно ударившись коленом. Ветер постепенно усиливался. Уже и волны били в стену жестче, и брызги взлетали выше. Тучи бежали по небу, меж отдельных их нагромождений мелькало чистое небо. Горизонт заплыл какой-то дымкой, и я уже до боли просмотрел глаза, пялясь в темноту. Что-то плеснуло в воде. Наверное, волна налетела на стену... Грянул гром, нежданно и резко, будто взорвалось что-то в небесах. Странно, что я не заметил молнии... Наверное, потому что в горизонт всматривался. Вот, еще одна полыхнула, яркая - через все небо. И гром... Вот это гром! Даже камень задрожал! Только почему не гаснет синий свет, и даже вроде бы усиливается... Свет идет издалека. Может, это далекие молнии бьют так часто, что сливаются в одну, не успевая гаснуть?.. Нет, не похоже, не бывает такого. А что это там, на горизонте?.. О, светлое Небо! Корабль! Так, осторожно, чтобы не поднимать зря тревоги... Тряхнуть головой - вдруг померещилось, отвести взгляд, подумать о другом... Нет, действительно корабль. Судно на горизонте. Полотнища парусов мечутся на мачтах. Идиоты, рвите, режьте все, ведь мачты сломаются! Вот, молния ясно осветила огромный корпус! Почему-то у меня тряслись руки. Я поджег фитиль, поставил небольшой цилиндрик на камень и через несколько секунд в черное небо взметнулась струя красного огня. В тот же миг загудели колокола на башнях, перекрывая небесный гром. И хлынул ливень. Зашумели на улицах, загорелись огни, запылали факелы. Бежали к стене солдаты. Я знал, в огромном квадратном здании на противоположном конце городе гремят затворы и натужно скрипят деревянные колеса под пушками. Впереди всех бежал полковник Морвель, но взлетев на стену, он остановился как вкопанный. Сощурил глаза, вглядываясь в темноту. - Там ничего нет, - наконец, проговорил он и, повернувшись ко мне, повторил: - там нет ничего. - Как нет?! - но горизонт действительно был пуст, только волны дыбились да молнии сверкали. Что за черт! Минуту назад я ясно видел там корабль! Я посмотрел на полковника, будто оправдываясь, но взгляд его был суров. Что же это, я, выходит, с ума схожу?.. В небо взлетела зеленая ракета, объявляя отбой. Меня сменили на стене, а наутро в город пришел человек...
      Его звали Марсель Лавуазье, он был солдатом, одним из королевских пехотинцев. Когда-то, во времена славной молодости, когда каждый из них гонялся за славой и яркими юбками, когда каждый хотел внимания и считал за оскорбление взгляд, лишенный восторга. Они были глупы, но жизнь... жизнь всему научит, жизнь обобьет острые края. И остудит горячие головы. Марсель был заводилой в своем обществе. Именно в его голову приходили самые сумасбродные идеи, о которых потом шептались девицы по углам, сдерживая смех. А Марсель шел во главе своей компании, будто гусь, задрав подбородок. Но жизнь... жизнь - лучший психолог. Никто так не угомонит горячий характер, никто лучше не сможет слепить из сырого горячего воска личность. Кто мог знать, что горячая голова Марсель станет дезертиром. И тот, кто в начале августа пришел в город Ойнен, уже не был молодым человеком с кипящей кровью. То был седой мужчина с блеклыми глазами. Походка его утратила уверенность, зато приобрела некоторую мягкость, а в привычку вошло постоянно оглядываться по сторонам. Если бы можно было заглянуть внутрь - мы бы увидели там только серость и тлен. У него уже не осталось ничего, что может называться душой. Марсель давно перестал смеяться и только иногда печально улыбался. Но и плакать он тоже не мог - слезы застревали где-то на полпути к свободе и становились камнем, расставив в стороны колючие руки и ноги. Было утро, встало Солнце - и осветило золотом приготовившуюся опадать листву. Марсель Лавуазье подошел к высоким воротам. Видно, он долго решался на этот шаг. И постучал. Ответили не сразу. Хотя, растянувшиеся секунды могли быть просто иллюзией. Возможно, стражник тут же схватил алебарду и свиснул напарнику, чтоб на всякий случай стал по другую сторону. И открыл. Но при виде пришельца все опасения стражника должны были рассеяться - странно ждать беды от старика, даже если тому нет еще и сорока. Стражник мог увидеть пустоту в его глазах и понять, что этот человек сам полон страха. - Нищий? Бродяга? - стражник перегородил дорогу Марселю алебардой и безжалостно жег того взглядом. - Б... бродяга, - выговорил Марсель, не спуская глаз с остро отточенного лезвия. Стражник еще раз смерил Лавуазье взглядом и впустил его. Марсель, наконец, смог вздохнуть спокойно. Весь день он прогулял по городу, только в полдень зашел в церковь, а вечером пришел в единственную гостиницу "Два щита". Когда-то она была обычной таверной, а сейчас...