Костюнин Александр
      Утка в яблоках
      повесть - хроника
      Посвящается великомученице - моей бабушке,
      Александре Михайловне Яковлевой
      От автора
      Яркая история Советской державы содержит факты, по сей день вызывающие искреннее изумление.
      В течение долгих десятилетий руководство страны проявляло в отношении своих граждан немотивированную жестокость, как сказали бы сейчас. Но никто не возмущался. Напротив, подобные действия власти единодушно одобрялись.
      Более того: юноши и девушки охотно вступали в ряды правящей Коммунистической партии, которая до этого репрессировала их родителей; становились активистами. Это был сознательный и ответственный шаг для каждого посвящённого.
      Отказ в приёме наносил соискателю неизлечимую душевную травму.
      Исключение из партии делало продолжение жизни бессмысленным.
      На очередную вспышку насилия, народ откликался новым трудовым почином и становился при этом всё счастливей и счастливей.
      Почему мазохизм был возведён в ранг государственной политики?
      Как такое могло случиться?
      Мои размышления на эту тему и воспоминания мамы, Костюниной (Яковлевой) Ольги Андреевны, положили основу данной работы.
      ***
      Свои вопросы, замечания и предложения, адресованные автору, Вы можете
      направлять по адресу: kostjunin@karelia.ru
      Утку тщательно ощипать, опалить, выпотрошить, натереть солью внутри и снаружи, начинить кисло-сладкими (лучше антоновскими) яблоками, нарезанными дольками. Затем положить утку на противень, и жарить в духовке, поливая собственным соком...
      Из рецептов русской кухни
      Семнадцатое марта тысяча девятьсот девяносто первого года.
      Референдум.
      "Считаете ли Вы необходимым сохранение Союза Советских Социалистических Республик..."
      Вопрос прозвучал уже вдогонку. Воспользовавшись замешательством охранников, народы кинулись врассыпную, полагая, что там, где находишься против воли, - тюрьма.
      Жизнь многими прожита, но и по сей день не ясно - как ко всему этому относиться?
      ***
      Когда в темноте приляжешь, закроешь глаза, откуда-то издалека всплывают в памяти эпизоды детства. У меня оно было по-своему памятным...
      Родилась я в глухой карельской деревне Куккозеро.
      До меня на белый свет появились брат и сестра.
      Первенец - Петя. В двухлетнем возрасте он умер. Клава тоже жила недолго. (Мама считала её красавицей).
      Трудно сказать, кому из нас троих больше повезло. Господь отвёл их от мук.
      Тридцать третий год...
      Как во сне помню сцену, когда забирали отца.
      Вой, крики, стоны, слезы.
      Папа несёт меня на руках по лесной дороге.
      Мне три года. Трудно понять, что происходит, но папино волнение невольно передалось.
      Ещё эпизод: нас везут на каторгу в переполненном вагоне с нарами. Ни радостей, ни горя я не чувствовала. Помню только, что всю дорогу мы ели вкусную жирную селёдку. Потом хотелось пить. Телятник подолгу стоял в тупике. На одной из станций я даже на время потерялась.
      Отца отправили в концентрационный лагерь, в Заполярье, а нас с мамой на поселение в Сибирь.
      Приехали на место.
      Название станции мне тогда было ни к чему. Сразу в тайгу. Жильё барак с нарами. Спали все вповалку, не разбирая своих и чужих. Маму увезли на дальнюю базу валить лес.
      Я осталась без мамы.
      С чужими мне, больными и старыми людьми.
      Первые уроки русского мне преподавал чахоточный парень. Он постоянно находился в бараке - его дни были сочтены. Но юноша не унывал: играл на гармошке, пел частушки. Меня он охотно обучил одной. Я, карелка, не понимала смысла слов, но сразу подкупила мелодичность незнакомого языка:
      На х..й, на х..й, мне жениться,
      на х..й, на х..й, мне жена:
      куплю новую тальяночку,
      бутылочку вина.
      Больше мы ничего не разучивали наизусть. Он считал, что уже и с таким словарным запасом в жизни не пропадёшь.
      В ночной рубашонке, босоногая, я задорно отплясывала под гармошку. Так всем хотелось угодить и понравиться, не могу.
      Произношение поначалу было не очень, но когда через два месяца состоялось свидание с мамой, я уже свободно, без акцента, отчеканила номер своей программы. Та расстроилась: "Чему учите ребёнка?" А мне сказала: "Оля, никогда не пой, это плохие слова".
      Восковой, болезненный парень не был злым: я не помню, чтобы он меня обижал. Да там никому до меня и не было дела. Люди не успевали со своей-то бедой ...
      Я и сейчас не знаю, кто меня спать укладывал.
      Наверное, сама забиралась на нары - и без колыбельной. Под одеялом тепло, как в пуховом гнёздышке. Лежишь, и слышишь, как дурит за окном вьюга, стучится к тебе. Но здесь, на людях, совсем не боязно. Сожмёшься комочком - и засыпаешь.
      А иногда мама брала меня с собой в лес, в таёжную избу. Пока все на работе, я одна...
      Вечер. Темно. Огненные блики, вырываясь из печки, беспокойно мечутся по стенам. Ветер зло подвывает. Ой!... В сенях вроде скрипнул кто-то ...
      Страшно.
      Нет ничего страшнее страха.
      Заберусь в овчинный тулуп, что висел над нарами, и стою - не дышу.
      Скорее бы мамочка пришла...
      Позже мы переехали в село Берензас, где нас поселили уже в отдельном доме. О том, куда девались прежние хозяева, спрашивать не приходилось.
      Предгорье Алтая называют иначе горной Шорией.
      Рядом глухая тайга и горы! Коренное население - шорцы, охотники и рыболовы. "Глаз узкий, нос плоский - совсем русский". Приходили, предлагали рыбу, но покупать было не на что.
      ***
      Ярким светлым пятном в сознании любого рано осиротевшего ребёнка остаются образы наставников и учителей.
      Сидоров Иван Петрович, завуч нашей Берензасской школы.
      Он тоже обучал меня русскому языку...
      Было сложно, но очень интересно. "Фольклор", "поэзия" - эти слова впервые мы услышали именно из его уст. Он мог выразительно, по памяти читать стихи, ни разу при этом не заглянув в текст. Это интриговало нас, побуждало самим найти книгу и прочитать.
      И искали. А если не находили в школьной библиотеке, то шли к нему в кабинет, и он давал нам свою.
      У меня была особая причина любить Ивана Петровича.
      Он жил по соседству, в учительском доме, и изредка приглашал меня в гости. Обязательно угостит всякими конфетами, даст журналы полистать, картинки посмотреть, а потом, снабдив оригинальными коробочками и бутылочками, проводит.
      Я, "как путняя", была в гостях по приглашению.
      Иногда он оставлял меня одну. Я почитаю-почитаю и приберу в его холостяцкой комнате, где, кроме книг, ничего больше не было. Вернётся и обязательно похвалит:
      - Спасибо, моя юная хозяюшка! - он даже благодарил по-иному.
      Сама я боялась его беспокоить, а то бы прибегала каждый день, наверное.
      Его беседы о профессии педагога заронили желание самой стать учителем и обязательно, как наш завуч, филологом. Он называл свою специальность человековедением.
      На войну мы его провожали всем классом. За двенадцать километров, до самого переезда.
      Провожали насовсем...
      Не могу забыть я и школьного сторожа - бородатого старичка, как из доброй сказки.
      Школа наша была построена на отшибе села. Зимой в сорокоградусный мороз, пока идёшь, руки озябнут. Он ласково возьмёт их в свои большие ладони и давай потихоньку, нежно, отогревать, пока не запылают огнем. Потом откроет печную дверцу и предложит сесть около.
      Никого ещё в школе нет. Тихо. Сидим вдвоём рядышком, смотрим на огонь. Жар приятно румянит лицо. Хорошо.
      Беседуем на равных...
      О премудростях жизни, о старости и молодости, о добре и зле. Но больше о добре.
      И так пока кто-нибудь не придёт.
      В школу я уходила всегда самостоятельно и очень рано. Часов не было, радио ещё не говорило. Приходила всегда первая. Есть что-то в этом слове притягательное - "первая".
      А, может, доброта сторожа тому причиной. Ведь и мне хотелось ласки. Хотелось прижаться к сильной, надёжной, открытой душе. Почувствовать себя защищённой что ли... Пусть хоть на миг. У других детей для этого был папа...
      Начиная с седьмого класса, с нами занимался военрук.
      Учил мальчишек и девчонок с завязанными глазами разбирать и собирать автомат, окапываться на время. Мы разбивались по пять человек на "звёздочки" и соревновались - кто быстрее. Были случаи, когда он ударял саперной лопатой по оттопыренной заднице ученика, спрятавшего только голову, и сокрушённо замечал:
      - Ты тянешь свою звёздочку назад!
      Я не помню, чтобы девочек учили шить, вязать или готовить.
      Не нужны были "мужчины" и "женщины". Нужны отважные бойцы. Бойцы без пола и индивидуальных особенностей. Всё остальное - буржуазные сантименты, отдаляющие победу мировой революции.
      Из одноклассниц я помню только Валю Ласкину - отличницу. Мы с ней вдвоём перешли в восьмой. Средняя школа находилась за несколько километров, в городе Осинники.
      И ещё хорошо помню Валиного отца. Уполномоченным был.
      Фамилии своей он едва ли соответствовал...
      У него была возможность отвозить свою дочь в школу на лошади. Догонит меня на санях по глубокому снегу да, поравнявшись, ещё подстегнёт лошадь, чтоб бежала резвее. Не успеешь с тяжёлой котомкой за плечами, вовремя, отскочить в сторону - собьёт.
      Клеймо "дочь врага народа" было поставлено, казалось, навсегда. Как мишень для стрельбы, на лагерной фуфайке.
      Ох, и наревусь потом вволю...
      Одна, в предрассветной тайге... дождавшись, пока отъедут.
      А вот мама в детстве окончила только четыре класса церковно-приходской школы. Четыре, но зато с похвальной грамотой. При наличии такого багажа знаний она считалась одной из самых образованных.
      Наш дом напоминал бесплатную юридическую консультацию для ссыльных: одна просит разыскать детей, уехавших на встречу с отцом в Финляндию, в дороге их настигла война; другой - написать ходатайство о выезде на Родину, в Карелию, ввиду гибели сына - офицера; третьей - заявление; четвёртой деловое письмо в сельский Совет.
      Среди ссыльных карелок не было ни одной грамотной. Вот их фамилии: Ильина, Гюбиева, Терентьева, Чусова, Васильева, Ретукина.
      Они все тоже были шпионами... как я с мамой.
      Жили мы дружно. Чего делить - одна беда на всех.
      Жили, с гордостью подпевая величавые гимны стране - "где так вольно дышит человек".
      ***
      В детстве приходилось не только учиться, но и работать.
      Много работать...
      Уже с третьего класса мы вместе со взрослыми целое лето были в полях: вязали и грузили снопы; молотили, веяли и сушили зерно на току; сгребали в копны сухое сено. А мальчишки, сидя верхом на лошадях, на волокушах возили копны к скирдам.
      Хандрить и унывать было некогда.
      С поля вернёшься и спешишь в огород. Мама ежедневно обходила участок проверяла, порядок ли у меня. Если проходила молча, значит, всем довольна.
      А я-то...
      Заглядываю вопросительно в глаза - жду похвалу. Но не было такого раза, чтобы она сказала: "Какая ты у меня помощница, труженица, умница!" Эти слова я мысленно сама себе говорила, следуя по пятам. И тогда уже решила точно: "Я своих детей за всё - за всё хорошее буду хвалить". А мама, думаю, просто боялась расслабить, изнежить дочь.
      Если бы она только знала, как мне нужна была её ласка...
      Хоть самую малость.
      И дом был на мне. Утром испеку, как умею, хлеб; приготовлю еду; соберу узелок для мешочника - так звали человека, который отвозил обед для работающих на базе. Мою холщовую сумку рассматривали там особенно тщательно:
      - Ну, Шура, показывай, что твоя стряпуха приготовила?...
      Хлеб, может, и не всегда удавался гладким, красивым, но всё остальное щедро уложено: молоко, три яйца, сваренных вкрутую, огурец, помидоры, баночка тыквенной каши. Кое-что менялось со дня на день. Мама сама не хвалила меня, но зато передавала одобрительные отзывы односельчан. Услышу приятное, и ещё больше рада стараться.
      Список дел для меня на весь рабочий день записывался в сенях на стене. По исполнении задание вычёркивалось. Вечером всё соскребалось, а на другой день - по новой. Иногда пункты в наряде повторялись. Всё было на контроле, пока не подросла.
      Мне кажется, я умела всё.
      Может, поэтому уже после пятого класса меня взяли поварёнком в тракторную бригаду на Ближний баз. Мужчины работают в три смены, а я их кормлю. И по сей час не понимаю - как мне доверили столь серьезное дело?
      Помню, обед был готов, а свободное время оставалось. Я решила проявить инициативу - подать на десерт, как сейчас бы сказали, клубники. (Горные склоны просто усыпаны ею.)
      Набрала полное ведро ягод.
      Овсяный кисель ели с холодным молоком и свежей клубникой. За находчивость и старание мне объявили благодарность в вечерней "Молнии". Через нашу базу шли и со Средней, и с Дальней. Все читали, хвалили.
      Вот оно какое, Настоящее-то Счастье!
      На Средней базе поваром была девушка постарше, так я подбила её ночью, при луне, пока все спят, вязать снопы. Все проснутся: "Кто это, мол, так постарался?" А это мы...
      Мы!!!
      Энтузиазм тогда все, от мала до велика, проявляли не показной.
      Обильная роса, стерня не ломается - благодать. Мы вдвоем за ночь связали тысячу снопов. На утро радости-то всем было! А, кроме того, что начислили трудодни, нас ещё особо отметили в колхозной "Летучке".
      Боже, сколько было потом разговоров!
      Закончилось лето.
      Зима.
      Пурга своим снежным колючим покрывалом укрыла горы и долины. Всё живое в природе замерло. Отдыхает. Набирается новых сил. Ждёт весны.
      Природа расслабилась, а люди...
      Для человеческой заботы нет межсезонья...
      И в студёную пору тоже.
      На всю зиму мама переходила на работу в пимокатную.
      Благодаря ей, я носила на танцы в сельский клуб лёгонькие белые фетровые валеночки. В вихре вальса они скользили не хуже туфель. Земли не чувствуешь под собой, когда с партнёром кружишься.
      Это если с желанным, конечно...
      В выходной слегка морозный день ездили за сеном.
      Ответственная работа.
      Стог метать надо умело, не абы как. Иначе дорогой рассыплешь.
      Я наверху. Бастрыком надо сильно прижать копну, а во мне, ребёнке, столько силы, сколько и веса. Вот куда уходила большая часть времени.
      - Оля, нажимай сильнее!
      - Мамочка, я изо всех сил стараюсь, не получается...
      - Ну, слазь тогда... Помоги натягивать верёвку.
      Мать и наревётся, и вспомнит соседку, у которой взрослый сын, и пожалеет, что Петя, первенец, умер, и отца, которого рядом нет.
      Что же это такое, господи?...
      Но, сколько ни реви, воз-то надо укреплять!
      Теперь, уже окончательно разозлившись на свою беспомощность, мама упирается ногами в сено, параллельно земле, и копна, как по волшебству, прижимается.
      Воз готов! В путь...
      ***
      Пути-дороги ярко памятны мне.
      Дальние, трудные, но со временем ставшие такими родными.
      Часто именно они были духовниками моих мыслей и чувств.
      Много километров по Сибири пришлось перемерять пешком, с сидорком на спине. Плечи, кажется, с тех пор и болят от всех поклаж и ремня.
      В детстве я получила спартанское воспитание: у мамы не было привычки целовать меня при расставании ни в детстве, ни позже.
      А прощаться приходилось часто. Слишком часто. Мама провожала за калитку, а я, удаляясь, махала ей рукой и пела всегда одно и то же: "До свидания, мама, не горюй, не грусти, пожелай нам доброго пути!".
      Она плакала, будто я уходила навсегда.
      Вспоминаю, как один раз, в слепую пургу, шла я одна из Осинников домой. В лесу намело сугробы, ноги не достают до земли. Темнеет. Ветер усилился. Тону местами по пояс, выбиваюсь из сил. А валенки с каждым шагом вытаскивать всё трудней и трудней.
      Решаю: двигаться в сторону основной дороги, что ведет на баз.
      Не дойти...
      Опустилась отдохнуть. Обманываю себя - на секундочку только. Кружится голова. Пальцы на руках как чужие, не слушаются. Одежда покрылась ледяной ломкой коркой. Равнодушие к происходящему потихоньку вытесняет волю...
      Приближается Конец...
      Эта мысль разбудила, добавила сил. Кое-как встаю и по шажку еле-еле вперёд. Сама себе приказываю: "Не сметь расслабляться, только вперёд! Ты должна выстоять!"
      Домой попала далеко за полночь чуть живая. Мама испугалась, натёрла меня самогоном и выпить дала - теплой самогонки с мёдом и малиной. Уложила на горячую русскую печку. Укрыла тулупом. Всю ночь я металась в бреду, силясь выбраться на дорогу. Мама не спала.
      На другой день утром я опять в пути.
      Чудо какое-то!
      ***
      Май 45-го года.
      Весна в Сибири вообще яркая, а эта особенно.
      Всё оживает.
      Горы обнажаются и становятся романтически-восторженными. По склонам наперегонки друг с дружкой бегут задиристые ручьи.
      А тайга?! Сейчас такая разная и загадочная, чистая и целомудренная. Небо высокое-высокое, а солнце при этом с каждым днём всё ближе...
      Тепло становится!
      В душе тоже происходит обновление. Хочется жить и совершать благородные поступки. Петь хочется. После морозной зимы обостреннее чувствуешь красоту. Может, поэтому вставать в шесть часов не трудно, а наоборот, даже интересно: раньше встанешь - больше узнаешь.
      Вот как раз в это время мы вдвоём с мамой и заготовляли за речкой Берензас на зиму дрова.
      На дорогах наст. В глубоких ложбинах лежит еще не тронутый солнцем снег. Сочное дерево хорошо пилится и колется. Валили сразу по десять-пятнадцать осин. Сучки срубала мама. Я их носила и складывала в огромную кучу. Деревья, сваленные последними, оказывались наверху. Их было легко пилить, полотно не зажималось.
      А вот после того, как верхние брёвна распилены, начинаются адские муки для мамы: помощница ни дерева поднять, ни вагу, где надо, подсунуть не может. Бывало, мать, надрываясь, сдвинет бревно и, выбившись из сил, горько заплачет.
      Я стою, молчу. У самой слёзы близко...
      Отпустит чуть, смахнёт рукавом горечь и опять за работу:
      - Теперь легче, давай попробуем.
      День Победы застал нас в лесу как раз за этим занятием.
      Смотрим, верхом нарочный летит. Ещё издалека с радостным криком:
      - Шура, Победа!!! Собирайтесь на площади у клуба леспромхоза, за всеми уже поехали. Будем праздновать!
      День солнечный, веселый, народ, празднично одетый. Музыка. Кто обнимает друг друга и смеётся, кто плачет: по убитым, по утраченной без мужа молодости. Таких - большинство.
      По-моему, это единственный день, когда никто не работал.
      Это был день всеобщей радости, ликования, весёлого буйства и ощущения долгожданной личной победы.
      ***
      Папа.
      Что я знаю о нём из рассказов...
      Воевал на гражданской. Был награжден серебряными именными часами за личную отвагу.
      Маму ездил сватать в соседнюю деревню Щеккилу на тройке лошадей, запряженных в расписную лёгкую пролётку.
      Жених на зависть: высокий, стройный, красивый. Прекрасный хозяин. Единственный сын у богатых, по тем меркам, родителей. Традиционно семья занималась выделкой кожи.
      Советской властью отец был приговорён к каторге. Как и большинство тогда - за шпионаж. То ли в пользу Гондураса, то ли ещё кого - поди знай.
      Заключённые, "нечаянно не посаженные, условно освобождённые" - из этих сословий и состояло первое в мире пролетарское государство.
      Наиболее цельные, яркие, талантливые представители народов, из числа входящих в Союз, в первые годы после революции были высланы за границу или уничтожены. В стране действовали законы противоестественного отбора.
      Стояла задача: в рекордно-короткие сроки вывести страну из аграрной в разряд передовых индустриальных держав. Основная ставка была сделана на принудительный рабский труд. Другой возможности быстро и бесплатно построить фабрики, заводы, железные дороги и каналы просто не существовало...
      Наркомату внутренних дел доводились жёсткие планы по отправке в концлагеря трудоспособных мужчин. Точно такие же планы, как колхозам на сдачу говядины...
      Нашим родителям предстояло самой жизнью своей удобрить землю, на которой в будущем расцветёт и начнёт плодоносить сад всеобщего благоденствия.
      Этакие райские кущи на костях.
      А в тени деревьев можно будет не спеша пить чай с вишнёвым вареньем, выплёвывать косточки на погост и мечтать о чём-нибудь возвышенном...
      Полностью реабилитирован отец был только в пятьдесят восьмом "за отсутствием в его действиях состава преступлений". Как говорится, "а присутствием тогда чего?".
      В лагере, когда уводили каждого десятого, он много раз оказывался в числе девяти. На его глазах уводили свояка, маминой сестры тети Мани мужа. Попрощаться смогли только многозначительным взглядом.
      Осужденный на десять лет, он отстукал четырнадцать. Во время Отечественной войны папа просился в штрафной батальон. Не разрешили... Заставили подписать особую бумагу о добровольном желании остаться в лагере.
      В сорок седьмом, весной, он вернулся.
      Если бы домой... В место ссылки семьи.
      Навигации до июля ждать не стал: пешком восемьсот километров - от одной деревни до другой. Останавливался у местных жителей, чинил обувь, латал крыши. Хозяйка дома собирала котомку - и снова в дорогу.
      Так папа и преодолел весь путь. И худой, как живые мощи, явился в свою семью.
      В тот день я на горе поднимала лопатой целину, расширяя полосу пахотной земли. Сверху дома видны как на ладони... Смотрю, бежит ко мне девчонка (не помню, кто именно) и яростно размахивает руками. Подбегает. Бессвязно, путаясь и плача:
      - Твой отец из тюрьмы в шинели пришел!
      - В какой шинели, какой отец? - волнуясь, вскричала я.
      Сама уже бегу во весь дух с крутой горы. Папа навстречу...
      Слились в одно...
      - Папа, я так тебя всегда ждала! - только потом я поняла, что осознанно обращаюсь к нему впервые.
      Так и стояли, обнявшись, на перекрестке дорог, а отовсюду стекались соседи. Опомнилась я после слов старика Морозова:
      - Оля, я затопил баню, есть ли во что переодеть отца? А то я и одежду бы собрал.
      Есть. Мы всё сберегли для него.
      Папа, намывшись, облачился в чистое и вышел к людям.
      Кто-то послал нарочного на базу сообщить маме радостную весть.
      Мама всю дорогу бежала, раскраснелась, волосы растрепались, но она от этого стала еще красивее. Молча прижались друг к другу, не целуются. Стоят по центру, а народ столпился большим кругом. В голос ревут все. И женщины и мужчины...
      По случаю возвращения устроили праздник. Нашлось спиртное, да и закуску было из чего приготовить. Несколько пар рук намывали, шинковали, жарили. Быстро накрыли прямо на улице столы, и все начали веселиться, словно это их мужья вернулись.
      Глядя на родителей, я гордилась своими корнями.
      Восхищалась родительской чистотой, их умением любить преданно.
      Меня, восьмиклассницу, поражало то, что за четырнадцать лет тюрьмы отец не утратил умения быть нежным, предупредительным и деликатным с мамой. Из бани, которую он построил за домом, мать приносил на руках. Я с улыбкой наблюдала за своим влюбленным в маму отцом (мне родители казались старыми).
      При нём мама сразу как-то расцвела, пополнела. Папа взвалил всё самое тяжелое на свои плечи. С большим хозяйством забот и дел хватало.
      Летом он устроился работать на тракторе в леспромхоз: подвозил доски, бревна, с охотой брал в руки топор.
      "Карелы - народ трудолюбивый", - В.И. Ленин.
      Отцу за работу были положены хлебные карточки. Я пошла их отоварить, а вернулась ни с чем.
      - Хлеба ему захотелось?! Пусть спасибо скажет, что живой...
      Одно плохо: не знали мы тогда - кому именно сказать спасибо?
      Пришла пора устраиваться на работу мне.
      Никто не понукал.
      Необходимость - лучший стимул.
      ***
      Я устроилась в Осинниках на шахту. Сняла для жилья койко-место у незнакомых людей. На работу к шести утра. В Берензас не успеть - далеко.
      Одновременно училась в вечернюю смену, в школе рабочей молодёжи. С утра до вечера - на работе, вечером за парту. Шесть месяцев без отрыва от производства осваивала специальность моториста подземных транспортёров, постигала технику безопасности. За это время меня научили самостоятельно управлять лебёдкой, грузить уголь с ленточного транспортера, откатывать техникой вагоны, сланцевать лаву, пользоваться насосом, следить за работой мощных вентиляторов. Я потом даже сама заменяла сальники, не ожидая слесарей, чтобы техника не простаивала. Быстро познакомилась с забойщиками всех трех смен.
      Каждый рабочий день начинался с получения наряда.
      Что такое наряд?
      За два часа до начала работы приходишь в кабинет начальника участка и узнаёшь о задании на день. Здесь докладывают об авариях за предыдущую смену. Тут же проводится политминутка. После неё все, как один, подписываются на Государственный денежный заём в размере месячной оплаты. Кредитуют государство.
      Решение это добровольное, а не то что "хочу - подписываюсь, хочу нет".
      Получив задание, идёшь надевать комбинезон, получать каску с фарой, аккумулятор - подзаряженный и проверенный заново. И - на клеть - в лифт, чтобы опуститься на восемьсот метров под землю.
      Я - ученица девятого класса - единственная из девушек работала в забое. Кругом одни мужики. Мат в воздухе стоит - глаза щиплет...
      Дядя Федя Выглов попросил принести коня.
      Я решила, что предмет внешне должен хоть чем-то его напоминать. Ничего похожего не нашла. Так об этом честно ему и доложила, вернувшись обратно. Он свирепо глянул на меня, пошел в глубь лавы и притащил оттуда какую-то ржавую проволоку. Трясёт ею у меня перед самым лицом (чтоб лучше рассмотреть могла) и на весь забой:
      - Что ё............................?!
      Мне так стало обидно, что я заплакала.
      Он не ожидал. Смотрю, растерялся, обмяк как-то весь... Не видел ещё такого чуда под землёй. И как бы извиняясь:
      - Ну что ты... Оля. Прости... Это же просто вводные слова. Через год ты будешь ругаться хлеще моего. Хочешь - научу!
      Оказывается, что "конь" это вовсе не крупное копытное животное, как я на земле думала. Это всего-навсего - тросик, с петлей на конце, чтобы таскать по земле затяжки для укрепления лавы.
      Теперь я спокойна. После такого урока уже не забуду.
      Педагоги - ну прямо от бога...
      Однажды я опоздала на работу: пришла не в шесть часов утра, а около восьми. За прогул могли даже судить. Я к начальнику участка Чепелю.
      - Извините, я проспала...
      - Иди, досыпай!
      Со слезами выскочила из кабинета. Хорошо слесари заступились:
      - Николай Николаевич, она живет на чужой квартире, с вечерней школы приходит ночью, пока поужинает... Тем более, это впервые.
      Я за дверью стою, сквозь рёв прислушиваюсь.
      - Яковлева, зайди!
      Простил...
      Но сложно было не только вставать на работу вовремя.
      Если высота лавы, или иначе самого угольного пласта, небольшая, то сланцевать, очищать лаву от оставшегося угля, подтаскивать затяжки, чтоб крепить кровлю, приходится ползком, лёжа.
      Бывало, развалишься себе, как барыня...
      Пожалуй, шахтёр - вторая женская профессия, которая позволяла зарабатывать деньги лёжа. Но она не является древней. Это уже завоевание Советской власти.
      Всё. Смена закончилась. Теперь еще как-то нужно самой добраться до клети, подняться на-гора, принять душ, сдать лампы на проверку, а аккумулятор на подзарядку.
      Устала. Сейчас бы на квартиру, поужинать и отдохнуть, а тут школа. Поесть спокойно некогда. Обходилась кружкой холодной воды (чай мы в Сибири не пили) и уже на ходу куском хлеба с копчёной колбасой. (Обеспечение рабочих питанием теперь заметно улучшилось).
      Вспоминая о работе в шахте, нельзя не упомянуть о постоянном гнетущем ощущении: на тебя беспрерывно давит тяжелый, чёрный каменный свод. На голову, на грудь, на глаза. Спирает дыхание...
      Чувствуешь себя совсем маленькой и беспомощной...
      Да ещё на основном штреке ветродуй.
      К этому не скоро, но привыкаешь.
      Трудно молодой девчонке преодолеть страх постоянной смертельной опасности.
      Завалы.
      Сколько людских жизней смолкло под предательски обвалившимся пластом...
      Если бы все погибшие разом ожили - земля бы зашевелилась в тех местах...
      Зачем выдумывать ад? Спуститесь в шахту.
      В мирной жизни обычные люди там, на поверхности, разве могут себе представить такое?!...
      Рискуют жизнью все рабочие, но особенно посадчики лавы.
      Уголь весь отгружен, пласт закончился. Осталось только ловко сбить деревянные опоры, которые до недавнего времени поддерживали земной небосвод, - и "всего делов". Смельчаки, особый отряд, должны топором с одного удара выбить столб и бежать ко второму, третьему - в сторону выхода, наблюдая, как пространство, которое ты только что занимал, перестало существовать, проглоченное обвалившейся землёй.
      Не всегда и не все успевают вырваться из этой преисподней.
      Иногда грунт, как своенравный разбуженный гигант, оползает не только там, где сбиты столбы, но и слева, справа.
      Везде...
      Везде, и даже там, куда ещё только должны следовать посадчики, пробираясь к выходу. И вот тогда неподъёмная, чёрная бездна навеки поглощает и воздух, и свет, и жизнь, превращаясь в могилу.
      Посадчикам лавы перед началом работы давали для смелости спирт.
      Считалось дурным тоном задумываться о фактической стоимости такого угля.
      Людей в стране хватало.
      Спирта тоже.
      Конечно, кому не нравилось, могли, не дожидаясь пенсии, добровольно бросить всё, уволиться с работы и покинуть подземку, но... для этого нужно было быть беременной девушкой...
      Других вариантов не существовало.
      Наступила пора сдачи государственных экзаменов в школе. А тут Чепель сообщает мне: вышел указ, разрешающий увольняться квалифицированным рабочим из шахты на учебу в высшие учебные заведения.
      Господи! Учиться на филолога - моя сокровенная мечта.
      Чтоб папа дал мне добро оставить работу, я пригласила его к себе в Осинники в гости. Купила бутылочку, угостила хорошо и получила-таки желаемое.
      На вступительных экзаменах в институт сдала все на "хорошо", а географию на "отлично" - попались "угольные разрезы". Члены приёмной комиссии многое сами впервые узнали от меня.
      Шахтёрская пыль глубоко и надолго впиталась в кожу рук. А веки - как тушью подведены. Я полностью, пожалуй, только ко второму курсу отмылась.
      Лето пятьдесят третьего года.
      Я, как и мечтала, - студентка педагогического института. Второй курс позади.
      Тогда, счастливая, я не могла себе даже представить, что сразу по достижении шестнадцати лет меня поставили на особый тайный учёт.
      Наверное, весь период учёбы в институте мне не доверяли. За мной следили и доносили. Наушничали. Зачем? Мы настолько были преданы товарищу Сталину, что его смерть все восприняли как страшное, невосполнимое, личное горе. Личную потерю.
      Да он был строгий, но как по-другому?
      Сталин для всех не хороший или плохой.
      Он - ЕДИНСТВЕННЫЙ!
      Выбора просто не существовало!!!
      Люди слепо готовы были идти по следам его копыт на любые сомнительные дела.
      А все дела, на которые он вёл, становились правыми.
      Он заменял собой царя, он заменял Бога, он был многим вместо отца.
      По одной простой причине: заблаговременно царя, Бога и во многих семьях отца - он уничтожил.
      Ну а дальше, пользуясь словами махровой антисоветской книги:
      ...и стал Таракан победителем,
      И лесов и полей повелителем.
      Покорилися звери усатому...
      Всей группой мы сфотографировались с траурным бантом на груди. И это не было лицемерием. Мы, студенты, ночь не спали, всё волновались, достойный ли будет преемник?
      Как вообще теперь ЖИТЬ?
      Декан факультета, всегда строгий, недоступный, на митинге плакал. До этого мы считали Ивана Александровича бесчувственным человеком.
      ***
      Первые студенческие каникулы.
      По настоянию родителей еду на всё лето в Карелию, на родину.
      Волнуемся: всё ли будет удачно? Как узнаю, кто свой, кто чужой?
      По адресу нашла маминого брата - дядю Сеню. Встретились. Я сразу подметила в его лице мамины черты. Спазма перехватила горло, ноги подкосились, слёзы навернулись на глаза... Не выдержала тяжёлой паузы:
      - Дядя Сеня, не узнаёшь, это я, Оля.
      Он порывисто прижал меня, и мы так долго стояли и рыдали в дверях. А потом до утра просидели за столом - душами тёрлись.
      На выходной я должна была ехать с ним в Щеккилу к бабушке и дедушке. Но случилось иначе: зашёл Ваня, мой двоюродный брат, он на рабочей машине возвращается туда сейчас. Решено ехать, не откладывая.
      - Я скажу бабушке, что ты моя жена...
      К дому он вёл меня не по центральной дороге, а огородами (позже я узнала: старики по этому признаку безошибочно определяли, кто идёт: местные или гости издалека).
      Только зашли, он сразу с порога по-карельски:
      - Бабушка, познакомься, моя жена. Нравится тебе?
      Та, держась за шесток, выпрямилась, стала вровень со мной, и начала молча вглядываться, видно, сомневаясь в словах внука.
      Я не выдержала, зарыдала, обняла её худенькую фигурку и сквозь плач сообщила, что я из Сибири... Оля.
      Теперь воем завыли все, кто был тут. Прибежали с улицы соседи, родные. Они смотрели на меня, как на пришельца с того света... Сибирь им представлялась какой-то ненасытной адской машиной по уничтожению людей. Ведь и до меня многих увозили, но ещё ни один на родину не вернулся. А тут перед ними стояла девушка, модно одетая, стройная, худенькая и... родная. Встречи были трогательные, запоминающиеся и для меня необычные.
      Утром, когда солнце поднялось высоко, дедушка попросил меня подойти к окну, чтобы он мог получше рассмотреть.
      - Внучка, встань так, чтоб я увидел, какая ты.
      Я с удовольствием выполнила его просьбу.
      - Хорошенькая, вся в дочку.
      К дедушке я испытывала особую нежность и, как могла, заботилась о нём. Вечером выискивала насекомых у него на голове, расчёсывала волосы. Он опустит голову на мои колени и задремлет, а я не тревожу, пока сам не проснётся. Разволнуется, как бы мне не было брезгливо. Милый дедушка, безграничная любовь к близкому человеку не оставляет места для иных чувств...
      Мы были нежны друг с другом. Видно, чувствовали: это наша последняя встреча.
      Прощаясь, я потеряла сознание у него на груди.
      Как жаль, что раньше в жизни не было такого друга рядом!
      В другом доме, в этой же деревне, жила старшая мамина сестра, тётя Маня. Она угощала меня разными национальными блюдами. На столе - горячие калитки, сульчинат, кейтин пийруат, тёнчой.
      Я по-карельски говорила, тяжело ворочая языком. Многих слов не знала. Но мамино желание исполнила: "С бабушкой, с дедушкой, со своими, говори на родном языке: им будет приятно". Ваня шутил:
      - Не обращайте внимания: Оля только что из Америки, поэтому волка путает с медведем.
      После Щеккилы он отвёз меня в деревню Куккозеро.
      Здесь я родилась. И где-то здесь жили люди, по доносу которых папа был осуждён. Мысленно я давно уже их простила. Но ведь простить - не значит забыть. И разум чувству в таких вопросах - не судья.
      В нашем доме размещался магазин.
      Мне ещё издали указали на двухэтажные бревенчатые хоромы.
      Покосившийся дверной проём, как немо искривлённый старческий рот, зиял чёрной дырой. Два маленьких окошка подслеповато глядят на дорогу, остальные наглухо забиты.
      Подошла ближе.
      Капли утренней влаги робкими слезинками заблестели на оконном стекле.
      Порог. Как защемило сердце, когда переступила его... Грудью упёрлась в спёртую гнетущую тишину коридора. Едва переставляя свинцовые ноги, через силу, стала подниматься. Не то скрип, не то жалобный стон, вырвался у лестницы. Да, что же это, господи...
      Остановилась в сенях. Всё. Дальше не могу. Нечем дышать. В сильном волнении вышла на улицу.
      ***
      Я с раннего детства мечтала о своей первой поездке на родину. Верила, что когда-нибудь она состоится. Ждала. Поехала, счастливая, к родным, а папа, оказывается, во время моего отсутствия, обгорел в запылавшем тракторе.
      Развился рак...
      Всё лето отец в подвешенном состоянии мучился от ужасной боли. Но мне отпуск не прервали и даже не сообщили о случившемся. Тяжело больного, его отправили в областной центр одного. Мама по-прежнему не имела права самостоятельно покидать пределы села...
      Я ходила к отцу в больницу, носила куриный бульон и слушала его рассказ о невыносимой боли. Он тогда всё считал, что, если бы поел ухи с куккозерской рыбы, поправился бы. Но разве рак желудка ухой вылечишь?...
      В больнице мы с ним подолгу откровенно беседовали. Я хотела попросить прощения за свои резкие порой ответы, но не повернулся язык: постеснялась, что неправильно поймет... А зря.
      Двадцать второго апреля в два часа ночи папы не стало.
      - Что вы?! Ни в коем случае, в такой день, ничего траурного!
      В стране большой праздник - День рождения Великого Ленина.
      Значит, сегодня всем предписано радоваться.
      Перед смертью он долго звал меня. Но никто не позвонил в общежитие. Маму на похороны не пустили.
      Огромное горе,
      которое неожиданно свалилось,
      казалось,
      раздавит...
      А жизнь всё равно почему-то продолжалась...
      Летняя сессия, публичка поглотили тоску. Экзамены, несмотря ни на что, надо было сдать на "хорошо". Иначе стипендии не будет. А, вместе с ней, не будет и учебы.
      Педагогическая практика, две смены в пионерском лагере на горной реке Чумыш и отряд мальчишек шестого класса окончательно зарубцевали боль.
      ***
      Никто не помнил случая, чтобы в Сталинском государственном институте был Всесоюзный выпуск. А в тысяча девятьсот пятьдесят пятом году на удивление всех состоялся. Направление на работу давали с учетом желания.
      Я в анкете указала Карело-Финскую ССР.
      В мае пришел вызов из Петрозаводска, и мы с мамой поехали домой по-людски - в плацкартном вагоне. Все лето были счастливые встречи, угощения, разговоры с родными. После смерти Сталина и мне и маме можно было свободно переезжать из одной деревни в другую, не спрашивая ни у кого разрешения. Сколько хочешь, переезжай! (Я думала от счастья задохнусь).
      Как жила в Карелии?
      Работала сначала в школе лесного посёлка. Преподавала литературу и любимый русский язык. Старалась особенно чутко, внимательно относиться к детям, которые были лишены с детства, как я, отцовской ласки, внимания, защиты.
      Вышла замуж не по расчёту.
      А всё, к чему относишься с любовью, не может не приносить страданий. Уж так повелось.
      По убеждению вступила в Коммунистическую партию.
      Не желание сделать карьеру, а искренняя вера в справедливость ленинских идей вела меня. Понадобились десятилетия, пока я заподозрила неладное...
      Направили на работу в райком. Вот это уже было лишнее. Явный перебор.
      Чтобы оставаться верным избранным идеалам, не следует знать, из чего они приготовлены.
      Нельзя заходить "на кухню"!
      Мама.
      Сидела дома.
      На работу ей устроиться я не позволила. Хватит. За жизнь намонтулилась.
      Вязала носки, ремонтировала одежду. Обрабатывала одна, не ожидая ничьей помощи, картофельное поле. Варила обеды, присматривала за внуками.
      Здесь, на родине, она острее воспринимала обиду, что её труд, колхозный, бесплатный, тридцатилетний, никак не оценён - отказали в пенсии.
      Это был для неё последний удар.
      Переживала, рассказывая всем о ссылке, об унижении на допросах в комендатуре, о клейме "жена врага народа". Участковый терапевт ошибочно поставила ей диагноз - рак печени. Положили маму в больницу и лечили сильнейшими препаратами.
      Лекарства оказались опаснее предполагаемой болезни.
      Уже в больнице у неё появились первые признаки нарушения памяти и разума...
      Меня она стала называть сестрой или Петей.
      От высокого давления мама поседела. Таблетки, уколы ненадолго уменьшали боль.
      Бюллетеня мне по уходу за матерью, разумеется, не дали.
      Лежать мама не умела. Хлопотала по дому, играла с младшим внуком.
      Если становилось лучше, она снова шла в собес просить пенсию, но не встречала понимания нигде...
      Она стала уносить из дому вещи и раздавать на улице.
      Прямо беда...
      Пришлось закрывать её под замок до конца работы. (Это мою маму - одну из самых мудрейших женщин, каких только видела на свете). И наревусь, и нарыдаюсь порой...
      То уйдёт в гости к чужим людям...
      А однажды уехала куда-то и пропала. Я искала её, где только могла.
      В другой раз с вокзала, где она раздавала плетеные коврики пассажирам, её увезли в психиатрическую больницу.
      Через месяц сообщили: "Курс провели, можете забирать".
      Муж поехал за ней в больницу.
      После этого лечения разум у неё помутился окончательно. Мама, увидев зятя, разволновалась: "Чайку, чайку".
      Я испугалась, увидев её, остриженную наголо. Врачи настаивали отдать маму в Дом престарелых, где медперсонал дежурит круглые сутки.
      Я бы посчитала такой поступок по отношению к ней предательством.
      Мама теперь всегда была в хорошем расположении духа. Она жизнерадостно у всех на виду пела похабную песню:
      Эх милка моя,
      шевелилка моя!
      Сама ходишь шевелишь,
      а мне пощупать не велишь!
      Соседские дети смеялись над ней, строили рожи, тыкая в её сторону пальцем.
      Просили спеть ещё...
      И это была не чья-нибудь чужая женщина...
      Это была Мама. Любимая мама. Моя мама!
      И весь трагизм положения даже не в том, что она лишилась разума. Нет. А в том, что такой трудолюбивый, терпеливый и мудрый от природы человек, как она, оказывается, смогла почувствовать себя по-настоящему счастливой в нашей стране только повредившись рассудком...
      Морозным январским утром, спустя год, мама трагически погибла насильственной смертью...
      Всё жутко. Нелепо. Как в жизни...
      Я осталась одна. Матери не заменит никто.
      И только сравнивая житие этой великомученицы, можно сказать, что смерть, даже такая - лучше.
      ***
      Утята, которые, вылупившись на свет, с первого момента видят перед собой только рябую курицу-наседку, с готовностью и охотой идут за ней следом.
      Идут всюду, куда бы она их ни повела...
      Нет для них никого надёжнее, дороже и ближе во всём мире, чем она.
      Курица для них не плохая и не хорошая - она ЕДИНСТВЕННАЯ на данный момент.
      Выбора Нет!!!
      Кудахтанье - мелодичный родной зов. Самая желанная мелодия.
      Утята не боятся воды. Им хочется напиться и искупаться в чистых водах лесного озера. Но туда нельзя.
      Приемная мать ведёт их гуськом, посуху, к заветной навозной куче. Так учила её мама-покойница, так будет учить и она.
      - А ну-ка, кто ловчее поймает червячка?!
      Учить и наставлять она будет всякого, кто считает её непререкаемым авторитетом. Иногда, для ясности, клюнет нерадивого.
      Утятам и в голову не придёт обижаться. Без строгости какое воспитание?
      Курочка-ряба ведь хочет как лучше...
      Старается. Назидательно квохчет...
      А утятам и не нужно привыкать к "странным" порядкам. Они для них родные.
      Не сразу птенцы получат право выбора.
      Не в день своего рождения поймут, много позже, что какой-то неведомой силой они вырваны из родного гнезда. Что неизвестный доброжелатель, взяв на себя, без особого на то спросу, великую ответственность, лишил их собственной матери.
      Лишь окрепнув и поднявшись на крыло, они смогут, наконец, взмыть высоко в голубое небо, слиться с родной стаей и зайтись прощальным кряканьем над курятником, уже ставшим таким родным.
      Когда-нибудь они с высоты птичьего полёта будут наблюдать, как их приёмные братья и сёстры с кудахтаньем, в облаке дорожной пыли, оголтело несутся по деревенской улице, тщетно пытаясь взлететь...
      Да, эту возможность они, разумеется, будут иметь и смогут воспользоваться ею, если конечно...
      Если, конечно, за это время хозяева им не подрежут крылья, или того пуще, не приготовят из них вкусного жаркого с яблоками.
      ***
      Карелия, деревня Щеккила, 2003 г.