Это была не первая смена обстоятельств в жизни Степана Гончара, но никогда еще его жизнь не менялась так круто.
      К примеру, в мае девяносто первого года он ушел в армию, чтобы охранять священные рубежи государства. Он думал, что ему чрезвычайно повезло, потому что не каждому удается служить в таком райском уголке, как Абхазия. Однако все прелести курортной жизни слишком быстро сменились грязью и кровью войны. Больше того, за те два года исчезла даже сама страна, чьи рубежи так рвался охранять Степан Гончар.
      Случилась с ним и более серьезная ломка. Сразу после окончания Академии имени Макарова ему удалось устроиться — по знакомству и с небольшой доплатой — на работу в экспедиторскую компанию. Август девяносто восьмого Степан встретил в порту Фамагусты, с двумя контейнерами трикотажа и без единого доллара в кармане. Хозяева его компании посчитали, что после дефолта им дешевле исчезнуть, чем расплачиваться по непредвиденным долгам. Но Степан не мог последовать их примеру. Три месяца он прожил на причале, организовав бригаду сторожей из таких же, как он, брошенных за границей экспедиторов и матросов. А в декабре появился новый хозяин контейнеров, и он вызволил Степана с его бригадой и со всем спасенным товаром. В результате Гончар доставил в Петербург не два, а четыре контейнера и получил должность в новой мощной компании.
      Были и другие случаи, когда казалось, что все рушится. Но жизнь научила Степана не отчаиваться и не задавать себе бессмысленные вопросы. В любой ситуации можно найти и плюсы, и минусы. И все кончится хорошо.
      Потому что все всегда кончается. И это — хорошо.
      Небраска? Да еще со сдвигом по времени? Даже в такой ситуации есть чему порадоваться. Например, хорошему, настоящему оружию в руках.
      Оказаться в глухом лесу с ружьем в руках — и ни разу не выстрелить?
      Степан терпел сколько мог, выжидая, пока фургон отъедет достаточно далеко, чтобы никто не расслышал его выстрелов. Он переломил дробовик и увидел в стволах блестящие капсюли. Оставалось выбрать подходящую мишень.
      Он шагал по тропе, и снег мягко поскрипывал под ногами. Вокруг него все чаще стали попадаться склоненные голые ивы. Иногда они стояли группами по три, по четыре, и такие места немного возвышались над белым пространством. Степан догадался, что тропинка ведет его через торфяник.
      Его руки нетерпеливо сжимали ложу дробовика, но глаз не мог отыскать никакой мишени. "То ли дело наш лес, — вспоминал Степан Гончар. — На каждом шагу то бутылка, то банка". Рядом с тропинкой из снега торчали сухие стебли, а чуть дальше он увидел запорошенный бугорок. До него было метров пятнадцать — двадцать.
      "Сойдет и бугорок, — решил Степан. — Надо же хотя бы проверить оружие". Он вскинул тяжелый дробовик и прижал приклад к плечу.
      И вдруг запорошенный холмик среди стеблей взорвался целым облаком снежной пыли!
      Крупная белая птица, громко и часто хлопая крыльями, вспорхнула из-под снега и полетела прочь, роняя серые перья.
      Вот так мишень! Голубь? Нет, куропатка?
      Степан настолько растерялся, что забыл выстрелить вдогонку. Птица взмыла над рядком густых кустов и нырнула вниз, скрывшись за сетью ветвей. Неужели упустил? Что же это за птица? Куропатка?
      Какая разница! Потом разберемся! Гончар спохватился и побежал следом.
      Он был уверен, что птица не улетит далеко. Она казалась тяжеловатой для долгих перелетов. Наверняка сейчас сядет там, за кустами, и замрет, чтобы стать невидимой на фоне снега. Шаги охотника, конечно, снова вспугнут ее, но на этот раз Степан не даст ей улететь далеко.
      Пробежав по колено в снегу метров тридцать, Степан обогнул кустарник. Но куропатки здесь не было. Он успел краем глаза заметить какое-то движение совсем в другой стороне. Повернулся и увидел, как птица скользит над снегом, почти касаясь его кончиками крыльев. Вот она снова взмыла и пропала за длинным сугробом.
      "Одурачила! — возмутился Степан Гончар. — Какой маневр! Но не может же она его проделать два раза подряд!" Он рванулся по глубокому снегу, готовый выстрелить в любую секунду" Перед ним появилась запорошенная коряга. Держа дробовик в одной руке, другой он оперся о широкий ствол поваленного дерева и, оттолкнувшись, перемахнул через него.
      Ноги его провалились в снег гораздо глубже, чем он ожидал, и наткнулись на что-то мягкое. Степан потерял равновесие и рухнул в сугроб под корягой. В ноздри ударил резкий запах псины и еще какой-то дряни. Прямо под собой он вдруг увидел широкую собачью морду с оскаленными желтыми клыками.
      Испуганно отталкивая эту морду дробовиком, Степан попытался выбраться наружу. Оглушительно ударил выстрел, ружье чуть не вырвалось из руки. Что-то горячее брызнуло в лицо Степану. Он рванулся и вцепился в сук, торчавший из коряги. Еще рывок, и он перевалился через дерево на другую сторону.
      Отдышавшись, он вытер лицо снегом. Увидел красные слипшиеся комки и понял, что испачкался кровью. Быстро переломил дробовик, из которого вылетели дымящиеся гильзы. Трясущимися пальцами вставил новые патроны и на четвереньках отполз по снегу подальше.
      Ему стоило немалых усилий заставить себя вернуться к коряге. Едва заметный пар клубился над разворошенным, в мелких красных пятнах, снегом. Тишина.
      Степан понял, что убил собаку, лежавшую под корягой. Откуда там могла взяться собака? Может быть, барсук?
      Да нет, он точно помнил эту плоскую серую морду. Собака вроде кавказской овчарки. Ему не хотелось снова заглядывать за корягу, и Степан повесил дробовик за спину.
      Хватит, настрелялся. Ему было стыдно. Дурацкая шалость с оружием закончилась тем, что он нечаянно убил ни в чем не повинного пса. И какого черта собака забралась под ту корягу? Называется, нашла укромное местечко… На ходу оттирая снегом лицо и грудь от крови, Степан Гончар снова выбрался на свою тропинку и зашагал по ней к лесу.
      Стоянка индейцев оттава выглядела именно так, как представлял себе Степан. На поляне, окруженной высокими елями, стояли три заснеженных конуса с торчащими наверху кончиками жердей. "Вот они, вигвамы", — догадался Степан.
      Две серые лайки выбежали из-за вигвамов и залаяли, не приближаясь к пришельцу. Степан на всякий случай остановился.
      В ближней палатке откинулся полог, и в проеме показалось бледное лицо. Собаки мгновенно умолкли и уселись на снег. Индеец стоял на коленях, придерживая полог рукой. Кожа его была совсем не красной, а сероватой, как оберточная бумага. Черные прямые волосы выбивались из-под засаленной шляпы с куцыми полями. Оттава, не мигая, смотрел на Степана и не поднимался с колен.
      "Ну и как прикажете вступать с ним в контакт? — призадумался Гончар. — На каком языке тут принято общаться?" Он подошел ближе и сказал, указывая на себя пальцем:
      — Я — Стивен. Сти-вен.
      Затем он показал индейцу блокнотик с чеками:
      — Доктор Фарбер. Бобры. Я брать бобры. Для доктор Фарбер. Давать тебе чек. Много бобер. Много чек. Понимаешь?
      За спиной индейца захныкал ребенок. Оттава с трудом поднялся на ноги и вышел из палатки, опустив полог за собой. На нем был длинный, ниже колен, балахон песочного цвета, с темно-коричневой полосой по нижнему краю, с болтающимися деревяшками вместо пуговиц. Индеец запахнул полы своей одежды, продев деревяшки в плетеные петельки, и разгладил пальцами пряди волос, заводя их за уши.
      — Мои дети плачут от голода, — сказал он. — Мое ружье и капканы украли белые. Все мои соседи умерли. Мы ждали смерти, но вместо нее пришел ты. Ты понимаешь, что я говорю?
      Он говорил важно и медленно, его узкие черные глаза оставались полузакрытыми, и только с последними словами индеец посмотрел в лицо Степана.
      — Может быть, ты знаешь только три слова — "бобры", "чеки" и "доктор Фарбер"?
      — Это уже четыре слова, — сказал Гончар. — Не беспокойся, я все понимаю. Просто я никогда не говорил с индейцами.
      — Я вижу. Значит, ты Стивен? Меня зовут Ке Шау Тин. Заходи, сейчас мы приготовим еду. А потом пойдем за бобрами для доктора Фарбера.
      Степан, пригнувшись, шагнул под полог. В центре вигвама тлел среди камней слабый костер. Тонкие волокна дыма взвивались к отверстию в крыше. Неосторожно вдохнув добрую порцию спертого кислого воздуха, Гончар стиснул зубы, чтобы подавить рвотный рефлекс. Он разглядел в полумраке несколько бледных лиц с черными блестящими глазами. Дети лежали на шкурах, кутаясь в драные бурые одеяла.
      Ке Шау Тин указал ему на место за очагом, напротив выхода, и произнес короткую фразу. Степан осторожно пробрался вдоль наклонной стены, опустился на корточки и протянул озябшие руки к огню.
      Дети зашевелились, усаживаясь вокруг очага. Один из них, мальчонка лет десяти, поднялся, затягивая пояс на своем балахоне, и вышел вслед за отцом. Из проема повеяло таким свежим морозным воздухом, что Степан не выдержал и выбрался из вигвама.
      Ке Шау Тин стоял на коленях перед лайкой, держа ее морду обеими руками. Собака беспокойно виляла хвостом, но не вырывалась. Вторая лайка лежала рядом на снегу, понуро опустив морду на вытянутые лапы.
      — Она была хорошей собакой. — Оттава повернулся к Степану: — Я хотел убить ее завтра, но придется сделать это сейчас. Нам нужна горячая еда.
      После ночи на перевале и прогулки по лесу Гончар не возражал бы против горячей еды. Но как только он понял, что индеец собирается накормить его мясом лайки, голод куда-то пропал. Зато вернулась способность соображать.
      — Подожди! — Гончар схватил индейца за плечо. — Если ты хочешь приготовить еду, не надо убивать свою собаку. Пойдем со мной.
      Ке Шау Тин молча смотрел на него, не выпуская морду лайки из рук.
      — Пойдем со мной, — повторил Степан. — Я покажу тебе другую собаку. Уже убитую. Что ты смотришь? Пойдем, пока ее не нашли вороны. Это близко. Я застрелил ее по дороге.
      Индеец встал, отряхивая снег с пол балахона.
      — Ты застрелил свою собаку?
      — Нет. Не свою.
      Ке Шау Тин повернулся к мальчишке и произнес несколько коротких фраз на своем языке. Из вигвама выбралась старуха, следом за ней — еще двое детишек. Индеец и им что-то приказал, после чего снова обернулся к Степану.
      — Идем, Стивен, — важно сказал он.
      Гончар ломал голову, как бы объяснить индейцу, откуда взялась эта убитая собака. Но, к счастью, оттава больше ничего не спрашивал, неторопливо шагая вслед за Степаном. Двигался он легко и бесшумно, и Степан слышал только собственные шаги. Почему-то под ногами индейца даже снег не скрипел.
      Над корягой взлетели две вороны, недовольно каркая.
      — Уже нашли, — Степан погрозил им кулаком. — Хорошо, что мы успели. Иди, она там, за деревом.
      Ке Шау Тин лег поперек ствола и посмотрел вниз. Потом встал на корягу и огляделся по сторонам.
      — Как ты нашел эту яму? — спросил он.
      — Случайно.
      — Никто не ходит по болоту, даже случайно, — сказал оттава. — Поэтому медведь выбрал эту яму, когда ложился спать. Он был умный. Он знал, что здесь никто не станет искать его. Рядом дорога. Рядом люди, В таких местах никто не ищет медведей. Это был очень умный медведь.
      — Какой медведь?
      — Твой медведь. Которого ты назвал собакой.
      Ке Шау Тин вынул из-под балахона топорик, одним ударом отрубил длинный сук и, наклонившись, опустил его в окровавленный снег.
      — Мертвый, — сказал он, поковырявшись палкой в яме. — Хороший выстрел, Стивен. Между глаз. Жалко, что мозги разбросало. Помоги мне вытащить его отсюда.
      Степан долго не мог понять, шутит индеец или говорит серьезно. И только когда они выволокли тяжелую тушу на снег, он убедился, что и в самом деле побывал в медвежьей берлоге.
      То была молодая медведица, как определил индеец, ловко орудуя топориком. Он отрубил лапы и связал их попарно. Передние отдал Степану, задние взвалил себе за спину. Медвежью печень Ке Шау Тин обернул тряпкой и спрятал за пазуху. Оставшуюся часть туши затолкал в глубь берлоги и завалил снегом, долго его притаптывая. Когда они отошли от коряги, на снегу не осталось ни капли крови.
      — Не пропадет остальное мясо? — спросил Степан.
      — Если мы останемся на старом месте, то завтра перенесем мясо к себе, — сказал оттава. — А если уйдем на новое место, то заберем с собой отсюда. Утром будет видно.
      — Зачем тебе уходить на новое место?
      — Здесь мы умрем, — просто ответил Ке Шау Тин. — Нет ружья, нет охоты. Нет охоты — нет еды.
      — Тогда почему ты не ушел раньше?
      — Доктор Фарбер не знает, куда я могу уйти. Он знает, что я жду его здесь. А теперь ты возьмешь его шкуры. И мы вместе с тобой пойдем на станцию. Я куплю новое ружье. И моя семья уйдет на новое место, поближе к родичам. Но, может быть, мы останемся здесь.
      Ке Шау Тин свернул с тропинки, и Степан пошел за ним, полагая, что индеец выбрал более короткий путь для возвращения к стоянке. Но, пробравшись через густой невысокий ельник, они остановились перед небольшой круглой поляной. Среди мертвой осоки над снегом виднелись невысокие и узкие шалаши, крытые еловыми лапами. Их было, наверно, десятка два: четыре шалаша на ближнем краю, с десяток на дальнем, несколько посередине.
      — Вот здесь остались все мои соседи, — сказал оттава. — Я хочу проститься с ними. И просить прощения у них. Их убила болезнь, которую принесли белые. Мы умеем лечить наши болезни, но против чужой у нас нет никаких средств. Наши ягоды, травы и кора бессильны против ваших недугов. Сначала у человека идет кровь из горла, потом он становится горячим, потом теряет слух, или зрение, или рассудок. А потом умирает. Муж моей сестры перерезал себе горло в самом начале болезни, потому что не хотел быть обузой. Он был хороший охотник и сильный человек. Я тоже болен, но не могу умереть, потому что надо спасать семью. Я ходил на почтовую станцию, чтобы обменять ондатровые шкуры на еду и патроны. Но по пути встретил скупщиков, и они угостили меня ромом. Я три дня пил. А когда очнулся, у меня уже не было ни шкур, ни ружья, ни капканов. Я слабый человек. Лучше бы я перерезал себе горло, а муж сестры остался бы жить. Скоро от нашего племени не останется ничего, кроме этих могил. Но и они исчезнут весной.
      — Почему они исчезнут?
      — Лед растает, и мертвецы опустятся в болото. Видишь эти шалаши, пустые? Я их приготовил для своей семьи. Боялся, что умру первым и дети не справятся. Но теперь я буду жить. Постой здесь, не ходи за мной.
      Он обошел поляну по краю и остановился перед дальними могилами. Опустившись на колени, зачерпнул снег обеими руками и высыпал его поверх еловых стенок шалаша. Такой же обряд совершил оттава и перед всеми остальными могилами.
      Вернувшись, он объявил:
      — Родичи отпускают меня. Завтра мы уходим на новое место.
      Подходя к стоянке, Степан издалека увидел высокий костер, который горел между палатками. Над костром на треноге висел котел, и старуха помешивала в нем длинной деревянной ложкой.
      Отдав старухе печень, Ке Шау Тин сказал Степану:
      — Сиди у огня. Жди меня. Мы с сыном принесем шкуры для доктора Фарбера.
      — Зачем мне сидеть у огня? Нет, лучше я пойду с тобой, — решил Степан. — Я могу взять больше груза, чем твой сын.
      — Ты оставляешь много следов, — сказал оттава. — Будет плохо, если по твоим следам чужие люди найдут мой сунжегвун.